Алексей Макеев
День назначенной смерти
Вот с этого момента и началось интересное. Помявшись и дважды поменяв цвет лица, Кравцов поведал занятную историю. Нечто среднее между рассказом Эдгара По, Буало с Нарсежаком и отдельно взятой серией бразильского «мыла». Николай Витальевич без памяти влюбился! В его-то годы! Впервые за всю свою непутевую жизнь! Женитьба пятилетку назад не в счет – женился тогда не по любви, а от восхищения: ну как же, отхватил самую красивую женщину региона! Да разве в красоте дело?! Максимов слушал, не перебивая, а Кравцов, неуклонно скатываясь в поэзию и романтику, говорил все более доверительно и откровенно. Тяжело на Руси влюбленному интеллигентному человеку…
Дело было в третьей декаде ноября. В ту пору еще не терзали Николая Витальевича тяжелые предчувствия и мрачные видения. Он упорно трудился, зарабатывая на счастливое завтра для себя, супруги и детей (будут же они когда-нибудь?). Загадочная встреча произошла поздно вечером, недалеко от ресторана «Гурман», в котором Николай Витальевич с деловыми партнерами обмывал очередную сделку. Вышел относительно не пьяный. Отлично помнит, что в этот вечер было не холодно, падали снежинки, ветер почти не дул. Не погодка, а подарок. Но с утра опять на работу, хорошо бы выспаться. Вышел Кравцов на тротуар и поднял руку. Подъехала машина с шашечками. И тут он обратил внимание, что на том же тротуаре стоит женщина с поднятой рукой. Кравцов, как истинный джентльмен, не полез, отталкивая даму локтями, а деликатно уступил очередь. Даже дверцу приоткрыл: «Прошу вас, мэм, я дождусь следующей машины». Та спокойно поблагодарила, села на заднее сиденье, а Кравцов побрел к светофору. Такси тронулось, проехало несколько метров и притормозило. «Вам куда?» – спросила женщина, опустив окно. Оказалось, что им примерно в одном направлении…
А потом случилось помутнение. То ли юность под градусом пригрезилась, то ли аура исходила от женщины… Он сидел рядом с ней и видел лишь неясный контур лица, который оживал от света фонарей, озарялся желтоватым оттенком, от которого картина, впрочем, не прояснялась, а становилась, напротив, расплывчатой и неосязаемой. Он что-то тихо произнес, обращаясь к женщине. Она ответила. «Почему мне так знаком ваш голос?» – поразился Кравцов. – Убежден: мы ни разу в этой жизни не встречались»… Женщина негромко рассмеялась. «Мы встречались с вами в прошлой жизни». Очевидно, так и было. Первое впечатление прошло. С большим облегчением он констатировал, что особа незнакома. И затмение потихоньку делало свое черное дело. Женщина весьма одинока и печальна. У нее большие глаза, неторопливые движения. «Простите, пожалуйста, – произнес он, волнуясь. – Вы не очень торопитесь?» Оказалось, что не очень.
