Алексей Анненко
Посох Рериха
В статье М. Агурского есть раздел под названием «Парапсихология». Поскольку там идет речь о времени, в котором творили оба героя статьи, думаю, не будет лишним привести его подробно:
«…Горький рано обнаружил глубокий интерес к литературе по оккультизму, который ныне предпочитают называть парапсихологией. По словам Рериха, Горький рассказывал, что, еще путешествуя по Кавказу (где-то в 1892 году), он видел живые изображения индийских городов на чистых листах альбома, который показывал ему на ярмарке бродячий индус. Со всем присущим ему реализмом, рассказывает Рерих, Горький был абсолютно уверен в жизненности изображений, показанных ему тогда»[65].
Для Горького оккультные явления были неотъемлемой частью природных явлений, но еще неизученных и непонятных. Горький должен был очень рано познакомиться с интерпретацией оккультных явлений Шопенгауэром. Тот доказывал, что поскольку, согласно Канту, время, пространство и причинность лишь категории рассудка, любая физическая активность мозга, при которой эти категории каким-то образом исключаются, может совмещать события, обычно разделенные в пространстве и времени и не связанные причинно. Так, во сне, когда внешние сигналы в мозг не поступают, кантовские категории исключены. То же происходит и тогда, когда мозг изолирован от внешнего возбуждения даже в состоянии бодрствования, как, например, в полной темноте или тишине. В этом случае психическая активность, порождающая сновидения, может порождать и видения наяву. Горький хорошо знал и сочинения крупнейшего немецкого оккультиста Карла Дю Преля еще в девяностых годах.
Интерес Горького к оккультным явлениям виден в «Детях солнца». Лиза Протасова испытывает предчувствие несчастья в тот самый момент, когда ее жених кончает самоубийством, находясь далеко от нее. Этот интерес резко усилился у Горького в 1908 году, когда он столкнулся с убедительной для него научной гипотезой, согласно которой человеческая мысль может непосредственно передаваться на расстояние и бессознательно восприниматься другими людьми. Надо сказать, что в этот период убеждение в непосредственной передаче мысли были очень широко распространено и на Западе, и в России. Горький, например, хорошо знал Гюйо, в труде которого «Искусство с социологической точки зрения» прямо говорилось: «Передача нервных колебаний и соотносительных душевных состояний постоянно существует между всеми живыми существами, в особенности между такими, которые сгруппировались в обществе или в семействе и которые составляют таким образом особый организм… Бессознательная и прямая передача на расстоянии движений и психических состояний организма при помощи простых нервных токов, кажется, несомненна при некоторых условиях, например, во время сомнамбулизма и даже при простом возбуждении нервной системы». Такой антагонист Горького, как нововременский публицист Михаил Меньшиков, был убежден, что есть некое мыслительное поле, создаваемое человеческим обществом, по крайней мере, в городах. Это поле, как полагал Меньшиков, оказывает огромное влияние на социальные процессы и объясняет так называемую массовую психологию. В возможности передачи мысли на расстояние были убеждены такие крупные русские психиатры, как Сикорский и Бехтерев. Никто, однако, не мог предложить удовлетворительной гипотезы, каков этот механизм.
Горький нашел удовлетворительной гипотезу московского психиатра Наума Котика о механизме передачи мысли на расстояние. Опыты Котика были впервые опубликованы еще в 1904 году, но брались под сомнение даже Бехтеревым. Так или иначе Котик, который упоминается сейчас во многих трактатах по парапсихологии (он умер в 1920 году), оказал огромное влияние на Горького, который считал его опыты одним из величайших научных достижений. У него он и заимствовал термин «психофизические процессы», который был для него синонимом слова «оккультные».
В 1908 году Котик опубликовал работу «Эманация психофизической энергии», переведенную вскоре на немецкий и французский языки, а сам Котик был приглашен работать в парижскую лабораторию П. Кюри.
