Алексей Алексеевич Абрамов
Государство, или Дневник проигравшего
Павел очнулся от резкой боли. Значит что-то все-таки пострадало сильнее, чем он думал. Болела левая рука, которая так и оставалась в тисках между поручнем и потолком. Он не знал, сколько пробыл в бессознательном состоянии, которое перемежалось сном, но за это время обескровленная левая рука опухла и, наверное, приобрела синеватый трупный оттенок.
В действительности цвета руки он не видел, но и во тьме понимал, что дело может оказаться куда серьезнее, чем он предполагал. Сон пошел на пользу. По крайне мере стало немного легче, и чтобы понять насколько, он сжал правую ладонь в кулак.
В следующий момент он перевернулся влево, сел, повернулся лицом к зажатой руке, уперся коленом о стену и, осознав, что если он не сделает это с первого раза, а на второй рывок сил уже не останется, потянул поручень вверх, а левую руку, которую чувствовал только у плеча вбок.
Жутко сдавленная, цепляясь опухшей тканью и сдирая, казалось до костей кожу натянутая рука на последних сантиметрах как кусок мяса выпрыгнула из капкана и ничего не чувствующей кистью смазала его по лицу. От боли он потерял сознание.
Третий выход из бессознательного состояния Павел запомнил, как самый сносный – ныла только рука, для которой, судя по ощущениям последние часы, стали началом оздоровления
Ободранная и припухшая она была живая и горячая от крови, которая омыла застоявшиеся сосуды. Общее онемение сохранялось, и кисть также безвольно висела. Выдернув подол рубашки из брюк, он по краю оторвал широкую ленту, которую связал и накинул себе на шею, после чего продел сквозь тряпичное кольцо руку. Сил хватило, чтобы подняться, опереться о стену вагона и снова задуматься.
Время шло. Он оценивал состояние, и раз за разом откладывал попытку встать и вылезти из железного короба. Глаза давно привыкли к полутьме, и он видел все отчетливо. Сознание рисовало картину со стороны.
В пустом вагоне сидел, согнув одну ногу в колене одинокий потрепанный человек. Мозг пронзали тысячи мыслей и ни на одну из них не находилось вразумительного ответа. Мелькали вопросы: – Как? Зачем? Почему? На этом мысль обрывалась и ускользала, а на ее место одновременно лезли сотни новых.
В какой-то момент Павел резко встал, сделал два шага и посмотрел вверх. Отсюда надо было выбираться. Каких – то два метра с небольшим, но при его среднем росте и недействующей руке – это была проблема.
Он представил, что вагон полон молока и он как та лягушка пыхтит, карабкается и брыкается, взбивает масло и покидает вагон-кувшин, на деле доказав что упорство, а скорее желание жить побеждают. Но доказывать что – либо кому-то здесь было не надо, а молока не было и в помине.
Тут же он, впервые поймал себя на мысли, что за столько времени никто не появился и не стал его спасать. Ни тебе воя машин с красными крестами, ни людей с носилками с лицами полного благородства. Никто не хотел стать героем и спасти человека, попавшего в катастрофу.
Он встал на поручень, который теперь был в полуметре над полом, и дотянулся до следующего, который оказался не так уж и далеко. Подпрыгнув, правой рукой он уцепился за трубу и тут же подобрал ноги, закинув их на поручень. В следующий момент он, выбрал в разбитом дверном окне место, где не было стекол, зацепился за него рукой, и, отталкиваясь ногами, подтянулся наверх.
Работая ногами и одной рукой, сначала он вытолкнул на поверхность торс и, перевалившись через край, вытянул ноги. Лежа отполз и почувствовал животом ребристый бок вагона. Тут было светлее и прохладнее.
Павел пополз вперед к началу вагона. В кабине машиниста остался его старенький, с потертостями и отвалившимся от джойстика стеклянной вставкой, поцарапанный и неубиваемый мобильник «F».
