Алексей Атеев
Мара

Полная версия

«Мара ж., мана, блазнъ, морокъ, морока, наважденiе, обаянiе; греза, мечта; призракъ, привидьнiе, обманъ чувствъ и самый призракъ».

(Толковый словарь живаго великорусскаго языка

Владимiра Даля)

«Ведь кузнечик скачет, а куда, не видит».

(«Пред морем житейским»)

Козьма Прутков

Как только повсеместно официально разрешили богатеть, Валерий Десяткин решил открыть свое дело. Надо заметить, что он уже давно, со времен золотого детства, мечтал о чем-то подобном. Сидя на последней парте и перебирая вымененные марки, смышленый малец кумекал: мол, неплохо иметь небольшой филателистический магазинчик или хотя бы киоск. Пацаны бы бойко раскупали всякие там «гвинеи» и «камбоджи», а навар шел бы ему – Валере. Позже мальчик приблизился в думах к книжному магазинчику, торговавшему сочинениями Дюма и Конан Дойла, потом – к мясной лавке, но нравы в ту пору царили иные, советский народ уверенной поступью шагал к коммунизму, и частное предпринимательство ютилось разве что на городской барахолке, именуемой в определенных кругах «тучей».

Несмотря на свои «низменные» задумки, Десяткин сумел более-менее успешно закончить школу, отслужить в армии, а чуть позднее – получить высшее образование. По специальности юноша, как было записано в дипломе, являлся преподавателем черчения и рисования. Но педагогика не манила новоиспеченного учителя. Некоторое время он подвизался на шабашках: оформлял в многочисленных совхозах и колхозах стенды почета, красные уголки и столовые. Накопив деньжат на сельской ниве, Валера забросил халтуру и взялся за относительно скользкий, попахивающий криминалом бизнес, подпадающий под действие статьи 154 УК Российской Федерации. Проще говоря, наш герой стал фарцовщиком.

В те, уже ставшие легендарными, хотя такие недалекие, годы голубые джинсы «Левис» или «Монтана» являлись неотъемлемым атрибутом каждого уважающего себя молодого человека. Юноша, не имевший джинсов или носивший изделие Москвошвеи с Чебурашкой на правой ягодице, становился изгоем. Шансы познакомиться с приличной девушкой для такого, с позволения сказать, индивидуума равнялись нулю. Сколько неведомых миру, но подлинно шекспировских страстей разыгрывалось на почве обладания заветными штанами, сколько молодых людей становилось на путь порока и даже преступления ради коттонового монстра. Не с этой ли, на первый взгляд безобидной, детали западного образа жизни начался «застой» и распад нашей некогда великой державы?

Джинсы стоили приблизительно две среднемесячные зарплаты квалифицированного лекальщика. Тех, кто ими торговал, ожидали невиданные барыши. И Валерий Десяткин, быстро смекнув это, составил конкуренцию Текстильшвейобувторгу. Источники поступления голубых штанов на территорию СССР были разными. Однако одним из наиболее простых и доступных являлся путь через польскую границу. Предприимчивые краковские пареньки прибывали в город Львов, нагруженные, словно верблюды, а здесь их уже поджидали отечественные бойцы невидимого фронта. Начиналась бойкая торговля, вернее, «ченч» текстиля на золото.

Простенькое обручальное кольцо обменивалось на великолепную «Монтану», которая в родном городе Десяткина оборачивалась стопроцентной прибылью. Дело пошло. Несколько позже коробейник расширил ассортимент и стал приторговывать предметами дамского туалета, косметикой и, наконец, импортной аудио– и видеоаппаратурой.

В момент наступления светлого будущего, о котором он так долго мечтал, господин Десяткин стал уже вполне оперившейся личностью, имевшей начальный капитал, собственный транспорт и готовой бесстрашно ринуться в пучину капиталистических отношений.

Неожиданно для многих знакомых он занялся торговлей предметами старины.