Котик пришел к следующим выводам:
1. Мышление сопровождается излучением особого вида энергии;
2. Эта энергия имеет психические и физические свойства;
3. Как психическое явление, она непосредственно воспринимается мозгом других людей и производит там те же образы, что и в мозгу излучателя;
4. Как физическое явление, она обладает следующими качествами: а) циркулирует внутри тела от мозга к конечностям и наоборот; б) накапливается на поверхности тела; в) с трудом проникает через воздух; г) еще с большим трудом проникает через препятствия; д) циркулирует от тела с большим психическим зарядом к телу с меньшим психическим зарядом.
Гипотеза Котика была особенно привлекательна для Горького тем, что психофизические процессы, по Котику, сопровождались превращением материи в энергию. Впервые Горький упоминает Котика в письме к Пятницкому в 1908 году: «Есть маленькая книжка д-ра Котика “Эманация психофизической энергии” – если б Вы нашли время посмотреть ее, Вы увидели бы в ней удивительные опыты передачи мысли. Опыты эти – нечто чудесное, они доказывают, что мысль и воля – едино суть!
Интересно, будут ли произведены контрольные опыты и каковы их результаты».
Горький неоднократно упоминает Котика в письмах и записных книжках до 1926 года, но никогда публично. Вероятно, это объясняется тем, что гипотеза Котика так и не получила полного признания. Однако его термином «психофизические процессы» Горький пользуется до конца жизни.
Было бы ошибкой смотреть на Котика как на мистика. Он был ученым и считал, что энергия, о которой он говорил, является неизвестной еще природной силой. Тем более что были те, как, например, Константин Кудрявцев, которые бросали упрек Котику именно за его позитивизм.
Так или иначе, после 1908 года «психофизические» процессы, обусловливающие социальные процессы в мире, занимают центральное место в мышлении Горького. Прогресс человечества начинает им пониматься как процесс накопления мозгового вещества у людей, которые преодолели в себе животную зоологическую индивидуальность. Эти люди, по существу, элита человечества, которая с помощью прямой передачи психофизической энергии остальному человечеству включает его в процесс активной трансформации природы.
В письме Горького Кондурушкину (1908) говорится: «Чем дальше – тем более активной становится жизнь его (человечества), ибо растет количественно, развивается качественно психическая энергия человечества».
Этот медленный и мучительный процесс показан в символическом романе «Жизнь Матвея Кожемякина», где под видом городка Окурова показано исходное зоологическое состояние человечества, в которое постепенно проникает капля по капле психофизическая энергия активной элиты: «Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, – говорит Горький, – будя в нем зверя, потом тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтоб не задохнулся в тугих сетях городка Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы духа, необходима устойчивая вера в человеческий разум. Но ее дает только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звезды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле». Психофизические процессы происходят в народе, а не в случайном сборище людей – толпе. Огромное влияние на прогресс человечества оказывают настроения, причем пессимизм и оптимизм – это не просто преходящее настроение того или иного человека. Это определенное психофизическое состояние. При этом проповедь оптимизма или же пессимизма – это противоборствующие психофизические процессы.
Прогресс человечества становится функцией накопления мозгового вещества, которое излучает энергию, положительно и активно воздействующую на весь мир. С этой точки зрения война не просто уничтожает человеческие жизни, но и уничтожает ценнейшее мозговое вещество, от которого зависит спасение мира от зла…
Огромную роль приобретают литература и искусство, которые наиболее активно меняют психофизическое состояние мира, но они могут быть силой как прогресса, так и реакции. На писателе, художнике лежит огромная ответственность. Они становятся творцами новой жизни, как и ученые…
В русской культуре начала XX века существовало течение теургистов, которые верили, что каждая духовно сильная личность может влиять на процесс преображения мира. Среди них были Андрей Белый, Флоренский, Волошин, Чулков, Ольга Форш. Горький знал этих христианских теургистов, сочувствовал им, но лишь в том, что касалось их активного отношения к жизни и попытке ее изменить…».
