Алексей Алексеевич Абрамов
Государство, или Дневник проигравшего
1
Двое двигались по коридору. Проход был настолько узок, что они, если бы шли рядом, то терлись плечами. Поэтому сопровождающий шел позади, немного сбоку. Не сложно догадаться – построили проход еще в доимператорские, царские, грозные времена. Своих желто-бледных красок с разводами внесли большевики-коммунисты, которые, похоже, тогда так представляли оформление переходов государственных учреждений – стены на уровне плеча обшиты лакированной ДСП.
За прессованными плитами угадывались толстые стены оборонительного сооружения лихого века. Тогда сюда не доносились звуки битвы. Сейчас вообще какие – либо другие звуки. Ватная тишина.
Там, где коридор изгибался, толстый слой застарелого прозрачного лака отражал не высокого, лысоватого человека лет пятидесяти, на которого никогда не работал профессиональный портной с сантиметром на шее, что делят красные размытые полоски.
Здесь за высокой крепостной стеной это было нормой. Он шел вперед правым плечом. Может быть, из-за этого тоже костюм на нем не смотрелся, выглядел несколько больше, да и сам человечек был невзрачен и безлик. Как моль, которую не всегда увидишь в шифоньере. Из-под полы пиджака виднелась синяя полоска свободной рубахи.
Пара дошла до узкой двери вытянутой вверх. Провожатый ткнул ее, и она бесшумно отворилась. В рабочем кабинете стоял огромный, невысокий, придавленный к полу как такса, стол с матово-коричневой столешницей, на которой аккуратно лежали стопки папок в качественных обложках. Ровно по центру одиноко возвышался чернильный прибор из малахита, инкрустированный серебряной пайкой.
Драгоценная проволока сложилась в миниатюру, на которой писарь в парике с локонами что-то писал гусиным пером. В комнату проник луч солнца, и на пере заиграла зелень уральских изумрудов. На стенах в обоях соломенного цвета с мелким рисунком висели под наклоном несколько картин в золоченых рамках, а с книжных полок выглядывали толстые фолианты с не стершимися крепкими уголками. Под одной из полок угадывался бар, несомненно, с очень дорогими алкогольными напитками. Вот и вся обстановка.
В помещении находился один человек. Мужчина стоял за столом, лицом к арочному окну, и глядел сквозь хрустальное стекло, которое по краям искажало картину, обрамленное старой деревянной белой рамой. Спутник маленького человечка обошел его, раздвинул веки и, направив в зрачок тонкий луч медицинского прибора, внимательно всмотрелся в пустоту глаз.
Радужная оболочка неопределенного цвета. Затем он пощупал пульс, и что-то прошептав себе под нос, удовлетворенно кивнул головой. Очень медленно, нехотя огромный хозяин кабинета обернулся и посмотрел на пару. В этот момент очкарик, растягивая слова, сказал седовласому старику, – Башковитый получился, – этим и ограничился.
После этого он зашел за спину карлика, и его сильная рука одним острым тычком вытолкнула маленького человечка вперед, в центр кабинета. Голос сзади, обращаясь к грузному человеку, произнес, – Вот. Готов!
КЛАДБИЩЕ ЛЕТАЮЩИХ ПОЕЗДОВ
На старой изрезанной клеенке, чьи шрамы от каждодневных протираний жирной дурно пахнущей кухонной тряпкой вывернулись наружу, отпечатался и вспух круг.
Молодой человек, находившийся в это время в столовой, перечеркнул вспухший круг указательным пальцем, пытаясь разгладить – круг был горячий и влажный от испарины. Затем мужчина сделал маленький глоток густого, очень сладкого как сироп чая и посмотрел на выпуклый экран старенького черно-белого телевизора.
Под крупицами пыли, которая густо покрывала экран был виден абсолютно седой, с ровно уложенной прической, большелицый, располневший от нездоровой старости человек в костюме, который, отдыхая после каждого слова, с большими паузами словно совершая то, чего не хочется, произнес, – Дорогие россияне! С Новым годом!
