Алексей Будищев
Урод

Полная версия

Прошел еще месяц и еще… Река Талая стала мутною и неприветливою. Листья приречных ракит облетели. Бахчу уже давно убрали. По ночам стало холодно и печку приходилось протапливать. Чтобы закрыть трубу, нужно было лезть на крышу землянки и закрывать горло молочного горшка доскою, а доску накрывать кирпичом, чтобы ее не сшибло резким осенним ветром. По вечерам урод плел лапти и корзины, Арапка грелся у печки, а Анка играла в голанцы. От скуки и для развлечения девочки урод выучил Арапку поноске. Он бросал свою шапку и Арапка, к удовольствию девочки, каждый раз приносил ему шапку обратно. Кажется, и Арапка весьма гордился своим искусством. Иногда в землянке всю ночь, не переставая, слышался монотонный шум дождя и завывание ветра. Раза два в лунную и холодную ночь, на молочном горшке землянки сидел пробиравшийся на синицынское гумно русак и, нюхая воздух, прислушивался к громкому храпу урода и тихому дыханью девочки. А когда Егорка, наконец, взял носом неизмеримо высокую ноту, русак дал такого стрекача, что сшиб и доску, и кирпич, оберегавшие тепло землянки. И уроду пришлось лазить на крышу вторично.

Второго октября, в день святого священномученика Киприана, Егорка надумал идти в село Дылдово. Там в этот день храмовой праздник и урод рассчитывал посбирать на селе весь день Христа-ради. Анке нужно было справить хотя какую-нибудь шубенку. Уходя, он строго наказал «дочке» не отлучатся: из землянки, а Арапку просил оберегать девочку. Анка ласково кивнула головкою на просьбу урода, а Арапка повилял хвостом: «Знаем дескать, братец сами не маленькие!» И урод пошел к Дылдово совершенно спокойно.

День был солнечный и веселый, и Анка проиграла у дверей хаты с Арапкою вплоть до вечера Но перед вечером она внезапно увидела блеснувший на солнце крест панкратовской церкви и расплакалась. Арапка подбежал к ней и лизнул ее в лицо. Девочка проговорила: «Хочу к мамке, к мамке хочу!»

И тогда Арапка подбежал к переходу, оглянулся на девочку и завилял хвостом. Анка сквозь слезы повторяла: «Хочу к мамке!»

Арапка все стоял у перехода, глядел на девочку и вилял хвостом. Казалось, он хотел сказать Анке: «Да иди же, разве я не знаю дороги к Марье Перфилихе? Или забыл?»

Анка точно что-то припомнила. Она вся в слезах поднялась на ноги и пошла к Арапке. Арапка, очевидно, обрадовался, что его, наконец, поняли и, дружелюбно помахивая хвостом, пошел по переходу. Девочка последовала за ним…

Месяц уже высоко стоял на небе, когда урод подошел к своей землянке. В Дылдове его задержали, он сильно запоздал и это его беспокоило. Он вошел в хату и зажег спичку. Его обдало холодом: ни Арапки, ни Анки там не было. Егорка опрометью бросился вон. На мокром берегу Талой он крикнул: «Анка! Анка!» Ему никто не откликнулся. Он огляделся и повторил свой крик, но его слова снова замерли без отклика в сыром воздухе. Урод подбежал к землянке и стал разглядывать влажный песок. При свете месяца он увидел следы Анкиных башмачков; они вели к переходу. Урод с захолонувшим сердцем, на четвереньках, побежал по следу, но на мокрых тесинах следа не было, да если бы он и был, его нельзя было бы увидеть: месяц хотя и светил, но тускло. Хмурые тучки постоянно затягивали его диск. Урод выбежал на противоположный берег, но и там на песке следов Анкиных башмачков не было видно. Но зато урод увидел Арапку; он лежал, свернувшись в комок, на мокром берегу речки, несколько влево от перехода. Урод крикнул: «Арапка, Арапка!»