– Видел. Но у меня сейчас такое чувство, что все это происходит впервые.
– Понятно.
Я кивнул.
Мороз совсем не тревожил сегодня. Он был каким-то мягким и неуверенным, скорее всего от того, что в городе не выпало ни капли снега за эти зимние месяцы.
– Поехали в аэропорт, – предложил я карлику, заметив, что тот выпил кефир.
– У, не начинай снова!
– Поехали.
Он вздохнул.
–Tвой рюкзак, тебе решать.
Он еще раз вздохнул, залез в рюкзак и застегнул себя в рюкзаке. Я нацепил рюкзак на плечи и не почувствовал никакой усталости. Привал не помешал. И мы отправились в аэропорт.
**
Она смотрела на то, как лысый чуб карлика выглядывает из-за моей спины, она смотрела так, будто я сунул своего пса в рюкзак и прищемил псу глотку, она широко раскрыла глаза и порвала взгляд.
Я прошел в другую кассу.
– Полтора билета в В.
– Полтора?! – удивилась кассирша.
– Снова он со своими шуточками…, – послышалось за спиной.
– Не шутки это, – оборвал я карлика, плюнув за спину, и уставился на кассиршу.
– Полтора.
Она положила на стойку билет, погладила его, затем достала второй, порвала его пополам и сложила полтора билета вместе. Чудо, просто.
Я всмотрелся в нее и проговорил:
– Я не буду платить. Она послушно кивнула.
– Маг и волшебник! – послышалось за спиной. Вероятно, карлик развлекал очередь.
И как жаль, что у прохода на посадку стоял накрахмаленный мужик, а не миленькая девушка! Мужик посмотрел на порванный пополам билет и все обдумал, потом обезумел, а потом сдержался. – Нельзя так делать!– прошептал он.
Я немного поморгал и ответил: – Как же мне быть с карликом? Не бросать же его здесь, в конце-то концов!
– Для таких случаев в аэропорту есть камеры хранения.
– Что?! – спектакль за спиной не унимался.
– O, я понял! – понял я, развернулся и направился к камерам хранения.
– Ты что, серьезно хочешь посадить меня в камеру хранения? – негодовал карлик.
– Да, а почему нет. Все равно тебе не лететь.
– Ха! Да друзья в таком случае находят компромиссы, берут в прокат автомобиль, селятся в мотелях, пьют, ругаются, потом мирятся и признаются друг другу в любви на конечной пароходной станции!
– Я не актер. У меня нет седых волос и полутора часов.
– Зато есть два года. И седые волосы, не ври.
– Подумаешь, посидишь два года в камере, никто не обидится.
– Я обижусь.
– Ну, посиди там. Ну, пожалуйста, – без особого интереса уговаривал я карлика.
– Хорошо, – протянул он. – Но с тебя пиво, через два года!
– Хорошо.
И я посадил его в ящик. А затем улетел в В.
**
Этот милый одноэтажный белый домик с кирпичным крылечком я никогда не забывал.
Я помнил туда дорогу, дорогу помнил и таксист. Я помнил даже то чувство, которое сопровождало мои ботинки, когда я вступал на крыльцо, на этот теплый молочный кирпич.
Я вздохнул и постучался. Дверь отворилась без какого-либо напряжения. Дом был пуст, вся мебель, да и вообще все – вывезено, свету мешали проникать в помещение навешанные на окна тряпки, а по полу была рассыпана крупа. Ботинки нервно чувствовали крупу и с упоением хрустели ею. Крупа лежала гладким слоем, будто ее не случайно разбросали, а уложили ровно и густо. Хруст с каждым моим шагом внутрь дома все больше собирался в мелодию, мне аж захотелось станцевать чечетку, чтобы исполнить всю симфонию целиком.
– Она переехала, знаешь.
Это был карлик, и он снова был за моей спиной. Я же его заметил по тени, которая проникала по тропинке света дверного проема в дом. Я обернулся и понял, что, стоя на слое крупы, я намного выше карлика, чем стоя, например, рядом с ним на крыльце или просто стоя рядом с ним.
– Где рюкзак?
– А про то, как я долетел, не хочешь спросить?
– Нет.
– Я уговорил того мужика взять меня в багажное отделение. И не спрашивай как, а то мне стыдно.
– Я и не собирался спрашивать.
– Ладно.
Карлик выглянул из дверного проема и всмотрелся вглубь улицы, что с моей стороны выглядело так, будто карлик смотрит направо.
– Помнишь тот парк? – спросил карлик, заметив тот парк.