Все то, что пишет М. Агурский здесь о Горьком, в определенной степени приложимо и к исканиям Рериха. Если мы вспомним о встречах с Горьким наедине, то, конечно, они обсуждали эти темы. Позднее Рерих вспоминал: «Когда в одной большой литературной организации нужно было найти спешное решение, я спросил Горького о его мнении. Он же улыбнулся и ответил: “Да о чем тут рассуждать, вот лучше Вы как художник почувствуйте, что и как надо. Да, да, именно почувствуйте, ведь Вы интуитивист. Иногда поверх рассудка нужно хватить самой сущностью…”»[66]
Тот, кто даже поверхностно знаком с книгами учения Живой Этики, изданными Николаем и Еленой Рерих в 1920–30-е годы, найдет несомненное идейное сходство с постулатами Наума Котика. «Психическая энергия», энергия мысли – это краеугольные понятия книг. В очерке «Борьба с невежеством» Рерих приводит его имя в ряду светочей просвещенного мира:
«Конечно, несмотря на все ярые попытки невежества, светлое познавание продвигается по всему миру. Вспомним хотя бы недавние сведения, порадовавшие просвещенный мир. Вспомним все замечательные достижения великого биолога Боше о жизни растений. Профессор Комптон заявляет, что мысль человека является самым важным фактором мира. Профессор Метальников дает исследования об иммунитете и о бессмертии одноклеточных. Доктор Котик исследует перенос чувствительности. Профессор Мюнстерского университета В. Стемпель доказывает существование незримых излучений от всех живых существ… Профессора Харвардского университета Иосиф Раин и Вильям Макдуггал достигают замечательных результатов по передаче мысли на расстоянии. Сколько прекрасных достижений! И так в каждой стране имеются светлые искатели, неутомимо и бесстрашно приоткрывающие завесы знания…»
Н. К. Рерих раз за разом повторял в своих произведениях: «Когда мы вызываем из пространства слова и звуки, разве не идут с ними и все сопровождающие свойства энергии мысли? На огромнейшие расстояния ясно звучит человеческий голос, посланный мыслью.
Несомненно, через все эти огромные пространства, вместе с внешними звуками, протягиваются и внутренние струны мощнейшей энергии. Кто-то их почувствует очень ясно, кто-то даже и чувствуя их будет пытаться отрицать. В таком отрицании опять же будет значительный элемент и страха. Ведь боязливое сознание содрогается от одного намека, что оно окружено какими-то энергиями, воздействиями. Именно то, что, казалось бы, должно окрылять людей, то самое повергает слабовольных в ужас. Именно в ужас, который является следствием чего-то неопределенного, хаотического. Но ужасом не спастись от хаоса. Ужас и есть врата к нему.
Прекрасно, облегшись во все мужество, признать величие мысли и всех приводимых ею в действие энергий. Хотя бы мерами механическими, все же пусть спешно подходят люди к мысли о мысли во всем ее мощном значении. И вместо хаотического ужаса, многие, казалось бы, такие сложные проблемы жизни просветлятся от одного осознания всех возможностей мысли. Недаром говорится: “Совершай не только телом, но и мыслью”.
Разве не увлекательно: “мысль в Беспредельности”?!» (Н. К. Рерих. Следы мысли. 12 января 1935 года).
«Близкое человечеству учение…»
Сразу же после Февральской революции Горький и Рерих, вместе с другими известными деятелями, организуют «Комиссию по делам искусства». Совещание состоялось 4 марта 1917 года в квартире Максима Горького, председательствовал Рерих. Через день появилось сообщение: «Временное правительство вполне согласилось с необходимостью принять меры к охране художественных ценностей и образовало комиссариат для охраны художественных ценностей в составе члена Гос. думы П. Неклюдова, Ф. Шаляпина, М. Горького, А. Бенуа, К. Петрова-Водкина, М. Добужинского, Н. Рериха, И. Фомина. В художественных кругах возник вопрос об образовании вместо императорского двора министерства изящных искусств»[67].
Рерих вспоминал: «…Началась работа с Горьким. Мелькнуло приглашение быть министром Изящных Искусств»[68].
1 апреля 1917 года было опубликовано письмо Особого совещания по делам искусства, подписанное его председателем М. Горьким и двумя товарищами председателя – А. Н. Бенуа и Н. К. Рерихом…
Не зря, вспоминая о тех днях, Рерих выбрал слово «мелькнуло». В ноябре 1918 года в газете «Русский листок» (Гельсингфорс) была опубликована статья о Н. К. Рерихе. «В первые дни революции, – писал автор со слов Рериха, – он почти случайно попал в комитет по охране искусства, где был и Бенуа, и Щуко, и Шаляпин, а во главе… М. Горький.
