Алексей Курилко
Родом из детства
© А. Л. Курилко, 2016
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2016
* * *
Ниже падать некуда
1
(Ноябрь. Среда. Ресторан «Бульвар»)
Представьте себе такую картину: свора кровожадных гиен пирует и беснуется вокруг здоровенной туши, а неподалёку дрожит их раненый товарищ (если, конечно, у гиен существует товарищество). Так вот, я чувствовал себя этой самой раненой, забытой, брошенной своими гиеной.
Я сидел в дорогом кабаке. Вокруг веселилась шумная компания. Мне было тошно. Тихий и униженный, я искоса поглядывал на гулявшую компанию, что витийствовала на полную катушку.
Пел шансонье (ну или как там сейчас называют этих людей, поющих в ресторанах). Женщины плясали, пьяно подпевая певцу. Мужчины разделились на две группы: одни о чём-то горячо спорили за столом, другие неумело принимали участие в танце.
Весело им. А тут хоть в петлю лезь. Гниль какая-то на душе, а в горле ком. И плакать хочется, но стыдно плакать в моём возрасте, люди кругом…
Прошла неделя с того дня, как я спрыгнул с третьего этажа для того, чтобы купить бутылку водки… Она манила меня, она меня звала… Я задыхался от жажды… А сердце то билось как припадочное, то вдруг на несколько мгновений замирало… И тревога переходила в панику. В общем, другого выхода, как сигануть с балкона вниз, у меня не было.
Слава Богу, ничего не сломал. Ногу вывихнул и бедро ушиб. И только.
Интересно, что вспоминать о падении мне куда страшнее, чем было в момент самого прыжка.
Ладно, всё это в прошлом.
Сейчас передо мной на столике стоял мой нехитрый заказ: сто грамм водки и чашка чёрного чая. Моя сегодняшняя доза.
Позавчера я решил остановиться. В тот день я выпил всего четыреста грамм. Вчера – двести грамм: сто утром, сто вечером. Сегодня я мучился целый день и наконец ближе к вечеру явился сюда, чтобы выпить вот эту самую соточку.
Не осуждайте меня, люди. Я бесспорно болен. («Я болен – вот беда-то какая! Я болен – вот какая беда».) Да, болен. И не отрицаю этого. Но разве я один такой? Болезнь древняя и общенациональная.
Помните, Карамзин (а может, Герцен?) приехал на Запад, за границу, и его спросили о России, какая, мол, ситуация, опишите, мол, нынешнюю обстановку, буквально в двух словах. Но тому для ответа хватило всего одного слова:
– Воруют.
А я бы всё-таки ещё добавил:
– И пьют.
Годы проходят. Столетия. Ничего не меняется в отечестве моём. Воруют и пьют. Пьют и воруют.
А почему пьют? Да чёрт его знает! По-разному. И в горе пьют, и в радости…
Я опрокинул в себя пятьдесят грамм обжигающего всё израненное нутро пойла. Запил остывшим чаем и закурил. Уже через минуту-две стало чуть полегче.
Взял одну из бумажных салфеток, разгладил её, вытянул из кармана ручку с золотым пером – мою гордость – и задумался…
Шли минуты. Точнее, не шли, а тянулись… Ползли… Перо мелко дрожало над салфеткой… Мысли трусливо и хаотично разбегались в разные стороны…
Чувства, переполнявшие мою душу, я хотел излить (я бы даже сказал – выхаркнуть) на салфетку… через ручку с золотым пером… Раньше мне это помогало… Но теперь я не находил нужных слов, не знал, с чего начать…
Вот оно – творческое бессилие! Его я всегда страшился в десятки раз сильнее, чем реальной физической импотенции. Я думаю, что без женщин я бы смог прожить, а вот без литературы – вряд ли.
К столику шагнуло подвыпившее создание в сиреневом платье и улыбнулось – широко и счастливо:
– Пригласить вас?
– Смотря куда.
– Потанцевать. Куда же ещё?
Я с трудом улыбнулся в ответ:
– Мне, к сожалению, не до танцев.
– Жаль-жаль-жаль…
И она грациозно, хоть и слегка пошатываясь, отплыла в сторону.
Я допил свою порцию, снова закурил и относительно ровным почерком аккуратно вывел на салфетке: «Запой никогда не случается вдруг»…
Ну, вроде пошло дело…
Я быстро набросал строк десять. Перечитал. Ничего так. Сойдёт для начала.
