полная версия

Алексей Михайлович Величко
Монархический социализм

IV

Эти многообещающие формулы легко сформулировать вслух, но реализуемы ли они на практике? Вопрос не праздный, поскольку, как не раз замечалось, социализм воспринимался его сторонниками в первую очередь, как экономическое учение, направленное на обеспечение экономических прав. Поэтому, подвергнув капитализм жесткой обструкции, социалисты переняли для своих конструкций те же самые идеи и аксиомы, которые были рождены ненавистным и отрицаемым ими строем. По одному точному выражению, хотя социализм был прав в критике капитализма, но грешил тем, что сам еще духовно пребывал в нем²⁵.

В частности, для социалистов, также, как и для сторонников капитализма, человек имеет значение лишь как обладатель материального благосостояния, он интересен как производитель и потребитель благ. Не духовные запросы человека, его нравственные потребности и прирожденная свобода, а экономика являлась альфой и омегой социализма. Как следствие, на полном серьезе утверждалось, что нравственное совершенство государства, понимаемого социалистами исключительно как экономический союз, напрямую и всецело зависит от его хозяйственного строя²⁶.

В этой материалистической конструкции нет главного – самого человека. Не случайно, «классический» социализм справедливо признавался замкнутой системой абсолютного коллективизма, принципиально исключавшей религию, которая для социалистов отождествилась с общественной несправедливостью²⁷.

Почему? Хотя бы по той причине, что именно религия благословляла общественное неравенство и признавала право собственности «естественным», предлагая соответствующие доводы из Священного Писания. А где присутствует общественное неравенство, там нет свободы, и социалисты дружно призвали в свои союзники материализм и атеизм в пику христианству. Как не согласиться после этого с Л.А. Тихомировым, утверждавшем, что самые негативные стороны социализма возникли тогда, когда утопический социализм слился с материализмом²⁸. Его убеждение разделял и Б.Н. Чичерин²⁹.

Казалось бы, эта беда вполне излечима, поскольку, испытав первую горечь поражений, социализм сошелся со своим вчерашним смертным врагом – либерализмом, переняв от него «права человека». Увы, в скором времени выяснилось, что и либерализм выпестован той же идеей светского, безрелигиозного общества, и предлагаемые им «права» не имеют к религии никакого отношения. Ну, разве что только по названию, но никак не содержательно. Зато весьма враждебны по отношению к христианству.

«Идея абсолютного достоинства человеческой личности и равенства всех перед Богом, как “сынов Божиих”, проповедана Евангелием и неразрывно связана в нем с учением о Боге и мире, с основными положениями христианской метафизики. Все демократические идеалы нашего времени питаются этой идеей. Но – странным образом – не только происхождение этой идеи забыто, и действительные основания ее утеряны, но с течением времени идеалы свободы, равенства, братства стали считать чем-то чуждым и даже противоположным христианству»³⁰.

Не удивительно, что, приняв на вооружение либеральные «права», социализм нисколько не продвинулся в попытке их «одухотворения». Если же духовные ценности по-прежнему меряют исключительно материальными критериями потребления и производства, то едва ли возможно возносить их над потребностями человека, свобода которого оценивается только и исключительно по степени их удовлетворения; остальные не в счет.

Какое иное благо, кроме наращивания материальной базы и роста потребительской корзины, ставит во главу угла социалистическое государство либерального типа, если нравственность и духовность – суть производные от материальных категорий понятия?! Ответ очевиден: сыт человек – это и есть венец надежд, апогей его расцвета, главная цель общественного и личностного развития. Остается лишь согласиться со следующими словами: «Материальная и, в частности, денежная культура есть могущественнейшее орудие общего прогресса; но оно есть именно только орудие, результаты которого определяются не им самим, а целями и духовными запросами тех, кто им пользуется. Предоставленное самому себе, оно имеет разрушительное действие, ибо обращает средства в цели, а цели в средства и, необычайно увеличивая внешнее могущество, вместе с тем делает личность слугой материальных вещей и ценностей»³¹.

Не удивительно, что за очень незначительный период времени реестр «прав», как он начал формироваться французскими «энциклопедистами» еще в XVIII столетии, хотя и вырос численно, все более и более обесценивался содержательно. Да и расширение перечня прав не может не встревожить здоровые натуры: год от года (и так на протяжении минувшего века) нравственным стали считать едва ли не все, что человеку угодно совершить – лишь бы это не вредило материально окружающим, включая однополые «браки», «право» на эвтаназию, аборт и парад геев, свободную продажу наркотиков. Все эти новации уже сегодня выдают за прогресс, хотя непредвзятому уму сложно назвать их иначе, как проявлениями духовной деградации человека. Да и физической, к слову, тоже.

Стало очевидным, что без абсолютных нравственных ценностей, даруемых человеку и обществу «извне», любой тип социалистического государства, пусть даже самый «либеральный», закабаляет человека хуже всякого капиталистического общества и – главное – развращает его.

Если главная цель общества накормить человека, сотворить из камня хлебы (Мф.4:3) по одному коварному и злобному совету, то остальные аспекты утрачивают актуальность и откровенно переносятся в «запасники» свободы, которой можно пользоваться, как угодно. Но откуда взялось нелепое утверждение, будто сытый человек сам по себе возрастает духовно-нравственно? Общество берется удовлетворить все его желания, не нарушающие покоя других граждан? Но, как легко убедиться, далеко не все потребности полезны человеку. Если рассматривать его, конечно, как нравственное существо, а не животное. Отец русской философии В.С. Соловьев (1853-1900) писал как-то, что многие люди имеют потребность в порнографии, но «должна ли эта потребность удовлетворяться производством непристойных книг, картин, безнравственных зрелищ» ?!³² Ответ, надо полагать, очевиден.

