Алексей Михайлович Курбак
Умолчи, считая тайной
Алексей Курбак
Умолчи, считая тайной
«…Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной».
Клятва Гиппократа (фрагмент)
Пролог
Мужчина на берегу проводил взглядом удаляющуюся тень, посмотрел на часы. Двадцать один тридцать две, совсем стемнело. Шума мотора за прибойным рокотом уже не слышно.
– Кому нужны эти заморочки?.. – вполголоса, словно его кто-то мог подслушать, пробормотал стоящий, – По мне – сделал бы, как в прошлый раз, и никаких проблем…
Он неторопливо выкурил сигарету, достал из брючного кармана телефон, набрал номер, сказал пять слов, выслушал краткий ответ. Убрал телефон. Пора. Зачем-то дважды подбросил в руке продолговатый плоский предмет, нажал единственную кнопку. Вдали над морем полыхнуло, через минуту донесся приглушенный расстоянием грохот.
– Кушай, рыбка, птичку! – резюмировал мужчина и бросил ставший ненужным пульт дистанционного взрывателя в воду, – Кушай, птичка, рыбку.
Сел в машину и уехал. Повторно звонить необходимости нет. Дело сделано, теперь следует доложить о выполнении лично: порядок есть порядок. Но это – утром, а пока можно отдохнуть.
Глава первая
2020
Дверной звонок громом ударил по нервам, заставил вздрогнуть, как от испуга. Испуга? Чего ему бояться у себя дома? Ему – сильному, независимому, уверенному в себе взрослому мужику? Тем не менее факт остается фактом – нервы отреагировали диссонансным дребезгом.
Так – коряво, неумело – бьёт по струнам самодельный медиатор из расплющенной медной монеты в руках начинающего гитариста. В десятом-одиннадцатом они лихо лаба́ли на школьной сцене и сделали медиаторы как у лидера «Queen» Брайана Мэя. Тот использовал шестипе́нсовики. Таковых в Туле не водилось, поэтому взяли отечественные гривенники, положили на трамвайную рельсу, дождались вагона, и готово. Бренчали убого, как умели, но для своих сходило за первый сорт.
Гром грянул. Перекреститься, что ли? «К вам выехали…» – казалось бы, обычные слова, а поверить невозможно. Креститься он не стал – стоял, глядя на замолкшую телефонную трубку в руке со смесью ужаса и отвращения, как на гигантское ядовитое насекомое, готовое броситься и вцепиться в лицо смертоносными жвалами.
Когда-то, несколько лет назад он, вот так же онемев от первобытного страха, глядел на существо, сидевшее у горловины спального мешка. Оно, по-видимому, и в мыслях своих паучьих (если пауки о чём-то способны мыслить) не имело нападать на человека, а просто пришло сюда погреться дыханием. Тогда его спас Муха.
2012
Заночевать в горах, по примеру древних кочевников, тоже уговорил именно он, Генка Муханов – заводной неутомимый выдумщик. Остальные – пятеро с литературного факультета – охотно согласились на предложение будущего медика, будоражившего компанию подобно горстке дрожжей в банке варенья. Романтичности обстановки способствовал и жаркий костер, и крепкое вино, и зовущие губы подруг.
Славка с Саней догадывались о причине такого поведения друга-одноклассника. Синеглазая причина – тут как тут, чего там искать, приехала с ним же на заднем сиденье. Влюбился Муха. Втрескался, втюрился, вот и понтуется перед девчонкой, как делал бы на его месте каждый.
Для порядка проголосовали и решили единогласно – в мотель не возвращаемся, разбиваем лагерь прямо тут, на берегу «голубого озера», или, по-киргизски, «Кек-куля». Единственную палатку «товарищи» по-мужски великодушно предложили девушкам, но те тут же переиграли. Женское решение выглядело иначе: в палатке будет спать самая молодая Жанка, к ней для сугреву определяем Гену, а мы – на свежем воздухе, в двухместных утепленных овчиной спальниках.
С рассветом закинем снасти, наловим форели, испечём на углях и позавтракаем на зависть любому аристократу – такой нежной и вкусной рыбки и в Букингемском дворце не едали.
