Александра Никогосян
Заповедь
Хлебушек
Меня зовут Лена. Мне двадцать девять лет, живу одна. С мужем развелись давно – не выдержал он моего графика работы и сбежал.
А работаю я писателем. Ага. И литературным редактором в одном из крупных издательств. Ну то есть работаю-то я дома, но как бы в издательстве. И иногда случается так, что муза притаскивается ко мне в середине ночи, заставляет вставать и с полузакрытыми глазами идти ваять очередной шедевр. Полночи я могу сидеть за ноутбуком и клацать клавишами. Хоть и уходила я в кухню, муж, пошарив рукой и обнаружив лишь мою примятую подушку, просыпался и, бешенея по дороге, брел следом.
– Опять? – грозно спрашивал он.
– Сейчас, Витенька, вот главу допишу и приду.
– Чем ты весь день занимаешься, я не пойму! – начинал просыпаться и повышать голос муж.
– Тем же самым! – я в долгу не оставалась и тоже повышала голос.
– Жрать нечего, пол немытый, скоро паутиной зарастем! – заводился Витенька.
От такой несправедливости я чувствовала, что начинаю бледнеть, зеленеть, потом щеки и уши загорались огнем.
– В холодильнике борщ, отбивнушки, курица, салат! Чего твоей душеньке еще не хватает?!
Витенька, понимая, что сейчас в него прилетит, как минимум, чашка с горячим кофе, быстренько ретировался обратно в спальню.
По сияющему, без единой пылинки, надо сказать, полу.
У меня два «бзика» – чистота и книги.
В общем, спорили мы спорили, ругались-ругались, да и доругались до развода. Что самое интересное, после развода мы стали лучшими друзьями.
Ну да не об этом речь. Как там в песенке поется?
«В нашем доме поселился замечательный сосед»?
Так вот. Поселился.
***
В один прекрасный осенний денек я услышала на лестничной площадке какой-то шум, грохот и нехорошие слова. Выглянуть я побоялась, но в глазок посмотрела. Все понятно. Продали наши соседи свою «однушку», и вот теперь в нее вселяется кто-то новенький.
Ну мне какое дело – вселяется – и вэлкам2, как говорится. Если бы я знала…
На следующий же день я услышала из соседней квартиры странные звуки. На трубе кто-то играет, что ли? Слышимость у нас в доме великолепная, и некоторое время я сидела и слушала. Неизвестный горнист выдувал из своей шарманки одну музыкальную фразу, бросал ее на самой высокой ноте и начинал по новой. И так раз двадцать. У меня задергался левый глаз. Я встала, приготовила себе крепкий кофе и попыталась вернуться к работе. Этот здоровенный роман мне надо закончить к следующей неделе. А еще на мне «висят» две редактуры, тоже не маленькие.
Я настучала несколько предложений, поневоле прислушиваясь к концерту. У музыканта явно что-то не ладилось, одно и то же он играл уже, наверное, пятидесятый раз.
Играл он что-то до боли знакомое, и мне хотелось продолжения. А его как раз и не было!
Я захлопнула ноутбук и подошла к старинной, еще прабабушкиной иконе Спасителя.
– Господи, – сказала я. – Прости меня, злюку непутевую! Но пусть он заткнется, Господи! Мне работать надо!
Однако ничего не произошло. Волынка не сломалась, горнист не упал замертво, а я продолжала закипать.
***
Пытка духовым инструментом продолжалась несколько дней. Я ходила злая, невыспавшаяся, даже похудела немного. По ночам я писала, а днем слушала горе-исполнителя.
Наконец решила с ним поговорить. Да и познакомиться – сосед, как-никак.
Двери мне открыл какой-то упырь – бледный, с красными глазами и ногой в гипсе.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась я.
– Здрасте, – ответил упырь. – Чё?
– Чё? Он еще спрашивает – «чё»? – заорала я в ответ. Тащи сюда свою волынку, я ее в салат покрошу!
– Саксофон, – автоматически ответил этот вурдалак.
– Да хоть геликон! – взвизгнула я. – Ты мне дашь поработать или нет? Целыми днями одно и то же, одно и то же! Я из-за тебя все сроки пропущу! Ночами не сплю, работаю! Днем не сплю – тебя слушаю!
– Иди, работай, кто тебе не дает?
От такой тупости у меня аж кулаки сжались сами собой. Так и звезданула бы! Пожалела. Все-таки на костылях, в гипсе.