Город, в котором проживал Валера, а ему в ту пору уже стукнуло тридцать пять, был одним из тех старинных провинциальных городов России, которые до революции размеренно и уверенно существовали и процветали, не очень-то обращая внимание на обе столицы. Здесь имелось богатое и многочисленное купечество, на котором держался весь край, а также некоторое количество представителей дворянского сословия. Естественно, купцы владели доходными домами, лавками… Имелись и особняки, обставленные хорошей мебелью, с картинами на стенах, с горками и буфетами, набитыми столовым серебром, гарднеровским и кузнецовским фарфором, с мраморными каминами, украшенными севрскими безделушками.

Однако пертурбации двадцатых, да и последующих лет, разметали сокровища. Драгоценная мебель была пущена на растопку, серебро конфисковано, а уникальный фарфор превратился в груду жалких черепков. Время было такое, не до роскошеств… Однако кое-что уцелело. Конечно, пустяки, мелочь. Но и мелочи сегодня стоили баснословных денег. На остатки былой роскоши и сделал ставку господин Десяткин. Он арендовал угол в одном из городских магазинов и начал торговлю всякой ерундой: старинными и современными монетами, медными самоварами, недорогими иконами, дешевой фарфоровой и фаянсовой пластикой и прочей мелочевкой. Одновременно он принимал на комиссию почти все, что приносили многочисленные городские люмпены – спившиеся актеры, зловещего вида старухи, промышлявшие неизвестно чем, молодые красавицы с алчущими с похмелья глазами.

Случалось, что ему поставляли действительно редкие вещи, например, коронационные рубли, старинные эмали, иконы в серебряных окладах, тарелки из дорогих сервизов. Вот ради этих-то раритетов он и содержал «утиль-контору», как сам называл свое детище.

На раритеты всегда имелись состоятельные покупатели. Сначала он увозил их в Москву – продавал знакомым торговцам, которые, как он знал, в основном переправляли их за кордон, но в последнее время желающие покупать антиквариат объявились и в родном городе. В основном это были те, кого нынче называют «новыми русскими», – разбогатевшие в одночасье господа и дамы, стремившиеся вложить легкие денежки в нечто вечное. Такие очень любили иконы, старую живопись, дорогую мебель и покупали много и охотно, особенно не торгуясь, поскольку у Десяткина имелась прочная репутация человека в высшей степени щепетильного и порядочного.

Все бы хорошо, если бы не конкурент, некто Боря с трудно запоминаемой еврейской фамилией, вроде Кацнеленбогенман. Возрастом примерно одних лет с Десяткиным, внешне он представлял совершенную ему противоположность. Десяткин был высок, строен, белокур, носил аккуратные усики и более всего походил на вышедшего в тираж офицера. Боря, напротив, рост имел маленький, волосы темные, а на лице его сияли ласковые карие глаза. Дополняла картину словно приклеенная неопределенная улыбка, печальная и снисходительная одновременно. Боря был тих, не хамоват, но обладал такой железной хваткой, что даже видавший виды Десяткин поражался. У одной старушки, генеральши, остались после покойного мужа многочисленные ордена, в том числе очень редкие. Продать их старушка не желала ни в какую и завещала драгоценные цацки местному краеведческому музею. Валера давал ей приличные деньги, предлагал в обмен импортный телевизор и, наконец, потеряв всякую надежду, отступился.

Боря действовал гораздо хитрее. Время от времени навещая бабку, он заводил с ней разговоры на душеспасительные темы, принес недорогой образок, лампадку, подарил Евангелие… Короче, генеральша неожиданно для себя уверовала. Зачастила в церковь, где на нее, по ее же словам, снизошла благодать… а Боре почти даром достались ордена. Что удивительно, старуха в молодости слыла пламенной комсомолкой, атеисткой до мозга костей. Вот и пойми после этого людей.

Каждая подобная Борина победа вызывала у Десяткина приступ мучительной боли, наподобие зубной. Не столько огорчали материальные убытки, сколько сознание того, что проклятый еврей вновь обошел его. Страдало профессиональное самолюбие. Но и Десяткину случалось опередить конкурента, и тогда он почти бегом поспешал к неприятелю и, сверкая глазами, рассказывал об очередной удаче, почти физически ощущая, как на душе у Бори скребут кошки.