Сложил салфетку вдвое и спрятал в карман.
Решил, что пора идти домой. Может, удастся уснуть. В прошлую ночь я почти не спал. Всё ворочался под тихое бормотание работающего телевизора. Только под утро вздремнул на полтора часика.
Мне вспомнилась фраза одного хохмача: сон алкоголика тревожен и короток. Верно сказано, верно…
Я уже собрался было подозвать официантку, чтобы она меня рассчитала, но тут зазвонил телефон…
В жизни, наверное, каждого человека наступают такие моменты, когда он ничего хорошего не ждёт от поздних телефонных звонков. Да и от ранних телефонных звонков ничего хорошего ждать не приходится.
Самое правильное в такие моменты телефон вовсе отключить. На пару дней. Пока в норму не придёшь; пока в душе не установится равновесие; пока духовная и физическая стороны не обретут привычную силу и здоровье…
Надо было отключить его к чертям собачьим! Почему я этого не сделал?
Будь проклята мобильная связь и прочие блага цивилизации!
Как там в песне поётся? «Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не смогли бы запеленговать…»
– Слушаю!
2
(Около месяца назад)
Запой никогда не случается вдруг.
Как летом, перед сильным дождём: сначала тускнеет солнце, становится душно, медленно сгущаются серые тучи, затем они чернеют и набухают над землёй, грохочет гром – всё яростней и громче, то и дело сверкает зигзагообразная молния…
И только потом как жахнет ливнем! Спасайся кто может!
Я не пил одиннадцать месяцев. Почти год абсолютно здорового образа жизни (даже курить бросил на семнадцать дней). Малый это срок или большой – не важно. Срок роли не играет. Бывших алкоголиков, как и наркоманов, не бывает. Мысль не новая и многими избитая. Но верная и точная. Так оно и есть. Я знаю, о чём говорю. Пусть хоть десять лет пройдёт со дня «завязки». Срыв всё равно может произойти в любую минуту. По любому поводу.
Такие люди, как я, всегда находятся в зоне риска. Кто много пил или злоупотреблял наркотиками, тому уже никогда не стать снова до конца полноценным человеком. Он навсегда останется инвалидом и ветераном той ужасной войны: беспощадной войны с самим собой. (Вы уж простите меня за непроизвольный пафос.)
Самое интересное, что у меня не было никаких предпосылок для срыва. Ни одной видимой и достаточно веской причины для пьянства. Напротив. Меня уже ласкали лучи разгорающейся славы. Одна за другой вышли три моих книги. Последняя имела оглушительный успех. Я получил две престижные премии. Мой литературный агент – милая и хрупкая с виду девушка с железной хваткой бультерьера – стала хлопотать о принятии моей нескромной персоны в члены Союза писателей.
Творческие встречи, интервью…
Одна московская киностудия купила мой сценарий за восемь тысяч долларов.
И на актёрском поприще я преуспел.
Жирная роль в популярном сериале, участие в нескольких юмористических шоу…
Я не был богат. Но материальное положение укрепилось настолько, что я даже стал подумывать о приобретении автомобиля.
Словом, всё было в полном порядке. Сияло солнце Аустерлица! Ветер радужных надежд и беспечного позитива раздувал паруса моей флотилии! Я мчался на всех парах вперёд, навстречу будущим победам, богатству и славе.
Сами собой, почти экспромтом, сочинялись стихи:
Кто-то покой мой украл и забычил.
Мне тридцать пять, я не стар и не слаб.
С волчьим упорством бегу за добычей
В виде успеха, денег и баб.
Да, я был в меру молод, здоров и полон сил и энергии!
Но!
Что-то мелкое, страшное, необъяснимое точило меня изнутри. Какой-то мерзкий червь, паразит какой-то выгрыз в моём сердце маленькую норку и поселился в ней, распуская по сердцу отраву. Время от времени меня охватывала беспричинная тревога. Я игнорировал её, пытался её не замечать. Но по ночам просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем, с дрожью в руках… Меня преследовали кошмары, которые, проснувшись, я вспомнить не мог.
Это нервное, успокаивали меня знакомые. Обыкновенное переутомление. Тебе просто нужно сбавить темп, отдохнуть чуток. Ведь в остальном у тебя сейчас всё в ажуре.
