Алексей Будищев
Доброе дело
Миловидов грязной и липкой улицей насквозь вымокшего села шлепает к дому Карпея Тихоныча. Кругом мутные осенние сумерки, склизкие и затхлые. В их мутном свете все предметы как бы растворились, потеряли форму и смысл и стали похожи друг на друга до скуки, до отвращения. Приставу делается даже страшно и жутко среди всей этой бестолковщины. Его лицо снова перекашивается в брезгливую гримасу, и он с отвращением думает:
«Господи, Боже мой, это не жизнь, а каторга. Скоро и детей крестить нас заставят. Сущее наказание! Осенью сведеньями одними доездили. Предводителю доставь об неурожае, в управу об урожае, в полицейское управление о недороде. Тьфу ты, пропасти на вас нет!»
Миловидов с отвращением плюет себе под ноги и входит в дом Карпея Тихоныча до того обалделый, что чуть не подает руки кухарке Маланье, которая встречает его в прихожей. Уже из прихожей слышен сухой хрип умирающего, и пока Миловидов разоблачается, Маланья, плаксиво сморкаясь в фартук, докладывает ему:
– Кончаются. Винище они трое суток цедили; две четверти, Бог с ними, выцедили. Куда только, подумаешь, влезла эдакая уйма!
Миловидов, осторожно ступая, бочком входит в полуосвещенную спальню.
В спальне душно и сумрачно, пахнет деревянным маслом, богородской травой и еще чем-то тяжким, наводящим на размышление о смерти. У кивота горит зеленого стекла лампадка; ее свет наполняет всю комнату тусклым сумраком и бросает по полу мутно-зеленую, как болотная вода, тень. И все это, и тусклый сумрак, и тяжкий запах, сочетается в невозмутимую тишину прорезываемую лишь сухим и острым хрипом умирающего. По этой тишине и хрипу пристав сразу догадывается, что в этой комнате происходит борьба жизни и смерти, последняя борьба, в которой смерть обеспечила уже себе выигрыш; и пристав медленно подходит к постели умирающего.
Карпей Тихоныч лежит на высокой деревянной кровати под стеганым одеялом. Его нос обострился, голова глубоко ушла в розовые ситцевые подушки, а его борода, длинная и седая, высоко поднимается на тяжко дышащей груди. Его веки закрыты.
Миловидов с минуту глядит на него, покачивая головой, и затем говорит, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности.
– Здравствуйте, Карпей Тихоныч! Что это вы шалить вздумали, голубчик?
Сухой и прозрачный взор останавливается на лице станового; одеяло шевелится, и Миловидов слышит:
