Алексей Макаров
Пожар

Заявление

В компетентные органы республики Корея

от Макарова Алексея Владимировича

г. Владивостока 23 ноября 2000 г.

Я могу общаться с фирмой Джон Макринг и компанией по адресу комната 101, корейское центральное строение, 119–120 Коннаут роуд, централ, Гонконг.

Я учился 5 лет в ДВВИМУ. По окончанию его я получил диплом инженера-механика, выданный капитаном порта Владивосток. Я начал работать в Камчатском пароходстве в должности 4-го механика с 1974 г., был переведён в Дальневосточное пароходство в 1978 в должности 3-го и продолжал работать в ДВ пароходстве. В 1988 г. был назначен на должность старшего механика т/х «Витя Чаленко». Я работал старшим механиком в ДВ пароходстве до 1991 г. В течение этого времени по контракту я работал 7 месяцев старшим механиком в компании ЮНИКОМ на т/х «КИДИРА». После этого контракта я вернулся в ДВ пароходство и работал там до 1998 г и был уволен оттуда по собственному желанию в ноябре 1998 г.

В декабре 1998 г. я был нанят в компанию Джона Макринка на должность старшего механика. Имея диплом старшего механика, выданный Багамским регистром, я начал работать старшим механиком на т/х «ЛЕДИ БЕЛЛА» с 12 января 1999 г. в порту Гонконг. Все время относящиеся к заявлению соответствует местному времени на борту судна 7 августа 1999 г., эквивалентное времени Гринвича +12 часов.

«ЛЕДИ БЕЛЛА» имеет главным двигателем 6-ти цилиндровый дизель типа «Зульцер» 6RND68 с мощностью 9900 л.с. и 125 об/мин. Судно оборудовано 3-мя вспомогательными дизель генераторами «Растон Паксман» каждый мощностью по 125 квт.

После обеда 5 августа 1999 г. мне сообщили, что сигнализация температуры в расходном топливном танке сработала на контрольной панели машинного отделения. Я проверил датчик температуры расположенный на переборке танка, и для контроля поместил второй термометр рядом с этим датчиком. Температура топлива «MF-180» в расходной цистерне обычно поддерживалась 75 °C- 80 °C. Как только я сам убедился, что температура топлива в танке нормальная я проинструктировал 2-го механика, чтобы он организовал замену дефектного датчика и внимательно наблюдал за температурой топлива в расходном танке. Полностью закончив мою утреннюю проверку машинного отделения 7 августа 1999 г. я покинул машинное отделение примерно в 09.50. В это время все механизмы и системы машинного отделения работали нормально (за исключением дистанционного датчика температуры топлива расходного топливного танка, который всё ещё не был заменён). Два дизель генератора были в работе. Когда я покинул машинное отделение в нём оставались 2-й механик, 4-й механик, электромеханик и его помощник, вахтенный моторист и два вайпера.

Я пришел в свою каюту, принял душ, переоделся и принялся заниматься документами. Примерно через 10 минут я услышал, что главный двигатель сбросил обороты и остановился, затем потух свет во всех помещениях и вспомогательные двигатели остановились. Я сразу побежал в машинное отделение только в той одежде, что я был в каюте после душа. Только в шортах, футболке и лёгких тапочках. Вместе со 2-ым механиком мы подбежали к входу в машинное отделение. В открытую дверь машинного отделения мы увидели 4-го механика, взбирающегося вверх по трапу.

После этого я поднялся посмотреть состояние 4-го механика Бакаланко. Он надышался дымом, но чувствовал себя нормально. Он разговаривал с трудом, но подтвердил, что был последним, кто покинул машинное отделение. Он так же подтвердил, что остановил главный двигатель и топливные насосы.

Всё машинное отделение было заполнено черным густым дымом и дальше внизу ничего не было видно.

После этого я попытался спуститься в машинное отделение, чтобы посмотреть, остался ли там кто-нибудь. Я пополз туда, но дым был такой плотный, что ничего не было видно, и я смог проникнуть туда только на половину трапа.

Я приказал 2-му механику выпустить углекислый газ в машинное отделение с дистанционного пульта, который находился по правому борту, так как главный пост управления углекислотной установкой находился в румпельном отделении. А оно сейчас было заполнено дымом и в него невозможно было войти.

После этого я побежал наверх, чтобы закрыть открытый световой люк, чтобы загерметизировать машинное отделение, для того, чтобы впустить в машинное отделение углекислый газ, так как мы были уверенны, что никого не осталось внутри.

Вместе со сварщиком мы побежали на верхнюю палубу, чтобы закрыть верхний световой люк машинного отделения. Но мы не смогли этого сделать из-за огня и дыма, вырывающегося из него. Так как крепёжный строп для отдачи люка находился с правого борта, а он в это время был охвачен пламенем и дымом.

Затем я сбежал вниз на одну палубу с намерением проникнуть в надстройку. Но я не смог преодолеть эти восемь метров из-за плотного черного дыма в коридоре, поэтому я был вынужден вернуться из-за дыма и жара на открытую палубу, а затем на корму, где меня ждали второй механик и сварщик.

Огонь распространялся очень быстро. Ветер дул с носа левого борта. Из люка машинного отделения он быстро распространялся на надстройку. Экипаж разложил пожарные шланги, и запустил аварийный пожарный насос. Но в шлангах для тушения судна не было воды. Это произошло из-за того, что новый филиппинский третий механик перепутал всасывающие клапана из-за своего незнания работы механизмов. На всасывании аварийного пожарного насоса было два клапана. Один из форпика, который в это время был пустой, и второй, который был из-за борта. Третий механик открыл приёмный клапан аварийного пожарного насоса из пустого форпика, поэтому в пожарную магистраль вода для тушения не пошла. Насос от перегрева заклинило. Но надо отдать должное третьему механику. Перед входом в помещение аварийного пожарного насоса стояли баллоны с кислородом и не отсоединённые от них шланги. Он открыл газ в баллонах, зажёг горелку и вошёл в помещение, чтобы осветить себе путь к аварийному пожарному насосу. В помещении, в котором в это время не было света.

Огонь быстро вышел из-под контроля, и капитан приказал экипажу покинуть судно. Шлюпка левого борта была спущена и продвинулась вдоль борта к трюму № 2, где был вывален лоцманский трап. 2-ой механик и я вручную выкинули за борт носовой спасательный плот. Потом мы со вторым механиком побежали на корму, где был ещё один спасательный плот. Подбежав к нему, я увидел, что его невозможно скинуть за борт, потому что он был привязан к стационарным креплениям нейлоновыми кончиками толщиной по восемь мм. Рядом валялась обломанная шпилька от крышки главного двигателя, которую я уже давно хотел выкинуть. Но не выкинул. Она попалась мне на глаза. Я схватил её и перебил ею эти нейлоновые верёвки. К нам подбежал сварщик, и мы втроём подняли с палубы и выкинули спасательный плот за борт. Рядом на палубе лежал штормтрап. Мы его тоже скинули. За кончик подтянули спасательный плот и спустились на него.

Погода была штиль. Только зыбь около двух метров. Поэтому мы смогли подгрести к носовому плоту и привязаться к нему. Все члены экипажа покинули судно на спасательной шлюпке левого борта, которую возглавил капитан. На ней они выловили все спасательные плоты вместе с нами.

Я вернулся на судно с капитаном ближе к вечеру. Пламя утихло, но, тем не менее, было невозможно войти в надстройку из-за жара и угара. Кормовая палуба, была также горяча, чтобы по ней ходить. После открытия люка в трюм № 4 мы убедились, что огонь не проник туда через переборку машинного отделения. Я оставался на борту, пока неожиданно около 20.00 пламя не вырвалось перед носовой частью надстройки. Капитан решил оставить судно и перейти на т/х «АЛИКА».

Подписано

Дата 23 Ноября 2000 г. г. Владивосток

Нельсон
Жизнь судового механика

Да, этот рейс оказался для меня одним из самых тяжёлых, которые были в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда создавалось такое впечатление, что я был отжатой тряпкой. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на нём без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас, после того как «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд, это поганое чувство меня не покидало.

После морского перехода, во время которого в проливе Святого Георга «Кристину» валяло, как ваньку-встаньку, она подошла к устью реки. Болтанка прекратилась, и до порта уже по глади реки надо было идти ещё полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами о том, как изменился облик окружающих холмов по сравнению с осенними пейзажами.

С тех пор как я приехал на судно в декабре месяце и по сегодняшний день рейс так и оставался неизменным: Авенмаус – Ватерфорд.

И вот в этом самом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки.

Володя, наш новый капитан, по громкой связи позвал меня:

– ЦПУ – мостик.

Я приподнялся с кресла и в тангетку ответил:

– Мостик – ЦПУ. На связи.

– Ну что, машине отбой! – бодрым и громким голосом скомандовал он. – Выводи главный. Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки неизвестна.

– Понял, – вяло ответил я и отрепетовал: – Машине отбой, готовность суточная, – и в ожидании последующих указаний смотрел на тангетку.

Но в ответ ничего не последовало, и, подвесив тангетку на крючок, я пошёл останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставил главный двигатель на обогрев и дождался, пока компрессор подкачает воздух в баллоны, прошёл к котлу и убедился, что он запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль за работой механизмов в моё отсутствие будет осуществляться автоматикой.

В машине уже делать было нечего. Поднявшись в ЦПУ, я сел в своё знаменитое кресло и закурил. Немного передохнув, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу. Судно стояло у причала контейнерного терминала. Он был полностью огорожен колючей проволокой, и только вдоль причальной линии можно было выйти за его пределы. Все контейнеры стояли внутри этой колючки. Таким образом власти порта ограничивали доступ посторонних лиц к контейнерам.

Я посмотрел на небо. Погода была истинно английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик, а над гребнями ближайших холмов висел туман. Такая хмарь как раз была под стать моему паскудному настроению. На душе было муторно. Всё вокруг настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам ботинками, спустился Володя. Он, как обычно, был бодр и доволен.

– Что не весел? – походя поинтересовался он.

А я, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы, пропыхтел:

– А что тут веселиться? Встали и ждём неизвестно чего.

Но он так же весело, скалясь белозубой улыбкой, ответил:

– Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждём завтрашнего утра. Оно-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

«Слава богу, – подумалось мне, – хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати».

Я посмотрел на Володю, а он уже и забыл, что только что говорил мне. У него были какие-то свои мысли.

Пройдя на противоположный борт, встали, оперлись о планширь фальшборта и тупо смотрели на серую гладь реки, по которой только что подошли к причалу.

На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на лебедей. Всё-таки какая это грациозная птица! Немного помолчав, я поделился с Володей:

– Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня:

– Пошёл бы и я с тобой прогуляться, но есть другие дела, – и, немного подумав, добавил: – Ладно, иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, – так же скалясь и улыбаясь, проинформировал он меня.

– Спасибо. Попробую не опоздать, – уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппки как раз только что закрепили трап, который был вывален чуть ли не до самой колючей изгороди контейнерного терминала.

Выйдя на причал, я прошёл мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, которым было лет по двести-триста. По всей видимости, это были когда-то очень хорошие дома состоятельных людей. А сейчас от них остались только полуразрушенные стены. Межэтажных перекрытий и крыш у них давным-давно уже не было, а внутри стен росли только крапива с чертополохом – и больше ничего.

Пройдя вдоль мрачных развалин, я направился к дороге, ведущей на трассу, по которой грузовики вывозили контейнеры с терминала.

Сегодня вечером, в субботу, машин не было, но ворота остались открытыми. Только за стеклом будки была видна голова охранника. Увидев меня, он махнул рукой, разрешая выйти с терминала, и я не спеша пошёл по дороге.

Куда надо идти, я не знал, потому что ещё не ходил по этой дороге, а только по карте видел, что до трассы тут было около пары километров. Подумалось: «Пройдусь до трассы, а там посмотрим, что делать дальше».

Окрестности вокруг терминала я исходил ещё в начале весны, когда деревья и кустарник были голыми, без листвы, а сейчас вдоль дорожного полотна пробивались даже цветочки, которые разноцветьем проглядывали сквозь густую зелёную траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они были огорожены естественными насаждениями – терновником.

Терновник был высажен по периметру всех полей и лугов. Сейчас он цвёл нежножёлтыми цветами. Издали, посмотрев на эти естественные изгороди, можно было подумать: «Какое это красивое растение. Как оно похоже на женщину своей нежной расцветкой». Но когда подойдёшь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься: айв самом деле женщина. За невинностью и нежной красотой ярко-жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли кто проберётся. Только внизу, где ветки не доходили до земли, можно было пролезть ползком, да и то не человеку, а мелкому животному.

Я шёл не спеша, глядя на зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал тёплый влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий.

За зарослями терновника проглядывала зелень лугов, а в просветах этого естественного забора можно было разглядеть пасущихся или лежащих коров, вяло жующих жвачку. На других лугах паслись овцы.

Неожиданно эту идиллию нарушило какое-то шевеление под кустами терновника. Я остановился и пригляделся, надеясь, что мне это показалось. Но нет. Из-под кустов выскочил заяц. Я застыл, чтобы не спугнуть ушастого. Заяц пошевелил ушами, повертел головой и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, на лугу травка была вкуснее.

Слева от меня раскинулись распаханные поля, на которых уже что-то было посажено. Я перешёл на другую сторону дороги, чтобы посмотреть на пашню. Айв самом деле, на ней что-то было высажено. Или мне это только показалось?

На свежей пахоте были видны цепочки заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по просторам пашни, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога пошла немного вверх, но я так же не спеша продолжил свой путь, не обращая внимания на начавшуюся морось. Но это уже был не дождь. Воздух был настолько пропитан влагой, что мельчайшие капельки воды так и висели вокруг меня в воздухе.

Комбинезон на мне был плотный и тёплый и надёжно защищал меня от влаги. Как я был в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы, и с зонтиком под мышкой.

У водителей бензовозов всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки – всякую мелочь, которую им то ли давали для рекламы, то ли она у них как хлам валялась в машинах.

Бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз интересно было поболтать с их водителями. Мужики они были самые простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни страны. Вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительной бункеровки.

Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Шёл себе и шёл, ни о чём не думая.

Мне так хотелось побыть в тишине, мне так её не хватало! За последние месяцы я очень устал от постоянного шума работающих механизмов, вибрации и постоянной качки, что моей мечтой было спрятаться от всего этого.

А сейчас здесь, среди полей и лугов, меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин, никакого постороннего шума – ничего. Вокруг стояла тишина.

Я остановился и присел на придорожный столбик, который не знаю для чего торчал у обочины. Километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль, а это был обыкновенный столбик. Ну, обычный столбик, который неизвестно кем и неизвестно для чего был тут вкопан.

Он оказался очень удобным. Я сидел на нём и бесцельно смотрел по сторонам, выпуская дым от ароматной сигареты.

Вокруг была благословенная тишина и спокойствие. Душа как будто стала оттаивать. Затушив окурок, я поднялся и пошёл дальше. В обволакивающем меня тумане и сетке мороси слышался только хруст моих башмаков о гравий, которым была засыпана обочина дороги.

Я шёл, шёл и шёл. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и воздухом, насыщенным влагой и пропитанным ароматом разнотравья лугов.