Нет, были, конечно, всякие незначительные неприятности. Я старался не придавать им значения. А они – неприятности – копились, вероятно, и росли. В подсознании моём копошились, как пауки в закрытой банке.
Жена подала на алименты и запретила видеться с детьми. Школьный товарищ взял на неделю в долг три тысячи баксов, а через два дня разбился по пьяни в автокатастрофе; говорят, был в совершенно невменяемом состоянии. Появилась сумасшедшая поклонница, которая звонила по десять раз на день и умоляла сделать ей ребёнка. Любовница поставила ультиматум: либо расписываемся, либо расходимся…
И ко всему этому меня угораздило… влюбиться. Ей-богу, втюрился по самое не хочу, как мальчишка.
Кто мог предположить, что это может случиться с тридцатипятилетним мужиком? Кто мог предположить, что это вообще когда-нибудь может со мной случиться? Кто? Только не я!
Нет никакой любви, думал я раньше. Любовь – это гремучая смесь из полового влечения, самообмана и желания быть любимым.
Любовь – гласит древняя народная мудрость – придумали мужчины, чтобы денег не платить.
Любовь – это игра. Выигрывает всегда тот, кто любит меньше, кто не теряет над собой контроля и не поддаётся азарту.
Любовь – для малолетних неврастеников и романтических натур со слабо выраженным эго.
Любовь – неиссякаемая тема для всевозможных поэтов и писателей.
Короче, выдумка, сказка, бред…
Таково было моё мнение об этой ерунде.
Но вот я встретил её…
3
Она работала официанткой в ресторане «Нептун» на улице Воровского. Название «Нептун» никаким образом не отразилось на интерьере ресторана, а равно и на меню, в котором было лишь одно рыбное блюдо – точнее, рыбное наполовину – блины с красной икрой.
Дешёвенький такой ресторанчик в мрачном полуподвальном помещении. На стенах висели фотографии знаменитостей, которые якобы бывали в «Нептуне». Но я слабо верю в то, что там когда-нибудь ужинал Пол Маккартни или хотя бы полузабытый Иосиф Кобзон.
Мы спустились туда под вечер, часов в шесть, чтобы тихо-мирно поесть-попить да поболтать о том о сём. Нас было трое – я, Вася Солованов и Слава Миконороф. Мы вместе снимались в «пилотной» серии нового ситкома. После съёмок решили продлить общение.
Все столики в зале были заняты. Но когда мы вошли, одна компания из четырёх студентов уже расплачивалась и собиралась уходить. Мы чуть-чуть подождали и заняли их места.
На столике – крошки, грязная посуда, переполненная окурками пепельница…
Я спросил проходящую мимо официантку с крохотной родинкой над верхней губой:
– Девушка, можно со стола убрать?
Та на ходу ответила:
– Да, конечно, убирайте.
Солованов удивлённо приподнял брови, Миконороф нахмурился, а я рассмеялся, настолько мне это показалось забавным.
Через некоторое время Родинка всё-таки убрала со стола и раздала кожаные папки с меню.
Не мудрствуя лукаво, мы заказали по чашке чая и шесть горячих сэндвичей, хотя Слава уверял, что кушать не будет.
– Как вас зовут? – поинтересовался я у официантки.
– Я вас умоляю, – скривила она своё симпатичное личико и удалилась.
– Однако, – протянул Солованов.
Пока ожидали заказ, Вася переписывался смсками с молодой и взбалмошной женой, а Слава Миконороф пел мне дифирамбы.
– Вот ты, – говорил он, – ты – другое дело. Ты молодец! Ты просто красавчик: за словом в карман не лезешь, тем более в чужой. Ты остроумен, находчив… А у меня – повторяю – синдром лестничной площадки.
– Это как? – спрашиваю.
– Ну, это когда… когда над тобой обидно и зло пошутили, а ты промолчал и лишь спустя час, выйдя на лестничную площадку, придумываешь… тебе приходит в голову… находчивый и подходящий ответ.
Миконороф погрозил мне пальцем и продолжил решительно и громко:
– Но всё-таки я расту: раньше у меня был синдром эскалатора, а то и синдром домашнего дивана… Так что!.. Прогресс налицо.
Я глядел на безбровое лицо Миконорофа, но почти не слышал голоса Славы, я думал об официантке.