Молодой человек усмехнулся и подумал, – Я устал. Но я ухожу. Потом тихо добавил, под нос, – С Новым годом!
Молодого человека звали Павел. Сейчас от него требовалось поторопиться, чтобы вовремя быть на работе, в промасленном, пропахшем электропоездами депо и до утра развозить нетрезвых жителей из одной части большого города в другую.
Павел повернул рычаг, и поезд быстро набрал скорость. Через несколько секунд затрещала рация. Он на время забыл – на этом отрезке его ветка пересекается с другой и, не желая слышать лишенный эмоций голос диспетчера, стал тормозить.
В динамике прохрипело, – Пропустите состав, – и раздался длинный заунывный технически писк.
В темноте пролетел синий поезд. Восемь вагонов слились в один большой светлый луч, который прогрохотав, исчез в темноте.
– Осторожно двери закрываются, следующая станция Таганская, – сказал голос за перегородкой. А потом, – Китай – город, – подумал Павел. За день он проезжал их раз по сто, и каждый раз влетая в желтый свет станционного зала, испытывал одно и то же неприятное чувство.
Черная однородная масса с редкими вкраплениями ярких пятен, размытая скоростью, стояла так близко к краю платформы, что каждый второй казался потенциальным самоубийцей готовым нырнуть под блестящие железные колеса.
Затрещала рация, невнятно и непонятно, а от этого еще и противно. Сколько бы ни вкладывали в подземную связь, звучала она так, что приходилось закрывать глаза, сосредотачиваться и вслушиваться, только чутьем угадывая, что же хотят на другом конце провода. Абсолютно не знакомый, грубый с хрипотцой голос дал команду, граничащую с приказом – остановиться. Вернее, – Стоять! – сказал голос, что было не свойственно диспетчерам.
Голос смягчился и, подобрев, добавил, – Стоянка три минуты, – замолк.
Рука дернула рычаг тормоза. Над ухом кто-то, не стесняясь, выругался по матери, видимо, вагон под завязку, и пассажир, плотно прижатый к двери в кабину машиниста, выдохнул в щель ругательство.
Павел, мысленно и вслух, как и каждый раз зашевелил губами, – У-ва-жа-емые пассажиры, – заученное извинение. Точно такое же, что с пяти утра и до часу ночи твердили голоса в вагонах. Сначала мужской, потом женский. И наоборот. Одно и то же.
Зевнул и без интереса осмотрелся. Кривой участок. Железнодорожное полотно, резко загибаясь, уходило вправо. Поезд стоял заметно накренившись. Прежде Павел здесь не останавливался, тем более по команде оператора.
Рядом нарастал шум. Похоже, через стену железной обшивки тоннеля и толщу грунта идет параллельная ветка, возможно техническая, хотя, тут он покопался в памяти, о ней он и не слышал. Скоро справа или слева пронесется состав.
Ход невидимого поезда продолжал усиливаться, а его состав охватила мелкая дрожь. Звук был не привычный – фыркающий, казалось еще мгновение и раздастся гудок. Точно такой как показывают в старых бесцветных фильмах, расчерченных царапинами от многократного показа на кинопроекторах, где поезд прибывает на одинокую станцию с колоколом, затерянную в сибирской тайге или на Диком Западе.
Теперь шум был слышен вполне отчетливо. Электропоезда все не было. На секунду ему показалось, что в тоннеле стало светлее. Свои фары он приглушил. Зрачки фонарей отражались в зеркалах прожекторов и едва рассеивали темноту, а яркость света нарастала.
От следующего, – А вдруг? – Павел съежился. Чернота раздвигалась там, далеко, впереди. Навстречу ему и сотне беззаботных пассажиров за его спиной кто-то двигался. Кожа на спине стала сокращаться, заставив вытянуться как струна, и внимательно вглядеться в темноту.