– Надо найти, позвонить, сообщить и ждать, – мозг выдавал краткий план. – А потом поесть, – там же должен быть пластмассовый короб с бутербродами, который он взял на работу.
Думалось быстрее, чем делалось. Еще пару часов назад он преодолел бы это расстояние в два прыжка. Сейчас же помятая фигура с трудом и опаской – можно было соскользнуть или потерять равновесие потому, что кружилась голова, а еще потому, что идти приходилось по краю вагона, обходя черные дыры окон – двигалась к голове.
И без того узкая кабина машиниста стала еще уже. Ее расплющил хлам, в который врезался поезд, и он по инерции протащив несколько десятков метров, спрессовал его до прочности стены и, в конце – концов вдавился в него.
Над вагоном угадывалась, возвышающаяся гора разнородного мусора, который нависал над разбитым, сплющенным окном. Куча грозила обвалиться и завалить оконный проем – единственный проход, через который сейчас можно было проникнуть в кабину.
Здоровой рукой, он оттащил какие – то листы железа, палки, трубы и отпихнул ногой пару банок, которые накрыли окно.
Кабину насквозь пронзала толстая металлическая труба. На нее он и встал, когда полез вниз. Кабина стала уже чуть ли не вдвое и, оказавшись внизу, он почувствовал, что ему не хватает воздуха, находится он в ущелье и стены вот – вот начнут сдвигаться.
Смотреть по сторонам было бессмысленно. Темно. Он опустился на колени и стал шарить по полу, которым стала боковая стена здоровой рукой, ощупывая каждый угол и щель.
Лобовое стекло было разбито наполовину. Неизвестно, как так вышло, но одно из стекол сохранилось и находилось на месте. Если бы действовали обе руки, все продвигалось бы гораздо быстрее. Ну а сейчас приходилось из-за боязни порезаться медленно, едва касаясь проводить по всему, что валялось под ногами, отдыхать и снова приниматься за поиски.
В висках била кровь. Ему пришлось наклониться вперед и провести так несколько минут. Не выдержав, Павел опустился на колени. Помедлил и снова принялся за поиски. Сумку с едой и мелочью он нашел практически сразу. Рука уткнулась в мягкий кожаный комок.
Сложнее было с телефоном, который валялся на приборной панели. Что сталось с аппаратом. Его нигде не было. В углу рука вновь наткнулась на стекло. На целую гору, которая сбилась в кучу потому, что этот угол был ниже остальных. Рискуя пальцами, он стал по стеклышку разбирать завал – откладывал крупные куски, и уже наплевав на осторожность, смахивал в сторону стеклянную крошку.
В самом углу рука нащупала знакомый предмет. Вставая с колен, он провел рукой с обеих сторон и нащупал трещины на стекле мобилы. Закинул ногу на трубу и, воспользовавшись прежним опытом, уже намного ловчее вылез на поверхность с сумкой на плече.
Телефон был отключен. Почему – то он потряс его в воздухе и только потом осторожно нажал на клавишу – «Вкл». Аппарат ожил. Свет экрана, здесь, в сумерках разрезал их словно прожектор, осветив все, казалось, на десятки метров вокруг. Он увидел несколько вагонов, которые уходили вдаль и успел прочитать, сообщение о том, что «батарея разряжена». После этого экран медленно стал угасать до тех пор, пока не почернел окончательно.
7
Чувство безысходности, охватившее Павла, ослабло. Смахнув под носом, он вскинул голову и еще раз, но уже намного внимательнее осмотрелся. Надо было найти способ выбраться из непонятного капкана. Ему показалось еще с самого начала, а сейчас он в этом убедился окончательно – вагоны поезда, конца которого не было видно, загибались так, что каждый следующий вагон был виден и уходили куда- то вверх, ввысь, где пропадали, образуя не очень прямую линию.
Электропоезд лежал, на склоне чего-то большого, упершись головным вагоном в дно, и к счастью, покоился он словно влитой.