Безопасности ради, по Генкиному предложению, следовало огородить лагерь вервием из натуральной шерсти, как веками поступали те же кочевники. Все пауки, и тарантулы с каракуртами в том числе, ни за что не перейдут трёхмиллиметровую преграду, ибо инстинктивно опасаются овечьих отар. Согласно старинному преданию, беззаботные и безобидные овцы как раз для самых смертоносных представителей среднеазиатской фауны, в свою очередь, фатальны. Эти копытные, бредя толпой, без злого умысла и намерения по-скотски неумолимо топчут паучков. И те, едва почуяв бараний дух, бегут от него во всю прыть тонких членистых ножек. То же, утверждал знаток, касается и змеиного отродья.
Легковерные гуманитарии, вняв сладким речам всезнающего будущего эскулапа, обнесли ночлежную площадку канатиком и попарно улеглись в тёплые мешки. Кто знает – верёвка ли оказалась банальной синтетикой или Муха – наглым обманщиком…
Наутро, с первыми лучами солнца, Славка ощутил необоримое желание отлить. Проснулся, высунулся из спальника, стараясь не потревожить Маринку, и чуть не заорал, а потом… а потом и хотел бы крикнуть, но не смог – онемел от кошмарного зрелища: жуткое создание сидело на расстоянии ладони от его лица, пошевеливая усиками… Фаланга… Да здоровенная какая… «Пипец! – мелькнула мысль, – Они же, говорят, смертельно ядовитые… сейчас прыгнет, ужалит – в глаз, в губу – и приплыли…» А в следующую секунду чья-то рука бесстрашно цапнула паука и с мокрым шлепком размазала по голенищу бе́рца.
– Не сцы! – Генка тщательно вытер ладонь о штаны, – Я Муха, но пауков не боюсь… Да они и не ядовитые, в буквальном смысле – от укуса сольпуги никто ещё не умер. Просто у них на зубах… вернее, этих, хелицерах… челюстях, по-простому… как у всех па́дальщиков, заодно с гнильём остается трупный яд…
Успокоил, блин! Славик опрометью выскочил из мешка, забыв и о подружке, и о закономерном утреннем позыве, и о своей наготе, и минут пять до спазмов в животе блевал в хрустально-чистые озёрные воды. Спасибо, дружище!..
– Кстати, – словно не замечая его позорного поведения, продолжил спаситель, – Хоть ты у нас и боксёр, повторять трюк не рекомендую. Тут важна не сила и способ хвата, а исключительно скорость, иначе эта сволочь успеет грызануть, и тогда уж никому мало не покажется – чтоб ты знал, она и ноготь, и любую подошву способна прокусить…
Он осмотрел место, где сидела разносчица трупной отравы, подобрал и бросил в озеро плоский камень – очевидно, на нём могла остаться зараза. Во всяком случае, впечатление сложилось именно такое.
– Угу, – от невольно возникшей мысленной картины пожирания пауком откушенного пальца Славика снова замутило, – Не буду.
2020
Но теперь Мухи нет, спасти-выручить некому. Нет, не так! Спасти?.. Если бы! Все получилось с точностью до наоборот – тогда бесстрашный одноклассник спас, а сейчас его рядом нет… да какое рядом – его, судя по письму, и на белом свете уже… как он может помочь?
От двери вторично прозвучала звонко́вая трель, и пришло понимание: ни спасти, ни уберечь пропавший дружок не смог бы при всём желании. А погубить – запросто. Не помог, не выручил – наоборот, погубил. Хорошо, «погубил» – слишком сильно. Скорее – всё испортил, порушил, сломал, и не кто иной, как он сам, собственной персоной… пусть не персоной, а этим проклятым письмом… испортил окончательно и безнадёжно!
Да-а, так ведь он, сучий по́трох, не одинок в своем предательстве! С ним заодно на подлую дорожку ступил и ещё один друг, считавшийся верным и преданным навек. Будь ты проклят, службист поганый!.. Он, только он, Сашок, мог подставить, слить, послать донос стае шакалов, где сам и подвизается.