Она понравилась мне. При своей вполне обыкновенной внешности она показалась мне необыкновенной. Что-то магическое таилось в её скучающем взоре тёмно-карих глаз.
Когда она принесла заказ, я нахально уставился на неё, рассматривал её, пытаясь понять, что именно так привлекло меня в ней.
Стройная. Хотя и несколько полновата по нынешним меркам. Среднего роста. Третий размер груди – если бюстгальтер без пушапа. Каштановые волосы аккуратно собраны в «ракушку». Длинные пушистые ресницы. Тонкий нос, алые губы, слегка пухлый подбородок…
Мне нравилось в ней абсолютно всё.
Её нельзя было назвать совершенной красавицей, но она обладала каким-то своеобразным обаянием, под чары которого я и подпал.
– Как вам эта девица? – спросил я ребят.
– Какая? – нахмурился Миконороф и принялся вертеть головой в разные стороны.
– Ужасное обслуживание, – проворчал Вася.
– Ты со своей переписывался? – спросил я его.
Он кивнул:
– Полинка сдаёт сегодня экзамен по истории. Просила кратко охарактеризовать гетмана Мазепу.
Мы тут же с Миконорофым одновременно кратко охарактеризовали Мазепу, но по-разному. Один сказал: «Герой Украины», другой сказал: «Подлый предатель».
– Я не был столь категоричен, – признался Солованов. – Не люблю крайностей.
Доедая четвёртый сэндвич, Слава заявил с набитым ртом:
– Всё-таки хорошо здесь!
4
Спустя неделю я был вынужден признать, что забыть её не в силах. Она не выходила у меня из головы. Просто какое-то наваждение.
Днём полегче – работа, заботы, встречи… А вот по вечерам, когда я возвращался домой, становилось невыносимо.
Я стал грустным и рассеянным. Плюс бессонница и отсутствие аппетита.
Стыдно признаться, я даже принялся сочинять слащавые стихи. Что-то вроде «Проник мне в душу образ твой…» На вторую строчку так и просилось: «наверно, что-то с головой».
Каждый вечер я боролся с желанием отправиться к ней в ресторан. Воображение продуцировало всевозможные варианты развития нашей встречи. Я мысленно вступал с ней в диалог, но в результате буквально через пару фраз заканчивалось всё тем, что она меня отшивала.
Наконец в один из пасмурных и мерзких осенних вечеров я не выдержал и явился в «Нептун».
Я не знал, как её зовут. Про себя я продолжал называть её Родинкой.
Она меня узнала, и я посчитал это хорошим знаком.
– Вы сегодня один?
Я сказал:
– Я уже давно один. Если вы имеете в виду моё семейное положение.
– О, я очарована, – сказала она бесстрастным тоном.
– Давайте познакомимся. Меня зовут Лёня. По гороскопу Весы. Мне тридцать пять лет. Вы мне нравитесь. Давайте куда-нибудь сходим.
Она на мгновение задумалась и ответила:
– Ева Гершенгорн. Двадцать один год. В гороскопы не верю. Вы не в моем вкусе. Куда?
– Что – куда? – не сообразил я.
– Куда, спрашиваю, сходим?
– Не знаю даже… – я осмотрелся по сторонам, словно ответ мог прятаться где-то здесь, неподалёку. – Может, в кино?
– Так я и думала. – Она чуть выпятила нижнюю губу, как это делают маленькие девочки, когда обижаются. – Хорошо, можно и в кино… Только завтра. У меня выходной.
– Договорились.
– А на «ты» когда перейдём? Сейчас или после секса?
Я опешил. И не мог понять – шутит она или серьёзно.
Это провокация, решил я и осторожно ответил:
– Лучше сейчас.
– Тогда записывай телефон.
Я записал продиктованный ею номер.
Она сказала:
– Всё, я пошла, а то на меня будут рычать. Ты заказывать-то чего-нибудь собираешься?
Я неуверенно кивнул.
– А что заказать – не соображу. Кушать вроде не хочу… Может, кофе?
– С коньяком?
– Зачем? Без.
– Почему?
Я взглянул на неё – Евино удивление казалось искренним.
– Потому что я не пью.
– Совсем?
– Совсем.
– Ой, ты начинаешь меня пугать.
– Почему?
– Сам знаешь.
И она оставила меня, направившись к барной стойке.