Кроме них двоих, в городе имелось еще несколько человек, промышлявших антиквариатом, но принимать всерьез их не стоило. Были еще бессребреники – собиратели, желавшие купить на грош пятаков, такие и вовсе вызывали лишь презрение. Как и в каждом серьезном деле, антиквар не может обойтись без помощников. Правда, в оценке вещей они полагались в основном на собственное чутье и почти не прибегали к услугам профессиональных специалистов, чтобы избежать лишней огласки. Однако и у Десяткина, и у Бори имелась целая сеть осведомителей и наводчиков, подсказывающих, где что лежит. Иногда они охотились за конкретной вещью, если на нее имелся заказ. Платили им за услуги немного, иногда просто ограничивались бутылкой, но пользу помощники приносили немалую.

Одним из главных агентов Десяткина был старичок, которого Валера называл Флегонтыч-Ферапонтыч. Когда-то он был учителем истории и в старине кой-чего кумекал, теперь же главной его страстью стал алкоголь, что, впрочем, не мешало старичку сохранить живой, жизнерадостный характер.

В один из летних вечеров, когда Десяткин в одиночестве дремал в своей лавочке, неожиданно заявился Флегонтыч-Ферапонтыч.

– А, старик… – взглянул без особого интереса на него Валера, стряхивая с себя остатки дремы. – С чем пришел?

– Есть дело, – таинственно прошептал Флегонтыч-Ферапонтыч, прикрывая ладонью рот.

– Выкладывай.

– Сначала налей.

– Сначала дело!

Старик засопел, зачем-то глянул по сторонам, потом молча направился к выходу.

– Постой!

– Некогда мне…

– Да постой ты! Иди сюда.

Старик вернулся к прилавку и выжидательно посмотрел на Десяткина.

Валера порылся под прилавком, звякнул стеклом и достал оттуда наполовину наполненный стакан и редиску.

– Пей! – скомандовал он. – И выкладывай.

Старик мигом схватил стакан и, несмотря на сильную дрожь в руках, одним махом опрокинул его. Потом шумно выдохнул и захрустел редиской.

Валера взглянул на него вопросительно.

– Есть одно место, – сообщил старик, – там старинных вещей – во! – Он провел ладонью над головой.

– Что за место?

– Пил я в понедельник с одним хлопцем… Ну, как водится, разговорились… Про древности… – Он посмотрел на стакан, но Валера, казалось, не понял смысла этого взгляда.

– Давай дальше, – потребовал он.

– Парень тот родом из деревни. И вот он рассказывал, что давно, еще как началась революция, местного помещика мужички раскулачили и все добро по хатам растащили. А вещей в усадьбе было – невпроворот. И будто бы до сих пор почти все помещичье барахло в целости.

Валера презрительно усмехнулся.

– Эти сказочки нам известны. Не от тебя первого слышу.

– Парень говорит, – не обращая внимания на реплику Десяткина, продолжал Флегонтыч-Ферапонтыч, – мол, в домах имеются картины, разные вещи и даже кое-какая мебель.

– Не верю. Давным-давно все спалили или пустили коровам на подстилки. Так что уж извини… Не верю!

– Твое дело, – сказал старик. – Пойду к Боре, – заявил он неожиданно.

Услышав имя конкурента, Десяткин моментально вышел из себя.

– Стой! – прошипел он. – Ты мне подлянки строить будешь?..

– Налей, – потребовал Флегонтыч-Ферапонтыч.

– Вот тебе! – Валера вытянул перед собой кукиш.

– Тогда прощевайте.

– Ах, зараза… – Антиквар достал бутылку, плеснул водки в стакан. – Пей, старый… – Он не договорил.

Старик мигом схватил стакан и опрокинул его в свое дымящееся нутро.

– Спасибочки, – ухмыльнулся он.

– Как называется деревня?

– Деревня именуется Чернотал, километров триста к югу. Ты, Валера, не сомневайся. Парень, про которого я рассказываю, не врет. Уж я в людях разбираюсь. Так что садись в свой тарантас и дуй туда. А наваришь, не забудь поделиться. – И Флегонтыч-Ферапонтыч отправился восвояси.