Как она сказала – только что, по телефону, чей номер суперпродвинутому депутатскому АОНу определить не удалось? «По поступившим к нам сведениям, вы располагаете информацией о совершаемом преступлении…» А откуда поступили эти самые «сведения»?! Ежу понятно, откуда – оттуда, вестимо… От лучшего, блин, друга… То-то он третьего дня, когда позвонил впервые за полгода, мямлил нечто несвязное.
– Алло!.. Алло-о! Слышите меня?
Услыхав подобное, трудно удержаться от розыгрыша. Слава и не удержался, придал голосу характерной баритональной солидности.
– Президент у аппарата. Говорите.
– Славка, ты?
– Сань, закусывать надо! Кого ты ожидал услышать по моему номеру? Путина?
– Слушай, тут такое дело… – в трубке слышалось шумное дыхание, словно разговор затеяли по ходу восхождения на Эверест или, по меньшей мере, Ленинскую гору. Последнее представлялось более вероятным – рабочее место школьного друга располагалось неподалёку от гор имени мумифицированного вождя, – Я в шоке!
– Это у тебя сокращение от слова «шоколад»? – попытался съюмори́ть областной депутат, – Тебя, органиста, шокировать – это ж надо как минимум мавзолей подорвать!
– Так тебе ничего не известно?
– Да кончай ты темнить, Сань!.. Говори, в чём дело – у меня тут люди, сессия идет, заседание…
Славик с аппетитом попивал кофеёк за просмотром новостного канала, но «товарищу из органов» знать об этом совершенно не обязательно.
– Значит, о Мухе ты не знаешь? Он тебе не писал?
Вот на этом месте шок испытал уже сам занятой заседатель. Откуда он… что ж это получается?! Выходит, наш дружочек с крылышками мной не ограничился, подстраховался таким вот скотским образом?.. Ни хера себе!.. А я же…
– Муха?.. Мне?.. Н-нет… – голос предательски дрогнул, – Писал?.. О чём?.. А что с ним?
– Ясно-понятно, – товарищ переключил тон на служебно-бесцветный, – Следовательно, ты не в курса́х. Так я и думал.
Абонент «Саня», не попрощавшись, отключился, а бывший боксёр мысленно отсчитал до восьми. Нокдаун. Попытка перезвонить успеха не принесла – Саня трубку не взял. Вот ёлки… Надо срочно, прямо сейчас, уничтожить всё – и Генкино, и своё. Немедленно! Он придвинул клавиатуру и настучал пароль. Раз уж пошло наперекосяк, рисковать нельзя – слишком много на кону. Ну-ну, уничтожить… полученное от Мухи и своё – легче лёгкого. Отправленное, тем более уже прочитанное кем-то черт знает где – увы, никак. Или не стоит так сразу отчаиваться? О чём бы ни написал один школьный друг другому школьному другу, горячку пороть ТАМ не станут. Полагается обстоятельно проверить, разобраться…
«Идти это неспешное, как у нас принято, разбирательство, будет ни шатко ни валко, и мы всё успеем. Наша медицина, бесспорно, лучшая в мире и так далее, но жене от этого не легче – её часики выходят на финальный круг циферблата, и пока даже в Кремлёвке удосужатся подобрать нужное… а кто меня пустит туда, в Кремлёвку?!.. – звоночек прозвенит, и каюк.
Ага, Кремлёвка… Больничка неплохая, спору нет, и всё же ни одного из самых-самых крутых и важных не обессмертила. И даже имей они там нужную технику и лекарства, доступные для кого положено, ничего нам не светит. Это здесь, во второсортной губернии я – бугор. А там? А там таких, как я, и за кочки не считают – прыщик на жопе государства, не более… а родня такого прыща – вообще меньше говна размазанного. В области, конечно, считаются… или делают вид. А толку? Почести, как полагается, окажут, в случае чего. Веночки кладите вон туда, цветочки тыкайте сюда, слёзки на пол не лейте – неровен час кто из скорбящих поскользнётся…
Эх, Маня-Маринка, дурочка моя любимая… Проклятый спорт! Сорвала сердце в детстве-юности, и в тридцать готовься… Не знала о врожденном пороке, не береглась, режим не соблюдала, гинеколога не послушала, родила… а Олежка – большой мальчик, четыре сто. Они у неё росли наперегонки – рос плод, росло сердце… и, как результат – получите. Бычье, блин, сердце, «тотальная дилатация» по-научному… Пересадка спасёт, а кто и где ее сделает вот так, как ей надо, чтоб жить не три, не пять и даже не считающиеся максимумом десять лет? Десять, да и рекордные пятнадцать – это же всего ничего!