Впервые со времён рефлектирующей юности я остался недоволен общением с девушкой. Вернее, своим поведением. Следует признать, что во время нашей недолгой беседы я пару раз заметно терялся, не зная, что сказать. Это было необычно.
Когда она принесла кофе, я спросил:
– Ты какие фильмы предпочитаешь?
– Советские.
– Я имею в виду – жанр?
– Зависит от настроения.
– Ясно, – сказал я.
Мне действительно всё было ясно…
А вот на улице, наоборот, было пасмурно…
Я приподнял воротник куртки. Кепку надвинул на глаза, руки засунул в карманы…
Ненавижу осень… Хотя, будучи несостоявшимся поэтом, я должен был бы любить эту пору года…
5
Мы встретились у входа в кинотеатр «Киев».
Она была без головного убора, в кожаном плаще цвета какао и в сапогах того же цвета.
– Есть мультфильм о какой-то обезьяне, три дэ, и два триллера: «В погоне за смертью» и «Приговорённый». На что пойдем?
Она выпятила нижнюю губу:
– От одних названий уже жить не хочется. Может, лучше пройдёмся, поболтаем?
Я утвердительно кивнул. И мы двинулись в сторону Майдана…
Она взяла меня под руку.
– Чтобы избежать неловкого молчания, – сказала Ева, – ты сначала расскажешь о себе – всё, что пожелаешь нужным рассказать, а потом я – о себе.
Она явно привыкла брать инициативу в свои руки, отметил я. Можно предположить, что у неё свиданий было куда больше, чем у меня, несмотря на то, что я намного старше.
Я поведал о себе следующее:
– Родился в Киеве. В неполной и, как говорится, неблагополучной семье. Рос без отца. О чём нисколько не жалею. Да… Мать всю жизнь болела бронхиальной астмой и ничего в этой самой жизни, кроме больниц и грёбаной мебельной фабрики, на которой проишачила двадцать с лишним лет, не видела. Она умерла, когда мне едва исполнилось шестнадцать. За пару лет до смерти пристрастилась к спиртному.
Скоро моя квартира, по словам участкового, превратилась в притон. Любой, кто приходил с едой и выпивкой, мог рассчитывать на моё гостеприимство. Почти каждую ночь квартира наполнялась звуками дребезжащей гитары, весёлыми голосами и звоном посуды.
Ну, в двадцать я неожиданно женился. Я был вынужден это сделать, как честный человек. Появились дети. Пришлось идти работать. Сменил целую кучу разных профессий, но – веришь – ни об одной из них не сохранил в себе тёплых воспоминаний. К двадцати четырём я возненавидел физический труд настолько, что теперь я без особой надобности палец о палец не ударю. Я поступил в театральную студию и начал писать прозу, чем обрёк семью на нищенское существование. Жена пыталась меня образумить. Но тщетно. В результате я попросту ушёл из дому. И теперь у меня ни семьи, ни прописки. Я кочую по съёмным квартирам и мечтаю о домике у моря. В общем, ничего интересного.
Шагов двадцать прошли, храня молчание.
– Твоя очередь, – напомнил я.
– Моя история, – начала она, – ещё скучнее твоей. До пятнадцати лет я была послушной дочкой и отличницей. Ходила в музыкальную школу по классу фортепиано. Потом мне всё это осточертело, и я сбежала из дому с профессиональным каталой по кличке Ворон. Знаешь, кто такой катала?
– Картёжник?
– М-гу… Через год в Сочи он проиграл меня армянам, но отдавать не захотел. Их было трое, он один. Началась драка. Одному Витя проломил череп, второго пырнул ножом, третий, слава Богу, убежал… Вите дали пять лет за превышение самообороны. Я вернулась в Киев. Предки мои надумали эмигрировать на историческую родину, но я уезжать не захотела. Вот вроде и всё.
– А почему ты не уехала с родителями?
– А что мне там делать среди евреев?
– Мне нравятся евреи, – заметил я.
– Спасибо, я поняла.
Заморосило.
– А как же твой Витя… Ворон этот… мог на тебя играть?
– Ему не везло в тот день… Денег уже не было… А армяне аж облизывались, глядя на меня…
– Ты его не осуждаешь?
В ответ она сказала:
– Я замёрзла. Давай зайдем в кафе.
– Конечно.
6
– Я буду мартини, – сказала Ева. – Закажи себе коньяк.
