Алексей Галахов
История одной книги
Сказанное мною подтверждается свидетельством Ю. Ф. Самарина в его письмах к К. С. Аксакову. Он с радостью уведомляет своего друга, как «Шевырев был разбит в спорах с Крюковым и Редкиным (профессорами Московского университета) и прикрыл постыдное отступление криками и общими местами. «В Шевыреве», по его отзыву, «нет той простоты и того смирения», без которых не может быть доступна тайна художественного произведения. Я считаю его неспособным забыть себя в присутствии высокого создания, забыть, что он изучил искусство, что он был в Италии, и потому должен понимать и видеть больше, лучше и прежде других, которые не были в Италии и не изучали искусства. Ему будет совестно перед собою, если он увидит в художественном произведении только то, что может видеть всякий. Нет, он придумает что-нибудь домудренее, позамысловатее и поставит свою выдумку между читателем и поэмою» (т. е. поэтическим созданием[6]).
Чем же московская публика заинтересовалась в споре о таком заурядном явлении учебной литературы, как христоматия?.. Неожиданным ходом полемики. Шевырев приобрел себе большую известность; он занимал кафедру русской словеснности; и в Москве, и в Петербурге его знали как ученого, литератора и критика. Я же был преподаватель русского языка в низших классах одного из московских институтов, посылавший статьи и статейки в «Отечественные Записки» без подписи имени, как это требовалось редакциею журнала. И что же? казалось, что малоизвестный журнальный сотрудник, не подчиняясь авторитету нападающего, поднимает брошенную им перчатку и немедленно вступает с ним в бой[7]. Сознаюсь откровенно, что я, как слабейший, желая на сколько возможно сравнять шансы успеха, дозволял себе в защите прибегать к различным средствам, между прочим к иронии и насмешке, которые нравятся читателям. Если не доставало у меня пороха, я бросал в противника песком и пылью, чтобы хоть несколько отуманить его. Другим поводом к интересу таким в сущности преинтересным предметом могло служить и литературное затишье в Москве того времени. Так, по крайней мере, объяснила дело А. П. Елагина (мать Киреевских) в письме к А. H. Попову: «Литература наша отличается перебранкою Шевырева с Галахом за христоматию и чуть ли это не единственное явление»[8]. Наконец, не малое влияние и от розни воззрений, господствовавшей в среде профессоров. Мне хорошо известно, что некоторые из них, да и не малое число студентов, становились на сю сторону. По крайней мере я выдержал аттаку, не был разбит, не просил пардона, остался цел. В таком положении дала, слыша различные отзывы о критике и антикритике, издатель «Москвитянина» (М. П. Погодин) задумал прибегнуть к третейскому суду. Выбор его пал на Д. Л. Крюкова, профессора римской словесности и древностей, молодого, чрезвычайно Даровитого и многоученого. Он предложил ему взглянуть на полемику нашу беспристрастно, как подобает человеку, лично не заинтересованному в деле и чуждому наклонности к той или другой журнальной партии. Предложение было принято, но не исполнено. Я узнал это от самого Крюкова, встретив его у Армфельда, тоже профессора Московского университета. Вот слова его: «Погодин просил меня взглянуть на вашу полемику с чисто-научной точки зрения и дать о ней отзыв. Я было и обещал ему, но чем больше вникал в сущность спора, тем больше и больше персходил на вашу сторону, почему и отказался». – Слышал я потом, что кроме этой причины отказа была и другая: Грановский, не жаловавший Шевырева, отклонил своего товарища от намерения вступаться за «Москвитянин», его редактора (Погодина) и главного критика (Шевырева).