– Твою ж то мать, – выругался он непроизвольно, стремясь крепким словцом подкрепить душевное равновесие, а больше потому, что хотел быть похож на старших коллег, которые так говорили в любой ситуации. Даже, когда им в столовой наваливали в плоскую тарелку макарон и кусок рыбы. – Твою ж то мать, – восхищенно восклицали мужики.
В тоннеле уже без сомнений, действительно, становилось светлее.
В голове самопроизвольно включился и защелкал старый пленочный кинопроектор братьев Люмьер, который на бешеной скорости стал воспроизводить сцены из его короткой жизни.
Хаотично в неправильно порядке мозг воспроизводил самые приятные моменты его жизненного пути. Детство, мама, море. Обычно так бывает перед смертью. На секунду в черепной коробке прорезалась врожденная самоирония, – Свет в конце тоннеля он все-таки увидел, – подумал и усмехнулся.
Следующая мысль, – Спасти пассажиров, – но она исчезла так быстро, как будто и не возникала.
В метрах тридцати от его состава покатый бок тоннеля прорезал четкий светлый луч. Павел оцепенел. На смену страху пришло сомнение, удивление и замешательство.
На секунду проступили ребра железных бело-зеленых от времени плит. И тут же подумал, – Что это не так. Железные вкладыши зеленели на глазах, по мере нарастания стука колес. С запредельной для электропоездов скоростью его ветку пересек черный матовый пузатый паровоз, какие в наше время обычно стоят на постаментах в качестве памятников, из окон вагонов которого лился приятный зеленый свет, а из трубы на паровом котле валили клубы дыма.
Павел плотно закрыл глаза, а когда открыл их, впереди была – пустота, из которой свет прожекторов едва выхватывал несколько блестящих то ли от сырости, то ли от масла черных жирных шпал. Сквозняк принес запах угольной с нотками древесной гари. Табло высвечивало желтые кубики времени.
Состав медленно тронулся, и он впервые увидел, то, что раньше никогда не замечал поскольку этот не освещенный перегон проскакивал быстро. В стенах тоннеля по диагонали стояли огромные вогнутые по форме тоннеля, едва различимые, плотно подогнанные створки ворот, которые закрылись так бесшумно, что он и не почувствовал одновременной работы мощных механизмов.
3
Это был четверг. А по четвергам планерка. Графики машинистов электропоездов были настолько разные, что увидеться всем.... Хотя нет, не всем, а большей части коллектива удавалось только здесь – в течение получаса.
Шеф был от природы малоразговорчив и этому, честно говоря, были рады все. Встреча с начальством не затягивалась, а ограничивалась коротким докладом с перечислением планов, редких новостей и еще более редких вопросов и обсуждений.
Люди работали в основном взрослые и понимали обсуждать тут нечего и работать надо в тех условиях, что есть. За каждым из старожилов депо в небольшом зале с трибуной и столом для президиума – он, кажется, не изменился с момента прокладки первой Сокольнический линии закрепилось место – тоже не новый, обитый черной клеенкой, которая кое-где слезла, обнажив матерчатую основу, стул с шаткой спинкой.
За годы работы утреннее совещание превратилось в церемонию, сюда приходили определенными группами и садились в определенном порядке. Рядом с Павлом всегда сидел Алексей, парень моложе его на несколько лет, улыбчивый и щербатый.
Они не были друзьями, но это было добротное крепкое знакомство основанное, наверное, на правильной оценке тех качеств, которыми они обладали, а каждый в целом был порядочный человек.
– Здарова, – с улыбкой сказал Алексей.
– Здарова, – ответил Павел и по привычке взмахнул правой рукой.
Шефа, впрочем, как и всех выступающих слушали плохо. До осмысления не доходила и сотая часть всей информации. В действительность человека возвращало только непосредственное обращение к нему.
Беседу соседей по ряду прервал Ник-Ник, так сокращенно за глаза называли начальника – Николая Николаевича, который сказал Павлу, что его поезд, хотя он еще и бегает пора показать мастерам и дать профилактический ремонт. Заняться этим надо было завтра, – А то, что надо сделать завтра обычно забывается сразу, – беззаботно подумал Павел.