Непонятная уверенность в этом взялась неизвестно откуда, но Павел решил довериться чутью и стал спокойнее. – Катастроф больше не будет, – решил он.
Теперь следовало дойти, то есть подняться к концу поезда, который резко забирал вверх, а там можно и осмотреться. Выбора не было, и это была единственная доступная и видимая самая высокая точка в этом странном месте.
Было жарко, и тут он совершил очередное открытие – ветра, даже намека на него – маленького ветерка, не было за все это время ни разу.
Только его громкое пыхтение да тяжелые выдохи иногда освежали открытый треугольник у шеи. Павел расстегнул несколько пуговиц, но фирменный костюм снимать передумал. Тут, где все было чужим, добротный, сидевший по его фигуре пиджак с шевроном и погонами в секунды стал самой родной вещью и он боялся даже думать об этом.
Решил, что оттуда свысока можно будет определить, где он и в каком направлении двигаться. Сделал первые шаги в направлении высокой цели. Двинулся осторожно. Также по краю вагона, стараясь зацепиться за ребра. Как он был благодарен конструкторам, которые по только известной им причине их предусмотрели. Одно ногой он старался ступать на резиновый пояс, который опоясывал вагон. Так он чувствовал себя спокойнее – поскользнуться на резине было маловероятно. Что – то в темноте блеснуло, – Номер поезда, – определил он.
Он тут же про себя воспроизвел его, ведь знал наизусть – 2115. Во времени он уже не ориентировался. Счет был потерян, как только он потерял сознание и сколько он здесь находится, Павел даже не мог предположить, поэтому этот вопрос он оставил без ответа и забыл.
Казалось бы, небольшое путешествие давалось крайне нелегко, с трудом. Вагоны все круче и круче забирали вверх. Последние стояли чуть не вертикально, градус наклона был крут, и ему пришлось опуститься на четвереньки, а поскольку использовать поврежденную руку он пока не мог, точек опоры было всего три. Так он и полз на трех лапах.
Пока продолжался его первый большой поход он, поглядывая по сторонам, понял, что поезд лежит на гигантской куче местами утрамбованного хлама. Лишних вопросов он себе не задавал, так как ответов не было, и узнавал все в ходе разведки боем. Как во время этой вылазки.
Вот и последняя железная коробка, которая за время эксплуатации перевезла миллион, а может быть и гораздо больше пассажиров. В ней целовались, дрались, блевали и делали друг другу колкие замечания. Сейчас же ее торец должен был стать капитанским мостиком, той бочкой на грот – мачте корабля из которой торчит нос впередсмотрящего юнги, который до рези в глазах смотрит в синюю даль и тренируется про себя прокричать, – «Земляяяя!».
На этих мыслях он почувствовал, как с его лица одна за другой, скатываются крупные капли горячего пота. Выделения потовых желез ощутимо катились между волосами, пересекали лоб и капали с подбородка. Он взмок полностью.
На слабых ногах, боясь оступиться и быстро проделать обратный путь с заведомо прискорбным результатом – можно было переломать целые руки и ноги – он медленно, нащупав пальцами ног места, на которые можно опереться, привстал, убедился, что падение ему не угрожает, поднял голову и выругался быстрее, чем осознал, что увидел.
Картина не укладывалась в голове. Апокалипсис или его фрагмент. В металлической синеве хаотично лежали разбитые и покореженные поезда. Десять, пятнадцать, а может быть и больше.
Изломанные линии, вырванные с мясом колесные пары, оторванные вагоны, пассажирские и грузовые, – И откуда они здесь взялись? – локомотивы с большой силой раскиданы на огромной территории, словно в детской комнате только что закончилась бесконтрольная игра.
Он всматривался в мертвый пейзаж, но его ничто не нарушало: ни звука, ни малейшего движения. Вагоны, вагоны, вагоны. Вагоны везде. Вагоны повсюду. Металлические и деревянные, так называемые «теплушки». С разорванными боками, раздавленные, без стекол, лежащие вверх колесными парами и на боку.
