Алексей Михайлович Курбак
Королевский десерт
Слова графа Толстого о счастливых и несчастливых семьях применимы и к женщинам: женское счастье у многих сходно, а вот беды, страдания и обиды разнятся, порой существенно. Объединяет их одно – женщина в запредельном горе перестает быть хрупкой и податливой. В ней возникает сверхпрочный стержень, который не согнуть и не сломать никому и ничему. Как вольфрамовый сердечник в бронебойном снаряде.
Не обижайте женщин. Не надо!
Глава первая
август 2016, остров Котлин
«Холодно уточке в озере одной,
Птичку-малюточку взяли мы домой.
Песню веселую уточке споем,
В печке-духовке согреем мы ее.
Крылышки, грудка и ножки хороши…
Милая утка, спасибо от души!»*
Тепло. Тихо. Чуть пасмурно. Дождь собирался-собирался, да так и не пошел. Зелень уже не яркая, трава кое-где пожухла, березки с осинками и кустами олешника местами начинают желтеть… Стрекоз совсем не видно. Поздний август.
С точки зрения утки – лучший месяц в году, а остров Котлин – рай на земле. Топкие болота и неглубокие пруды, изобилие жучков-паучков-червячков, в том числе вкуснейшие комариные личинки. Дивный густой ил. Полное отсутствие лисиц, коршунов и прочих кровожадных. Кошки не считаются – их тут немного, и плавать не умеют. Если бы сыскался желающий перевести с птичьего языка слово «Красота», вышло бы примерно так: «Есть вода и нет кота – вот что значит крясота!»
Коршуны страшнее лисиц и кошек, вместе взятых – от них спасенья нет. А в этом году повезло, спасибо дачникам. Один из земледельцев развел каких-то особенно ценных цыплят, и семейка пернатых хищников мигом приметила, подглядела из-за тучки. Глазастые разбойники успели стащить штуки три, а потом обиженный птицевод повесил хитрую сетку.
Осиротевшие коршунята от голода разорались, а зря… Их услыхали пролетавшие поблизости сороки. Белобокие трещотки кажутся безобидными только несведущим людям. Даже одна сорока способна отбиться от ястреба, а стаей они опасны для всего живого, включая кошек и собак. Поэтому бедные птенчики пищали недолго…
Островные пруды всегда были для уток краями обетованными. Неброская красота, легкость полета и плавания этих озерно-болотных обитателей севера и средней полосы не слишком привлекают художников, а вот охотникам почему-то очень хочется подшибить одну-две, еще лучше пяток-другой сереньких птичек, желательно на взлете, когда они только-только оторвались от воды. Такое убийство почитают особым шиком. Там есть-то нечего – перья да кости, жилистые крылышки… Еще и о собственную дробь зубы обломаешь. Но – трофей!
К утиному счастью, в местном заказнике охота категорически запрещена, рыбакам ловить нечего. Способствуют безлюдью и тучи мошек-кровососов. Серой Крякве выпала удача: весь ее выводок, все десять пушистых комочков, вылупившихся в июле, выжили, окрепли и готовились вскоре стать на крыло. О своем двойном имени мать-героиня не догадывалась. Эта птица была обычной дикой уткой. Их вид так и называют – «серая».
Человек, наблюдавший за жизнью семейства, комариных укусов не боялся, привык. Он не был ни охотником, ни художником, да и вообще – никем. Прошлое давно прошло, а в нынешней жизни его звали Коля. Коля-Блесна. Сегодня он, удобно разместившись на кочке, созерцал процесс обучения утят уму-разуму. Для взрослой утки подобрал подходящее имя «Кряква». Мама показывала подрастающим детишкам различные тонкости промысла, те копировали, ныряли и попутно подкреплялись, выставляя напоказ попки и болтая перепончатыми лапками.
По ходу урока один птенец, самый крупный и подвижный, со смешным хохолком на головке, то и дело отбивался от стаи, вызывая недовольные окрики родительницы. Все как у людей. В каждой школе и каждом классе отыщется такой сорванец.
