Алексей Макаров
Врачеватели
– Вот будут у тебя свои дети, – я сделал попытку изобразить менторскую интонацию. – Тоже будешь за них волноваться.
Попытка удалась – Алена вытянула губы в трубочку и замолчала. Потом осторожно спросила:
– Лечишь ее?
– Лечу, хотя она этого не любит, говорит, кому до скольких лет прожить, на роду написано – судьбу не обманешь.
– А мы обманем, па… обманем.
Не люблю эту тему. Не люблю и все. Взял на себя смелость вмешиваться в божий промысел, сил уходит уйма, последних сил, но ничего не могу поделать. Мы не боги, как ни крути.
Не боги. Это произошло за пару лет до рождения Алены. Мы жили с Натой уже больше года, и она на удивление спокойно приняла откровение о моих необычных способностях. Очень спокойно, как будто все вот так просто видят цвета биополя человека, знают, о чем он думает и могут лечить от некоторых болезней. «Пустяки, дело-то житейское», – часто повторял известный мультипликационный персонаж.
И вот я, весь из себя ментальный, не разглядел истинных возможностей будущей жены. А ведь старался и не раз – любопытство, понимаете ли, хуже опия. И ничего сделать не мог, словно охотничьему псу напрочь нюх отшибло. Может, влюбленность была тому причиной, может, еще что, любовь-то – сложный, но уже научно обоснованный химический процесс.
Объяснение пришло позже. Вместе с печальной вестью: от тяжелой и затяжной болезни умирал отец Наты. Тихо и незаметно, в провинциальной больнице, не мечтая протянуть хотя бы год. Врачи заходили в его палату все реже, махнув на безнадежного больного рукой и отстраненно ожидая печального финала. Мы находились в шестистах километрах от родительского дома Наты, поэтому спешно бросили неотложные дела, чтобы купить билеты и успеть выехать… Успеть застать в живых.
Об эмоциональном состоянии Наты вспоминать не хочется – подавленная, издерганная и чужая. Она вся была ТАМ, а я – ЗДЕСЬ. И эти два понятия разделяла вполне осязаемая и неприступная стена. Кто не терял родных, не поймет. А мне, с обостренным восприятием мира, было тяжело вдвойне.
В ночь перед поездкой Ната неожиданно успокоилась. Снова стала почти прежней: чуткой, нежной и живой. Почти, потому что присущие ей остроумие и искрометность в сложившейся ситуации были бы не вполне уместны.
Мы быстро поужинали, перекинулись парой ничего не значащих слов и легли спать. А ночью я проснулся от неестественного холода. Сначала подумал, что от ветра распахнулось окно. Включив ночник, я увидел, что и окно, и форточка закрыты, а внезапно разбудившая меня холодная волна исходила от Наты. Ее тело, по которому я нервно провел рукой, напоминало безжизненную статую, высеченную из цельного куска льда. Исключением были зрачки под прикрытыми веками, быстро бегавшие влево-вправо, словно подчиняясь неизвестному ритму, и губы, судорожно шептавшие какие-то слова. Прислушавшись, я смог разобрать: «Папа, папа, все будет хорошо, я рядом…»