Путь, которым они попали сюда, похоже, был ему знаком на личном и весьма болезненном опыте, – Павел погладил больную руку. Получить такие повреждения можно было, только рухнув с приличной высоты. Он немного разбирался в моделях и видел, что груда металла неоднородна.
В свалке относительно современных электропоездов видны, оторванные от огромных – с человеческий рост – железных колес рычаги, которыми приводись в движение старые черные паровозы с неизменной красной звездой на котле.
Сейчас эти рычаги, изогнувшись, торчали вверх как будто сдох гигантский представитель саранчи и лапки мертвого насекомого выгнулись вверх. Определить возраст паровозов с такого расстояния было не возможно. Но он готов был поспорить, что многие из них колесили по дорогам России еще до революции, а некоторые попали в СССР в качестве трофеев по итогам Второй мировой войны.
Картина породила еще большее количество вопросов, ответа на которые все не было. В голове выстраивались догадки. До тех пор пока нечто внутри не решило, что пора в обратный путь. Все это время он стоял, замерев, вытянувшись как струна и от напряжения заныло тело.
Павел произнес в пустоту, – Да, пора вниз.
Как известно, забраться на дерево во много раз проще, нежели спуститься с него. В подобную ловушку в своем детстве попадал практически каждый мальчишка. Почему – то ветки дерева не приспособлены для спуска вниз и легкий путь наверх оборачивался крайне неприятной вещью. Именно в это время получалось наибольшее количество ссадин, царапин и синяков.
Здесь было не легче. Назад вела абсолютно ровная железная дорога под заметным уклоном. Вновь пришлось опуститься на колени и чтобы сохранить центр тяжести пятиться назад, ощупывая ногами дорогу. Можно было конечно рискнуть и спрыгнуть в мусор, но боязнь утонуть и захлебнуться в нем заставила отказаться от этой идеи.
Возвращаться может это и будет намного дольше все-таки лучше проверенным путем. Путь к подножию горы хлама из-за повышенной осторожности занимал все больше и больше времени.
После четвертого вагона навалилась такая слабость, что мелькнула предательская мысль отпустить руки и кубарем скатиться вниз, а там будь, что будет. Но жажда жизни не позволила это сделать. Вопреки всему происходящему жить хотелось так же, как и всегда. Жизнь хотелось выбрать до последней минуты, которую отвел кто – то сверху.
Чем ближе был к основанию горы тем, тоньше становился слой отходов. Первый вагон возвышался над полигоном метра на полтора. Здесь другого выхода не было, и прыжок вниз состоялся сразу, потому что прикидывать, выверять и ждать не было сил.
Прыгнул и охнул от боли, которая прорезала руку и словно эхо отозвалась во всем побитом теле. Сделал несколько шагов, кинул сумку среди картонных коробок – тут их лежала целая куча, и, продавив их, завалился на бок. Спать.
Кто-то неведомый внутри подсказал, что сейчас на поверхности ночь. Тяжелый сон быстро и незаметно выдернул из полутьмы подземного хранилища отходов в полную тьму. В тот крепкий сон, когда не снятся сны.
Первая мысль после пробуждения была опять же вопросом, – Есть ли там, в той свалке, которую он наблюдал кто – то живой?
Хотелось встать, сложить руки в рупор и закричать «Лююююди», но, во-первых, была повреждена рука, а во-вторых, откуда-то из глубин сознания дошло, что попытка обречена на неудачу.
Будучи там, наверху, признаков жизни он не увидел сколько не всматривался, и была большая вероятность, что это будет бесполезная трата сил и это будет просто крик в пустоту. Да и докричаться до кладбища паровозов – так он окрестил груду металлолома – будет нелегко.