Странно, но мы, не сговариваясь, сразу начали с обращения на «ты», хотя для меня это очень непривычно. Может, горнист к этому и привык, но я… Надо же – «кто тебе не дает»!
– Ты не даешь! – заорала я. – Дудишь в свою дудку, чтоб ей пусто было! И ладно бы что нормальное играл, а то ведь тянешь две ноты!
– Ладно, пока, – вдруг неожиданно закончил беседу сосед и захлопнул дверь перед моим носом.
Я постояла, ошарашенная. Познакомились. Потом подумала, что он все понял и некоторое время даст мне пожить для себя. Снова подошла к иконе, затеплила свечу и от всей души сказала:
– Спасибо, Господи!
Походила по квартире несколько минут, вымыла посуду, выпила кофе. Тишина…
– Слава Тебе, Господи! – воскликнула я и…
За стеной очнулся горнист.
Вообще-то, я всегда считала, что саксофон – музыка романтичная и нежная. Теперь я так не думаю. Неугомонный саксофонист никак не мог выучить одну музыкальную фразу.
Я вскочила на кресло, которое стояло как раз возле стены, смежной между нашими квартирами. И, отбив себе кулак, выстучала по стене – И! ДИ! ОТ!
Думала, он не услышит. Услышал. И выколотил мне в ответ:
– СА! МА! ДУ! РА!
Нет, конечно, может он хотел настучать «прошу прощения, прекраснейшая сеньорита», но я поняла так, как поняла.
***
Промучилась еще пару недель. Сходила в издательство и сказала, что по семейным обстоятельствам не смогу сдать роман в срок. Попросила сдвинуть график.
Главный посмотрел на меня как-то странно и закивал головой:
– Конечно, Елена Ивановна, конечно! Отдохните! Выздоравливайте!
Последнее слово меня насторожило. Что, все так плохо?
Отвязавшись от романа и редактур, я почувствовала себя легче. Хоть ночами теперь посплю.
Вернувшись домой, переоделась в свой привычный домашний костюм – растянутая футболка, старенькие шортики и теплые вязаные носки до колен с узором из оленей и снежинок. В соседней квартире стояла гробовая тишина. Я с наслаждением вытянулась на диване и прикрыла глаза. Ну и, разумеется, тут же вскочила от воя саксофона.
– Га-а-ад! – заорала я не своим голосом, теряя остатки самообладания и человеколюбия. Схватила со столика тяжелую бронзовую вазу и ринулась к соседу. Да, я готова была крушить, бить, убивать!
С размаху ударила ногой в носке в соседскую дверь и взвыла от боли.
Сосед открыл дверь и с ужасом уставился на меня. Да, тут было на что посмотреть. Про свой домашний наряд я уже рассказала, а теперь добавьте к этому поджатую ногу, вазу в руке, белое, как присыпанное мукой, лицо со зверским выражением и красными глазами. Ну и лохматые, вставшие торчком, рыжие волосы.
– Убью! – просипела я.
– Да вы успокойтесь, успокойтесь, – испуганно забормотал саксофонист. – Может, валерьяночки?
– Я что, кошка тебе? Убью гада! Тащи свой горн сюда!
– Саксофон, – автоматически поправил меня мужчина, а я вдруг заметила, что он, то есть мой сосед, довольно симпатичный.
– Да хоть барабан. – Устало прошептала я и, поджав одну ногу, как цапля, упрыгала в свою квартиру. При этом хлопнула дверью так, что наша немолодая пятиэтажка содрогнулась, и, кажется, даже немножко пошатнулась…
Отбитые о соседскую дверь пальцы на ноге болели нещадно. «Наверное, все ногти почернеют», – с тоской подумала я.
Села за стол, открыла ноутбук и в поисковике напечатала – «как испортить саксофон». Всемирная паутина, похоже, лишилась последнего разума, потому что из всех предложенных ею вариантов на первом месте стояло «как испортить саксофониста». Потом я все-таки нашла совет – сломать мундштук. Да, хорошо бы. Но до него еще добраться надо, до этого мундштука… В голове мелькнула нездоровая мысль – залить в саксофон цемент. Я потихоньку сходила с ума, и мне это не нравилось.
С раздражением захлопнула крышку ни в чем неповинного ноутбука и встала. Вставая из-за стола, забыла про ушибленные пальцы и добавила им еще, ударившись о колесико компьютерного кресла.