Постепенно тишина стала пропадать из-за шума проезжающих по трассе машин. По мере приближения к ней гул проезжающих автомобилей становился всё громче и отчётливее. Пора было поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть намного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Мне показалось или это было явью? Как будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался писклявый голосок:

– Ой!

У меня пронеслась мысль: «Что за хрень такая?» – но голос и в самом деле слышался сзади:

– Ой-ой-ой!

В испуге подумалось: «Ну, ничего себе! Что же это такое?» Я оглянулся по сторонам – никого нет.

Вновь подумалось: «Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как говаривал наш молодой старпом Валерка: тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Да… Что не спеша, так это точно, но что она у меня съезжает – однозначно».

Я остановился и осмотрелся. Что же это было такое?

Но вокруг никого не было. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал первый шаг, как вновь послышалось:

– Ой! Ой!

Я вновь в недоумении остановился.

Странно, что это за «ой-ой» такое? И ещё раз осмотрелся. Под ногами ничего. Вдоль дороги ни спереди, ни сзади никого не было.

Тогда я перевёл взгляд на придорожные кусты терновника и, приглядевшись к зелени, неожиданно для себя среди жёлтых цветков одного из кустов, а точнее на его колючках, увидел небольшое жёлтое пятно.

Сосредоточив на нём взгляд, я неожиданно понял, что это не густое соцветие жёлтых цветков терновника, а какая-то жёлтая игрушка.

Сойдя с дороги и подойдя к кустам, я протянул руку и снял с иголок куста небольшого плюшевого медвежонка.

Он был такого же жёлтого цвета, как и цветы терновника, и поэтому его невозможно было сразу разглядеть, он сливался с жёлтыми цветами кустов.

Откуда он мог здесь взяться? Я терялся в догадках, но, перепрыгнув через канаву, отделявшую кустарник от дороги, подошёл к кустам и с удивлением принялся разглядывать свою находку.

Действительно, это был плюшевый медвежонок. Он весело улыбался и, расправив толстенькие ручки, тянулся ко мне.

Полюбовавшись на свою находку, я полушутя поинтересовался у найдёныша:

– Чего кричишь?

А он, как будто в ответ на мой вопрос, кивнул головой и махнул мне в ответ ручкой.

От таких действий нового знакомого я опешил. Это что? Явь или глюки?

Поморгав и протерев глаза, я вновь посмотрел на странного незнакомца. Я никак не мог сообразить, слышал я его голос или нет. Правда это, что со мной происходит, или нет? Разговаривает этот зверь со мной или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но всё-таки мишка был, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого под воздействием небольшого ветерка слегка шевелились.

Мишутка сидел на иголках. Это точно. Он не упал, а задержался на иголках терновника, когда кто-то его выкинул из проезжающей машины, поэтому и висел там.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно подумал: «Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же. Точно посчитают, что у «деда» крыша поехала».

Но чем больше я его разглядывал, тем больше он мне нравился. Какой же он был красивенький и хорошенький, но только весь мокрый.

Медвежонок весело улыбался мне. Глазки у него были весёлые и довольные, оттого что я нашёл его и он теперь не пропадёт, поэтому настроение у меня само собой приподнялось и хандра, которая последние дни не оставляла меня, куда-то исчезла.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно заговорил с мишуткой:

– Привет. Ты что тут делаешь? Как ты тут оказался?

А он, как будто поняв меня, в ответ махнул лапкой.

– Привет-привет, – послышалось мне.

– Ты что, и в самом деле со мной разговариваешь? – как с самым настоящим существом, понимающим меня, заговорил я. – Ну, говори, говори.

От произошедшего мне как-то стало тепло и спокойно. Значит, с кем-то и в самом деле можно будет поговорить в трудную минуту.

– Да ты весь мокрый и холодный, – посетовал я. – Иди ко мне поближе. Погрейся. Друзьями с тобой будем.

Я расстегнул ворот комбинезона и положил мишутку к себе на грудь. Пусть согреется и обсохнет.