Наблюдатель совмещал эстетическое удовольствие с гастрономическим: периодически прикладываясь к горлышку, закусывал печеной картошкой. Незамысловатые самодельные куплеты (*) на мотив «маленькой елочки» уплывали из памяти, а записать нечем и не на чем. Жаль… В замутненном сознании мелькнуло: «А не пойти ли в поэты? Им за такое вот, между прочим, денежки платят… Еще лучше – тексты сочинять, для звезд эстрады. Только лень пока. Позже».
Мысли невольно потекли в ловчем направлении. «Вот бы поймать утку, зажарить и съесть! На червяка… А? Но для этого надо иметь хотя бы удочку. Сетью тоже можно, теоретически. Так ведь и сети нет… А поймаешь – птица не рыба, придется убивать, ощипывать, потрошить… Бр-р-р! Нет уж, пусть плавают. Они меня не трогают, и я их не буду».
Тепло, мягко, тихо… Негромко посвистывают утята, им вторит хлопотливая мамаша… Задремал.
Идиллию прервало заполошное: «Кря-кря-кря! Кря-а!!», последовавшее за непонятным звуком, совершенно чуждым окружающей природе.
август 2016, остров Котлин
Димону, с его врожденным плоскостопием, разные бега-прыжки в детстве и юности были недоступны, и отчасти поэтому спортом он не увлекался. Плавание не подходило из-за отвратного хлорного духа в бассейне, велосипед отпугивал натирающим некоторые места седлом… Бокс? Бить по морде – приятно, а вот получать – увольте! Борьба – примерно то же самое, да еще и уши сломают…
Когда появилась возможность, объем, форму и тонус рельефной от природы мускулатуры накачивал и поддерживал тренажерами. «Тягать железо» было скучно, но необходимо – для авторитета, чтобы быть или хотя бы казаться сильным, мужественным… Вожаком. Для пацанов. А для телок – совсем по-другому… Да, совсем. Ради этого стоит жить. И не стар еще, а уже есть чем гордиться, хотя он не гордый. Бывало занятно… А сколько еще всякого будет!
Так называемый здоровый образ жизни Дима Тришин всегда откровенно презирал. И его приверженцев, наряду со спортсменами всех видов. Уродоваться ради побрякушек, выстебываться перед трибунами – ни за какие коврижки. Единственно возможному, крутому спорту поспособствовал Оксфорд. Оказавшись там, русский студент поначалу растерялся. Один, без привычного подобострастного поклонения зависимых сверстников, без элементарного знания языка… Как он выжил? Ничего, привык, понемногу поднялся. На третий год пристрастился к парашюту. И – уже навсегда. Недешево, но настоящий кайф и должен стоить денег. Когда летишь с нескольких тысяч, адреналина просто немерено – нигде столько не ухватишь. Альпинисты, взобравшись на самую верхотуру, тоже балдеют. Но это ж сколько надо своего пота пролить, да и чужого (фу, гадость!) понюхать.
А тут – на самолетике, вертушке тебя поднимут выше любого Эвереста, и вперед! Когда затяжку освоил, вообще чудо. Свистишь полторы минуты, можешь покрутиться, головой вперед, ногами… Как рыба в воде, но она-то безмозглая. Скорее, как птица, сокол или беркут на охоте! Кайф, другого слова для этого ощущения нет и быть не может. И еще: лучше заплатить больше, но лететь и прыгать одному. Иногда, правда, Димон подбирал себе напарника, вернее, напарницу.
Прыгнешь вдвоем с такой фифой, она-то строит из себя крутую… Но, когда держишь ее за руки до последнего, становится видно, как за очками глазки от страха по блюдцу делаются. Потом отпихнешь, а надо посильнее, иначе, не дай Бог, слипнешься куполами. Она раскроется, а ты считаешь еще до пяти, чтоб видела – ты не дрейфишь, а при снижении надо к ней поближе держаться. И садишься раньше, свое крыло мигом уберешь, тут и она. Шлепнется, а ты рядом. Помогаешь с куполом управиться, а у нее слезы градом, поджилки трясутся, ручки ходуном ходят… Очко, оно не железное. Редко какая вспоминает элементарное: до земли затянуть ни у кого не получится, автомат раскрытия запасного парашюта в любом случае срабатывает на трех сотнях.