Этого я, сильная, умная, красивая и популярная писательница, не выдержала. Села и заплакала. Сначала тихонько, а потом, накрутив сама себя, взвыла в полный голос. Думаю, мой вой сейчас мало чем отличался от упражнений саксофониста.
Наконец плакать я тоже устала, сидела на полу, бездумно уставившись в одну точку. Пальцы болели страшно…
И вдруг меня как током пронзило – а ведь это мне «ответка» прилетела! Сосед-то тоже в гипсе! А я злюсь на него… Господи, ну что мне делать-то?
***
Утром я пошла в церковь. Встала в очередь на исповедь к отцу Илье. Уж он-то точно знает, что надо делать.
Рассказала все. Отец Илья смотрел на меня с сочувствием. Наверное, видок у меня был тот еще.
– А ты ведь его не любишь, правда? – спросил батюшка.
– Конечно, нет! Он мне жить не дает!
– Жить тебе грех не дает. Вот он, этот грех, тебя и жрет. А ты ему то один бочок подставляешь, то другой…
– Какой грех, батюшка! Я спать не могу, работать не могу! Жить не могу!
Отец Илья задумчиво смотрел на меня и периодически дергал себя за бороду. Наконец задумчиво спросил:
– А музыкант этот твой…
– Не мой! – быстро мяукнула я.
– Молчи! – рассердился батюшка. – Музыкант этот твой в гипсе, говоришь? А ты хоть раз сходила ему за хлебом? Колбаски хоть раз принесла? Что он кушает, ты знаешь?… «Был голоден, и накормили меня… был болен, и ухаживали за мной3»… – тихонько добавил отец Илья.
Я молчала. Щеки стали горячими, на глаза навернулись слезы. Господи, помилуй! Человек прыгает на костылях, а я ору на него. Ну и что – роман? Ну и что – издательство? Подождут!
Писательское воображение – штука коварная и беспощадная! Особенно женское. Разыгралось оно не на шутку. Вот я представила себе, как несчастный одноногий упырь сидит и ест прямо из пачки сухую гречку, запивая водицей из-под крана… Или грызет сухие макароны… Опять же, с водичкой. Мужчины – они такие беспомощные! Вот и глаза у него красные – от голода спать не может. В общем, напридумывала я себе, нарисовала ужасную картину, как в центре города, в окружении тысяч людей, бедный сломанный саксофонист умирает от голода.
Отец Илья внимательно следил за моим лицом, наблюдал, как меняется выражение – по всей шкале человеческих эмоций – от самого зверского и до плаксиво-жалостливого.
– Стоп! – прикрикнул он на меня. – Знаю я тебя, писаку эдакую! Напридумываешь сейчас! Давай, без всяких картинок и фантазий – в чем каешься?
– Господи, – прошептала я, заливаясь слезами. – Прости меня, Господи. И вы, батюшка, простите меня, Христа ради. Каюсь. В злобе своей каюсь и в эгоизме. Простите!
– Бог простит. – Батюшка прочел надо мной разрешительную молитву и отправил причащаться. Вдогонку крикнул:
– Молитву на примирение враждующих читай! Сколько сможешь, столько и читай, поняла? И поклончики за здравие саксофониста! Земные!
***
По дороге домой я завернула в ближайший продуктовый магазин. Купила для начала хлеб, сыр, масло, колбасу и молоко. Прихватила упаковку фруктового чая и баночку кофе. Уж бутерброд-то он себе сможет приготовить? Чай заварить?
Дошла до дому, поднялась на наш этаж. Гробовая тишина. Я осторожно постучала в дверь шарманщика.
Послушалось шарканье и перестук костылей.
«Конюшня» – хихикнула я, но тут же приняла скорбно – мученическое выражение лица.
Дверь распахнулась… Не, ну а чего я ожидала? Мачо в смокинге, с розой в зубах и платочком из кармашка? Нормально. Мятая майка, провисшие во всех местах старые, можно сказать – древние спортивные штаны (так и хочется спросить – не от дедушки ли наследство, но я мужественно промолчала). Нестриженные коричневые лохмы, красные (к этому я уже привыкла) глаза. Гостеприимства и радости в глазах – минус сто по Фаренгейту. Я взяла себя в руки и протянула соседу пакет с продуктами.
– Что это? – мрачно вопросил дудочник.