Оно находилась на значительном удалении, и теперь едва показывалось над рваной линией горизонта, который образовал полигон. Прикинул, – Преодолеть нужно будет километра три или четыре, а может и больше, – Павел вел нехитрый подсчет навскидку.
С высоты все было как на ладони – тут он впервые трезво осознал, что помещение, в котором находится имеет исполинские размеры. Справа возвышалась гора, слева десятки разнокалиберных колонн, между которыми ничего не угадывалось. Окраина подземелья по-прежнему скрывалась от глаз.
Впереди едва видимое место крупнейшей железнодорожной катастрофы в мире. С той скоростью, с которой передвигался Павел – до «кладбища» пробираться несколько часов. Пробираться неизвестно где под землей, понимая, что и через полчаса, и через час пещера не закончится, а продолжится и дальше на неизвестное расстояние. Тут стало не по себе из-за несвоевременно возникшей мысли о том, что Вселенная бесконечна.
Попробуйте представить то у чего нет ни начала, ни конца. Попробуйте представить бесконечность. Там, во мраке космической ночи самый современный звездолет, заселенный молодыми парами космонавтов в самом цветущем, репродуктивном возрасте, на которых возложена миссия организовать колонию на далекой планете может пробираться сквозь мириады планет сотни лет. Маленькая Земля, под обшивкой которой сменятся несколько десятков поколений людей. Звездолет будет продвигаться, периодически выплевывая мешки с трупами родителей, бабушек и дедушек, которых отправят за борт, потому что на корабле нет места для их хранения. Продвинутые конструкторы не предусмотрели колумбарий. До тех пор пока процесс эволюции не зайдет в тупик, потому что за время полета в звездолете все стали одной крови, и началось вырождение. Потомство самых здоровых космонавтов, прошедших строжайший отбор мало походило на своих праотцев. По отсекам медленно передвигались невнятные тени. На борту было также вдоволь питания, также бесперебойно работали двигатели, унося тех, кого когда – то громко именовали покорителями космоса в бесконечность. Проведя несколько сотен лет на борту было бы глупо говорить, унося от Земли. О ней здесь уже никто не знал, а информация, заложенная в компьютер, воспринималась не более чем игрушка первого поколения. Однажды на всем корабле останется один человек, который или покончит с собой или доживет свой век, а планета, к которой направлялся корабль останется также недосягаема. Потому что ученые ошиблись в расчетах, и она оказалась несколько дальше. Уже неважно через сколько лет на эту планету приземлится изрядно побитый корабль, преодолевший миллиарды световых лет. Роботы сделают свое дела, и посадка будет идеальной в месте, идеально подходящем для жизни человека. С идеальным сочетанием в атмосфере кислорода и углекислого газа, чистой водой, обильной зеленью и без враждебных форм жизни. Но из корабля никто, никогда не выйдет и планета, похожая на Землю так и не станет колонией. А высохший труп в кают-компании не станет поселенцем. Приборы, следуя, заложенной программе будут фиксировать и заниматься сбором информации: исследовать воздух, почву, климат, воду, силу притяжение, и что-нибудь еще.
Еще через пару сотен лет, когда обшивка даст трещину из щели вылетит стайка мушек – дрозофил, которых взяли на борт для опытов и которые чудесно перенесли полет. Цикл жизни этих насекомых всего 3-4 недели и за это время сменились миллионы поколений, которые были здоровы, как и их предки. Плодовым мушкам на этой планете никто не угрожал. Через несколько миллионов лет эволюции планету населяли неизвестные разумные существа, которые так и не смогли однозначно определить кто был их прародителями. Ученые настаивали на том, что от вида, существующего в дикой природе и поныне, отделилась ветвь, которая пошла своим путем и в ходе эволюции стала разумной. В атмосфере планеты все еще можно было обнаружить атомы сверхпрочного металла, из которого был сделан самый современный на Земле звездолет.
Вот что означает – бесконечность.
