Алексей Будищев
Молодой друг
Он растерянно огляделся и опять опустился на берег речки.
«Нужно быть мужественным, – говорил он самому себе: – не топиться же мне в самом деле, не стреляться же? Нужно взять себя в руки и найти какой-нибудь выход. Сейчас у меня есть 15 рублей, до Москвы добраться хватит. Впрочем, в Москву я не поеду; там я могу осенью встретить Степана Иваныча. Поеду в Киев. Университет придется побоку и зоологию по боку, все по боку. Поступлю куда-нибудь чиновником хоть на 15 рублей в месяц. Буду питаться воблою и все-таки жить. Не топиться же мне в самом деле». Балдин потер себе лоб и продолжал свои размышления: «Степан Иваныч был для меня отцом, а я подлец, но все-таки нужно как-нибудь да жить. Главное, нужно отсюда исчезнуть. Через день я уеду отсюда, а сейчас нужно идти в дом. Хорошо, если там уже отпили чай, тогда я прямо пройду в свою комнату. Будут звать, скажу, болят зубы».
Балдин тихо приподнялся и пошел к усадьбе. Однако, он не прямо пошел в дом, а сперва завернул в сад. И в саду он пошел не алеею, а за кустами сирени, стараясь быть невидимым; он шел медленно, понуро опустив голову и как бы размышляя о чем-то; один его сапог был вымочен и весь измазан в глине, но он не замечал этого. «Нужно быть мужественным, – думал он в то время, как его сердце тревожно колотилось: – нужно взять себя в руки».
За кустами сирени он неожиданно наткнулся на садовника Еремеича; тот возился между двух молодых яблонь, из которых одну он только что окучил. Его розовая ситцевая рубаха, висевшая на его худом теле, как на шесте, еще была влажна от пота и темнела на плечах и спине. Еремеич стоял перед молодою кудрявою яблонькою, обильно залитою лучами заходящего солнца; по его взрытому морщинами лицу с покрасневшим от водки носом бродило что-то ласковое и приветливое. Он как будто улыбался яблоньке и бормотал себе под нос:
– Из этой девки прок выйдет, эта девка бабой доброй будет, яблоки хорошие рожать станет.
Он почесал тощую бороденку и добавил:
– Расти, Анютка.
Садовник повернулся к другой яблоньке, тощей, но дигилястой, и прошептал:
– А это дрянь девка, вертопрах девка, сбусырь девка. Эта рожать долго не будет. Эту я Глашкой звать буду, Глашка-замарашка.
Он увидел Балдина и улыбнулся во все лицо.
– А мне вас-то и надо, – сказал он: – я вас давно ищу, да вот с девками закалякался.
Еремеич придвинулся к Болдину и добавил:
– Я у вас денег хотел просить, не дадите ли вы мне пятерку дня на три. Деньги мне шибко нужны, сердце у меня сосет, пьянствовать мне эту неделю нужно.
Балдин растерялся. Садовник насмешливо смотрел на него и студенту казалось, что в его выцветших глазках сверкает что-то донельзя лукавое.
– Я еще к вам утром хотел подойти, – между тем, продолжал Еремеич, скашивая глаза и смотря только на одни губы Балдина: – утром, когда вы с барыней на острове были, да не посмел, признаться.
Балдин побледнел; садовник внезапно перенес свой взор с губ студента на его глаза.
– Не посмел – повторил он; – и когда вы с барыней в беседке были, тоже не посмел.
Балдин не смел заглянуть в лицо садовника и стоял бледный и растерянный. Он понял, что Еремеич пьян и что он знает все; он видел его с Надеждою Алексеевною и на острове и в беседке. Это ясно.
– Пятерочку бы мне, – пробормотал Еремеич.
Балдин порывисто достал кошелек; его руки слегка дрожали; он сунул пятирублевую кредитку в корявую руку садовника. Затем он повернулся и быстро пошел к дому со страхом в сердце, в то время как Еремеич бормотал за его спиною:
– Теперь мне самый раз запьянствовать. Анюточка и без меня расти хорошо будет, а Глашка все равно от рук отбивается. Глашка дрань-девка, сбусырь-девка, егоза-девка!
V
В доме Балдин не встретил никого и незаметно прошел к себе в угловую комнатку. Он запер на ключ дверь и в изнеможении упал на диванчик. «Еремеич знает все, – думал он: – он проболтается, он непременно проболтается. Господа, что это за ужас! Нужно скорее бежать отсюда, скорее, как можно скорее!» Между тем, в комнате уже стемнело. Наступил вечер. Слышно было, как пастухи, неистово горланя, и похлопывая арапниками, загоняли свои стада. Звеня ведрами, пробежали двором коровницы. Рабочие, мурлыкая песенки, вернулись с пашни. Кто-то крикнул: «Да затвори ворота-то, леший!» А Балдин все также неподвижно сидел на своем диванчике. Горничная два раза стучалась к нему в дверь, приглашая его сперва пить чай, а затем ужинать, но он не пошел, ссылаясь на зубную боль. Он слышал, как Степан Иваныч отдал старосте свои приказания. Горничная, звеня в столовой посудою, убрала со стола, затем дунула в лампу, наткнулась на стул и наступила на хвост кошке. Надежда Алексеевна в ночных туфельках прошла коридором в спальню и пропела вполголоса, подражая сельскому дьячку:
– Пусть эти глаза видят только меня-я-я!
И затем все в доме стихло, усадьба заснула. Луна заглянула в окно к Балдину, посеребрила потолок, блеснула на стволах висевшего над диваном ружья, осветила этажерку с книгами и бледное лицо студента. Он неподвижно сидел на диване и думал: «Все, что я вижу в этой комнате, и это ружье, и эти книги, все это подарки Степана Иваныча, а я… Боже мой, какая низость, какая низость!..»
Внезапно Балдин вскочил с дивана. Ему послышался в саду какой-то шум, похожий на громкий говор; с бьющимся сердцем он подошел к окну.
«Боже мой, что это еще за ужасы!» думал он.
Он тихонько растворил окошко и заглянуть в сад. В тихой аллее, щедро залитой лунным сиянием, он увидал темные силуэты двух людей. Один из них как бы удерживал за локоть другого, который сильно барахтался, крутил шеей и шипел:
– Пусти, дурья голова, тебе сказываю, пусти! Сей минут до самого дойду! Подавай деньги и никаких! Всю деревню спою! Пусти, тебе говорят, щучий сын!
В барахтавшемся человеке Балдин узнал Еремеича, а в удерживавшем его – ночного караульщика Демьяна. Он понял, что садовник пьян, как стелька, и по своему обыкновению буянит. «Ведь он разбудит всех, – подумал Балдин о Еремеече: – разбудит и расскажет все!» Он выскочил в окошко и подбежал к барахтавшимся людям.
– Что вы тут делаете? – испуганно проговорил он: – ведь вы всех разбудите! Чего вам еще надо?
– До самого дойду, сей же минут дойду, – хрипел Еремеич, барахтаясь.
Демьян отпустил его локти и повернулся к Балдину.
– Да вот сами извольте рассудить, – сказал он, указывая на Еремеича: – опять винища наглохтился; на деревне, сказывают, пять целковых пропил, полдеревни, сказывают, перепоил. А теперь к барину лезет, денег просить хочет, а барин спит. Так нешто это дело?
Демьян покачал головою и, обращаясь к Еремеичу, добавил:
– Эх, ты, ерунда, право ерунда!