Они покинули такси задолго до места назначения. Бродили по вечерним улочкам, скупо освещенным фонарями. На Кравцова снизошла нелепая блажь. Он менялся на глазах, становился другим человеком. Говорил о себе, о погоде, вспоминал смешные анекдоты. Женщина смеялась, отвечала тем же. Но о себе повествовала расплывчато: кто такая, где работает, возможно, она и говорила, но в голове абсолютно не осело. Звать Наташа, вроде бы приезжая, снимает квартиру, засиделась у подруги, побежала к ресторану ловить такси… Только сейчас он начинает понимать, что вела она себя довольно странно. Они не шли по освещенным улицам, где даже в поздние часы плотное движение, а первые этажи зданий отданы неоновому капитализму. Наташа уводила его в какие-то переулки и подворотни, уверяя, что так ближе. Кравцов не возражал. Хулиганов не было, перевелись в эту ночь на земле хулиганы. Может, так и надо. Может, она стесняется… В темном закоулке он обнял ее за плечи, повернул к себе, поцеловал. И зажмурился, ожидая немедленной порки. Женщина негромко засмеялась. Ее глаза блестели. Кравцов поплыл по волнам блаженства… А дальше было как в кино. Первое время он еще ориентировался в нагромождениях домов, узких улочках с разбитыми фонарями, подсознательно подмечая, что идут они параллельно улице Вертковской. Но вскоре свернули и угодили в самый рассадник деревянных двухэтажных домов, построенных еще в сороковые годы прошлого века для рабочих эвакуированных заводов. В этих лабиринтах и днем несложно заблудиться, было бы желание. А желанием Кравцова обеспечили надежно. «Извини, но я здесь живу, – прошептала Наташа, целуя его горячими губами. – На более приличный район не хватает денег… Не зайдешь ко мне на чашку чая?» Она еще спрашивает! Он зашел бы даже на чашку уксуса! В голове творилось что-то беспорядочное. Эта женщина легко и просто делала из него идиота. В глазах двоилось, он не помнил, как вошли в барак. В голове отложилась облупленная лестница, пыльное недоразумение в плафоне, освещающее исключительно себя, поворот налево, поворот направо (или наоборот?), допотопная деревянная дверь, в которую Наташа вставляла ключ. Он дрожал от нетерпения, был близок к самовозгоранию, не догадываясь, что приставка «само» здесь неуместна, а причиной возгорания стал поджог…
Как-то аврально проходила эта ночь – словно отчитываться предстояло перед начальством. Никогда Кравцов не отмечал за собой склонностей к сексуальному гигантизму. Семейная жизнь вообще такому не способствует (жена Альбина легко бы отхватила первый приз на конкурсе «Мисс фригидность»). А в эту ночь как плотину прорвало! Он выступил в полной красе. Незнакомка притягивала сильнейшим магнитным полем. Ее глаза блестели в темноте, упругое тело послушно изгибалось и вилось вокруг Кравцова. Откуда у нее такой сексуальный опыт? Лучше не думать. Ночь текла без электрического света. Из всей обстановки он запомнил лишь забавно скрипящую кровать, угол древнего буфета, криворукий тополь в полумгле за квадратом окна, да источающие волшебное мерцание огромные глаза напротив. Даже в душ Кравцов не ходил, да и был ли душ в этом странном доме? Здесь, наверное, по старинке моются в тазике на кухне…
Сказка завершилась, прямо скажем, не очень. Волшебная ночь пролетела как в тумане. «Тебе пора, любимый, – сказали ему на ухо. – Беги к жене, созвонимся». За окном еще не рассвело, этот факт удержался в голове. Голос лежащей рядом женщины звучал как установка. А далее – снова пропасть, он не помнил, как одевался, уходил, спускался по лестнице, бродил по закоулкам и задворкам, словно заблудившийся грибник… В себя Кравцов пришел от длинного автомобильного гудка, прозвучавшего, как сигнал к казни. Чуть инфаркт не схватил. Проехала машина, он отправился вслед за ней, появившись вскоре на улице Вертковской, вблизи телецентра…
Смекалки хватило – выклянчить в киоске бутылку паленой водки. Половину выпил, остальным облился, а в подворотне рядом с домом стянул с себя пальто и хорошенько по нему потоптался. «Сделку отметили, – буркнул Кравцов, проходя мимо бледной и не спавшей жены. – По башке дали, ничего не помню». Она не бросилась ему на шею, как-то странно посмотрела, но ему было глубоко до лампочки.