Жить… жить без операции для неё означает пребывать в ожидании мучительного конца – с постоянной одышкой, отечными тумбами вместо ног, спать полусидя… Операции на сердце давно стали привычными, их делают сотнями в каждой области, от инфарктов умирают всё реже, а вот с пересадкой картинка иная. У нас, во всяком случае, иная. Да и там, по большому счету, быстро делают только за деньги – за очень большие деньги. И гарантии по сроку жизни ПОСЛЕ – такие же, как здесь. Те же три, пять, десять…»
К тому же после самой успешной операции человек с пересаженным сердцем обязан всю жизнь принимать лекарства, подавляющие иммунитет и тем самым не позволяющие организму отторгнуть чужеродную ткань. При этом неизбежно страдает защита от микробов, вирусов и прочих инфекций, и убить такого пациента способна даже его собственная кишечная палочка. Живи и бойся случайного чиха, прячься в кокон, как человек в футляре.
Но, как удалось выяснить, имеются кое-где иные подходы и иные гарантии. Деньги, разумеется, нужны и там, на первый взгляд огромные, почти нереальные… Но их найти тоже удалось. Методика операции – стандартная, всё отличие – в способе подбора органа для пересадки. Ещё недавно невозможное теперь возможно, не для всех и очень дорого, но – возможно. Ибо его, сердце, в эксклюзиве могут подобрать супер-индивидуально, по спецзаказу! Да, это пока штучный, экстраординарный товар, доступный далеко не каждому, но люди есть люди, за деньги они способны на чудеса. И тогда, при максимально достижимом совпадении антигенов, в иммунодепрессантах нужды нет совсем или она незначительна. На уровне аспирина при аритмии.
Редчайший, исключительный шанс продлить жизнь обречённому не на считанные годы, а на всё отпущенное всевышним время – существует. Методика подбора – строжайшая тайна, секрет за семью печатями. Пока наши спят в шапку, враг не дремлет и вовсю работает – мозгами, руками и скальпелем. Взяли у потенциального покойника иммунные клетки и образец тканей, поколдовали годик-два, поискали по всей планете – и получите ваше новое сердце! Хорошо, не совсем ваше, но практически идентичное вашему. Мысль о вероятном криминальном оттенке «поиска по всей планете» лучше отогнать подальше…
Выйти на контакт с нужными людьми оказалось труднее всего. Потом дело сдвинулось. Сотня тысяч евриков – и Марину самолётом свозили в госпиталь, куда-то под Лозанну, а может, под Штутгарт. Пробыла она там три дня. Сделали кучу обследований, несколько проколов – артерий, грудины, живота, просветили рентгеном, ультразвуком, магнитными резонансами. Сказали: забор прошел успешно, подбор стартовал, остаётся набраться терпения и подождать ровно три года.
Её, то есть наша задача – дожить. И, понятное дело, выплаченные деньги – только аванс. Окончательная сумма в десять раз больше и должна быть внесена на счет организации не позднее, чем за две недели до операции, иначе контракт расторгается. Если, как порой случается, наступит так называемый «срыв компенсации», по-простому амбец, следует немедленно выйти на них, благодетелей. Тогда окажут экстренную помощь, вплоть до имплантации искусственного сердца – насоса с аккумулятором в рюкзаке, или временного донорского. Они уже делали, всё проходило нормально. Не даром, естественно…
Что ж, будем ждать, жить и копить. В сущности, уже скопили. Чего это стоило – знать никому из людей не надо, а бог простит. Простит ли прокурор – отдельный разговор… Законные накопления имеются, и их, законных, хватит на многое, раньше считавшееся недостижимой роскошью, а на это важнейшее дело – маловато будет. Спонсоров искать было непросто, и давали неохотно, взамен потребуется отслужить… депутату отслужить – легче лёгкого, хоть и противно, и подсудно. Хрен с ним, сделанное сделано, осталось совсем немножко – всего семь месяцев. Маринка пока держится, спасибо кардиологам – считай безвылазно у них. Неделя дома – три в стационаре… ничего, ничего, скоро мукам конец.