Темень. Изо рта валит пар. Утро у машинистов не то, что ранее. Оно сверхраннее. На работу привозили ночью. От того, что это было зимой складывалось ощущение, что глубокой ночью. К огромному ангару, где спали поезда надо было идти через надземный переход.
Павлу нравился этот момент. В темноте, которую четко разрезали уличные фонари он видел распахнутые ворота, из которых падал свет промышленных ламп, окаймляя выпуклые лица электропоездов.
Все они, а их было больше двух десятков, стояли ровно словно бойцы перед штурмом или зубы в молодом рту. Вот поезд Сереги Чернышева, вон Юрки Денкова, вон мой…. Когда кто – то уезжал строй нарушался и прежняя красота исчезала. Поднявшись наверх он оглянул с высоты перехода ангар и очнулся. Для столь раннего часа строй был уже нарушен.
4
Сегодня Алексея не было. Конечно, люди пропадали и раньше, так же неожиданно, но он поскольку знал их поверхностно, внимания на это не обращал. В эти моменты шеф хмурился, изображал обиду и сообщал, что сотрудник уволился.
Звучало это нелепо и смешно. Потому, что никто никогда не спрашивал – Куда? Отсюда обычно уходили только на пенсию или в могилу. В эти моменты Павел обычно думал, что для него смена работы обязательно связана с переездом в другой город, город – миллионник, и улыбался.
Другого метрополитена, кроме московского им. Владимира Ленина в столице не было. Можно было поменять ветку на ветку, но не более. Иногда так и происходило, когда кто – то менял место жительства. Все остальные варианты – вели на «дно» рынка труда – в охранники или еще хуже в вахтеры.
В общем, пропал Леха. Пропал из виду. Потом из памяти. Место рядом продолжало пустовать. Павел хотел, чтобы так оставалось как можно дольше. Он не хотел проходить еще раз стадию знакомства и обмен общей информацией.
Бессмысленный, но крайне живучий треп, который всегда теплится в любом коллективе. О зарплате, которую вроде обещали поднять. Часто об этом говорило несколько человек, но никто ни разу не смог назвать первоисточник этой новости.
Слухи курсировали, затихали и так до очередного всплеска. До тех пор пока кто-то не услышал, как всегда краем уха что-то новое. И так до бесконечности. Одно и то же в словах, в действиях, в окружении.
Размышления прервал шеф, который обыденно напомнил о поручении сгонять в ремонтное депо и поставить состав на профремонт. Затем получить резервный состав и поработать пару недель на нем до окончания ремонта. Сделать это предстояло в следующую смену. Тут он по-настоящему обрадовался.
Межссменный перерыв пришелся на Старый Новый год, и такой график позволял полноценно его отметить. Без обильных застолий, и тем более без песен. Наступление праздника ни к чему не обязывало. Не надо было тратить время на магазины, выбирать и гадать понравится или нет подарок и, вообще, ломать голову над тем, что подарить. В семье это было просто не принято и воспринималось нормально. Обычный день. Только праздник.
Приплюснутая, чуть более метра кабина старого электропоезда. Не развернешься. Края окон от времени закопчены, а может просто стекло со временем стало менее прозрачно. Серость во всем. На поцарапанной приборной панели, на лоснящихся от прикосновений десятков машинистов рукоятках рычагов.
Как и любая другая специальность профессия машиниста метро оказалась не такой загадочной и романтичной, как рисовало воображение на курсах. Метро оказалось скучным, однообразным и похожим на конвейер.
Павел погнал поезд к ремонтникам. Ехать надо было без остановок, поэтому вдвойне осторожнее. На каждой станции доносилось объявление, – Поезд проследует без остановки! – Подстраховывают, – думал Павел.