С этой ночи и начались в мироощущении Кравцова необратимые изменения. Наташа не позвонила, он не помнил, давал ли ей свой номер сотового. Ни в этот день, ни в следующий, ни в последующий. Он даже дом не запомнил! Одержимость грызла Кравцова. Он тупо бродил по району, примыкающему к улице Вертковской, уныло обходил одинаковые бараки, мялся у подъездов, полагая, что сердце подскажет. Дважды нарывался на хулиганов, трижды – на стаи бродячих собак, насилу унося ноги, но только распалялся. Жизнь неслась кувырком: тоска дремучая, работа валится из рук, к алкоголю начал проявлять симпатию, жена странно посматривает, электронные письма со смутными угрозами… А главное, женщина, с которой он провел ночь и в которую влюбился, как гимназист, исчезла из его жизни, оставив после себя лишь клиническую патологию…
Недели через две чудо повторилось. Он начал приходить в себя, зашел после работы в кабачок – пропустить стаканчик глинтвейна. Пропустил и второй, благо полумрак и приглушенный говор располагали. Кто-то подошел к столику, сел слева. «Хорошая шубка, – машинально отметил Кравцов. – Проститутка, наверное». Он собрался открыть рот и ляпнуть, что по правилам этикета женщина в заведении садится справа от мужчины (либо же напротив), поднял голову… и обомлел. Страх, восторг, вакуум в желудке. По лицу незнакомки сновали тени. Зовущий магнетический блеск в глазах. И снова все перемешалось в Кравцове. Словно не было этих двух недель. «Извини, что не позвонила, – сказала Наташа. – Замоталась с делами»… Взяла его за руку, как ребенка, повела из кабачка. Спросить, откуда она здесь, конечно, не отважился. И снова ночь пролетела как в бреду. Заднее сиденье такси, Наташа бросает водителю, куда ехать, погружается в его объятия, он ищет сладкие губы… Очень долго идут пешком (не по спирали ли?), барак погружен в темень – ни лампочки, ни фонаря – какая разница? И снова он не помнил, как поднимались в этот дом посреди замшелого барачного района, который все никак не могут снести… Повороты, дверь, полутемная квартира, ветхая мебель, кровать. Криворукий тополь в квадрате окна, гнущий ветви под напором ветра – словно монстр, растопыривший конечности… Волшебная ночь любви. Откуда столько энергии скопилось в Кравцове? Работал не покладая рук, наслаждаясь упоительной близостью. Крышу снесло окончательно. На пике эмоций прямо из кровати позвонил жене, заявив, что подает на развод и домой ночевать не придет! Глаза Наташи поощрительно блестели в темноте, ласковые руки гладили интимные места, ласкали, будоражили…
Эффект не превзошел ожидания. Супруга к «неожиданным» новостям отнеслась сдержанно: «Хорошо, дома поговорим». А Наташа выпорхнула из кровати, прибежала откуда-то с шампанским (свет оставив в коридоре), села перед ним, вся такая распахнутая, сводящая с ума… Пили из горлышка, смеясь, дурея от близости, еще разок позанимались любовью… а потом Кравцов начал вырубаться. Вроде был звонок на сотовый (не на его) – но это уже смутно помнится. До шампанского или после – память за достоверность не ручается. Уснул. Глубоким беспробудным сном последнего идиота. В памяти остались блики тусклой лампочки из далекого коридора, исходящая жаром Наташа, обнимающая сразу двоих – Кравцова и оборванного плюшевого медвежонка со свернутым носом…
Очнулся от пронзительной боли. Череп трясло, глаза вываливались из орбит. В квартире – никого. Собрал разбросанную по полу одежду, потащился в другую комнату, затем на кухню, выключил свет в коридоре (с детства приучили к экономии), вернулся в «спальню». Просто адски трещала голова. Вместо Наташи нашел под кроватью пустую бутылку из-под шампанского, дюжину тараканов, кое-как осмотрелся. Квартира в жутком состоянии, стены дырявые, проводка наружу, запустение повсюду. А в компании с Наташей он ничего такого не замечал! Шкаф на покосившихся ногах, древний комод, фикус, достойный места в гербарии. Ключ на табуретке (Наташа позабыла? Кравцову вроде ни к чему – замок английский, с защелкой). Вещей почти никаких – да он и не всматривался в чужие вещи. За окном – дурацкий криворукий тополь… Распахнул Кравцов разбухшую форточку, проветрил помещение, оделся (из вещей ничего не пропало), сел на койку и принялся ждать. А вдруг Наташа в магазин убежала? В холодильнике пустые пакеты – надо же чем-то кормить своего суженого?
Ждал до позднего вечера. Униженным призраком слонялся по квартире, лежал на кровати. Уснул, кусая подушку.