– Так я ж не пью.
Моё возражение снова вызвало на её лице уже знакомую мне гримасу обиженной девочки.
– Ты же не хочешь, чтобы я пила одна. Это не по-мужски.
Да Бога ради, думаю. От ста грамм коньяка ничего страшного не случится. Могут же люди выпивать в меру… без продолжения… без ухода в глубокий штопор… Ведь всё хорошо… С чего мне напиваться?
Я заказал напитки, включая апельсиновый фреш. И горячие бутерброды – закусить.
Около часа я потчевал Еву байками из жизни. Она смеялась. Этого мне было вполне достаточно, чтобы почувствовать себя уверенней.
Всё-таки мужчины – примитивный вид.
Что нужно делать женщине, чтобы приручить мужчину? Всё просто. Если он бугай – восхищаться его силой; если интеллектуал – слушать его с открытым ртом и удивляться каждой новой информации; если он остроумен – безудержно смеяться…
Мы повторили заказ…
Играла музыка, и я пригласил Еву на танец.
Она замахала руками:
– Упаси меня Бог!
Потом я вызвал такси…
– Куда тебя отвезти?
– Дурацкий вопрос, – ответила Ева. – К себе, конечно.
– Даже так?
– Ты против?
– Напротив, я – за.
Был момент, когда я хотел сказать, будто мне кажется, что мы слишком торопим события, но на самом деле меня всё устраивало, поэтому я не стал говорить эту чушь.
– Тогда вперёд, – сказала она. – Только надо заехать в магазин и купить бутылку шампанского.
Алкоголь двухсот капель коньяка уже разогнал мою кровь. Я больше не опасался нежелательных последствий. Я был готов к подвигам и веселью.
– Надо – значит, купим.
И уже у меня дома, откупоривая третью бутылку шампанского, я поинтересовался:
– Ты всегда так легко заводишь… э… отношения?
– Не всегда, – ответила Ева. – И не так легко.
Её щёки горели, а глаза сияли температурным блеском. Язык слегка заплетался.
– А «план» ты куришь? – спросила Ева.
– В смысле – марихуану?
– Её.
– Пробовал пару раз. Не понравилось.
– Покурим?
– У тебя есть?
– Немного.
– Давай.
Она довольно ловко и быстро выпотрошила из сигареты табак и забила «косяк».
Наблюдая за её действиями, я тянул из бутылки шампусик и поражался тому, как при такой ангельской внешности – а она мне в те минуты казалась ангелом – можно иметь такую сильную тягу ко всему порочному.
– А более тяжёлые наркотики ты пробовала?
– Героин – лишь однажды. А кокаин – раз десять. А ты?
– И я.
– Если есть деньги – могу достать.
– Хорошо, посмотрим.
Она прикурила, глубоко затянулась, передала «косячок» мне… Сознание затуманилось…
…Утро было невесёлым. Язык наждаком царапал нёбо. Голова раскалывалась от малейшего движения…
Я лежал в постели, рядом валялась обнажённая Ева. Я засунул руку под одеяло, чтобы удостовериться и в собственной наготе.
Я приподнялся, опершись на локти. Наша одежда была разбросана по всей комнате.
Неужели у нас всё было?..
Последнее, что я помнил, – как мы целовались на кухне. А потом она шепнула мне в ухо:
– Отнеси меня на диван.
Я поднял её на руки, сделал три шага, споткнулся, и мы полетели навстречу линолеуму, покрывавшему твёрдый пол.
Ева спала, лёжа на животе. Я притронулся к её плечу. Она застонала.
– Ева, что вчера было?
– Не парься, – ответила она, не открывая глаз, – ты был на высоте… Два раза…
Но я ничего не помнил. А ведь не так уж много я выпил. Двести грамм коньяка да полторы бутылки шампанского, может, две – не больше. Или мы ещё выходили за добавкой?
Не помню. Белый лист.
Я повернулся на правый бок, прижал Еву к себе и закрыл глаза.
Когда я снова проснулся – её уже не было.
7
Она позвонила мне днём и попросила приехать вечером к ней.
– И никаких отказов, – предупредила она, – у меня сегодня день рождения.
– Ладно.
Это, конечно, свинство – сообщать о таком важном событии за несколько часов до встречи.
И тут меня вдруг осенило – мы с ней похожи!