С того момента, когда он увидел старый и даже старинный паровоз он точно убедил себя, что это был не сон, да и как, когда он ежедневно проезжал те самые ворота. Порой он не успевал разглядеть щель между плитами и тогда казалось, что там, действительно, ничего нет.
Но едва заметные, вдавленные в основание путепровода рельсы, пересекавшие его путь, тонкой полоской блестели в темноте, и он уже опытный машинист мог определить, что движение по ним происходит.
Может быть не такое интенсивное как по рельсам метро, но эти рельсы точно не были забыты, и кто-то по ним курсировал.
– Значит не сон, – делал выводы Павел.
Все это время герметичность тоннеля не нарушалась. Он не видел больше странных поездов, распахнутых ворот. О своей находке он как человек практичный решил умолчать, и каждый раз следуя мимо, подумывал о том, чтобы разгадать тайну.
– Хотя какая это может быть тайна? – подумал он и в специфическом запахе метро, в запахе железа, резины и промасленных шпал вычленил, остро почувствовал знакомый запах древесной гари.
Паровоз проехал только что, и стены тоннеля по обеим сторонам медленно и плавно сдвигались. Потом он несколько раз возвращался к тому, чтобы осознать зачем он это сделал. Но в тот момент рука самопроизвольно повернула рычаг и его восемь синих вагонов прошмыгнули направо в сужавшуюся щель.
– Три – пять – десять секунд, – считает Павел. Затем услышал скрежет разодранного металла. Последнему вагону видимо хорошо досталось. Возможно, створки ворот содрали только зеркала, но скорее всего повреждения более существенны. Значит, бригада ремонта точно не отделается формальным осмотром состава,
– Обшивка вагона, покраска, новые стекла, и возможно двери, – Павел в уме перечислял, возможно, нанесенный ущерб. Неизвестно, что там еще с кабиной машиниста.
– Так профилактический ремонт плавно перетек в капитальный. Юмор – полезная штука, – безрадостно подумал Павел.
Проскочил преграду на приличной скорости, и оказался на незнакомой территории. Здесь он, как незваный гость в чужом доме снизил скорость до минимума. Тоннелей Павел видел много и все они мало чем отличались друг от друга. По едва заметным вещам вроде нескольких слоев краски или обилия ржавчины можно было определить, что один постарше другого лет на тридцать и не более.
Типовые традиции метростроения, заложенные в начале пятидесятых годов, господствовали под землей до сих пор. – Но не здесь! – отметил он.
Поезд двигался по прямоугольному коридору. Вместо железных болванок, скрепленных между собой и сдерживающих давление породы, по бокам проплывали квадратные колонны, и пока было не понятно – это были полноценные столбы-опоры или они выделялись из стен. Настолько вперед выдавались их резкие углы.
Всмотревшись, он увидел, что это, действительно, колонны. Толстые и высокие. Не определенного цвета с белыми разводами, они вплотную стояли к стене. Он изогнул шею и посмотрел наверх за резиновый обод лобового стекла.
На светлом потолке виднелась одинаково черная широкая полоса, конец, которой прятался в темноте. – Копоть от дыма паровоза, – догадался Павел.
Полоса казалось, даже чуточку выделялась на ровном своде. В отдельных местах на паутине образовалась черная бахрома из копоти, которая колыхалась как нити водорослей в проточном, но тихом водоеме, то ли от сквозняка, то ли от движения поезда.
Освещения в тоннеле не было.
Павел взглянул на встроенные в приборную панель часы. Поглощенный увиденным и последующим анализом он пропустил, не заметил, что так медленно состав ползет уже минут десять. Минуло еще десять минут.
Поезд постукивал на стыках рельс, а он боялся пошевелить рукой, двинуться даже по кабине, опасаясь, что сейчас его обнаружат, и некто неведомый и безжалостный найдет и накажет его за то, что он вторгся в чьи-то владения.