Рассказы о деревнях, где таятся несметные богатства, оставшиеся от прежней жизни, Десяткин слышал не один раз, но зачастую все они являлись мифом. Конечно, попадалась кое-какая мелочевка, чаще всего иконы. Но выручка не оправдывала даже дорожные расходы. Кстати говоря, народ, насмотревшись телевизора, плохо представлял себе, сколько на самом деле стоили иконы. За плохонькую доску заламывали несусветную цену. Правда, дело обычно заканчивалось извечным российским компромиссом – бутылкой водки.

Валера посмотрел по карте. Действительно, до неведомого Чернотала оказалось далековато. Но это-то как раз и внушало надежду. Деревушка лежала вдали от культурных центров, значит, возможно, до сих пор не ограблена. Он вспомнил знакомого краеведа. Позвонить, что ли, ему, разузнать о Чернотале побольше? Нет, не стоит. Не дай Бог, проведает Боря… Или сходить в областную «публичку»? Там наверняка имеются какие-то документы. А впрочем, стоит ли? Больше времени потеряешь. Велики ли расходы на дорогу? Так все равно – две-три иконы окупят бензин. У Валеры имелись две машины: элегантная «девятка», предназначенная для парадных выездов, и «жигули» первой модели – «копейка» старенькая, но тем не менее работавшая как часы, отлаженная и проверенная, используемая для подобных поездок, потому как на старую машину меньше обращают внимания. На дорогах нынче неспокойно, но Валера ездил без особых опасений: побитая «копейка» вряд ли вызовет у кого нездоровые чувства. Для денег в машине был устроен тайник – ввек не сыщешь. Оставалось только взять в дорогу еду и питье, оставить в лавке знакомую девчонку – и в путь. Жена Десяткина, которую он называл не иначе как «моя женщина», отправилась вместе с дочерью в Анталию, а на обратном пути собиралась недельку пожить в Москве, так что и здесь ничего его не сдерживало.

Итак, на следующий день он отправился на поиски неведомой деревушки, где якобы таятся несметные сокровища.

Дорога до Чернотала, как оказалось, составляла не триста, а все четыреста километров, и то только по карте. На деле же, как не без оснований предполагал Десяткин, она скорее всего окажется еще длиннее. Но уж коль решил ехать, то «давать взад пятки» не в его правилах. По правде говоря, Валера очень любил странствовать, причем в одиночку. Сидишь за рулем, ничего не беспокоит, в голове роятся всякие приятные думы, и сама жизнь, как дорога, кажется прямой и накатанной… Вот если бы еще без ухабов…

Итак, спозаранку Десяткин отправился в путь.

Поначалу места, по которым он ехал, были хорошо знакомы, но потом шоссе резко свернуло на юг, а через десяток километров неожиданно кончилось и перешло в незаасфальтированный, сильно разбитый тракт. По обеим сторонам дороги тянулись зеленые поля, над которыми чертили небо ястребки и кобчики.

Лето в нынешнем году выдалось необычайно жарким, даже знойным. Стояло начало июля. И пекло было такое, что казалось, наступи сейчас октябрь, все вздохнут с облегчением. В машине были открыты все окна, и потоки горячего воздуха врывались внутрь, словно из жерла огнедышащей печи. Десяткин долго крепился, потом остановил машину, снял брюки, рубашку и, оставшись в один плавках, снова сел за руль. Теперь стало полегче, и он вновь повеселел. Пока под колесами был асфальт, машина бежала с приличной скоростью, но потом Десяткин рассудил, что торопиться особенно некуда, и, сбавив ход, стал глазеть по сторонам. Встречных машин попадалось немного; навстречу, в город, неслись в основном молоковозы. Потом его догнала иномарка и, обогнав, резко рванула вперед. Десяткин равнодушно глянул вслед лихой машине и неспешно продолжал путь.