С аэродрома он предлагал подвезти. При виде кабриолета марки «Феррари» красотки обычно соглашались без долгих уговоров. Но он умел быть и обходительным, небесные шалости сводил к смеху, объяснял про запаску. Дальше – легче, и поехали, если не прямо к нему, то в одно местечко – с сауной, бассейном, спецкабинетом… Чаще все-таки на Васильевский, в его шикарную хату с пятиметровым потолком, лепниной, камином, медвежьими шкурами перед ним. Все готовил заранее, только спичку поднести. Живой огонь, антураж… Ни одна еще не отказала. После перепада эмоций игры шли на сто пятьдесят процентов, во всех позах. Изящно.
Сегодня, похоже, намечалось именно такое дельце. Дамочка, сама напросившаяся в напарницы для очередного затяжного прыжка над Кронштадтом, была неплоха. Может, чуть тоща, но ведь парашютистки – они жирными да изнеженными быть не могут по определению. А бюст вполне выражен, размер не меньше третьего, тут он практически не ошибался. В плане дальнейшего – очень даже ничего. Перспектива обнадеживала, поэтому и взял, а она смотрела так, будто готова с ним на край света, и заговорила первой, непринужденно и открыто.
–Здравствуй!
– Привет! Мы знакомы?
– Давай знакомиться. Я – Джулия.
– Дима. А что, мы сразу на «ты»?
– О, сорри! Я не очень хорошо говорю по-русски. У нас не принято сказать «Вы», в английском нет такой разницы. Я могу и на «вы», если хочешь.
От ее легкой полуулыбки он почувствовал какое-то непонятное волнение. Неужели сама хочет чего-то… какого-то приключения? Это было бы классно! А он, лопух, и не понял – у нее ведь явно акцент. Американка? И продолжил уже по-английски.
– Рад видеть тебя здесь. Если хочешь, буду твоим гидом в нашем небе. Ты прыгала когда-нибудь в России?
– Нет, только в Лондоне.
– Какое совпадение! Я тоже начинал там, пятнадцать лет назад.
– О, да ты ветеран! Я прыгаю только три года. Выпьешь кофе?
Пить совершенно не хотелось, но англичанка уже достала из изящного «перемета» термос, открыла. Аромат показался чудесным, и он с удовольствием выпил предложенную крышечку-стаканчик. Кофе понравился – горячий, крепкий, с острым пряным привкусом. А через четверть часа, уже по пути к самолету, случился небольшой конфуз. Такого с ним не бывало. Есть такое выражение «подвело живот»… слабовато сказано. От невероятно сильного позыва его даже пробил пот.
– Извини… Подожди меня, одна минута… Мне надо, – он кивнул в сторону расположенного в паре сотен метров специфического «домика».
– Нет проблем. Давай, – новая знакомая жестом предложила снять парашютный ранец.
Сдерживаясь изо всех сил, едва не бегом добрался до цели. Ну надо же, блядь, не хватало только «медвежьей болезни», да на глазах у залетной иностранки! Управившись, скорым шагом вернулся. Она сидела на его ранце. Поднялась, посмеиваясь, помогла заново привести амуницию в порядок.
– Все в порядке? Ты какой-то бледный… Держись, ветеран!
– Ладно-ладно, посмотрим, кто дольше затянет!
– О’кей!
Когда самолет набрал максимальную высоту и лег на курс для выброса, он «по обычаю» обнял партнершу, а она, не отвечая на объятие, положила руку на его плечо, развернула и скомандовала: «Реди? Гоу! Вперед!» Отлично, сейчас я тебе устрою аттракцион. А уж внизу, само собой…
– Ну, до встречи на земле?
– Скорее под ней.
– Не понял…
– А чего тут не понять. В аду, Тревиль!
Он, не ожидавший последовавшего толчка, вывалился в открытую дверь. Выпускающий ничего не сообразил, подумал – играют ребятишки… Ну и пожалуйста – все проплачено, забавляйтесь на здоровье.