Состав едва двигался, а люди в форме и с оружием, твердо стоящие прямо на пути, и обязательно в кожаной одежде как рисовало воображение не появлялись. И только миниатюрные камеры, установленные в самых разных местах, и которые он не мог заметить куда-то передавали изображение.
Состав плелся. Колоннада уходила вперед, сливалась в одну линию и пропадала. Волна страха окатывала машиниста каждый раз, когда он проезжал следующую пару колонн, стоящих ровно, напротив. Павел вертел головой так как обычно делают люди, переходя многополосную автостраду, чтобы остаться в живых.
Тут не проносились машины, но там за каждой из этих колонн мог кто-то стоять и ждать. Ждать, чтобы напасть и обезвредить.
Но колонны мелькали, и за ними было пусто, пусто и опять пусто. Темень отступала, порождая тень, которая пряталась за колоннами, на секунду обнажала темный, пустой, иногда с заметной трещиной угол и снова захлопывалась.
Так долго и беспрерывно в метро он не ездил. Там, он подумал о реальности, что осталась за воротами как о другом параллельном мире – через каждые три минуты – станция. Здесь же тоннель не заканчивался.
Павел прикинул, что поезд уже проехал десятка два километров, а может и больше. Он немного осмелел, выровнял дыхание и прибавил скорость, затем еще и еще раз, стремясь уехать отсюда, узнать, что там за поворотом, хотя поворотов, здесь не было. Даже намеков на изгиб.
Состав летел по идеально прямой линии и колонны превратились в одну сплошную стену. Он решил, что так быстрее покончит с неизвестностью, доберется до пункта назначения. А там будь что будет! – решил Павел.
Скорее всего, встретит кого-нибудь из людей. – Да, так и будет! – откуда-то вылезла решимость. И тут же начал придумывать оправдание покореженному последнему вагону и что он делает здесь, когда должен быть в депо?
Объяснить все ошибкой, несообразительностью, чрезмерным любопытством. – Да чем угодно, – мелькнула мысль, – Лишь бы это быстрее произошло.
Иногда он уже жалел, что влез туда, куда не следовало, но путь назад был отрезан. Не пробивать же ворота на скорости, да и не возможно это. Только изувечить себя и поезд.
В следующую минуту ему показалось, что впереди мелькнул светлый квадрат с неровными краями, а может это глаза, напряженные до предела, стали обманывать.
Еще через секунду Павел сильно дернул рычаг тормоза, как пружина вскочил с кресла, и стал не послушными руками открывать дверь, собираясь убежать в вагон.
Мозг, как камера с заевшим лентопротягом с замедлением выдавал последнее, что он мельком зацепил краем глаза, так как давно перестал обращать внимание на то, что происходило сверху – черной полосы на потолке не было, и он не знал, где и когда она оборвалась.
В следующий момент исчез перестук колес, он ощутил прилив тошноты внизу живота и невесомость, так будто бы ребристый вагон оторвался от колеи и взлетел. Голова поезда наклонилась вниз. Павел вцепился кончиками пальцев в края дверного проема, пытаясь выйти, но повис и тут же инстинктивно подтянул ноги к груди, приняв позу эмбриона, а локомотив, так и не сумев замедлиться с сильным грохотом стал проваливаться в каменный мешок гигантских размеров.
5
В этом месте тоннель неожиданно закончился. По периметру подземного хода торчала острая арматура разной длины – скелет конструкции, которая как железные когти выдавалась на несколько метров вперед.
Железные прутья, загибались вниз, покачивались под собственной тяжестью, постукивали и терлись друг о друга ржавыми боками, издавая легкий металлический шорох.
Самые длинные прутья в конце смыкались в редкий пучок и лежали крест – накрест. Ловец снов диаметром шесть метров. Десятки лет назад метростроевцы почему-то их не обрезали и бросили, а сейчас эту работу выполнил поезд, который разорвал железную сеть, высек из нее желтые искры, погнул и поломал не ровный ряд копий.
Локомотив разрезал плотный, густой, застоявшийся воздух, в свете искр изогнулся в огромную гусеницу, и камнем рухнул в бесконечное ущелье.