8
Павла охватила безысходность. Положение усугубляла и даже пугала полная неизвестность. Он попытался построить план на будущее и у него ничего не получилось, потому что разнородная информация никак не хотела складываться в единую картину, и он продолжал тасовать пазлы мыслей.
Неизвестность держала в напряжении, и она же давала небольшой процент непонятной надежды. Именно такой, неопределенно-размытой, потому что осознать на что в его положении тут можно надеяться и рассчитывать было не возможно. Окружавшее его пространство нужно осваивать, а время на размышления сокращать. В этот момент он был уверен в одном. В том, что его жизни никто и ничто не угрожает.
Это немного успокаивало, убаюкивало да так, что хотелось лечь и не вставать, полностью отдавшись в руки провидения. Разорвав цепь мыслей, человечек сделал первые шаги по направлению к цели. Продвигался с трудом то и дело, обходя кучи мусора. Ни сколько-нибудь утоптанной тропинки, ни тем более дороги – ни малейшего намека.
Ощущение, что все это дерьмо попало сюда по воздуху. Ноги иногда по щиколотку, а иногда и по колено утопали в мусоре. Когда попадалось много бумаги, целые залежи, он шел словно по осеннему лесу, попинывая как ему рисовало воображение желто-красные с упругими прожилками, напоминающими человеческую пятерню, изъеденные жучками, листья клена.
В детстве он любил аккуратно выбрать полотно листа между прожилками и тогда в его руке оставался прозрачный скелет, похожий на антенну фантастических форм. Шорох, издаваемый при этом, будил воспоминания о прогулках по осеннему лесу. Таких «бумажных отрезков» попадалось немного.
Носком ноги зацепил пачку толстых журналов. Наклонился, поднял. В его руках лежал зеленый с белыми полосками номер журнала «Роман-газета» 1982 года издания. На обложке влево смотрел лысоватый мужчина в костюме и в годах – автор номера. Под фото было написано – Юозас Балтушис «Сказание о Юзасе». Непонятно зачем он затолкал журнал в сумку, перекинутую через плечо, и с упорством двинулся дальше.
Остальной путь преодолевал, свесив голову, но ничего из того, что лежало под ногами его не интересовало. Шел, и исподлобья поглядывал на приближающуюся гору черно-синего металла, которая по мере приближенная становилась все выше. На глазах росли и приобретали четкие очертания расщепленные вагоны и тягачи.
Границей «кладбища» стало огромное, до двух метров в диаметре колесо от паровоза «Е-2450», на которое он случайно наткнулся и встал с тем, чтобы перевести дыхание. Из курса истории, когда учился на машиниста выдернул, что такие локомотивы поставлялись в СССР по «ленд-лизу», несколько послевоенных лет. Производили их в США в штате Филадельфия.
На этом его познания закончились, да и глубокий исторический экскурс в историю, вглубь веков отечественного и иностранного паровозостроения сейчас его интересовал меньше всего.
Передохнув, отправился дальше и через пятьдесят-семьдесят метров подошел к самому «кладбищу», край которого неправильно изгибаясь, а в некоторых местах, оказавшись перекрученным, окаймлял, словно оборка изломанной кольчуги знакомый электропоезд, который он видел сотни раз и хорошо знал.
Ноги сами на бешеной скорости понесли в сторону первого вагона. Несся и втайне надеялся, что страшного все-таки не произошло и кабина пуста. Но, еще не добежав, понял, что это не так. Отвратительный запах гниющего мяса, здесь, где воздух отказывался циркулировать стоял плотной стеной, окутывая весь вагон, который лежал на боку.
От смрада тошнило, но он заставил себя подойти, забраться на вагон и заглянуть в нутро кабины, где на завершающей стадии продолжался процесс разложения трупа напарника и хорошего товарища. – Леха! – больно вскрикнул Павел. Откуда – то снизу, из-под останков в разные стороны прыснули крупные как поленья дуба, отъевшиеся крысы, испуганные его появлением.