К середине дня поля кончились, и по обеим сторонам дороги раскинулась первозданная степь. «Почему она до сих пор не распахана? – недоумевал Валера. – А может, распахана, да заброшена и вновь превратилась в то, чем была многие тысячи лет?» Удивляло и то, что почти совсем не встречались населенные пункты. Это настораживало: туда ли, черт возьми, он едет? И спросить-то не у кого… По краям дороги стояли километражные столбы, и Десяткин отмечал, что проехал уже порядочно… И если заехал вовсе не туда, то день, видимо, потерян. Но вот вдали показались верхушки деревьев, потом крыши, и Валера с облегчением вздохнул: наконец-то появилась возможность узнать, на правильном ли он пути.

Первой навстречу попалась молодка с полными ведрами. Валера улыбнулся – хороший знак – и спросил:

– Как проехать на Чернотал?

Бабенка, стреляя глазами, сообщила, что отродясь о таком не слыхивала.

– А ваша-то как деревня называется?

– Затираевка, – удивилась молодка. – Неужто не знаете?

Далее по широкой улице шествовал гражданин неопределенных лет, на чьем лице читались мучительные раздумья, видимо, о смысле жизни… На вопрос о Чернотале он страдальчески закатил глаза и лишь махнул рукой.

«Однако», – подумал Десяткин.

Наконец он узрел грузовик, в моторе которого ковырялся парень в замасленной ковбойке.

– На Чернотал? – переспросил парень и с интересом глянул на Десяткина. – Второй раз за сегодня дорогу в эту дыру спрашивают…

– А кто еще? – насторожился Валера.

– «Бээмвэшка» в ту сторону час назад пошла.

Валера вспомнил, что обогнала его именно «БМВ».

– Так как туда добраться?

– Выезжай из деревни и по тракту еще километров сто. Потом тракт кончится… Там еще тополя будут… Потом пойдет грунтовка… Там еще километров сорок, и будет этот самый Чернотал. И что вам всем там нужно?..

Но Десяткин не стал рассказывать доброму человеку о причине своего интереса к Черноталу. Усевшись за руль, он рванул вперед.

Нехорошие мысли смущали Валеру. Неужели проклятый Боря опередил? Флегонтыч-Ферапонтыч вполне мог и ему рассказать о полной сокровищ деревне. Правда, у Бори не было «БМВ», он ездил на «жигулях», но ведь вполне мог нанять кого-нибудь… Или послать одного из своих клевретов. Впрочем, вряд ли. Все серьезные дела Боря обделывал сам. Тогда что же это за иномарка? Просто совпадение? Ладно, как бы там ни было, надо сначала добраться до места, а там видно будет…

Начинало вечереть, но жара не спадала, напротив, стала еще тяжелее, и казалось, машина режет раскаленное фруктовое желе. Густой пряный запах степей усиливал это ощущение. Ездить по ночам Десяткин не любил. К тому же практика показывала: дела нужно делать с утра. Пора останавливаться на ночевку, а завтра – снова в путь.

Неожиданно он увидел вдали кучу деревьев, растущих посреди степи. «Видать, те самые тополя, – рассудил Валера. – Отличное место для привала». Пять громадных деревьев росло чуть поодаль от тракта. Десяткин осторожно съехал с крутой насыпи и загнал своего «жигуленка» в скудную тень.

Он выбрался из машины, размялся, поозирался по сторонам. Откуда взялись эти деревья? Посадил ли их какой-нибудь энтузиаст-озеленитель или выросли сами из занесенных неведомо откуда семян? Возле тополей валялись останки допотопной сельскохозяйственной техники. Железки, видно, пролежали здесь не один десяток лет, поскольку были сильно изъедены ржавчиной. Тут же, рядом, имелось давнее кострище, возле которого валялось несколько ржавых консервных банок.

Десяткин неспешно достал свою провизию, затеплил мини-примус, вскипятил чай, отыскал фляжку с коньяком и смачно, со вкусом, поужинал. Он всегда кушал обстоятельно и неторопливо. Основательно, одним словом.

Потом разложил сиденье, постелил себе постель и взглянул на небо. Уже начинало смеркаться. Над головой бушевал закат, и небывалое чувство охватило антиквара. Ему почему-то стало грустно, и защемило в груди – то ли от выпитого коньяка, то ли от грандиозного зрелища закатного горизонта. Десяткин достал из пачки «мальборину» и, пригорюнившись, взирал на буйство небесных красок. Вдоволь насмотревшись, Валера отбросил в сторону окурок и отправился спать.