Об этом комитете почтенный художник вспоминает без увлечения…
– Так вышло, привезли в автомобиле, вокруг все друзья и товарищи… ничего не вышло…»
Далее Рерих упоминает о «Союзе деятелей искусства», в котором принимал участие, но заключает: «должен признаться, что шума и разговоров и тут было больше, чем настоящего дела…»[69]
Надо признать, что Рерих слишком требователен. Дело все-таки было. «Невозможно назвать другую организацию, которая с первых же дней нового строя начала бы столь государственно проявлять заботу о самых различных сторонах общественной жизни искусства», – пишет современный исследователь деятельности «Комиссии Горького»[70]. Но, как известно, Рериха всегда отличала неудовлетворенность достигнутым, он всегда был нацелен на еще более масштабные рубежи.
Статья вышла накануне открытия выставки картин Н. К. Рериха в Стокгольме. Ноябрь 1918 года. Не случайно грамматическое недоумение журналиста перед упоминанием фамилии М. Горького. Горький – там, с большевиками, а Рерих – здесь, «с нами», за границей.
Через несколько дней выходит статья о Рерихе в шведской газете «Выставка всемирно известного русского художника в Стокгольме. Профессор Рерих о современном русском искусстве»:
«Профессор Рерих прибыл в Стокгольм последним пароходом из Финляндии, где он проживает в течение года или можно считать с начала большевистской революции… Его выставка будет состоять более чем из сотни работ, часть уже известных в Мальме, часть только что доставленных из Финляндии. Профессор мог бы показать намного больше, если бы не положение в России, заставившее его отправиться в изгнание, покинуть свой дом в Петрограде со всеми ценными предметами искусства, о судьбе которых ему ничего не известно… Многие художники и писатели находятся в изгнании; они относятся к интеллигенции, которая должна быть уничтожена. Каждый, кто остался, должен вступить на большевистский путь: писатель Максим Горький и великий певец Шаляпин. Многие же были убиты или бежали…»[71]
После совместного участия в «Комиссии» и «Особом совещании» по делам искусств, жизненные пути Горького и Рериха разошлись.
«Художник работал в этом совещании до 19 мая, – пишет его биограф Нина Селиванова, – пока вместе с семьей не поехал в Финляндию, под Сердоболь, в имение Реландера, с которым была договоренность еще в декабре 1916 года…»[72] Горький в мае 1917 года начал выпускать газету «Новая жизнь», где в полной мере мог поведать «граду и миру»: кто «враг народа», «какими цепями скована его страна и как разбить его цепи…». Редактор и главный публицист в цикле «Несвоевременные мысли» вел борьбу за новую, демократическую Россию, за развитие культуры, просвещения, науки; с необыкновенной искренностью и мучительной болью выступал с критикой некоторых действий вначале Временного правительства, а затем правительства своего друга Ленина.
