Александра Шахмагонова
Любовные драмы русских принцесс. От Екатерины I до Николая II
Женихов придётся поискать днём с огнём
Порядок-то был жёстким – выдавать замуж за иноземцев. Правда, государыне жалко было отпускать внучек из России, и она даже подумывала, как бы этак сделать, чтобы, напротив, привлекать, как она выражалась, «безземельных принцев», чтобы они переезжали в Россию, где им будут созданы все условия службы и для обретения новой родины.
Женив внуков, императрица писала барону Гримму:
«Теперь женихов у меня больше нет, но зато пять невест, младшей только год, но старшей пора замуж. Она и вторая сестра – красавицы, в них всё хорошо, и все находят их очаровательными. Женихов им придётся поискать днём с огнём. Безобразных нам не нужно, дураков – тоже; но бедность – не порок. Хороши они должны быть телом и душой».
Великие княжны должны были служить государственным интересам России – таковы сложились традиции. И эти традиции приводили к любовным трагедиям и драмам.
Ещё в 1794 году императрица начинает задумываться о дальнейшей судьбе великой княжны. Недаром она говорила, что Александре Павловне уже исполнилось одиннадцать лет и «с нынешнего лета считается взрослой девицей». В письмах тех лет Екатерина высказывает идею о привлечении в Россию «безземельных принцев», которые после женитьбы на её внучках получили бы положение и средства для жизни на новой родине.
Вот тут-то и возник на горизонте жених для старшей внучки, да такой, что государыня нисколько не возражала и даже стремилась устроить эту свадьбу.
В 1790 году окончилась очередная Русско-шведская война, и снова окончилась победой России. Турки напали на Россию в 1787 году, шведы тут же воспользовались этим и начали боевые действия в 1788-м. Вполне естественно, императрица Екатерина Великая не питала никаких добрых чувств к шведскому королю Густаву III. Тем не менее, чтобы упрочить послевоенный мир – ну сколько можно воевать с северным соседом, – она не возражала против начала переговоров по поводу сватовства сына Густава к своей старшей внучке Александре Павловне. Этот вопрос императрица обсудила со шведским королём Густавом III, причём дело не расстроилось и после того, как год спустя король был убит в результате заговора и престол занял как раз четырнадцатилетний названый жених, ставший королём Густавом IV. Переговоры вошли в серьёзную стадию осенью 1793 года во время свадебных торжеств по поводу женитьбы старшего внука императрицы Александра Павловича. Юный король прибыл в Россию на торжества, правда, сказать, что он очень стремился к брачному союзу с русской великой княжной, нельзя. К этому подталкивал назначенный при нём регентом до совершеннолетия его родной дядя герцог Карл Зюдерманландский. Герцог Карл осознал бесперспективность военных столкновений с Россией и ратовал за бракосочетание. Он даже способствовал принятию нового закона, который позволял шведам вступать в браки, невзирая на вероисповедание, ведь юный король был лютеранином, а императрица Екатерина сразу и твёрдо заявила, что её внучки и внуки веру менять не будут.
Великую княжну Александру немедленно начали учить шведскому языку. Конечно, императрице хотелось, чтобы брак этот не был браком по принуждению, а потому всё было направлено на то, чтобы вызвать у девочки интерес, а потом и симпатию к будущему супругу. На то, что она полюбит эгоистичного, взбалмошного супруга, никто особо не рассчитывал. Тем не менее подготовка оказалась более чем успешной – Александра Павловна буквально влюбилась заочно в будущего супруга, тем более ей показывали его портреты, на которых он выглядел весьма и весьма привлекательно.
Подействовала и переписка, тоже успешно организованная теми, кто занимался вопросами заочного сближения жениха и невесты. Письма Густаву Александре диктовала сама императрица, а известно, что она была неплохим литератором, автором многих пьес и даже замечательных сказок. Густаву письма помогал писать его учитель словесности.
Неведомо, какие чувства испытал Густав, но Александра действительно полюбила его или по крайней мере считала, что полюбила.
Всё шло успешно, даже в Стокгольме по просьбе императрицы и при её содействии была устроена домовая православная церковь. Единственным препятствием оставался пока возраст Александры Павловны. Незадолго до своей гибели король готов был устроить бракосочетание, но государыня не спешила – жалела ещё неокрепшую внучку, хотя и говорила представителю короля, что считает союз самым желательным, «как с политической, так и с семейной точки зрения». Не действовали даже советчики, которые высказывали опасения, что, если затянуть время, молодой Густав может и переменить решение отца. Барону Гримму она высказывала эти опасения:
«Покойный король желал женить сына на старшей из моих внучек; он и сыну внушил такое сильное желание, что тот только об этом и мечтал. Девица моя может терпеливо ждать решения своей участи до совершеннолетия короля, так как ей всего одиннадцать лет. Если же дело не уладится, то она может утешиться, потому что тот будет в убытке, кто женится на другой. Я могу смело сказать, что трудно найти равную ей по красоте, талантам и любезности, не говоря уж о приданом, которое для небогатой Швеции само по себе составляет предмет немаловажный. Кроме того, брак этот мог бы упрочить мир на долгие годы. Но человек предполагает, а Бог располагает: обидами да оскорблениями мира им не купить, да, кроме того, еще нужно, чтобы король ей самой понравился…»
О том, как отнёсся будущий жених юный король Густав IV, рассказала в своих воспоминаниях художница Элизабет Виже-Лебрен. Густав увидел портрет в её мастерской:
«Ему было только семнадцать лет; он был высок ростом и, несмотря на свой юный возраст, его приветливый, благородный и гордый вид невольно внушал к нему уважение. Получив тщательное воспитание, он был в высшей степени вежлив. Великая княжна, с которой он должен был вступить в брак, была всего четырнадцати лет от роду; она была прекрасна, как ангел, так что он сразу полюбил ее. Помню, как он, приехав ко мне взглянуть на портрет своей будущей супруги, до того загляделся на него, что даже выронил шляпу из рук».
Но портрет портретом. А что дало личное знакомство? Оно прошло на балу. На балах не удавалось о чём-то серьёзно и обстоятельно поговорить. Не то место. Шум, суета. Постоянно на людях. А вот внешность и жениха, и невесты представить как раз самое время. И в первую очередь, конечно, внешность невесты, особенно если заслуживает восторга. На то и был расчёт императрицы. На балу сложнее вскрыть и истоки подготовки к замужеству. Императрица понимала, что при встрече и разговоре наедине молодые вполне могли коснуться своей переписки. Вот тут-то и могло выясниться, что переписывались вовсе не они сами. Ведь каждый помнил, что читал в письмах другого, но это было совсем не то, что писал сам. Ведь письма переписывались, усиливали, лакировались. Одним словом, авторами писем великой княжны были её учитель словесности и государыня. Всё вышло как нельзя лучше, как, собственно, и предполагала государыня.
Известная мемуаристка, художница и любимая племянница знаменитого графа Ивана Ивановича Шувалова фрейлина Варвара Николаевна Головина отметила в своих мемуарах:
«Король был очень занят Великой Княжной Александрой. Они, не переставая, разговаривали. Когда ужин кончился, Государыня позвала меня, чтобы спросить у меня о моих наблюдениях. Я сказала ей… что Король не ел и не пил, а насыщался взглядами. Все эти глупости очень забавляли Императрицу».
Итак, поначалу всё шло благополучно. Варвара Николаевна Головина рассказала о том, что происходило далее:
«Вошёл король. Государыня была приветлива с ним, сохраняя известную меру и достоинство. Их Величества присматривались друг к другу, пытаясь проникнуть в душу. Прошло несколько дней, и король завёл разговор о своем желании вступить в брак. Государыня, не высказав согласия, пожелала сначала договориться относительно главных пунктов. Переговоры и обсуждения следовали одно за другим; разъезды министров и договаривающихся сторон возбуждали любопытство при дворе и в городе. В большой галерее Зимнего дворца был дан бал. В этот вечер король еще не был осведомлен об отношении к нему Великой Княжны Александры. Это очень беспокоило его. На следующий день было большое празднество в Таврическом дворце, я сидела рядом с Государыней, и король стоял перед нами. Княгиня Радзивилл принесла Её Величеству медальон с портретом короля, сделанным из воска художником Тонса, выдающимся артистом. Он сделал портрет на память, видев короля всего только один раз на балу в галерее.