Раскинувшись «звездой», чтобы по возможности снизить скорость и дождаться летящую следом напарницу, Дмитрий вдруг понял причину своего удивления. Или испуга? Ей не полагалось, она не должна, никак не могла знать им самим выбранное старинное прозвище. Никто не называл его так без малого двадцать лет, да и тогда это позволялось только «мушкетерам» и «Миледи».
Догнала. Он попытался приблизиться, поймать за руки. Не далась, умело ушла в сторону, потом повернулась лицом, поглядела в глаза и подмигнула – подмигнула, совершенно определенно! И, раскрыв парашют намного раньше согласованных шестидесяти секунд, ушла вверх. Точнее, это он ушел, только вниз. Решив – черт с ним, сроком, тоже дернул основное кольцо.
Купол вышел, но скорость падения почти не уменьшилась. Что за хрень?! Мгновенно достав и выщелкнув стропорез, глянул вверх. Вместо привычного надежного яркого красно-синего крыла – бесформенная тряпка… Нет полного раскрытия? Отказ! И не перехлест, не перекрут строп. Бывает… Правда, с ним пока ни разу, но ведь все когда-то случается впервые… Не раздумывая, понимая – осталось мало времени, отшвырнул бесполезный нож, рванул отсечной шнур, сбрасывая нераскрывшийся купол. Потом, не полагаясь на трехсотметровый автомат, кольцо запаски. На ней будет трудновато дотянуть до площадки приземления, но это ерунда, выловят, даже если угодишь в пруд. Хоть в залив. Жилет есть, не пропадем.
Ожидаемого хлопка, рывка не последовало. И опять над ним, вместо спасительного желтого прямоугольника – странный, нелепый ком. В чем дело? Почему?! Сквозь панику молнией вспыхнуло: она! Эта сучка что-то сделала с парашютом, пока он дристал, как сопливый щенок. В последние мгновения жизни, ощущая непроизвольное потепление в штанах, он успел заорать, срывая голос в раздирающем рот потоке плотного, почти твердого от бешеной скорости воздуха: «Сука!… Сука!! Су-у-ка-а-а-а!!!…»
Глава вторая
август 2016, остров Котлин
Грубо вырванный из объятий нирваны, Коля вспомнил давнишний анекдотический диалог в поезде: «Что упало?» – «Шуба!» – «А почему так грохнуло?» – «Мы в ней были…» Что упало, то пропало. А может, наоборот, прибыло? Сверху – значит от Бога? А если нет, то – откуда? Заинтригованный слившимися воедино тяжелым ударом и сотрясением почвы, Блесна с трудом поднял веки и некоторое время пытался отделить скуку яви от сладости грез. А крик перед тем – приснился или был на самом деле?
Во сне он, молодой веселый Колька Дружинин, красавец-мичман, шел под руку с будущей женой Катериной по Невскому, любуясь звездами праздничного салюта.
И будто не было двух десятков пустых и страшных лет. Не было сладкой службы на берегу, таллиннской школы мичманов. Эвакуации, фактически бегства из приморской столицы, к вековому названию которой медлительные аборигены быстренько добавили лишнее «Н». Не было бесконечной мучительной зимы Североморска, короткого счастья в крохотной квартирке с толстыми кирпичными стенами и окнами-бойницами здесь, в Кронштадте. Не было сытой рожи капитана первого ранга, объявившего: «Вам приватизация жилплощади в гарнизонном доме не положена. Не имеете права!» А ровно месяц спустя – вышвыривания их, всей семьи с двумя детьми, на улицу. Потому что приватизация возможна, но не для них, а для некоего контр-адмирала политической масти.
Не было многодневного пикетирования морштаба с такими же, как он, горемыками, патрульного выкручивания рук и ночевок на «губе». Совместного согревания спиртом, тягостных семейных бесед, больше похожих на скандалы. Его обещаний все наладить, устроиться как-нибудь, на худой конец в дальнобойщики, у него и права есть. Надо потерпеть, побороться… И финальной жениной фразы: «Да пропади она пропадом, твоя борьба вместе с тобой!»
С тех пор они – где-то там, в станице на Ставрополье. Живут, как могут, без него. Не пишут, не звонят – куда ему звонить-то? И писать… Он тоже не пишет, не звонит. Знает куда, но – зачем? Да и стыдно.