Следующим утром без охоты привел себя в порядок, сунул ключ в карман, хлопнул дверью, отправился по соседям. Контингент, конечно, аховый. Лучше бы не ходил. В квартире напротив – бесноватая тетка с бородавкой и усами. Приняла его за квартирного взломщика, не вникая в обстоятельства, ринулась в бой. По другую сторону лестничной площадки вообще притон: алкашка в потной тельняшке и почему-то в бигуди, сожитель в туалете, еле ворочающий языком. Та приняла его как родного, предложила ввиду кошмарного «вчерашнего» проспонсировать актуальное «сегодняшнее»: выцыганила у Кравцова пятьдесят рублей. Информации, правда, толком не дала. С величайшим трудом удалось добиться, что в квартире номер тринадцать никто не живет. Обитала там по древности особа бальзаковского возраста – этакая тихоня (паршивая тетка – в долг никогда не давала), но тихо сгинула пару месяцев назад. То ли померла барышня, то ли переехала, бес ее знает. А сейчас вроде никого – хотя и слышатся иногда шаги на той стороне, и дверь тихонько поскрипывает, да вот же напасть, сил нет подняться, выйти на площадку, посмотреть, кого там носит…
Словом, пустота глухая. Но зато запомнил номер квартиры – огромное достижение. Выйдя из подъезда, отыскал на углу столетнюю табличку с номером дома. Третий переулок Трикотажников, 26/3 – отпечаталось в памяти. Побрел на выход из убогого района и, что характерно, запомнил дорогу. До улицы Вертковской – десять минут по буеракам. Заказал такси, проехал по гололеду на правый берег…
Пристыженный, раздавленный, вернулся Кравцов к жене. Альбина встретила сдержанно, с тихой грустью в глазах. Сказала лишь, что никому не говорила о его глобальных планах переустроить жизнь. Посторонилась и пропустила в спальню, а сама ушла в другую, где и обретается по сегодняшний день, практически не общаясь с мужем.
А незнакомка как сквозь землю провалилась. Состояние мерзкое. Каждый день он бьется над вопросом: как может простая женщина так качественно надломить человеку жизнь? Что такое любовь? Почему мы спокойно проходим мимо одной женщины и бежим, высунув язык, за другой, хотя поставь их рядом – и никакой разницы?
– Я не мнительный, не псих – нормальный человек, поверьте, – срывающимся голосом уверял Кравцов. – Но что-то происходит, не могу понять что… Я безумно влюблен в Наташу. Вы можете назвать это чувство одержимостью, блажью, наркотической зависимостью, чем угодно, хотя и понимаю – что-то с ней нечисто. Но не могу избавиться от образа. Стоит перед глазами, хоть ты тресни. Такая вот «Ирония судьбы» наоборот. Ничего новогоднего, правда? Быть может, этот образ и подталкивает меня к мысли о скором конце? Возможно ли такое, Константин Андреевич?
– Выпить хотите? – хмуро спросил Максимов, выдвигая из стола бутылку. Звякнули стаканы. Самое время ввиду отчаянно прогрессирующей головной боли.
– Хочу, – испугался Кравцов. – Но не буду. Дотерплю уж как-нибудь до Нового года. А там…
– Вы сильный, волевой человек, – похвалил Максимов. – А я вот выпью, если не возражаете. Непростая ночка выдалась.
Он выпил и терпеливо подождал, пока усвоится. Задвинул выпивку обратно.
– Вам не кажется, что в шампанском что-то было?
– Кажется, – кивнул Кравцов.
– И какие выводы?
– Вы знаете, Константин Андреевич, если вы клоните к тому, что Наташа подослана ко мне Альбиной… В этом есть разумное зерно, но… но я не верю. Интуиция, знаете ли.
– Бытует мнение, что у мужчин не бывает интуиции, – улыбнулся Максимов. – Только у женщин. А у мужчин – уверенность, основанная на трезвом расчете. Но это мнение спорное, я сам в него не верю. Скажите, вы очень состоятельный человек?
– Так-сяк, – изобразил руками что-то вихристое Кравцов. – Не скажу, что я скупаю особняки за миллионы долларов, но лет на десять безбедной жизни хватит. Если продать, разумеется, обе машины, дом, квартиру, кое-какие акции.
– Вы составляли перед свадьбой брачный контракт?
Кравцов вздрогнул. А он неглупый человек, отметил про себя Максимов.
– Составляли…
– Имеется в нем пункт «Расторжение брака по инициативе мужа»?