Н. К. Рерих внимательно читает «Новую жизнь», посылаемую из Петрограда. Его беспокоит положение, в котором оказалась культура великой страны. 17 июля 1917 года он пишет из Сердоболя А. Н. Бенуа: «Каждый день приносит ужасные вести. Помни, что живу я на Yhin-lahti, а в переводе: на заливе Единения. Само слово напоминает о том, что нужно, чтобы спасти культуру, спасти сердце народа. Неужели опять вернуться к культурному безразличию. Неужели можно думать о свободной жизни без знания, без радости искусства. Спуститься ли искусству до толпы или же властно поднять толпу до найденных пределов искусства? Скоро ли искусство будет нужно толпам? Я верю человечеству, но всегда боюсь толпы. Сколько над толпой противоречивых эманаций. Так много вредного нечеловеческого…»
И при этом, вспоминая «Комиссию Горького», замечает: «Творим картины, но, может быть, надо сидеть в Комиссиях? Кто знает? Письмо твое много мне напомнило из наших сидений…»
В этом же письме упомянут и Горький. Непростая проблема вывоза художественных ценностей за границу обсуждалась на страницах «Новой жизни» в июне 1917 года. В споре между Горьким и Бенуа Рерих на стороне последнего: «Горький, выступив против твоего взгляда, опять не попал…» Опасаясь, тем не менее, что частный случай угрожает единству, он призывает: «Надо сплотиться всеми силами за культуру и искусство. Какое бы отношение мы ни встретили, мы должны сказать друг другу, что поклянемся защищать наше дело, ради которого мы вообще существуем…»[73]
Справедливости ради надо сказать, что Горький в это время находится в гуще событий. Особенно после того, как к власти пришли большевики. Сбылась его мечта – герои повести «Мать» получили возможность устроить ту жизнь, к торжеству которой он призывал в своих произведениях. Однако реальность оказалась весьма отличающейся от мечты. И на него, человека, близкого к власти, обрушился поток критики, просьб и упований. Часть этого потока выплескивается на страницы «Новой жизни». Когда официальная «Правда» выдвигает обвинение: «Горький заговорил языком врагов рабочего класса», писатель отвечает: «В чьих бы руках ни была власть, – за мною остается мое человеческое право отнестись к ней критически. И я особенно подозрительно, особенно недоверчиво отношусь к русскому человеку у власти, – недавний раб, он становится самым разнузданным деспотом, как только приобретает возможность быть владыкой ближнего своего…»[74] Своеобразная перекличка с мыслью Рериха о власти толпы…
Художник в это время в письме А. Н. Бенуа 5 декабря 1917 года сообщает, что отправил в Петроград проект Свободной академии, которая должна прийти на смену школе Общества поощрения художеств. Добавляет: «Когда проклятые боли и температура не выводят меня из строя – я работаю. Несколько вещей удалось… Удалось прочесть и несколько нужных книг. Когда будешь в тишине, советую тебе их прочесть. Особенно нужно “Провозвестие Рамакришны”, очень серьезное, а главное – близкое человечеству учение…»[75]
К нездоровью добавляются переживания о судьбе школы. Необходимость спасения школы в это время становится для него первоочередной. В письмах ему сообщают, что «некий Брик» из Союза деятелей искусств с «одним футуро-поэзописом», «какие-то современные типы (может быть, Маяковский, и еще кого-то называли) хотели самочинно занять школу для занятий кубистов, считая, что школа устарела…». Секретарь ОПХ И. М. Степанов жалуется в письме 14 декабря 1917 года: «Жизнь здесь идет кувырком, и сегодняшний день не похож на вчерашний, и так каждый день, и этому не видно конца…»[76]
В конце декабря 1917 года Рерих приезжает из Финляндии в Петроград для обсуждения и принятия решения по его проекту Свободной академии. По словам Нины Селивановой: «Ученики школы и некоторые художники говорили ему, что если он встретится с Луначарским, тот выделит ему нелимитированный кредит для финансирования любых начинаний…»[77] Не будем гадать, почему он также не обратился к Горькому, весьма влиятельному человеку в это время, которого осаждали просители по порой ничтожным поводам, но нельзя не отметить этот факт.
Ситуацию в школе удалось урегулировать, но осуществление проекта Свободной академии откладывалось до лучших времен. Вернувшись в Финляндию, Рерих вскоре оказался вне зоны доступа для своих коллег по школе. Сообщение с Петроградом было прервано. В этих условиях Рерих стал рассматривать варианты дальнейшего жизнеустройства. Как известно, с ноября 1918 года начались выставки его картин в скандинавских странах…
В это же время среди северных просторов Ладоги и карельских голубых озер он создает, кроме очень значительных картин, целый ряд литературных произведений – циклы стихов, впоследствии опубликованных в книге «Цветы Мории», пьесы, повесть «Пламя», ряд статей. В подготовительных материалах сохранились строки: «У меня есть работа. Я люблю искусство. В нем опора моя. И в жизнях будущих хочу быть художником. Верю, что творчество нужно на всех путях человечества»; «И вещие сны вели нас. И друг моей жизни, жена моя Лада, прозревала на всех путях наших. Нашла она водительство духа. И укрепила она путь наш»; «Настроения, рожденные жизнью, дали притчи: Священные Знаки, Друзьям, Мальчику»[78].