Письмо из гроба перевернуло всё вверх ногами.
«Ну кто тебя, козла, просил лезть не в своё дело?! Нет, конечно, так ставить вопрос некорректно. Ему, идиоту, ничего ведь не было известно – ни о Маринке, ни обо мне, ни о деньгах… В иной, правильной, ситуации я не раздумывая дал бы ход делу. Материальчик-то взрывной, иначе не скажешь! Бомба, да не простая, а международная, мегатонная бомбища.
Но это – в обычной, правильной ситуации, где и я был обычным, ни в чем и ни в ком не заинтересованным лицом. Журналистом. Репортером, борзописцем, бумагомарателем… пусть даже не простым репортером, а редактором, как сейчас. Ей-богу, завтра же начал бы кампанию. Сразу печатать – нет, ни в коем случае. Спешка ни к чему. Такое полагается аккуратно проверить, позондировать, выехать на место, пообщаться кое с кем, с полицией в том числе… родственников разыскать, расспросить, слёз чтоб побольше… ну, а потом, хорошенько подготовившись – ба-бах! Серия статей, выступлений по телевидению, в сети… Супер!
А в ситуации нынешней, реальной я – уже не я. Блин, ну до чего же не вовремя ты, зараза чертова, влип в эту историю! Тебе-то хорошо… Господи, о чём я думаю? Хорошо ему… где – на том свете?!.. Но всё равно – ни прогибаться, ни продаваться тебе не требуется. А мне – совсем наоборот. Я уже продался, а теперь буду и прогибаться, и крутиться-вертеться, но ни словечка из написанного тобой – никому и ни за что! Ежели кто надумает устроить этим, из-под Штутгарта или Лозанны, лёгкий перепуг или крупный переполох – они могут затаиться, прикрыть на время свою лавочку, и тогда Марине – туши свет. Кто и где ей сделает пересадку? У нас? Да, может, и сделают. А гарантии – как раз те три, пять, максимум десять лет. Плюс подавление всякой сопротивляемости и боязнь ги́гнуться от банальнейшего насморка.
Вывод прост: надо молчать. Цена за мое молчание в масштабе человечества, если вдуматься, ерундовая. Копеечная, в сущности, цена – подумаешь, одно сердечко, всего одно. Мелочь. А для моей жены это – жизнь.
Как дальше пойдет – неважно, прорвёмся как-нибудь… Осталось дождаться – полгода с небольшим, а когда результат будет получен, можно и вспомнить о журналистском, как говорится, высоком долге. Самому в это вязнуть нужды нет, поручу кому-нибудь, с условием моей анонимности. Торопиться не будем…»
Так думалось еще полчаса назад, перспектива казалась ясной и безоблачной.
«Да, молчать не буду… но через семь… нет, лучше восемь-девять месяцев. А ещё лучше – через год. Марину прооперируют, выпишут, надобность в них отпадёт, и начнём. Всё путём, годик ничего не прибавит и не убавит… Нет, же, сука, нашелся ещё один правдист на мою голову, честняга, рыцарь плаща и кинжала! Так что же – отступить, сдаться? Нет, сдаваться нельзя. Сказал «Хэ», говори и «У».
«Три товарища» – так они называли себя, свою мини-команду, подражая ремарковской троице бывших фронтовиков первой мировой. С существенной разницей: ни на каком фронте никакой войны они не бывали и не собирались, учились в девятом классе заурядной средней школы, рома с коньяком и абсентом не пивали, а сходство им виделось в крепкой, бескорыстной мужской дружбе.