– Имеется такой пункт, – вздохнул Кравцов. – Не хочу забивать вам голову процентами, но львиная доля совместно нажитого имущества в данном случае отходит жене. Предвосхищаю ваш вопрос: при «расторжении брака по инициативе жены», в данном случае Альбины, ей достается жалкий минимум. В случае смерти мужа – три доли. Жена, мать и брат.
– Чьи мать и брат? – уточнил Максимов.
– Как «чьи»? – изумился Кравцов. – Мои.
– Но близких родственников у вас же нет…
– Конечно, нет, – пожал плечами Кравцов и, опережая рвущееся из сыщика раздражение, пояснил: – В этом городе – нет. Мама с братом проживают в Тамбове. Почему вы морщитесь, Константин Андреевич? Обыкновение у них такое – проживать в Тамбове. Всю жизнь этим занимаются. Потомственных сибиряков в нашем роду как-то не было. Мама – Кравцова Лидия Васильевна, брат – Кравцов Алексей Витальевич. Первая – пенсионерка по возрасту, второй – до недавнего времени работал охранником в частной фирме, а до этого – ремонтником на автобазе.
– Хорошо, об этом после, – перебил Максимов. – Полагаю, вы и сами сделали правильный вывод? Вашей жене выгоден развод по вашей инициативе. Ваша смерть ей выгодна в три раза меньше. Почему бы не расслабиться?
Кравцов внезапно покраснел.
– Но это бред, Константин Андреевич! Мы встретились с Наташей абсолютно случайно. Она уже стояла у проезжей части и ловила такси, когда я вышел из ресторана!
Сыщик дипломатично утаил улыбку. Подстроить нужную встречу – это так элементарно.
– И вторая причина, – не сдавался Кравцов. – Почему Наташа исчезла утром? Я ведь даже на развод не успел подать! Какой смысл в этом исчезновении? Логичнее было бы подождать, околдовать меня до полной потери пульса, наобещать, что мы пойдем по жизни вместе, а добившись заветного штампа о разводе, спокойно исчезать! Я бы мог ускорить процесс – до пары дней, и не нужно терпеть долгих три месяца, пока проставят штамп.
– Вам не откажешь в здравом смысле, – согласился Максимов. – Неплохо подмечено. Здесь есть над чем подумать.
– Вот только времени для раздумий нет, – проворчал Кравцов.
– Хорошо, – не стал тянуть резину сыщик. – Что вы хотите от агентства «Профиль»?
Кравцов смущенно заерзал на стуле. Для того чтобы решиться и внятно изложить свои пожелания, требовалось немало мужества. Неловкую паузу надо было чем-то заполнять. Максимов покопался в пиджаке, достал телефон и позвонил Лохматову.
– Слушаю, Константин Андреевич, – прилежно отозвался Олежка.
– Полагаю, вы не убежали на радостях в другой район? – Максимов покосился на решающего нелегкую задачу посетителя и отвернулся вместе с креслом.
– Мы в кафе напротив агентства, Константин Андреевич, – голосок Лохматова потускнел. – Грызем куриные попки и пишем ноту протеста турецкому султану. Ну, нельзя же, в самом деле, так жестоко.
– После поговорим, – отрубил Максимов и понизил голос: – Живо бросай, к черту, этих протестантов и пулей на объект «А». Потом доложишь.
Некоторые условные фразы, которые уже отложены в головах подчиненных, не требовали пояснений. Пробормотав что-то вяло-недовольное, сотрудник отключился. Максимов повернулся к посетителю. Тот как раз дозревал.
– Дело в том, Константин Андреевич… – забормотал Кравцов. – Завтра у меня на квартире состоится званая новогодняя вечеринка. Вариантов нет, кроме родственников жены, будут важные персоны – коллеги и зарубежный деловой партнер: он давно собирался встретить настоящий русский Новый год, пропади он пропадом. Поэтому наш фактический разрыв с Альбиной мы никому не афишировали, вы понимаете? Отменить этот гадючник невозможно. Охрана есть, но она… как бы это выразиться, – посетитель нервно усмехнулся, – от внешних, скажем так, врагов. Дуболомы Урфина Джюса, если понимаете, о чем я… Охранное агентство «Колонтарь», имеющее с нашей фирмой устойчивые связи. Не буду же я им объяснять, что меня терзают недобрые предчувствия и я боюсь не пережить новогоднюю ночь? – В который раз Кравцов сделал попытку доказать, что он относится к себе с иронией. – Прошу вас, Константин Андреевич, и ваших сотрудников поприсутствовать в моем доме. До утра.