– Да.
– Пойдем, посидим.
**
– Вот. Она переехала отсюда еще четырнадцать лет назад.
– Четырнадцать лет назад?
– Четырнадцать лет назад.
Я вздохнул и потер колени. Над деревом и в дереве, повисшем над скамьей, беззаботно щебетали птицы. Я вслушался в мелодию, и она мне напомнила мелодию хруста крупы в том доме. Птицы тоже пытались исполнить симфонию.
Карлик небрежно чесал свой левый глаз и полез в карман джинсовых шорт за сигаретами, достал пустую пачку, скомкал ее и выбросил под скамью.
– Солнце здесь такое мягкое, – заметил я.
– Mягкое, да.
Слабый ветерок вдруг подхватил из-под скамьи скомканную пачку сигарет и повел ее по парковой тропинке, словно баскетбольный мяч. Я провожал комок взглядом, потом посмотрел на карлика, но тот уставился на свои крошечные ботинки, не обращая внимания на игру ветра в баскетбол.
– Хочешь, отыщем ее? – решил карлик.
– Heт.
– Почему? У нее единственной был иммунитет.
– Вот и не надо трогать этот иммунитет.
– Ладно.
Линии плитки, вымощенной в тропинку парка, образовывали некую решетку, будто что-то неизведанное в подземном мире находилось в заточении. Или, это мы тут находились в заточении. Навеки в свободе и несвободе, которую выдумали сами.
Я глянул в даль тропинки и заметил старую табачную палатку. Знакомые места, а выглядело все таким незнакомым.
Карлик все еще смотрел на свои ботинки.
– Ты что, я же карлик, – засмущался он.
– Да какой ты карлик! – я схватил его и сильно-сильно поскреб по его лысине, он вырывался, его маленькие ручонки витали в воздухе словно вермишель, сам он смеялся и дрыгал ботинками, а когда я отпустил его, он шмыгал и все еще смеялся, а потом успокоился.
– Сиди здесь, – решил я, – схожу за сигаретами.
Лето удавалось прекрасным. Вот так бы почаще – взять и пересечь экватор, прыгнуть из зимы в лето, лишь для того, чтобы сходить за сигаретами в знакомую табачную палатку.
**
Продавец меня узнал. – Ты поседел, дружище.
– Это от кислых труб.
Он не понял, но не стал на этом зацикливаться, выбрал по памяти пачки сигарет и положил их на стойку. – И карлик с тобой?
– Ara.
– Что же он, это, не зашел?
– Меланхолия настигла его.
Продавец глубоко кивнул, провел большим пальцем по усам и сказал: – Ну, пусть выздоравливает. Передавай ему привет!
– Обязательно, – согласился я. И мы распрощались.
Когда я вышел из табачной палатки, вдалеке было видно, кaк карлик вытирал сопли платком, а затем платком лицо. А когда я подошел к нему, он поспешно спрятал платок.
– Сигареты, ха! – воскликнул карлик и потянулся своей маленькой ручонкой ко мне.
Облака, ведомые слабым ветерком, то и дело закрывали солнце, отчего по парку проносились то светлые, то темные полосы. Будто ночью в квартире кто-то включал и выключал световой рычажок. Когда-то это называлось «баловаться с выключателем».
– Тебе привет от усатого.
– Он все еще работает в той палатке? – удивился карлик.
– Ara.
Несмотря на всю тишину парка, город шумел потоком автомобилей, разбросанными криками женщин с газетными пачками, и тихими возгласами сигнализаций.
Карлик уже не смотрел на свои ботинки, а вслушивался в городские звуки, или просто искал глазами что-нибудь интересное. Просто отключился, наслаждаясь моментом и дымом.
А ноги поджал под скамью.
– Я тут отвлекся, заслушался городом и звуком проносящихся над нами облаков, – наконец, встрял он в изоляционную тишину.
– Не страшно.
Я услышал, как он улыбнулся. – Помнишь, я говорил тебе про то, чтобы ты не спрашивал, как я попал на самолет?
– Это было минут десять назад.
– Не важно. Так, это… – замялся карлик. – Спроси, а то меня совесть съест.
– И как же ты попал на самолет?
– Я рюкзак твой продал тому мужику.
– Он был коллекционным, с трудом достался мне.
– Извини.
Я выдохнул, и карлик робко вжался в себя. Он кротко, тихо и нелепо ежился. Я потрепал его по все еще красной от натираний лысине. – Ну, куда теперь двинемся?
Карлик лишь смиренно выдохнул и расслабился.