Славка первым прочёл книжку, посоветовал друзьям, они разделили его восторг и приняли описанное как пример настоящей жизни и настоящей дружбы. И следовали этому примеру, как могли. Конечно, таких отношений, как у тех немцев, между российскими пацанами сложиться не могло, но важен принцип – «один за всех, все за одного». Не в устаревшем сказочно-мушкетёрском варианте, а в этом, также вечно пьяном, романтичном и в то же время более суровом, жизненном.
Делить роли, приравнивая каждого из мальчишек к конкретному персонажу, не пытались. И, наверное, правильно. Славик, естественно, не отказался бы играть Отто – самого сильного и решительного, к тому же любителя бокса, как и он сам. Одновременно ему нравился и романтичный разгильдяй Ленц, и удостоенный любви красавицы Роберт. У последнего смущал жуткий алкоголизм, странно сочетавшийся с фантастической толерантностью к спиртному – та, напротив, привлекала. Саня относился к героям-антифашистам аналогично, а скрытный Генка – чёрт его знает как.
Пожалуй, роль Отто Кестера Генке подошла бы больше. Ведь это он серьёзнее всех увлекался техникой, с его подачи мужская половина класса поголовно записалась в мотоклуб. Ездить на двухколёсных тарахтелках научились все, но лучше всех – он, Муха. Свой мопед, в отличие от более обеспеченных друзей, ему не светил, поэтому и забросил моторные занятия первым тоже Муха. И покуривать втихаря первым начал он, и на гитаре играть. И здесь общие поначалу интересы вскоре разошлись – Славка предпочитал классический рок, Саня – металлику, Генка – бардов, особо выделяя архаичного Высоцкого: «Друг, оставь покурить…» Да, ему следовало стать вожаком. Мешала лень и ещё кое-что – в отличие от товарищей, Муханов рос без отца, а это обязывает.
В общем, немчуре́ подражали не шибко и обходились без детализации. К тому же на смену устаревшим кумирам со временем подоспели другие, а вот коллективное прозвище – осталось. Осталось и их товарищество, и взаимовыручка, и бескорыстная готовность мчаться по зову друга за тридевять земель. Так они и оказались там, на горном озерце – по зову Сашки Бугри́ма, получившего приглашение от дядьки с края света.
2012
Ошский горец, урождённый туляк, жил в нынешнем Кыргызстане практически всю жизнь. Остался в солнечной Советской Киргизии после демобилизации из рядов несокрушимой и легендарной, женился, обзавёлся детишками, зачинал там в перестроечные годы комсомольско-коммерческую деятельность и преуспел. Словно предвидя грядущие погромы и гонения, принял мусульманство, сменил имя, став своим среди чужих. Здесь помогло и пробившееся невесть откуда генетическое наследие монголо-татарского ига: смуглолицый, черноволосый, узкоглазый Жора мог свободно потеряться в толпе азиатов – хоть узбеков, хоть вьетнамцев.
Теперь аксакал, по его собственным скромным оценкам, владел небольшим капитальцем – не более двух процентов всего в республике. Племяша, единственного отпрыска младшей сестрёнки, любил и постоянно звал к себе – пожить по-человечески, подышать по-настоящему чистым воздухом, покушать настоящей горной форели, дынь, винограда и прочего, в изобилии произрастающего в богатейшей Ферганской долине. Одному ехать скучно, со стариком болтать не о чем? Так зови с собой друзей, девушку – хоть сто человек! Всех примем, обласкаем, никого не обидим. От него требовалось лишь согласиться и определить время, всё остальное – от авиабилетов до удочек – брал на себя щедрый дядюшка.
Саня, к тому времени студент-филолог четвертого курса, позвал не сто, ограничился двумя парнями и тремя подружками. Одним из ребят оказался, естественно, Славка, другим – Муха, а девушки, все три, учились в Санином универе. Одноклассник Вячеслав был ещё и однокурсником и тоже собирался стать журналистом. Один Генка оказался среди них, грамотеев, чуждым словесности человеком. Он обучался медицине, и не в столичном регионе, а в Самаре, причём достиг выпускного, шестого курса. Почему не поступал в здешний мединститут, а попёрся к чёрту на кулички – подробно не объяснил никому, ограничился туманной фразой «Пожелание спонсора».