О том, что противоположности притягиваются, знают все без исключения, но ведь и похожих людей тянет друг к другу. Не правда ли?
Со своими друзьями, с родными и близкими я веду себя, как ведёт себя Ева со мной, а порой ещё хуже.
Мы с ней похожи. Безусловно. Наше отличие только в том, что я её люблю, а она меня – нет. Стало быть, она в гораздо более выигрышном положении.
Я заварил крепкий кофе и принял – с риском для сердца – контрастный душ. Всё это взбодрило меня: я если и не почувствовал себя совершенно здоровым, то, во всяком случае, уже мог здоровым выглядеть.
Перед самым выходом мне позвонила Лиза – мой литературный агент.
– Книга, – сообщила она голосом сытой Багиры, – выйдет через две недели.
– За эту книгу я получу хоть какой-нибудь гонорар?
– Ты же говорил, что деньги тебя не волнуют.
– Деньги меня и сейчас не волнуют, меня волнует их отсутствие.
– Могу выдать тебе семь тысяч хоть сейчас.
– Сейчас не время. Пока они пусть лежат у тебя.
– Что-то я не слышу энтузиазма в голосе.
– Просто я скуп на эмоции.
– Предположим, что так. – Она выдержала паузу. – Нужно будет обязательно устроить презентацию.
– Когда?
– Я тебе сообщу.
– Буду ждать. Только загодя. Не за два дня.
– Само собой.
– Договорились.
– Оревуар.
– Аналогично.
Сперва я отправился в цветочный магазин. Там я долгим выбором себя не мучил. Купил великолепный букет из двадцати пяти роз.
С основным подарком было сложней. Что купить? Кольцо? Но ведь это своего рода символ предложения. А мы едва знакомы (что не помешало нам переспать). Может, серьги? Так я не имею понятия, что она предпочитает – золото или серебро… Книга – банально. В косметике не разбираюсь. Что делать?
Короче, купил… мягкую игрушку. Зайца размером со взрослого ротвейлера. Синего цвета.
Мягкая игрушка – подарок тоже не оригинальный, но хотя бы не дешёвый.
Выйдя из магазина, с синим зайцем наперевес, направился к проезжей части. Поднял правую руку, в которой держал осточертевший букет; остановил такси.
Сел в машину, назвал адрес.
Таксист, сорокалетний мужчина с веснушками на лице и на лысине, всю дорогу косился на мягкую игрушку.
Наконец, не выдержав, задал тревожащий его вопрос:
– А почему заяц синий?
– Потому что он не за рулём. Может себе позволить.
– Счастливчик!
Невероятно, что в такое время, в самый час пик, нам удалось избежать пробок, и очень скоро, минут через пятнадцать, такси подъехало к дому Евы.
– А ты знаешь, – спросил таксист, когда я расплачивался, – сколько живут зайцы?
– Что?
– Сколько живут зайцы?
– Откуда мне знать?
– Ну, мало ли…
Я покинул автомобиль, и он незамедлительно умчался, резко завернув за дом.
На лавочке у подъезда сидели два небритых грустных мужика.
– Эй, с цветами! – прохрипел один из них. – Хочешь выпить?
Я не хотел, но профессиональное любопытство взяло верх.
– А что?
– Добавь пятёрку ради Христа, купим пол-литра.
То есть меня приглашали «сообразить на троих». Вот такой анахронизм.
Я дал им десятку и двинулся к дверям парадного входа.
За спиной отчётливо услышал:
– Побрезговал, значит.
А я действительно полагал, будто между нами нет ничего общего. Потому как они люди второго, а то и третьего сорта. Я выше их. Я не такой и никогда таким не буду…
И не подозревал, что уже вступил на скользкую тропу, ведущую к очередной пропасти.
8
Вся обстановка Евиной квартиры говорила о том, что здесь жили очень зажиточные люди, но это было давно. Мебель вышла из моды, ковры протёрлись, бытовая техника устарела…
В гостиной сидели трое: костлявая девица с побитым оспой лицом, жгучий брюнет лет под сорок и рыжий паренёк в очках.
Ева любезно представила собравшихся:
– Моя подруга Лариса. Её брат Толик. А это – она указала на жгучего брюнета – мой двоюродный брат Лёва.
– Очень приятно, – сказал я. – Леонид.