Здесь невозможно было находиться физически – запах проникал в поры, и он быстро обыскал внешние и внутренние карманы форменного мундира. В руках оказалась твердая пачка синего «Б», зажигалка, рабочее удостоверение с красной обложкой и золотым тиснением.
В последний момент, не раскрывая браслета, сдернул с руки, обтянутой остатками кожи механические часы. Те самые – простые с выпуклым стеклом и без изысков на циферблате.
Только XII римских палочек-цифр.
Такие часы в их коллективе носили самые старые работники предпенсионного возраста. Кожаные, потрескавшиеся как земля в пустыне во время адской засухи, ремешки плотно обтягивали запястья и передавливали синие вены рук, в которые въелось масло так сильно, что казалось, что они вросли в плоть хозяина и уйдут с ним в могилу.
На часы, кстати, сколько он не старался это увидеть никто из них совсем не смотрел. Наручные часы он называл – атавизмом и неоднократно подшучивал над верностью Алексея своему старенькому хронометру. Отворачиваясь, быстро пробормотал,
– Спи спокойно, – что к этому можно добавить еще он не знал.
Также быстро покинул могилу, соскочил с вагона и постарался как можно быстрее отойти от поезда. Запах преследовал, он глубоко вдыхал, выдыхал и задерживал дыхание, стараясь прочистить легкие, и шел вперед, не желая останавливаться, продвигаясь вглубь «кладбища» из спрессованного металла и разорванной на волокна древесины.
Место, где он находился совсем не подходило для прогулки. Приходилось много и часто петлять как зайцу, который ищет ночлег и запутывает следы. Уходит вперед и возвращается назад с тем, чтобы хищник сломал голову.
Полоса препятствий, установленная в каком-нибудь армейском подразделении для тренировки бойцов элитного отряда по сравнению с этим была пустым шоссе. Путь преграждали буераки из вагонов и поездов, и тогда он, выискивая дорогу, был вынужден обходить их, как подстриженные кусты в английском лабиринте. Пролезть под ними даже по-пластунски было невозможно, так как все тяжелое плотно утопало в мусоре. Когда цепь состава оказывалась разорванной – боком, впритирку, а иногда и свободно проходил сквозь щель, мельком поглядывая на разорванный серебристый металл.
Остановился, когда исчез неприятный запах, который гнал его все последнее время. Тут и решил остановиться на ночлег. Приступы усталости и полного бессилия как волны накатывали все чаще, а периоды бодрости между ними становились все меньше. Надо было основательно отдохнуть, восстановить силы. Курить он бросил давно. Попробовав в школьные годы и проблевавшись в школьном туалете, он, тем не менее обзавелся этой вредной привычкой. Курить продолжал и в годы учебы. Пока однажды вечером выкурив сигарету решил, что утром курить не будет. Потому что надоело. С этого дня он больше к сигаретам не притрагивался.
Сейчас же, нащупав в кармане пачку, он открыл ее и, насчитав несколько сигаретных гильз, подцепил одну и отправил в рот с силой закусив фильтр. Вдохнул дым и почти сразу же почувствовал, как голову закружило в приятном табачном опьянении.
Быстро выкурив первую сигарету тут же прикурил вторую и уже, затягиваясь не так долго, и стремясь растянуть процесс, намного медленнее прикончил ее. Надо было думать о пожарной безопасности. Он тщательно притушил оба окурка, растерев их чуть ли не до основания и убедившись, что не видит ни малейшего мерцания и намека на искру отбросил бычки в сторону.
Надо обустраивать место ночлега. Измученное тело требовало тепла, чего-то живого и светлого и он, посмотрев на свод между двух стен, которые походили на края ущелья, взялся подбирать место для костра, и снова вернулся к вопросу безопасности.
Вокруг на сотни метров валялись пропитанные густым маслом обездвиженные механизмы, высохшие до состояния пороха деревянные вагоны. Хлам под ногами представлял еще большую опасность. Для разведения открытого огня нужно было прочное, железное основание и он отправился на его поиски, задумав отыскать большой кусок железной обшивки вагона.