– В качестве Дедов Морозов и Снегурочки? – сорвалось с языка.
Кравцов поежился.
– Впрочем, нет, – передумал Максимов. – Заниматься возлияниями нам, подозреваю, будет запрещено. А трезвый Дед Мороз – это Санта-Клаус.
– Называйте как хотите, – посетитель предпочел не реагировать на шутку. – Я рассчитываю на вас, Константин Андреевич. Поймите, это очень важно.
– Конечно, – покладисто согласился Максимов, – недобрые предчувствия – это очень важно. Именно то, на что мы опираемся в работе. Особенно под Новый год.
– Вы смеетесь, – скорбно заключил Кравцов (и в чем-то, безусловно, был прав). – Хорошо, давайте зайдем с более понятной вам стороны. Сколько вы взяли бы с меня за подобную работу в обычный день?
– Ну… – зашевелил губами Максимов. – Если только до утра, дабы проконтролировать, чтобы вы остались живы… Давайте калькулировать, Николай Витальевич. Твердая ставка: умножаем на количество сотрудников, занятых в операции, расписываем по часам, учитываем подготовительный этап работы, отнимаем непыльные условия, отнимаем скидку за то, что вы последний клиент в високосном году, отнимаем нашу личную к вам симпатию и желание видеть вас и в дальнейшем в почетных рядах наших клиентов. Я думаю, в тысячу долларов вам бы это удовольствие обошлось.
– Я готов заплатить по десятикратному тарифу, – неожиданно сказал посетитель. И замер, впечатленный собственной щедростью.
Дрогнул карандаш в руке. Максимов облизнул как-то разом пересохшие губы.
– Вы понимаете, что вы говорите, Николай Витальевич?
– С трудом, – честно признался Кравцов, – но за свои слова и поступки готов нести ответственность. Деньги можете получить в любое удобное для вас время. ДО того, разумеется, как пробьют куранты и Максим Галкин поздравит россиян с Новым годом.
– А потом его новогоднее обращение к нации прервет появление какого-то мужчины… – рассеянно пробормотал Максимов. – Забавный вы человек, Николай Витальевич. Выложить десять тысяч долларов в силу каких-то пугающих предчувствий.
– Вижу по глазам, что вы беретесь за это дело, – обрадовался Кравцов. – Тогда запишите мой телефон, а заодно адрес. Если не возражаете, я сбегаю на работу и в принципе в любое время к вашим услугам.
Подперев кулаком наливающийся тяжестью подбородок, Максимов наблюдал, как посетитель, неприятным образом обернувшийся в клиента, удаляется из офиса. Мелькнула физиономия Любочки, имеющей свойство подслушивать, а потому предельно озадаченной. Рука машинально потянулась к бутылке. Брякнул телефон.
– Не тянись к бутылке, Максимов, – каменным голосом сказала Екатерина, – мы тебя насквозь видим.
– Это мое задание, Екатерина Сергеевна! – вякнул Лохматов, отобрал у нее трубку и тоже заговорил каменным голосом: – Не даете застояться адреналину в крови, Константин Андреевич. Разрешите доложить о проделанной работе? Спасибо. Судя по всему, очаг напряженности сместился, вы заметили? Посетитель нашего развлекательного заведения, только ради бога не называйте его клиентом, вышел на улицу и сел в произведение внедорожного искусства – «Лексус LX-470». Цвет – осеннее небо.
– Сам за руль сел?
– Сам, Константин Андреевич. Нянек нет. Он вообще один там был – в машине. Мрачный он какой-то. Вырулил на улицу, где и был подхвачен белой «Ладой», за рулем которой сидела дама в мутоновой шубке…
– Лицо заметили? – встрепенулся Максимов. – Номер записали?