– Очень похож, – сказала Государыня, – но я нахожу, что граф Гага изображён на нём очень печальным.
Король с живостью заметил:
– Это потому, что вчера я был очень несчастен. Благоприятный ответ Великой Княжны был ему объявлен только утром…»
Такой новостью императрица не могла не поделиться с бароном Гриммом. Она сообщила:
«Бал был очень весёлым, прошёл слух, что обо всём договорились окончательно на словах. Не знаю уж, как это случилось, из озорства или ещё как, но, танцуя, влюблённый решил слегка пожать ручку суженой. Побледнев как полотно, она сказала гувернантке:
– Вы только представьте себе, что он сделал! Он пожал мне руку во время танца. Я не знала, как поступить.
А та спрашивает:
– И что же вы сделали?
Девочка отвечает:
– Я так испугалась, что чуть не упала!»
Написала императрица и о Густаве: «Похоже, что ему здесь очень нравится. Он приехал только на десять дней, но живёт уже три недели, и до сих пор день отъезда еще не назначен, хотя осень близко… Все замечают, что Его Величество всё чаще танцует с Александрой и что разговор у них не прерывается… Кажется, и девица моя не чувствует отвращения к вышеупомянутому молодому человеку: она уже не имеет прежнего смущенного вида и разговаривает очень свободно со своим кавалером. Должна сказать, что это такая парочка, которую редко можно встретить. Их оставляют в покое, никто не мешает, и, по-видимому, дело будет слажено или, по крайней мере, условлено до отъезда Его Величества, которому уезжать не хочется, хотя 1 ноября он должен быть объявлен совершеннолетним. Кто-то спросил у одного из наиболее влиятельных лиц в свите короля, нравится ли великая княжна графу Гаге, тот ответил прямо: „Нужно быть дураком, чтобы в неё не влюбиться“».
Но ведь известно – всё могут короли, всё… А вот что касается женитьбы по любви, то в этом как раз вся сложность. Как будто бы всё сложилось. Но сложилось ли? Действительно ли король был влюблён? Или пережил всего лишь лёгкое увлечение, вызванное и удивительной поездкой в Россию, и торжествами в Петербурге? Ну а при дворе короля тоже по-разному относились к этому браку. Были и такие вельможи, которые только и искали зацепки, чтобы разрушить его.
25 августа 1796 года Екатерина писала сыну Павлу Петровичу, неотлучно пребывавшему у себя в Гатчине:
«Вчера после обеда я вышла в сад и села на скамью под деревом. Молодой король пришёл туда же и сел подле меня… После некоторых приветственных слов и небольшого замешательства он очень ясно высказал мне свою склонность к вашей дочери и своё желание получить её в супруги, если она не будет против».
В письме к генералу Будбергу государыня в тот же день написала:
«Король просил меня узнать от моей внучки, не чувствует ли она к нему отвращения, так как ему кажется, что она его избегает».
Итак, императрица была расположена к браку. Цесаревич Павел Петрович и супруга его Мария Федоровна дали согласие. Великая княжна Александра Павловна и король Густав проявили друг к другу, казалось бы, более чем просто симпатии. Никаких препятствий для брака не было, и их нарекли женихом и невестой.
И тут активизировались шведские придворные партии, которые были категорически против брака. Нашли зацепку, которая, казалось бы, была преодолена – вероисповедание. По наущению противников его женитьбы на русской великой княжне король Густав объявил, будто желает, чтобы жена исповедовала одну с ним веру. Указ его отца относительно возможности брака между людьми разной веры был тут же забыт. Король потребовал, чтобы Александра Павловна приняла лютеранство. А это для православной княжны, естественно, было неприемлемо. Екатерина разъяснила это Густаву, по обычной своей привычке перемежая материнские увещевания с политическими угрозами, и, как ей показалось, король смирился с тем, что невеста его останется православной.