– Продукты.
– Какие?
– Разные… – перечислять мне не хотелось.
– Ага… а кому?
– Вам. Я же вам отдала, что непонятного?
– А зачем?
Я сжала кулаки и медленно, нежно проговорила:
– Вам на костылях трудно в магазин ходить. Вот я купила немножко… Кушать…
– Ну спасибо! Мне правда есть охота! Ты тогда завтра принеси еще курочки и картошку прихвати.
И закрыл дверь.
Я спокойно, не торопясь, достала из кармана ключи, вошла в квартиру, переоделась. Взяла диванную подушечку-думку, нарисовала на ней соседа. Притащила большущие портновские ножницы, и молча, с садистским наслаждением, искромсала подушку в лапшу. На душе полегчало, и вой саксофона я встретила в отличном настроении.
***
На следующий день я купила картошки, зелени, жирную курицу и лапшу для бульона.
Принесла, позвонила в дверь, молча вручила пакет с заказом одноногому пирату и ядовито сказала:
– Что вы-что вы, не стоит благодарности!
Чек за покупки я демонстративно уложила сверху. Я не миллионер. Деньги горнист стал отдавать аккуратно, каждый день, ровно до копеечки. Так у нас сложились исключительно торгово-денежные отношения.
После получения денег я разворачивалась и гордо скрывалась за своей дверью.
Заполучив курицу, саксофонист полдня молчал. Ел, наверное. Может быть, даже сырую… А я успела закончить обе редактуры, тяжким грузом висевшие на мне. Сдав их в издательство, я почувствовала, что у меня выросли крылья!
Душа моя ликовала и пела! Я нашла способ сломать саксофон! Надо просто накормить его владельца!
***
Так прошло еще недели две. Мы даже сумели кое-как договориться. Он работает утром, я – днем.
В один из дней, находясь в прекраснейшем расположении духа, я, вместо обычного набора продуктов, накупила всяких вкусностей. Даже бутылку вина прихватила.
Осторожно постучалась в соседскую дверь. Открыли мне сразу же, словно ждали под дверью. И первое, что я заметила – гипса не было!
– Здравствуйте, – улыбнулся саксофонист. – А я, видите, счастливый сегодня. Гипс сняли. Проходите! А что это так заманчиво булькает там в пакетах? Давайте сюда! – Сосед, впервые за все время нашего знакомства, улыбнулся.
Он забрал булькающие пакеты и вопросительно посмотрел на меня.
– Да-да, это вам, – пролепетала я. – Я думала, вы все еще в гипсе. Меня Лена зовут.
– Стас. Ну, Станислав, то есть. Проходите, Лена, что ж вы на пороге-то?
Я осторожно ступила на вражескую территорию. Чистенько, симпатично. Стас отнес пакеты в кухню и крикнул оттуда:
– Лена, вы отдыхайте! А я такой ужин нам приготовлю – закачаешься!
– Тогда я пока домой, ладно?
То, что он собирается сам приготовить ужин, меня привело если не в восторг, то в состояние умиления – точно.
Я быстренько приняла душ, надела все новое и чистое, слегка побрызгалась своими любимыми духами с легкой горчинкой, и остановилась у зеркала. Внимательно рассмотрев себя, решила, что в косметике я не нуждаюсь. Заперла дверь… Постояла… И снова вернулась в квартиру. Подошла к иконе. Долго молча смотрела в глаза Спасителю. Я молчала, и Он молчал. Но мы поняли друг друга прекрасно. Я счастливо улыбнулась и вернулась к Стасу.
Запахи по его квартире носились умопомрачительные, а журнальный столик в комнате уже был накрыт по всем правилам этикета. Даже со свечой посерединке.
– Присаживайтесь, Лена! – сказал саксофонист. – И давайте сразу покончим с нашими делами. Я хочу попросить у вас прощения… Нет, не то чтобы хочу, я прошу у вас прощения за то, что не давал вам работать своими упражнениями. Дело в том, что, пока я был в гипсе, я не мог ездить на каждую репетицию в театр. Простите меня!
– И вы меня простите, – еле слышно пролепетала я. – Я ведь даже не подумала, что вам тяжело в гипсе, и вы, наверное, голодный… Простите!
– Ну вот и славно! Ну что, за знакомство? – он наполнил бокалы вином. Мы выпили, и вечер заиграл всеми цветами радуги.