Метеорит? Межпланетный снаряд? Там, на Марсе, зелененькие с рожками наконец разглядели – не все ладно на соседке-Земле, и решили начать исправление ситуации, например, с Питера. Слегка промазали, при такой дальности немудрено.
Ага, метеорит. Не похоже – Коля, оглядевшись, заметил нечто, явно несвойственное пришельцу из космоса. Оно скорее ассоциировалось с успевшим надоесть монотонным жужжанием, доносившимся от искорки, мелькавшей сквозь начавшую редеть листву. Высоко забрался, не разглядеть. Парашют? Он самый. Желтый и какой-то скомканный. Ему, «гражданину без определенного места жительства», не первый год обретавшемуся в этой малопригодной для жилья местности, было прекрасно известно: все летающие штуки и все с ними связанное здесь принадлежат аэроклубу под морским названием «Альбатрос». Значит, скоро явятся законные хозяева и уволокут свое имущество. Стало быть, времени нет. Точнее, есть, но немного. Надо действовать быстро.
Какую бяку-закаляку скинули с гудящего где-то высоко аэроплана, нам дела нет. А вот изрядный лоскут прочной и долговечной материи – сгодится. Не тратя времени на лишние раздумья, Блесна двинулся к месту приземления небесного дара, на ходу извлекая из кармана всесезонной телогрейки неразлучный выкидной ножик-«лису» с истончившимся от многолетней точки лезвием.
У ножа своя история. Получив его в подарок к мичманским погонам, сдуру кромсал острейшим новеньким лезвием все подряд – от бумаги до проволоки, и вскоре затупил. А восстановить былую нержавеющую остроту удалось далеко не сразу. Учился долго, использовал разные камни-точила, пока не нашел один. С тех пор носил с собой, как и нож. Увидев как-то в полночь на кухне усердно чиркающего мужа, соскучившаяся по ласке Катя выдала казацкую мудрость: «Если слишком долго точишь шашку, получится спица. Не хочешь идти воевать – сиди и вяжи!»
Связать «лисой» при любом желании ничего бы не удалось. А разрезать – легче легкого. Парашют, видимо, цеплялся к большому черному блестящему мячу, видневшемуся в яме под вывороченным гнилым пнем. Самого дерева давно не было – пошло на дрова, остались пень и яма от корней. Мяч – совсем не мяч, а какой-нибудь зонд.
Кое-как скрутив лежавший блестящей грудой ярко-желтый шелк (а может, капрон), Блесна собрал в пук упругие, скользкие веревки-стропы, подтянул, сколько смог, и одним движением отрезал. И только после этого взглянул туда, где эти самые веревки начинались. В яме, почти доверху наполненной зеленой болотной грязью, лежал человек.
Поначалу принятый за мяч или зонд черный шар оказался пластиковым шлемом. Вот те раз! Наполовину вытащенный Колиным рывком из болотной жижи ранец, скрывавший крепления строп, опять ушел в грязь. При мысли о том, на чем сей «рюкзак» надет, Блесну замутило. Не хватало только выдать наружу все недавно выпитое с закусью в придачу!
О судьбе обеда заставил забыть приближающийся гул. Летят! Ищут потерю, молодцы-красавцы… Сказавши «А», от «Б» никуда не деться. Коля стремительно накрыл предательский желтый ком своим телом, как Матросов амбразуру. Остатком военной смекалки бывший мичман понимал: окажись сверху летящий медленно и низко вертолет, его примитивная хитрость ничего не даст. А легкий спортивный самолет для поисковых работ не предназначен: обзор не ахти, а скорость, напротив, весьма приличная.
Его, грязно-серого на грязно-зеленом, примут скорее за пень или валун, чем за бесстрашного героя. Белая с красным стрекоза стремительно пронеслась метрах в ста над болотцем, ямой, шлемом, Колей и умчалась в сторону моря. Уплыла и утка, уводя неразумных детишек подальше от людей и всего с ними связанного. Правильно, правильно, от нас, двуногих, добра не жди. На ближнем краю пруда крутился только любопытный хохлатый утенок, да и тот, услыхав особо громкий материнский призыв, удалился.