Благо металла вокруг хватало, и уже очень скоро он отодрал от вагона широкий и толстый кусок вспоротой обшивки, которая висела на честном слове, под которым подразумевалась пара наполовину выдернутых из своих гнезд дюралевых гвоздей. Их он выдрал вместе с полотном.
Вернувшись, приложил все усилия и загнул края куска металла вверх и получил некоторое подобие среднеазиатского большущего подноса, в котором мог безопасно гореть не большой костерок. С топливом еще проще. В ход пошла деревянная обшивка старых вагонов, коих здесь валялось превеликое множество. Они получали наибольшие повреждения, и если металл рвался и гнулся, то эти просто разлетались в щепу, которой были усыпаны все подступы к старым вагонам. Дров он принес столько насколько хватило сил. Вылазка заняла четверть часа. Вскоре в центре железного листа горел костерок, который сделал окружавший его пейзаж обитаемым и придал мрачноватой картине теплых тонов.
Сумерки расползлись по щелям, спрятались за вагонами и внутри уцелевших коробок. Последнее, что он сделал – поел. Без признаков аппетита сжевал два, с признаками начавшейся порчи бутерброда, а обертку, перетерев между тремя пальцами, отправил в огонь, пожелав, чтобы все неурядицы сгорели в желтом пламени.
Теперь у него было много свободного времени.
9
Лицо искривилось в невольной, снисходительной по отношению к самому себе не веселой улыбке, – Много свободного времени.
А ведь еще позавчера его катастрофически не хватало и приходилось выкраивать, выбирать, определять важное и отказывать себе во многих вещах. Он уперся головой в холодное железное колесо, не испытав намека на брезгливость. Там такое было бы непозволительно. А сейчас выпрямив ноги и упершись ими во что – то твердое плотно прижался к нему спиной. Напрягся и замер.
Уснувшие и размякшие мышцы требовали нагрузки. Расслабился и посмотрел напротив, на крышу неизвестно поезда, на которой играли едва заметные блики. Даже не блики, а просто пятна света. Внимательно осмотрел трещины краски, разводы, линии стыковки листов. Как в детстве расслабил глаза и на железной стене проявился профиль незнакомца с огромным носом, тонкими губами и гусиной шеей, а вон какое-то неведомое животное, наверное, дракон из тех, что рисуют на спинах члены якудзы. Только совсем не цветной и не красивый. Там где должен был закончиться хвост ящера, взгляд уперся в плотно закрытую крышку с утопленной, блестящей ручкой. Вслух произнес, – Много свободного времени.
Желания пуститься в новое приключение – он в себе не нашел и решил отложить его на завтра. Костер горел, и его света хватало, чтобы прочитать те редкие надписи с технической информацией, которые изредка попадались глазу. Достал потрепанный журнал, но, не осилив и первой страницы, где молодой Юзас начинал свой взрослый путь и только влюбился в соседку-селянку человек склонил голову, дернул ею несколько раз, а потом и сам завалился набок.
Прожорливый огонь быстро съел остатки дров и полутьму едва освещали угольки, постепенно обраставшие белой коркой золы. Затем, мигнув напоследок, исчезли и они.
Он проснулся и пожелал себе, – Доброго утра. Было ли это, действительно, утро или полдень или что – то другое – ему было плевать. Все вещи, о которых он думал вдруг неведомым образом поделились на важные и на мусор, перестав думать о котором вдруг стало понятно, как много его было в голове. И совсем не понятно за счет чего он там удерживался.
Там, наверху, как и всякий другой обыватель, ограниченный рамками жизни он долго колебался перед тем как определить, что для него важнее. Здесь все произошло само собой и провело высокий забор с колючей проволокой поверх вертикальных, вплотную подогнанных выше человеческого роста деревянных перекладин.