В самом начале статьи «Единство», написанной осенью 1917 года, строки – «Несостоявшееся равенство. Искалеченное братство. Неосознанная великая свобода, не сочетанная с великим знанием…».
И далее: «Что общего с социализмом имеют дикие орды “большевиков” и им присных с ярким тяготением к грабежу и насилию?.. Большевики русские могут неотъемлемо гордиться одним, что ими нанесен смертельный удар социализму. Пусть сменит мертвую букву будущее единство знания и духа. Пусть человечество очистится и твердо уничтожит негодяев и глупцов, им верящих. Глупость надо искоренить.
И тот, кто вписал бы в исторические исследования геройские страницы большевизма, тот скажет отвратительнейшую ложь. Мы поражены бессмысленностью и некультурностью происходящего. Позорное самоуничтожение! Бездарная, кровавая [трагедия] с грабежами. Настоящий бунт рабов против знания. Неужели высокие принципы единства так безмерно далеки от этих дикарей?.. Во имя единства, во имя созидательной свободы, во имя законности пусть торопится народ убрать большевиков и тех предателей, которые с ними…»[79]
«С ними» – Горький. Здесь не место давать развернутый анализ причин, приведших Горького к сотрудничеству с большевиками. Достаточно того, что как честный человек и писатель, пророчествовавший о приходе к власти пролетариата, работавший в печатных органах большевиков и друживший с лидерами, он однозначно не мог уклониться от этого сотрудничества. У Рериха, в отличие от Горького, не было никаких моральных обязательств перед новым правительством.
Горький фактически стал заложником собственных призывов к социальной «буре», своих прежних отношений с Лениным, да и в целом своего творчества. Рерих мог оказаться в такой ситуации, позволим себе улыбку, если бы возродилось древнеславянское государство «поморян» и к власти пришли бы герои его живописной «Державы»…
«Буреглашатай», надо признать, проявил себя в этой нелегкой ситуации героически. Он не уподобился тем, о ком метафорически писал: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…» Христианский мыслитель, историк культуры Георгий Федотов откликнулся в 1936 году на смерть М. Горького примечательными словами: «Горький эпохи Октябрьской революции (1917–1922) – это апогей человека. Никто не вправе забыть того, что сделал в эти годы Горький для России и для интеллигенции…»[80] Не здесь перечислять многочисленные его добрые дела. Обратимся всего лишь к его страстной публицистике того времени. Так же беспощадно, как он критиковал Временное правительство, Горький обрушился на те действия своих друзей, которые противоречили его убеждениям.
Он публикует «Несвоевременные мысли» в своей газете «Новая жизнь» о «безумной деятельности народных комиссаров»:
«Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции…
Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть…»[81]
«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия.
Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к “социальной революции” – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции… Не так же ли Ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласномыслящих, как это делала власть Романовых?.. Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России – русский народ заплатит за это озерами крови…»[82]
В чем же видит выход Горький? Он обращается к своим героям-рабочим: «Мне безразлично, как меня назовут за это мое мнение о “правительстве” экспериментаторов и фантазеров, но судьбы рабочего класса в России – не безразличны для меня.
И пока я могу, я буду твердить русскому пролетарию:
– Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты все еще не человек!»[83]
Нельзя не вспомнить при этом знаменитое провозвестие героя Горького «Человек – это звучит гордо!». И его горькое понимание – так не получается.
Сходство мыслей Рериха и Горького о культурной политике новой власти было налицо, хотя один находится среди просторов финской природы, а другой – в кипении общественной жизни Петрограда. Но надо отметить, что приход большевиков к власти, их действия вызвали в тот момент всеобщее осуждение – от ближайших соратников, социал-демократов, до монархистов.
Рерих в это время воодушевленно изучает произведения Рамакришны, Вивекананды, читает «Бхагавадгиту». И, видимо, вспоминает разговоры с Горьким.
«За последние дни учителя напомнили нам о путях духа, – пишет он в статье «Единство». – Учителя знали, что наступает время великих исканий. Это время должно быть возглавлено выявлением духа…»
Рерих напоминает:
«Проповеди пророков, осмеянные “здравыми” людьми, всегда казались мечтами. Но не бытовые собрания, не выдуманные решения толпы, а вещания избранных всегда строили главные пути жизни.