– Мой ухажёр, – добавила Ева, слегка улыбнувшись.
Она взяла у меня зайца.
– Что означает этот подарок?
Я растерялся:
– Не нравится?
– Нравится. Просто я решила, что он что-то олицетворяет.
– Только моё к тебе расположение, – сказал я. – Как и цветы.
Ева приняла букет и равнодушно передала его Ларисе.
– Ларочка, поставь это в вазу.
Затем Ева отвела меня в сторону и шёпотом спросила:
– У тебя есть деньги?
– А сколько надо?
– Сто долларов. Только не спрашивай, зачем. Это сюрприз.
– Ладно. Держи.
Она взяла стодолларовую купюру, кивнула Лёве, и они оба вышли из комнаты.
Я остался с Ларисой и Толиком.
Мы помолчали. Я делал вид, будто с интересом рассматриваю корешки книг, стоящих за стеклом серванта.
Неожиданно Лариса сказала:
– Ева хотела послушать, как Толик поёт.
– Что?
– Я рассказывала Еве о том, что Толик пишет песни, и она захотела их послушать.
– Интересно, – буркнул я, не найдя, что ещё я могу сказать.
– Правда интересно? – спросила Лариса и обратилась к брату. – Толя, возьми гитару и спой.
– Это не обязательно, – возразил я, но тихий Толик уже расчехлял гитару.
– Все его песни, – щебетала Лариса, пока Толик настраивал инструмент, – мы выкладываем в ютубе. Возможно – кто знает – его заметят продюсеры. С возникновением интернета шанс прославиться появился у каждого. Пути Господни неисповедимы. Ведь были же случаи…
Настроив гитару, Толик откашлялся и начал самовыражаться.
Он запел высоким тонким голосом:
«Однажды рано поутру
Я обнаружу рядом труп:
Умрёт красавица моя…
А я?»
Невесёлая была песня.
На моё спасение, ко второму куплету вернулась Ева и замахала на Толика руками:
– Нет-нет, не сейчас. Я же просила! Сначала поедим, выпьем… Лёня, выйди со мной на кухню.
Я с готовностью поднялся и пошёл за ней.
На кухне она протянула мне зеркальце и коротенькую трубочку. На зеркальце приютились две ровные тонкие дорожки белого порошка.
– Сюрприз? – спросил я, взглянув в её блестящие стеклянные глаза.
Мягко улыбнувшись и медленно прикрыв веки, она кивнула.
– А где этот? Лёва?
– Ушёл.
– И часто ты устраиваешь себе такие сюрпризы?
– Какая разница?
– Любопытно.
– Ты не хочешь?
Я всунул в ноздрю трубочку и втянул в себя первую дорожку кокаина.
В голове пульсировала всего одна тревожная мысль: «Всё это плохо кончится…»
9
Мы пили вонючий виски, поедая горячую пиццу, заказанную Евой по телефону.
Толик пел. Все его песни были на одну тему – мертвецы, могилы, черепа… Лишь последняя песня была о живом человеке. О водителе-дальнобойщике, но и тому оставалось недолго – у него был рак.
Когда Лариса с Толиком ушли, мы с Евой занялись любовью. От кокса и выпитого я минут сорок не мог финишировать.
Потом я упал рядом с ней, мокрый и обессиленный, стараясь привести дыхание в норму.
Мы закурили.
Она спросила:
– Ты часто думаешь о смерти?
– Часто, – ответил я, – и это была чистая правда.
Впервые я задумался о смерти в семилетнем возрасте. Помню, я даже спросил маму:
– Я когда-нибудь умру… и всё? И больше ничего никогда не будет?
– Да, – спокойно и просто ответила мать.
Эта мысль ужаснула меня.
С тех пор я почти каждый день, более четверти века, думаю о смерти. О том, как и когда лучше умереть; есть ли жизнь после смерти; стоит ли жить до старости или лучше уйти самому в расцвете сил; какая смерть предпочтительней; сколько мне ещё осталось…
Все люди живут так, будто у каждого из них впереди целая вечность. Я удивляюсь этим людям, но и сам живу точно так же.
Множество людей не готово к смерти. Хуже того. Множество не готово к жизни.
Всё время чего-то ждём. Вот, мол, окончу школу и начну жить. Затем – вот женюсь… Вот найду престижную работу… Вот разведусь – и уж тогда поживу по-человечески…