Скорость, с которой поезд несся по тоннелю выбросила состав далеко в пустое пространство. Тонны железа на доли секунды зависли в воздухе слово неведомый зритель поставил кинофильм на паузу, а сам убежал по срочным делам.
Состав слегка подрагивал и вибрировал из-за колес, которые продолжали накручивать километры. Павел успел подумать, и даже мысленно съехидничать, что куда – то делись те размеренные, с четким интервалом звуки ударов колес о стыки рельсов.
– Ты-дын, ты-дын, и куда все это делось? – думал он.
Поезд изогнулся словно гигантская старая гусеница, когда – то ядовитого, а теперь вылинявшего едва синего цвета и полетел вниз, к земле, а может… В общем, в неизвестность.
Забежим вперед. Скажем, что падение было затяжным, а грохот от приземления ужасен. Правда, его никто не услышал. Глубина, на которой произошла авария или иные особенности этого места поглотили звук в два счета.
Пустота не имела границ, но они угадывались за темнотой, потому что звук отражался от невидимых стен и возвращался эхом.
Свод пещеры подпирали высокие, скорее всего рукотворные колонны, которые также не имели ни начала, ни конца, теряясь внизу и вверху.
Они стояли хаотично, но тоннель, выведенный сюда, не известно для каких целей выплевывал поезда ровно между ними.
Если бы Павел мог видеть, он бы увидел, что ровные линии углов некоторых колонн обрываются и в том месте вырваны огромные куски камня. Возможно, что траектория полета поездов, рассчитанная инженерами прошлого, срабатывала не во всех эпизодах.
Все-таки случай всегда имеет место. Возможно, это была ошибка в проектировании или новые поезда стали легче и их стало заносить влево и они на огромной скорости врезались в столбы. Крошили их, но и сами, ломая межвагонные суставы, складывались как консервные банки, рвали себе обшивку и отламывали колесные пары.
Последний вагон накренился и зацепил одну из опор, вырвав кусок рыжего кирпича, который из-за старости, граничащей с ветхостью или из-за некачественного обжига бруска начал крошиться и делиться на слои так, что вместо некоторых в колонне зияли глубокие черные выемки.
Пласт квадратного блока, который был заметно крупнее обычного полетел вниз. На лицевой стороне камня были вбиты одним сильным ударом мастера неровные буквы – "Кирпичная мануфактура братьев Демидовых" 1877 г.
Здесь глубоко. Колонны необъятны как тысячелетние секвойи в американских первобытных лесах.
Говорят, что их небольшие островки сохранились до наших дней. На их фоне фотографировались туристы и пытались обнять, взявшись за кончики пальцев ввосьмером, а когда это удавалось, обязательно улыбались.
Глубоко потому, что колонны такой толщины должны поддерживать колоссальный пласт земли, который в разы превышал те, что покоятся над самыми глубокими станциями московской подземки. Не услаждать взор туристов, как ионические или коринфские столпы и венчаться капителью, а сдерживать породу.
Супербункер не был воплощением передовой инженерной мысли пятидесятых годов, когда подземное строительство двигалось семимильными шагами, забирая молодость и здоровье энтузиастов-комсомольцев.
Огромное, грубое, гигантское – без начала и конца, помещение под землей, чье предназначение было никому неизвестно.
Возможно, это было бомбоубежище. Но добраться сюда после нанесения ядерного удара физически не возможно. Даже, если бы москвичи и гости столицы бежали от ядерного гриба со всех ног, задыхаясь и выхаркивая с непривычки легкие.
Удар о дно получился смазанным, по касательной и это возможно спасло машинисту жизнь. Электричка, вспарывая колесами основание подземелья, не впечаталась в дно со всей силы, как это могло быть при лобовом столкновении, а рухнула на что-то мягкое, сумев его продавить, и замерла. На одну секунду.