Мнящие себя уже готовыми носителями всемирного единства должны помнить, что вся грязь жизни, клевета и личные счеты безмерно далеки от светлой мечты о единстве. А между тем глубокие философские учения, которые единственно могут приблизить торжество сознательной правды и единства, встречаются малознающими людьми без всякого внимания. И если сами проповедники крайнего социализма сами лично так нечутки, так далеки от основных начал единства, то, значит, человечество еще не организовано для восприятия великой идеи…»[84]
…Конечно, газету Горького закрывают уже в июле 1918 года. Но не прекращается его культурная деятельность, его размышления над судьбой человечества, которую пытаются решить социальные реформаторы в России. Он многое переосмыслил.
Примечателен в этом отношении его разговор с А. А. Блоком во время их совместной работы в редакции «Всемирной литературы». Уместно предварительно вспомнить небольшой эпизод. Когда Блок перестал ходить на религиозно-философские собрания, то он объяснил это Рериху словами: «Там говорят о Несказуемом» (интересно, что на медали, которую вручают лауреатам Премии имени Александра Блока (журнал «Наше наследие»), выгравированы слова поэта: «Я вам поведал Неземное»).
Блок поинтересовался мнением писателя о своей статье «Крушение гуманизма». Горький осторожно высказал несколько суждений. И неожиданно поэт спросил: «Что думаете Вы о бессмертии, о возможности бессмертия?»
Горький сослался на Ламенне, французского публициста и философа первой половины девятнадцатого века. В этот период ожесточенной полемики с Лениным его интерес к «христианскому социалисту» был не случаен. Блоку он сказал, что «может быть, прав Ламенне: так как количество материи во вселенной ограничено, то следует допустить, что комбинации ее повторяются в бесконечности времени бесконечное количество раз. С этой точки зрения возможно, что через несколько миллионов лет, в хмурый вечер петербургской весны, Блок и Горький снова будут говорить о бессмертии, сидя на скамье в Летнем саду…»
Блок потребовал, чтобы Горький не ссылался на чужую точку зрения, а высказал свою.
«Лично мне, – сказал Горький, – больше нравится представлять человека аппаратом, который претворяет в себе так называемую “мертвую материю” в психическую энергию и когда-то, в неизмеримо отдаленном будущем, превратит весь “мир” в чистую психику.
– Не понимаю – панпсихизм, что ли?
– Нет. Ибо ничего, кроме мысли, не будет, все исчезнет, претворенное в чистую мысль; будет существовать только она, воплощая в себе все мышление человечества от первых проблесков сознания до момента последнего взрыва мысли.
– Не понимаю, – повторил Блок, качнув головой.
Я предложил ему представить мир как непрерывный процесс диссоциации материи. Материя, распадаясь, постоянно выделяет такие виды энергии, как свет, электромагнитные волны, волны Герца и так далее, сюда же, конечно, относятся явления радиоактивности. Мысль – результат диссоциации атомов мозга, мозг создается из элементов “мертвой”, неорганической материи. В мозговом веществе человека эта материя непрерывно превращается в психическую энергию. Я разрешаю себе думать, что когда-то вся “материя”, поглощенная человеком, претворится мозгом его в единую энергию – психическую. Она в себе самой найдет гармонию и замрет в самосозерцании – в созерцании скрытых в ней, безгранично разнообразных творческих возможностей.
– Мрачная фантазия, – сказал Блок и усмехнулся. – Приятно вспомнить, что закон сохранения вещества против нее.
– А мне приятно думать, что законы, создаваемые в лабораториях, не всегда совпадают с неведомыми нам законами вселенной. Убежден, что, если б время от времени мы могли бы взвешивать нашу планету, мы увидали бы, что вес ее последовательно уменьшается.
– Все это – скучно, – сказал Блок, качая головою. – Дело – проще; дело в том, что мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, чтоб верить только в себя. Как опора жизни и веры существуют только Бог и я. Человечество? Но разве можно верить в разумность человечества после этой войны и накануне неизбежных, еще более жестоких войн? Нет, эта Ваша фантазия… жутко!»[85]