Барону Гримму императрица писала обо всем подробно: «Двадцать четвертого августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом саду, попросил у меня руки Александры. Я сказала ему, что он не может ни просить у меня этого, ни я его слушать, потому что у него есть обязательства к принцессе Мекленбургской. Он уверял меня, что они порваны. Я сказала ему, что я подумаю. Он попросил меня выведать, не имеет ли моя внучка отвращения к нему, что я и обещалась сделать и сказала, что через три дня дам ему ответ. Действительно, по истечении трех дней, переговорив с отцом, с матерью и с девушкой, я сказала графу Гага на балу у графа Строганова, что я соглашусь на брак при двух условиях: первое, что мекленбургские переговоры будут совершенно закончены; второе, что Александра останется в религии, в которой она рождена и воспитана. На первое он сказал, что это не подвержено никакому сомнению; относительно второго он сделал все, чтобы убедить меня, что это невозможно, и мы разошлись, оставаясь каждый при своём мнении. Это первое упорство продолжалось десять дней, но все шведские вельможи не разделяли мнения короля. Наконец, я не знаю как, им удалось убедить его. На балу у посланника он сказал, что устранили все сомнения, которые возникли в его душе относительно вопроса о религии. На балу в Таврическом дворце шведский король сам предложил матери обменяться кольцами и устроить обручение. Она сказала мне это: „Я говорила с регентом, и мы назначили для этого четверг. Условились, что оно будет совершено при закрытых дверях, по обряду греческой церкви“».
«…Дочери должны быть все нездоровы простудою!»
Тем не менее императрице король Густав обещал одно, а на празднике у генерал-прокурора Александра Николаевича Самойлова, племянника светлейшего Потёмкина и свидетеля венчания своего дядюшки с государыней, заявил, что «по долгу честного человека он обязан объявить… что законы Швеции требуют, чтобы королева исповедовала одну религию с королём».
Король Густав прекрасно знал, кому это говорит, и, видимо, делал это вполне продуманно и намеренно, продолжая зондировать возможность завершить брачные дела по-своему.
Подковерная борьба нарастала, но великая княжна Александра Павловна даже не подозревала о ней. На её глазах в императорском дворе в Петербурге полным ходом шла серьёзная и обстоятельная подготовка к свадьбе. Переговоры же и различного рода согласования продолжались где-то за кулисами на протяжении всей этой подготовки.
Между тем снова, как показалось, дело продвинулось, и, наконец, 2 сентября 1796 года буквально за два месяца до кончины государыни, было получено окончательное согласие короля на сохранение Александрой Павловной православного вероисповедания в браке. 6 сентября императрица Екатерина II благословила свою внучку – великую княжну Александру Павловну на бракосочетание с Густавом.
Подготовка к свадьбе достигла завершающей стадии, торжества планировали необыкновенные и, как всегда, широкомасштабные. Гавриил Романович Державин сочинил «Хор для концерта на помолвку короля шведского с великой княжной Александрой Павловной».
Государыня, весь императорский и, конечно, сама великая княжна ждали 11 сентября – дня помолвки.
Ничто не предвещало драмы. Да, именно драмы, ибо то, что произошло, конечно, было настоящей драмой для юной великой княжны, ещё не испытавшей в жизни крупных неприятностей, разочарований, ещё не перенёсшей незаслуженных обид.
И вот наступило утро 11 сентября 1796 года. Помолвка была назначена в Тронном зале Зимнего дворца. По существовавшим правилам нужно было прежде, чем начать обряд, подписать брачный договор. Подписание обряда императрица поручила генерал-адъютанту Платону Зубову и дипломату графу Аркадию Моркову (Маркову).
Зубов и Морков-Марков прибыли к королю, но тот к ним не вышел. Они пытались выяснить, в чём дело. Но король заперся в своей комнате и никого не принимал. Доложили государыне. Та пришла в ужас, ведь великая княжна Александра Павловна уже была облачена в наряд невесты.