Лежа на своем жестком ложе, он непрерывно ворочался, стараясь устроиться поудобнее. В машине стояла нестерпимая духота, к тому же мешал рычаг скоростей, словно нарочно старавшийся попасть в самое уязвимое место… Когда удалось принять более-менее приемлемое положение, под ухом назойливо запищал комар. Откуда, спрашивается, взяться комару посреди раскаленной степи? Но ведь нашелся, мерзавец! Десяткин пытался изловить кровопивца, но безрезультатно. Чертыхаясь, вылез из машины. Было уже совсем темно. Тогда Валера решил развести костер. Светя себе фонариком, набрал щепок, запалил дровишки и улегся на войлочную кошму, рассеянно глядя на огонь. Потом поднялся, отыскал фляжку и глотнул из нее обжигающей ароматной жидкости.

Не хватит слов, чтобы передать великолепие степной ночи. Ее нужно ощутить, прикоснуться к ней губами, как к груди любимой женщины.

Где-то рядом посвистывали перепела, нежно и печально выводя одну и ту же заунывную строфу. Непрерывно стрекотали кузнечики, словно их час только что наступил. Прохладный ветерок касался разгоряченного за день лица, и его прикосновение навевало мысль о сладких женских ласках. Костерок почти потух, но время от времени легкий порыв ветра раздувал угли, и они светились глубоким малиновым светом, а через минуту вновь подергивались серой пенкой золы.

Пахло травами и дождем. Вдалеке изредка вспыхивали зарницы, освещая кусочки неба причудливым мерцающим светом. Десяткин лежал на кошме и смотрел на догоравший костер. Вставать сначала не хотелось, а потом на него навалилось какое-то странное оцепенение, похожее на сон, но с тем различием, что он прекрасно видел все вокруг. То ли от выпитого коньяка, то ли от окружающего его великого покоя, пришли мысли о смерти. Они сонно шевелились в черепной коробке, не вызывая ни грусти, ни страха, а лишь тупое удивление: как же так, все это великолепие – благоухающая степь, усыпанное звездами небо, тлеющий костерок – будет всегда, а его, Десяткина, не станет? Тогда для чего вся суета, для чего бессмысленное метание в поисках даже не куска хлеба насущного, – а так, некое подобие спорта, увлекательное, но бессмысленное занятие?

Взгляд путника наконец-то оторвался от костра и переместился в черную бесконечность степи, и ему показалось, что неподалеку кто-то стоит и смотрит на него. Он пригляделся: так и есть – чуть белеющая неясная фигура виднелась возле дорожной насыпи. «Кто бы это мог быть?» – меланхолично подумал Десяткин. Фигура стояла совсем неподвижно, и не определить, мужчина перед ним или женщина. Страха он не чувствовал, но и любопытства тоже не было. Стоит? Ну и пусть себе стоит. Он снова уставился на рдеющие угли, а когда поднял глаза, то обнаружил, что фигура чуть приблизилась. Теперь Десяткину показалось, что перед ним женщина. Так это или не так, он не успел разобрать, потому что костер вдруг ярко вспыхнул, на миг ослепив его, а когда он снова стал видеть нормально, никакой женщины рядом не наблюдалось.

«Показалось…» – подумал он и снова взглянул на то место, где впервые увидел белеющий силуэт. Фигура опять стояла на прежнем месте, а затем начала медленно приближаться… Вот уже можно различить черты лица… Костер опять полыхнул – и все исчезло. Сколько раз так повторилось, Десяткин не мог точно сказать, но не один раз и не два… При этом он все отчетливее и яснее видел лицо, молодое, но странно неподвижное и холодное. Женщина смотрела не на Десяткина, а как бы сквозь него, словно не замечая вовсе. Примечательные вещи происходили и с сознанием нашего героя: он никак не мог понять, спит он или бодрствует. Казалось, все происходит наяву – но почему же природа словно застыла?.. Не слышно стало стрекота кузнечиков, даже воздух словно замер. И ни малейшее дуновение ветерка не касалось лица. Лишь над головой неестественно ярко сверкал ковш Большой Медведицы. И в то же время ему представлялось, что он вовсе не спит, так отчетливо были видны отдельные черты лица и детали одежды ночной гостьи. А может, все-таки сон? Он попытался встряхнуть головой, но ничего не получилось. Значит, спит… Видение неожиданно исчезло, и вновь он ощутил, как время сдвинулось с мертвой точки. А потом и природа пришла в движение…