На трассу идти как-то сразу расхотелось. Не хотелось вновь очутиться в объятиях цивилизации, хотелось хоть немного оттянуть встречу с ней.

Заглянув за отворот комбинезона, я посмотрел в глаза спасённого мишутки. Вижу, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Надев очки, чтобы разглядеть надпись, я прочёл: «Нельсон».

– Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? – удивлённо спросил я.

Мишутка в ответ как будто даже подмигнул мне.

– Вот это да! Ну и нормально! – От изумления, что меня вновь поняли, я покрутил головой: – Ну, привет, Нельсон. Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, высушу, и ты будешь у меня всегда в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить «Доброе утро!», вечером – «Спокойной ночи!». Давай будем друзьями?

Мишутка, как бы согласившись со мной, опять подмигнул мне и утвердительно кивнул головой.

«Да, «дед», тебе точно пора домой, под бочок к жене, – вновь невольно подумалось мне.

– Но какой ты хорошенький! Какой замечательный! Я тебя тут не оставлю. Пошли домой. – И, застегнув поплотнее комбинезон, чтобы Нельсон смог согреться, я развернулся и пошёл обратно к порту.

Уже не обращая внимания на окружающий меня пейзаж, я снова подумал: «Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и вправду со мной разговаривает? Не понимаю».

* * *

Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове».

Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства, по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:

– На стоянке во Владивостоке придёт к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах и все свои вещи оставил в Находке. Он привезёт тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень и говорит:

– Я – сын Зайцева, и я вам привёз ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – удивился я его неожиданному появлению.

– Папа мне сказал, что я могу прийти к вам в любое время, – наивно смотрел он на меня.

Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и стоянка обещала быть в несколько дней.

– Хорошо, давай тащи сюда свои ящики, – поняв ситуацию, разрешил я ему.

Так он притащил не несколько, а пятнадцать больших ящиков из-под яблок. Наверное, там было по двадцать с лишним килограммов в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленные оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было ещё два свёрнутых ковра.

«Господи, – думаю, – вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать?» А потом решил, понадеявшись на русский авось: «Да ладно, может быть, пронесёт».

Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семён Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после выявления такого преступления несчастного морячка, который по пьяни забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью оттого, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю: «Вот это да! Что у меня, крыша едет или я дурак какой-то?»

Я обошёл, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты. Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю: мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и всё. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – на один час через два дня. Получается, что в первый раз оно закукарекало в два часа ночи, потом в три, потом в четыре часа.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка.

Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П нулевое», невзирая на ранги и должности.

А тут ещё и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный был этот корреспондентик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошёл на мостик. Поднявшись туда, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло.

Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля, и метровые льды для него в полярных морях были что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если ты помнишь. Тот утвердительно кивнул. Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.

Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

– По ночам тебя ничего не тревожит? – На эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. – Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и моей. – Я постарался развеять его непонимание: – И туалет, и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.

– Правда? А я и не знал об этом. Значит, мы по-настоящему соседи? – Майкл повеселевшим взглядом смотрел на меня.

– Конечно, соседи, – продолжал я. – Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, – мялся я, как бы покорректнее задать вопрос.

– Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?

Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились. Он посмотрел на меня с удивлением:

– Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?

– Да нет, ночью, то ли в два, то ли в три часа, там что-то начинает кукарекать.

– Нет, у меня в туалете ничего не кукарекает, – подозрительно глядя на меня, уверил меня Майкл.

Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я попрощался с корреспондентом и вернулся в каюту.

Через полчаса забегает ко мне капитан:

– Дед, ты что, совсем сдурел, что ли?! Ты что к американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, – он постучал себя кулаком по голове, – где-то ночью что-то кукарекает.

– Ты знаешь, Валерий Николаевич, на самом деле кукарекает, – попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

– Да не может быть, чтобы кукарекало, – так же напирал он на меня.

– Хорошо, тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья. Давай приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора. Придёшь?