Выслушав доклад Зубова о поведении короля Густава, императрица велела Маркову ещё раз отправиться к нему и потребовать объяснений по поводу уклонения от подписания брачного договора.
На этот раз король принял Маркова. Он как-никак находился в России, в гостях. Принять-то принял, но снова стал юлить. Он рассыпался в любезностях:
«Я торжественно обещаюсь предоставить Её Императорскому Высочеству Великой Княгине Александре Павловне, моей будущей супруге и королеве Швеции, полную свободу совести и отправления религии, в которой она рождена и воспитывалась, и я прошу Ваше Императорское Величество смотреть на это обещание как на акт наиболее обязательный, какой я мог дать».
Однако договор снова подписывать не стал.
Портрет П. А. Зубова. Художник И. Е. Эггинк
А между тем невесте пришлось ждать в брачном наряде более четырёх часов. Можно себе представить её состояние, состояние государыни, затеявшей весь этот акт, превратившийся в балаган.
Любезности любезностями, но вслед за обещанием, данным Маркову, король снова стал выдумывать всякие препятствия и наконец сказался больным.
Великая княжна Александра Павловна разрыдалась, и её долго не могли успокоить. Государыня была оскорблена, мало того, она была обижена за внучку. В конце концов ей стало плохо. Подозревали даже апоплексический удар. Появились даже опасения за жизнь.
И тогда пришлось объявить, что помолвка отменяется по причине болезни… Нет, не императрицы. По причине внезапной болезни шведского короля.
12 сентября 1796 года давали бал по случаю дня рождения супруги великого князя Константина Павловича великой княгини Анны Фёдоровны, урождённой принцессы Юлианны-Генриетты-Ульрики Саксен-Кобург-Заальфельдской.
Король был приглашён на бал, но встретили его на этот раз исключительно сухо и холодно. Он искал глазами Александру Павловну, даже поинтересовался, как её можно увидеть, поговорить с ней. Тогда ему объявили, что она на бал не пришла. Государыня заглянула на бал лишь ненадолго и тоже удалилась.
Король погостил в Петербурге ещё десять дней, какие-то переговоры о браке ещё продолжались, но была очевидна их бессмыслица. Стало ясно одно – на короля оказывается сильное давление, и он не может принять самостоятельного решения.
Отъезд его был назначен на 22 сентября. Государыня пригласила к себе цесаревича Павла Петровича и сказала ему твёрдо:
– Король будет прощаться с вашими сыновьями. Не препятствуйте. Но ваши четыре дочери должны быть все нездоровы простудою!
Попытки короля ещё раз повидать великую княжну Александру Павловну не удались. Цесаревич Павел Петрович был сух и твёрд не только потому, что получил повеление матери. Он и сам не мог простить королю столь хамского поведения и оскорбления великой княжны.
А вскоре – уже 6 ноября – императрица Екатерина Великая покинула сей мир. Говорили, что сентябрьские события, связанные со срывом помолвки, а следовательно, и бракосочетания внучки, сильно подействовали на неё и в какой-то мере привели к ухудшению самочувствия. А она и так ведь была уже нездорова. К примеру, летом она не смогла выстоять полностью обряд крестин только родившегося внука великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I), и её вынуждены были проводить в покои. В тот нелёгкий для неё год она уже не могла без посторонней помощи подняться на второй этаж во дворце.
Императрица неслучайно переживала разрыв столь остро. Причём переживала, конечно, далеко не только по политическим мотивам. Самое главное, что тревожило и огорчало её – состояние внучки, на которую сильно подействовало случившееся. Тут уж, конечно, она и себя винила. Ведь сколько было приложено усилий к тому, чтобы, как говорится, влюбить дочь в этого негодяя шведского короля – уточним, оказавшегося негодяем, хотя, судя по отзывам современников, порядочным человеком его можно было назвать с огромной натяжкой, даже скорее и вовсе нельзя было назвать таковым.