Валера откинулся на кошму и уставился в небо. Звезд-то сколько! Давно он не вглядывался в беспредельные глубины ночного небосвода. Звезды увеличивались, разгорались все ярче – и вдруг закружились, словно увлеченные каким-то могучим потоком.

Проснулся Десяткин от ощущения холода. Он открыл глаза. Понемногу начинало светать. Костерок совсем потух. Серый сумрак постепенно рассеивался, наступал день. Десяткин поднялся, почесал затекшую спину и побрел в машину досыпать.

Вторично он открыл глаза, когда июльское утро было в самом разгаре. Ярко светило солнце. Еще чувствовалась утренняя свежесть, но жара приходила быстро и неотвратимо. Он взглянул на часы: около девяти. Ничего себе! Вот это продрых! Десяткин отворил дверцу и вылез наружу. Вокруг по-прежнему было пустынно, лишь поодаль, по желтой высохшей траве, важно прохаживался чибис. Десяткин недовольно посмотрел в сторону глупой птицы. Своим присутствием чибис нарушил привычный порядок вещей. Ведь его место на болоте, а отнюдь не посреди жаркой степи. Однако чибис, видимо, не знал, где ему полагалось находиться, потому что, не обращая внимания на недовольные взгляды человека, продолжал свои прогулки, время от времени тюкая клювом сухую землю.

Наскоро умывшись водой из канистры, Десяткин попрыгал на месте, разминая члены, потом решил пробежаться. Тут надо сказать, что подобные пробежки он совершал почти каждый день, разумно полагая, что они полезны для здоровья. Он вообще был человеком весьма «правильным», даже педантичным. Побегав вокруг машины, Десяткин поднялся затем на дорожную насыпь и трусцой побежал вперед. Внезапно он заметил по другую сторону насыпи, прямо напротив тополей, некий странный предмет, который напоминал высунувшийся из земли огромный палец, направленный в небо. Несколько удивленный, он приблизился к непонятному предмету, оказавшемуся могилой. Памятник, металлическая пирамидка, некогда выкрашенная голубой краской, давным-давно облезшей, был весь покрыт лишаями ржавчины. Венчала обелиск традиционная пятиконечная звезда, однако имелась тут некая странность. Десяткин присмотрелся и понял, в чем она заключалась. Звезда оказалась перевернутой, и ее центральный луч был направлен в землю, а вверх, словно маленькие рожки, торчали два нижних луча. Покачав головой, как бы осуждая небрежность неведомых изготовителей памятника, Десяткин попытался прочесть полустертую надпись. Однако это ему не удалось. Более-менее отчетливо проступали только три последние буквы фамилии: не то «ова», не то «ева», а может, и вовсе «ина». «Неужели, женщина?» – удивился Десяткин. В своих многочисленных поездках он встречал подобные обелиски постоянно. Но обычно под ними покоились, если, конечно, памятник просто не обозначал место катастрофы, лихие шоферы, весельчаки и бабники, прикемарившие за баранкой и слетевшие в кювет, или же хмельные молодцы-мотоциклисты, не совладавшие со своими «конями». Да мало ли кто погибает на дорогах?.. Однако памятники женщинам встречались крайне редко.

Помозговав еще минутку-другую о печальной участи незнакомки, нашедшей здесь свое успокоение, Десяткин побежал назад к машине, сразу же забыв о могиле, да и вскоре отправился в путь.

Ровная, как стол, степь сменилась невысокими пологими холмами. Взлетев на вершину одного из них, Десяткин увидел впереди, в низинке, селение. Видимо, это и был загадочный Чернотал. Деревушка стояла в излучине небольшой речонки, почти обмелевшей.