Или – другой пример: социализм радеет об уменьшении рабочего дня, однако очевидно, что «далеко не всякое сокращение рабочего дня, обеспечивающее не только отдых, но и досуг, является безусловным благом. Нужно не только хозяйственно, но и духовно дорасти до короткого рабочего дня, умея употреблять освобождающийся досуг. Иначе короткий рабочий день явится источником деморализации и духовного вырождения. И здесь имеет силу закон, что не о хлебе едином живет человек. Тем не менее именно такая свобода от хозяйства, или некоторое сверххозяйственное состояние, составляет мечту социализма»³³.

Равноправие и равенство – хоть социальное, хоть политическое – при ближайшем рассмотрении также вызывает массу вопросов. Как, к примеру, можно уравнять в политических правах (тех же избирательных) многомудрого интеллектуала и люмпена, едва ли вообще разбирающегося в политической философии и практике государственной деятельности? Седовласого, мудрого отца семейства и юного повесу, у которого в голове развлечения явно превалируют над чувством гражданской ответственности? Вообще, для многих людей избирательное право становится товаром, который они охотно и легко продают покупателям, строящим из него свои политические карьеры. Эти явления за минувший век столь многочисленны и повсеместны, что не вызывают даже удивления. И борьба за избирателей в действительности превращается в судорожную гонку по скупке их голосов.

Тоже следует сказать и об экономическом равенстве. Благо, если дарованные гражданину государством средства идут на доброе дело. Но ведь зачастую они потребляются бездумно и безрассудно. Так алкоголик вливает в себя очередную бутылку зелья, твердо зная, что завтра принесут еще. Ради этого, что ли, и строилось государство экономического и социального равенства?!

Разговоры о духовности носят вовсе не «теоретический» характер и обусловлены не субъективными желаниями отдельных утопистов-христиан побороться за нравственность. И требование видеть в человеке духовную силу, желание пробудить в нем нравственное чувство вызваны вовсе не жеманством «романтиков от науки» или политики, а практической необходимостью, если угодно.

Если социализм готов скорректировать свою цель, отказался от экономического уравнивания граждан, согласившись с тем, то достаточно «лишь» обеспечить каждому тот необходимый минимум, который, как кокон бабочку, защищает человека, то ему и в этом случае нужна именно личность, сознательно участвующая вместе с верховной властью в социально-политическом процессе. Да, государство готово применить жесткую силу, склоняющую высшие и наиболее обеспеченные группы населения перед общегосударственными целями. Однако такую же силу ему приходится применять и в отношении низших слоев населения, напоминая им, что социально-политические и правовые гарантии даны им как гражданам своего отечества, а не «вообще». А потому, получая их безвозмездно от государства, они обязаны служить ему в тех формах и в то время, какие будут определены властями, а не по собственному желанию и усмотрению. Можно сказать и иначе: только в том случае государство обязано обеспечить человеку право на достойное существование, когда человек будет трудиться с осознанием полезности и необходимости своего труда, желанием служения всеобщему благосостоянию ближнего³⁴.

Само собой разумеется, это возможно лишь при духовном развитии человека, когда и для него, и для верховной власти безусловными признаются одни и те же нравственные заповеди и требования. В противном случае государство вырастит поколения (одно за другим) тунеядцев и бездельников, безынициативных плебеев, ценящих исключительно собственное благо. Да и силовые, запугивающие представителей политической и бизнес-элиты методы едва ли могут приветствоваться в качестве единственного средства привлечь их к решению общегосударственных задач. Да, «предпринимательская прибыль должна быть очищена и облагорожена осознанием служения обществу»³⁵. Но много ли даст «осознание», выбитое палкой?! В этом случае «либеральный социализм» вновь возвращается на круги своя, вспомнив старую «экспроприацию экспроприаторов».

С нравственным началом связано и отношение человека к природе, дающей ему необходимый материал для удовлетворения потребностей и экономического развития. Либо хищническое, основанное на убеждении в том, что человек – царь мироздания и налагает свою волю на окружающий мир в духе Г.В.Ф. Гегеля (1770-1831): «Все вещи могут стать собственностью человека, поскольку он есть свободная воля. Так как я даю моей воле наличное бытие через собственность, то собственность также должна быть определена как эта, моя»³⁶; либо духовное, основанное на признании природных богатств даром Божьим, который он должен возделывать, воссоздавать, улучшать, в известной степени «служить» природе, культивировать и хранить созданный Творцом внешний мир.

Способен ли социализм, если он и в самом деле желает поставить во главу угла человека, вырваться из липких объятий грубого материализма во имя достижения высшей цели? Готов ли признать, что социальная справедливость вовсе не экономическое понятие и не ограничивается им, что это – не случайный материальный закон, данный нам слепой «природой», а духовная категория, возносящая человека к Богу? И если это так, то и для «прав» нужен абсолютный источник, из которого они черпали бы собственное содержание. Таковым, бесспорно, может быть только религия. «Все усилия людей будут тщетны, если мы оставим в стороне Церковь» – очевидная истина³⁷.

В очередной раз возникает вопрос: возможно ли такое в принципе? Ведь, как известно, «социализм есть проповедь царства от мира сего, самая решительная попытка человечества устроиться без Бога. Христианство же есть царство не от мира сего, хотя путь к нему проходит и через этот мир, оно подготовляется в истории человечества»³⁸.

Ответ очевиден: для того, чтобы разорвать этот порочный круг противоречий, нужно, чтобы социализм стал христианским. Но как достичь этой цели?!