Спонсорская ли подмога сказалась либо врождённые таланты абитуриента, неизвестно, однако, когда Славка с Санькой дружно подали документы на журфак МГУ и столь же дружно срезались, уже зачисленный в студенты Муха только пожал плечами: «не по топору, мужики, вы себе деревце выбрали». Два товарища житейской мудрости не вняли и через год повторили попытку с тем же успехом. Итого два года псу под хвост – Славка прессовал вёдра и гондоны на заводе резино-технических изделий, а Саня грузил пряники на кондитерской фабрике с толстовским названием «Ясная поляна». Лишь на третий год, обозлённые и успевшие набить мозоли, плюнули на столицу и опять же дружно явились в свой родной областной университет, куда и были приняты.
Там, как оказалось, вполне сносно готовили будущих акул пера, а в группе на фоне вчерашних школьников и школьниц товарищи смотрелись мужественными ветеранами. Особенно пригодилось это в отношении вчерашних школьниц, чем они не преминули воспользоваться – и в банально-ловеласном смысле, и в ином, менее романтичном, но более прагматичном. Старшие и опытные без зазрения совести использовали младших и неопытных как опору в нелёгком пути к магистерским мантиям. В науке, как утверждал когда-то Ломоносов, широких столбовых дорог немного, а карабкаться по её каменистым тропам Саньке со Славкой было сподручнее, опираясь не только на свои, но и на чужие знания.
Неформальным лидером курса автоматически сделался рослый, плечистый и коммуникабельный Славик; Саня держался в тени друга, довольствуясь ролью оруженосца. И в женском вопросе определились успешно, избежав ненужной конкуренции – спортивному Славке понравилась одна, Сашке – другая. Высокая, резкая Марина увлекалась спортом, имела первые разряды по гимнастике и плаванию; пухленькая и медлительная Инесса – классической музыкой. Ничего общего.
Третьей в комнате университетского общежития с ними жила глазастая худенькая тихоня. Её, Жанку Веснину́, и позвали с собой в горы, посулив массу изумительных впечатлений и приятных знакомств. В качестве самого приятного подразумевалась встреча с их давним другом Мухой. Инна и Маринка Гену уже знали: он довольно регулярно навещал мать, попутно встречаясь с одноклассниками. А Жанне Славка прожужжал уши, на все лады расписывая наполовину выдуманные достоинства третьего товарища.
Генкиным ушам тоже досталась изрядная порция жужжания и лапши. Ему в ходе похода предстояло познакомиться с удивительной девушкой. «Спортсменка, комсомолка, просто красавица» – так хором, с придыханием и южным акцентом, охарактеризовали соседку подруг по общаге Славка с Саней. Заинтриговали.
– Муха, мамой клянусь, – пропел Славик уже соло, – Вылитая кавказская пленница!
Поехать решили на неделю, пятеро вернулись в намеченный срок, одна – на третий день. Муханов хотел остаться ровно до десятого августа или навсегда, и остался бы, будь у него деньги и не будь необходимости оканчивать ВУЗ. Денег не было, до диплома оставался год, и пришлось уехать, «оставляя в горах, по Высоцкому, своё сердце». Оно, сердце, оказалось разбито. Попутно разбитым оказался и лоб, и две бутылки вина, на руках и коленях образовались синяки и ссадины. К счастью, дорогущий чужой мотоцикл перенёс унизительное падение на ровном месте без особенных последствий для его железного организма. Причиной послужил смертельный выстрел из двустволки чёрных глаз.
2020
Главный редактор главной городской газеты, самый молодой депутат областной Думы, влиятельный и представительный человек, на цыпочках подошел к входной двери, глянул в глазок. Из-за дубовой филёнки прозвучал уверенный мужской голос:
– Вячеслав Викторович, мы знаем: вы дома. Откройте, пожалуйста. Нужно поговорить.