Машина въехала на единственную улицу и остановилась. Десяткин вылез, огляделся. Было очень жарко и совершенно пустынно. Налетавший время от времени горячий ветер закручивал маленькие пыльные вихри. Казалось, все вокруг вымерло.

Валера с минуту постоял возле машины, пнул несколько раз ногой по колесам, потом неторопливо направился к невысокому колодцу, прикрытому покосившимся навесом. Он столкнул в сумрачную глубину деревянное замшелое ведро, охваченное металлическими обручами. Звякнула цепь раскручиваемого барабана, в глубине колодца послышался всплеск. Минуту спустя наполненное плещущейся через край водой ведро стояло на краю колодца. Десяткин напился, отметив про себя, что вода очень холодная и вкусная, вытер губы ладонью и осмотрелся. Пора приниматься за дело.

Когда-то давно, еще до всяких «перестроек», для того чтобы «обшманать» деревеньку, требовалось всего лишь показать в сельсовете фальшивое удостоверение сотрудника областного краеведческого музея. Этого было вполне достаточно: провожатый проводит тебя по избам и настойчиво рекомендует «проявить понятие и оказать содействие товарищу ученому». Дальше зависело от удачи. Народ верил всему. Покажи, к примеру, бумагу, удостоверяющую, что ты – директор Эрмитажа, и это бы сошло. Нынче не то. Люди, напуганные телевизионными страстями, стали недоверчивы и осторожны. Иной раз встречали чуть ли не с ружьем в руках. Но Валера имел располагающую внешность, широкую, до ушей, улыбку и очень быстро входил в доверие. Вот и теперь он прежде всего рассчитывал на собственное обаяние.

Дверь первого дома, куда он постучался, отворила немолодая баба, облаченная в нечто отдаленно напоминающее халат.

– Чего надо? – спросила она, не отвечая на приветствие.

– Нет ли у вас в хозяйстве старых вещей? – осторожно спросил Десяткин.

– Каких еще вещей?!

– Ненужных…

– Тряпья?

– Нет, не тряпья, а старинных предметов.

– Вася! Иди сюда! – закричала женщина куда-то в глубь дома.

На зов явился заспанный мужик в сатиновых трусах и линялой сиреневой майке.

Он недоуменно воззрился на хозяйку, совсем не замечая Десяткина.

– Вот, какой-то… – она кивнула на гостя, – старыми вещами интересуется.

Мужик оглядел Десяткина с ног до головы с таким видом, словно увидел перед собой неведомое насекомое.

– Старинными вещами? – переспросил он. – Какими, например?

– Видите ли, – начал Валера, улыбаясь лучшей из своих улыбок, – я покупаю предметы старины…

Слово «покупаю», видимо, понравилось мужику. Он ощерил гнилые зубы и более дружелюбно взглянул на Валеру.

– А водки у тебя не найдется? – спросил он неожиданно.

– Есть, – Десяткин снова улыбнулся.

– Так неси. – И, не обращая внимания на недовольные взгляды хозяйки, он направился в дом.

Через несколько минут мужчины сидели на открытой веранде за столом, уставленным тарелками и мисками с деревенскими яствами – крупно нарезанным розовым салом, солеными огурцами и помидорами, холодной вареной картошкой.

– Ты, значит, древностью интересуешься? – спросил Вася, когда выпили по первой. – Есть у меня древность. Пимокатный станок. Дедуня мой, царствие ему небесное, валенки катал. Ценная вещь. Музейная!..

– Пимокатный станок мне не нужен, – отнекивался Валера.

– Нет! Пойдем посмотрим!

Десяткин нехотя поднялся и отправился смотреть.

Станок действительно оказался очень старым и напоминал окаменевшего детеныша динозавра. Валера в тон хозяину уважительно повздыхал: «Да, вещь!», но приобрести отказался, ссылаясь на то, что в данный момент увезти станок будет не под силу. Потом выпили еще по одной. Опытный Десяткин наливал себе поменьше, а хозяину побольше. После каждой рюмки обнаруживался новый раритет. Десяткину были продемонстрированы: примус, пара вальков для отбивания белья, разломанная прялка. И вдруг на свет появилась действительно интересная вещица: старинная кофейная мельница.