– Нет, – с отчетливым оттенком злорадства сказал Олежка. – На голове дамы заметили копну красивых золотистых волос. Шикарный парик. Засмотрелись и упустили номер. Бывает. Да и далеко, Константин Андреевич, они на улицу Ермака повернули, не бежать же за ними.
– Хорошо, – поморщился Максимов. – Все на базу. Дописали там свою ноту султану?
– Сейчас узнаешь, – прошипела Екатерина.
Максимов отключился, побарабанил в задумчивости пальцами по столу, затем подтащил к себе листочек, оставленный Кравцовым, и набрал указанный на нем номер.
– Николай Витальевич? Это Максимов. Не подумайте, что я уже соскучился, полагаю, вы сейчас в пути? Прекрасно. За вашей машиной следует белая «Лада» – за рулем рыжеволосая дама в мутоновой шубке. Имеется мнение, что она за вами следит. Не могли бы вы запомнить номер машины?
Истерика в агентстве воцарилась такая, что впору всех увольнять. Ворвались, как тайфун. Вернер пылал справедливым негодованием, Олежка чертыхался и хватался за голову, а Екатерина вообще была в маске Карабаса-Барабаса (купленной в соседней лавке), которая делала ее облик решительно неповторимым. Любочка в испуге забралась с ногами на стул и прижала к груди свою вызывающую сумочку с кровавыми вишенками. Вернер громогласно разорялся, что дальше так жить невозможно, время бросить партбилет на стол, уйти в монастырь и там написать книгу о подлинной сущности некоторых товарищей. Екатерина умоляла Максимова одуматься, стать на сутки человеком и влезть в шкуру замученных подчиненных. Олежка горько причитал, что у него невеста, которая сидит одна в пустой квартире в Ленинграде, а он здесь, в Сибири, в незнакомом доме. И вообще, ему нельзя работать ночью, он после двенадцати превращается в натуральную тыкву.
– Костик, ты совсем перегрелся от этой работы! – кричала маска Карабаса-Барабаса. – Ну, на кой хрен тебе это надо? Закипишь скоро! Ты думаешь, мы будем совершенно бесплатно приходить к тебе в больницу?
– Есть отличное слово в русском языке! – не отставал Вернер, – из трех букв! Означает оно «нет», но пишется и произносится совсем по-другому! Друзья, давайте крикнем его хором!
– Ваши инновации, Константин Андреевич, трудно переоценить, – элегантно чертыхался Олежка. – Неужели вы думаете, что сумеете заработать все шальные деньги в этом городе? А как же душа? А как же Новый год?
– А невеста в Ленинграде?! – гремел Вернер.
– Стоп! – грохнул кулаком по столу Максимов. Подождал, пока все заткнутся, и процедил сквозь зубы: – Знаете, друзья мои, пока вы еще находитесь у меня в подчинении. Вот уволитесь – тогда другое дело. Верещите сколько влезет. Итак, зачитываю производственное задание. В новогоднюю ночь идут работать Вернер и Лохматов. Екатерина не идет – пусть катится к своей невесте в Ленинграде. Вернер и Лохматов за дежурство во внеурочное время получают каждый по две тысячи долларов – без налогов, НДС, отчислений в «стабилизационный фонд» и прочих поборов. Расчет – сразу после праздников.
– Япона-мама… – сделал круглые глаза Олежка.
– А что? – рассудительно заявил Вернер, – Новый год в итоге непременно кончается, остаются похмелье и разочарование, а денег от этого тупого праздника, давно подмечено, больше не становится. Какой же смысл заставлять себя мучительно отдыхать, если душа зовет трудиться?
– Уговорили, Константин Андреевич, пойдем трудиться. И рыбку съедим, и удовольствие получим, – подхватил Олежка. – А Екатерина Сергеевна выпьет за нас в полночь.
– Почему это я должна отдыхать? – возмутилась Екатерина, стаскивая маску. – Я тоже хочу трудиться. Всю жизнь мечтала поработать в новогоднюю ночь. Да и Костика нельзя оставлять – кто же будет ему напоминать, кто он есть на самом деле?