Он хотел было тихонечко отойти, сделать вид: никого дома нет, пришедшие ошиблись адресом… а может, он крепко спит и не слышал звонка? Мгновением позже сообразил: ага, спишь, не слышал… а по телефону, домашнему, между прочим, кто с ними… пускай не с этими, а с их коллегами, кто минуту назад говорил? И финальную фразу: «Наши сотрудники к вам выехали» не услышать не мог. Делать нечего, придётся открыть.
– Кто вы?
– Мои имя и фамилия вам ни о чём не скажут, поэтому начну с должности…
Пришедших «поговорить» было двое. Довольно высокая стройная блондинка, в темно-лиловом брючном костюме, приблизительно от тридцати до сорока лет, обворожительно улыбнулась. Мужчина средних лет, среднего роста, среднего телосложения, одетый неброско и обыденно – в серый плащ поверх серого же костюма, серую шляпу и черные туфли, не улыбался. В его левой руке был небольшой серый кейс, правая скрывалась за отворотом плаща.
«У него же там пистолет!.. – с ужасом догадался Горновицкий… – Баба чисто для маскировки! А я стою тут перед ними в дурацком халате, и бронежилета под ним нет…»
Но серый достал и предъявил раскрытую красную книжечку.
– По должности я – старший оперуполномоченный Федеральной службы безопасности, зовут меня Лев Андреевич, фамилия Горбунов. А моя спутница нездешняя. С вашего позволения, Вэл, – носитель шляпы слегка поклонился даме, удостоился ответного кивка и продолжил, – Мадам Валери Прежон – сотрудник Международной организации уголовной полиции. Вам эта организация наверняка известна под названием Интерпол. Мы войдём?
Хозяин оторопело посторонился, и интернациональная полицейская пара вошла. Уверенно, словно был здесь не впервые, незваный мужик проследовал в кабинет, хозяин покорно поплёлся следом. Мадам неслышно замыкала шествие. В мозгах постукивало.
«Вот суки… а почему консьерж, он же охранник, их впустил без спросу?.. Тебе непонятно? Такая корочка куда хочешь позволяет войти, а попытайся остановить – самого выпрут, охнуть не успеешь… Интерпол?.. Какого хера?! Международная, блин, уголовка!.. Сзади идёт, волчица французская – следит, как бы я чего не учудил… вдруг у меня самого ствол наготове… Идёт, сечёт, и только ры́пнусь – вырубит, как пить дать. Их, небось, натаскивают почище любых террористов…»
Горбунов сел к столу, мадам расположилась в кресле и вновь показала депутату безупречные зубы. Эфэсбэшник снял шляпу, положил на столешницу перед собой, отодвинув клавиатуру. Извлек из кейса чистый лист бумаги и поместил по соседству со шляпой, хозяйской авторучкой крупно написал в левом верхнем углу сегодняшнюю дату. Обвёл кружком.
– Вас, конечно, интересует цель нашего визита, – его голос звучал ровно, без малейшего нажима. Обычный профессиональный тон, как теперь принято, «ничего личного». Невольно возникала мысль о «плохом» полицейском – роль «хорошего» явно отводилась волчице, – Или уже знаете?.. Вам о них всё известно, и вы решили промолчать?.. Не лучшее решение, смею вас уверить.
Редактор, опытный журналист, поднаторевший в расспросах людей и человечков самого разного пошиба, стоял столбом посреди своего – СВОЕГО, блядь!.. кабинета и молчал, чувствуя себя хуже некуда. Дураком он себя чувствовал, и это ещё мягко сказано. Но одно дело чувствовать и совсем другое – позволить кому бы то ни было записать его в эти самые дураки.
«Не-ет уж, дудки! Со мной у вас, господа международные полисмены, этот дешёвый трюк не пройдет! Раз уж зашли – сидите, сколько угодно. Воровать вы не станете, а решитесь на обыск без понятых и хозяина – ради бога. Ни фига не найдёте, а о беззаконии сами же пожалеете. Наручники на себя надеть я вам не позволю, будете пушками трясти – трясите, стрелять не отважитесь, не те времена. А я сейчас соберусь по-быстрому, даже бриться не буду, и – к себе, в редакцию. Или, ещё лучше – в зал заседаний. А там вам меня так просто не взять!»