Удалился и Коля. Уже без особой спешки упаковал драгоценную находку потуже, крепко связал стропами и зашагал к шоссе, ведущему в Крепость. План дальнейших действий зрел по ходу и казался вполне осуществимым. Уже с обочины снова увидел низко пролетевший над заказником самолетик другой раскраски – бело-голубой. Летает кругами, жужжит. Ищете? Ищите. Кто ищет, тот найдет… если малость повезет.
октябрь 2015, Киев
Свое имя – вот чего он никак не ожидал услышать. Тем не менее именно оно побудило его сделать последний шаг в жизни. Знак! Вот он, наконец…
Петр Никитович никогда не торопился. Четко соблюдал одну из древнелатинских мудростей, коими обозначал правила ходьбы по жизненной стезе: «Festina lente». Торопись медленно. Не суетись. И старайся не давать никому возможности упрекнуть в опоздании.
Поэтому, хотя на службу в муниципальной конторе, ведавшей учетом и расходом электроэнергии (в прежние времена «Энергосбыт») полагалось прибывать к девяти утра, он обычно был на месте уже в восемь с минутами. Зато успевал не спеша попить чайку с прихваченным из дому бутербродом, поболтать с вахтершей Павловной, просмотреть новости в Сети.
И приходящую минуту в минуту начальницу встретить у дверей с какой-нибудь малозначащей бумагой в руках и озабоченным выражением на лице. Мелочь, а приятно…
Ей, заходящей в кабинет, всегда говорил одно и то же: «Ничего-ничего, это терпит…» Но буквально через пару минут, получая подпись, удостаивался поощрительного руководящего кивка. Подхалимаж? Отнюдь. Просто образцовое выполнение производственного долга.
На метро он садился всегда в одно и то же время, на одной и той же платформе, в полутора метрах от края ее крытой части. Поезд, вырывавшийся из-под земли со скоростью сорока километров час, на три четверти состава проносился мимо него, потом со скрипом тормозил, и он оказывался как раз напротив второй двери предпоследнего вагона. Пунктуальный пассажир входил, усаживался опять же на одно и то же сиденье, проезжал метро-мост, шесть станций… Рутина. Скучное ежедневное повторение не вызывало у него ничего, кроме тихого удовлетворения: все идет, как обычно. Как положено.
А когда-то, давным-давно, Петя поступал совсем не так, как полагалось семнадцатилетнему пареньку, но об этом главный инженер главного столичного энергопредприятия старался не вспоминать. Было, да прошло. Кто не дурил в молодости? Но он отбросил, убрал, забыл все прошлые неприятности. Значит, можно считать, этого и не было!.. И Бог, творец всего сущего, не может не заметить искреннего раскаяния. Который год три дня в неделю он проводит в Лавре по несколько часов, Успенский собор знает как родной дом, Всенощную выстаивает, посты блюдет, Писание выучил наизусть. Если прощен, будет ему знак.
В то утро он, как всегда, остановился на «своем» метре платформы. До поезда не более минуты, интервал в «пиковые» часы соблюдался строго. А когда из тоннеля уже потянуло ветерком и показался свет фар, с противоположной платформы, через пути, его вдруг окликнули. А может, не его? Нет, его, его! И позвавшая показалась смутно знакомой. Где-то он ее видел…
«Петя?… Петя!..» Он, как и любой человек на его месте, взглянул на нее. А взглянув, пытаясь узнать, вспомнить, сделал шаг вперед, за ограничительную линию. Машинист прибывающего состава дал предупредительный сигнал, сирена рявкнула оглушительно и грозно. Стоявшие рядом пассажиры смотрели кто на поезд, кто в сторону позвавшей женщины… И никто не увидел, как сзади в спину его толкнула чья-то рука. Толкнула сильно, безжалостно, заставив шагнуть еще. В пустоту.
У человека, оказавшегося на рельсах за долю секунды до наезда, нет ни малейшей надежды на спасение. Таково железное правило железной дороги. Его размяло, раздавило, разрезало. Скрежет тормозящих колес заглушил и предсмертный вскрик, и испуганные возгласы свидетелей трагедии. Столкнувший погибшего человек отвернулся и пошел прочь.