Затем поезд начал медленно сползать, немного подумал и завалился на бок, после чего застыл окончательно, наполовину утонувший в груде мусора.
Дно пещеры было похоже на свалку, границы которой простирались на сотни метров вокруг. Кроме бескрайних просторов полигон отличал хлам, отборный, словно на мусороперерабатывающем заводе, где ведется раздельный сбор мусора на металл, ветошь, пластмассу, дерево и стекло, и отсутствие тошнотворного запаха гниющих продуктов.
Все это было изломано, покорежено, как и поезд Павла. Ни одной ровной линии. Всей этой картины машинист не видел, как и того, что он своим появлением спугнул стайку неведомых животных, которые взлетели и, загребая воздух большими кожисто-перепончатыми крыльями, пролетели над разбитым поездом и унеслись в направлении, известном только им.
6
Он попытался открыть глаза, и это далось с большим трудом. Голову обручем сжимала боль, которая пульсировала в лобных пазухах, которые казалось вот-вот взорвутся, сверху боль давила на веки, заставляя держать глаза закрытыми.
Глаза удалось едва приоткрыть, после чего они снова закрылись. Со второй попытки он посмотрел в узкую щель и ничего не увидел. Темнота. Сил, чтобы пошевелить головой не было.
Решил отложить изучение местности на потом. Павел попытался пошевелить пальцами рук сначала правой, у него это получилось, затем левой ладонью, которая не сдвинулась с места, потому что было плотно придавлена погнувшимся поручнем к потолку вагона.
Внезапно с треском вагон осветился. Вспышка произошла там, где кончались ноги и немного дальше. Это была одна из ламп, которая вспыхнула на секунду и окончательно сдохла.
Напротив головы Павел прочитал «Тидерк» и тут же перевел. Дельцы предлагали всем влезть в финансовую западню. Даже безработным. Для этого надо было просто позвонить по простому, легко запоминаемому телефону. – И как эти мошенники заполучают зеркальные номера? И главное их хватает на всех, – находясь в весьма скверной ситуации, Павел как всегда думал совсем о другом.
Свой кредит он давно погасил, был счастлив и больше иметь каких-либо отношений с кредиторами не желал.
Все тело болело или ныло. Он не мог определить. Так, словно его несколько минут крутили в барабане гигантской стиральной машины для стирки людей, но почему-то без воды.
– Потом, – подумал он, – Будет один большой ярко сливового цвета, без того белесого цвета, что покрывает обычную спелую сливу – синячище, который со временем позеленеет, затем пожелтеет и сойдет.
Боль была тупая, и это успокаивало. – Это, – делал он вывод, лежа в неизвестности, – Означало, что из этой передряги он вышел с довольно малыми потерями. Легко отделался – ни переломов, ни разрывов внутренних органов скорее всего нет. Также он чувствовал, что его одежда суха и липкая густая кровь не сочится из разорванной брюшины или покалеченного сустава.
На этом он оставил свои размышления по оценке состоянии организма.
Когда глаза привыкли он больше догадался, нежели разобрал в полутьме, что очертания, видимые наверху это силуэты сидений, нависающие над головой и нитки поручей, которые по горизонтали соединяли пол и потолок вагона. Он лежал в узкой щели, там, где стена вагона переходит в потолок.
За несколько минут, что он был в сознании он также отметил, что над головой проходит светлая полоса. Там за стенами вагона было светлее. На фоне кромешной черноты выделялись серые квадраты окон, по краям которых острыми зуббами сверкали куски стекла, зажатые жесткой резиновой прокладкой.
Целых стекол ни в одном из проемов вроде не было. Смущенный догадкой он еле-еле пошевелился, и они тихонько звеня, посыпались с него на потолок и бок вагона.
Этот звон, показавшийся громом на фоне мертвой тишины было последнее, что ему запомнилось, перед тем как уйти в забытьи вновь. Одновременно навалились усталость, боль и сонливость. Глаза закрылись и глубокий крепкий сон отключил его от происходящего.