– Ты не понимаешь, Катюша, – запротестовал Вернер. – В том случае, если ты пойдешь трудиться вместе с нами, Константин Андреевич не заплатит тебе две тысячи долларов. Ему придется отстегивать из своих, а это противоречит принципам его жадности. Мы получим, как показывает нехитрый математический расчет, по одной тысяче триста тридцать три доллара и тридцать три цента, а это никак не напоминает, согласись, объявленные две тысячи. Так что, извини, Екатерина, ты сегодня пролетаешь. Подвинься. С Новым, как говорится, счастьем.
– Понятненько… – зловеще процедила Екатерина, упирая кулаки в бока, – снова прокатили…
– А делать-то чего, Константин Андреевич? – вытянулся в струну Олежка.
– А ничего, – улыбнулся Максимов. – Слоняться по двухъярусной квартире, наслаждаясь дизайном, и ждать, пока Кравцов загнется от собственных страхов.
Екатерина завыла. Все с интересом на нее уставились. Но она быстро взяла себя в руки и смастерила неубедительную надменную улыбку.
– Я могу быть свободна, Константин Андреевич?
– Нет, не можешь, – покачал головой Максимов. – Рабочий день заканчивается в шесть часов. А сейчас у нас двенадцать двадцать. Начинаем трудиться, коллеги. Лохматов должен выйти на улицу, вспомнить место, где парковалась белая «Лада», и опросить всех людей, кто мог ее видеть. Если ты не понимаешь, кого я имею в виду, поясняю: продавщица киоска «Роспечати», бык в вестибюле ресторана «Голодный волк», аналогичный бык в магазине автозапчастей, продавщица забегаловки, чье окошко выходит на улицу, – и им подобные лица. А вовсе не те граждане, что стоят на остановке. Вернеру – собрать доходчивую информацию по юридическому агентству «Гудвин», а также по господину Кравцову. Разрешаю охмурить одну из тамошних красоток. Но только постарайся избежать добычи информации по Кравцову от самого Кравцова. И резину не тяни – во многих фирмах завтра выходной, а сегодня укороченный день. Екатерина сидит на связи. А я сгоняю с Кравцовым в его таинственный переулок, а потом постараюсь навестить супругу и ее сестру. Все.
– Эх, жисть поломатая, – стукнул кулаком по колену Вернер. – А знаешь, командир, я бы тоже мог посетить Альбину. Если тебя интересуют ее технические характеристики, скажем, вес, скорость, потребление топлива…
– Я сказал – все, – отрубил Максимов.
В 13:00 «Лексус LX-470» цвета осеннего неба подобрал его у Первомайского сквера, где, помимо снежного городка, выросла целая экспозиция произведений ледовых дел мастеров, съехавшихся со всей страны. Наибольшее впечатление производил олень, выполненный в традициях жуткого реализма и подозрительно напоминающий настоящего. Целая толпа стояла и гадала, применялся ли проволочный каркас при ваянии рогов.
– Садитесь, Константин Андреевич, – распахнул Кравцов дверцу. – А вы точно уверены, что хотите посмотреть это место?
– А вы точно уверены, что взяли ключи?
– А я их и не вынимал, – вздохнул Кравцов.
Неизвестно, каким он был юристом, но водителем – средним. Там, где можно ехать без помех, тащился как связанный, на опасных участках вертел баранкой, сея панику у водителей соседних машин. Навернуться с моста через Обь было бы не самым удачным завершением года. Пришлось немножко напрячься. К тому же он отвратительно знал родной мегаполис – тащился самой дальней дорогой, предельно насыщенной светофорами и грузовыми автомобилями.
– Как насчет светлой «Лады»? – осведомился Максимов.
– Была такая, – кивнул, кусая губы, Кравцов. – И у женщины за рулем, вы совершенно правы, были пышные рыжие волосы. Она исчезла, представляете? – Кравцов развел руками, и машину подбросило. – Я стоял у светофора на Ядринцевской, повернул на зеленый, а она… пропала. Дальше поехала.
– Номер, разумеется, не запомнили?
– Да что вы, какой там номер. Я лица-то не заметил. Зрение уже не то, увы.
– Только руками не разводите.
– Извините. А кто это может быть, как вы думаете? – покосился на него Кравцов. – Вы считаете, что это… Наташа?