Императрица пыталась успокоить внучку, но и самой было ей очень и очень плохо. Некоторые историки даже полагают, что переживания явились причиной или одной из причин удара, который вскоре свёл в могилу государыню.
Правда, есть все основания полагать, что она всё-таки была отравлена за приверженность русским интересам, за приверженность русскому миру, за то, что, разобравшись в самой сути и задачах масонства, повела непримиримую борьбу разраставшимися в России ложами. Во всяком случае, факт отравления государыни доказывал в своей книге «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней» В. Ф. Иванов, активный участник белого движения, идеолог-пропагандист при правительстве адмирала Колчака, затем бывший министром внутренних дел в дальневосточном правительстве братьев Меркуловых и председателем совета управления ведомствами приамурского временного правительства.
Но это уже другая история.
Что же происходило с королём Густавом, понять было крайне сложно. Ведь, несмотря ни на что, даже после кончины государыни ещё какое-то время протекали переговоры о браке великой княжны Александры Павловны с Густавом. Правда, протекали очень вяло и напоминали демонстрацию. Переговоры вели в основном дипломаты, а продолжались они до тех пор, пока в Петербург не пришло сообщение о бракосочетании шведского короля Густава с принцессой Фредерикой Баденской. К несчастью, она приходилась младшей сестрой супруге цесаревича Александра Павловича, чем сильно подорвала авторитет и положение при дворе ни в чём не повинной Елизаветы Алексеевны, у которой впереди и так было немало испытаний.
Особенно гневалась на неё Мария Фёдоровна, да и Павел Петрович не удерживался от всяческих колкостей.
Понять их можно – на их глазах очень сильно переживала случившееся их родная дочь великая княжна Александра Павловна.
Но для чего же понадобилось искать жениха именно в Швеции? Ответ мы найдём в письме императрицы Екатерины II барону Гримму, отправленном ещё в апреле 1795 года.
«Я могу смело сказать, что трудно найти равную ей (великой княжне Александре Павловне. – А. Ш.) по красоте, талантам и любезности, не говоря уже о приданом, которое для небогатой Швеции само по себе составляет предмет немаловажный. Кроме того, брак этот мог бы упрочить мир на долгие годы».
Настало время установить добрые отношения с северным соседом. Ведь только в XVIII веке Россия воевала со Швецией трижды. С 1700 по 1721 год была наиболее продолжительная война, наименованная Северной. Затем снова грянула уже более короткая война Русско-шведская (1741–1743). И уже в царствование императрицы Екатерины II пришлось снова воевать с 1788 по 1790 год. Три войны в общей сложности продолжались около четверти века.
Ну что ж, брак со шведским королём не состоялся. Нужно было думать о каком-то другом варианте, разумеется, полезном для России – такова участь великих княжон, недаром названная императрицей тяжёлой.
Великая княжна Александра Павловна действительно переживала очень сильно. Конечно, выходить замуж, тем более в другую страну, боязно. Но ведь великих княжон – русских принцесс – воспитывали в соответствующем духе. Это их долг и священная обязанность.
Весьма, конечно, сомнительно, что подобные браки могли упрочить отношения между странами. Порой ведь и сами монархи невластны что-то переменить, ибо западные, да и скандинавские в том числе, монархи никогда полной властью не обладали, о чём вразумительно писал ещё Иоанн Грозный, мягко говоря, критикуя английскую королеву за то, что она не является хозяйкой в своей стране.
Портрет великой княжны Александры Павловны. Художник В. Л. Боровиковский
А всё же как ни крути, монархи своё влияние на события могли оказывать, потому и рассчитывала императрица Екатерина Великая упрочить союз со Швецией с помощью супружества своей внучки со шведским королём.
И вот всё рухнуло. Что же делать?
Александра Павловна неожиданно ушла в творчество. В 1796 году, в свои тринадцать лет, она сделала два перевода французских произведений – «Бодрость и благодеяние одного крестьянина» и «Долг человечества», которые были напечатаны в журнале «Муза» под псевдонимом «А.».
