Александра Никогосян
Не плачь
***
…Отец Амвросий вышел на солею и провозгласил:
‒ Благословенно Царство Отца и Сына, и Святаго Духа!
А на клиросе пели Ангелы…
Я подошла к отцу Ионе на исповедь. Мне ничего не нужно было говорить. Священник просто долго и внимательно смотрел мне в глаза. Единственное, что я сказала, так это то, что успела позавтракать. Батюшка немного подумал и кивнул головой ‒ ничего, тебе можно. Накрыл меня епитрахилью, прочел разрешительную молитву и благословил причаститься.
После Причастия я взяла несколько свечей и пошла вглубь церкви. Затеплив свою свечу от уже горевшей на подсвечнике, я тихонько сказала:
‒ Святой великомученик, целитель Пантелеймон, можно мне поговорить с тобой?
Он появился возле меня спустя несколько мгновений. Взглянул на свечи и тепло улыбнулся:
‒ Здравствуй, Александрина. Говори.
Я склонила голову и почти шепотом спросила:
‒ Скажи, ты ведь можешь это сделать?
‒ Да. Но нет на это Божией воли. Не унывай, Александрина! Слава Богу за все!
‒ Слава Богу!, ‒ поднимая голову, ответила я.
Что ж, значит так. Я понимаю, Господи. Понимаю и принимаю. Да будет воля Твоя…
Великомученик протянул руку, ласково прикоснулся к моей щеке, как бы стирая невидимые миру слезы, и ушел.
А я стояла и смотрела на свою свечу. Она как-то удивительно быстро догорала. Вот осталось меньше половины… Четвертинка… И, наконец, последняя, прощальная вспышка, искорка, и свечи не стало.
Да, в этом Городе иконы не нужны…
На центральный подсвечник я поставила две большие свечи ‒ Спасителю и Божией Матери. Рядышком затеплила еще одну ‒ всем святым. Перекрестилась и вышла из церкви.
***
На улице я присела на чугунную лавочку с ажурной спинкой, в тени раскидистого, могучего дуба. Я никогда не знаю, сколько у меня есть времени до возвращения в мой мир. Это может произойти в любое мгновение. Но, Господи, как хочется остаться здесь подольше! А лучше всего ‒ навсегда…
‒ Это невозможно, Александрина, ты же знаешь. Зачем ты зря себя расстраиваешь?
Я обернулась. Справа, чуть позади меня, стоял мой Ангел. Я безумно обрадовалась и чуть было не кинулась его обнимать! Я знаю, он всегда рядом, но почему-то он так редко показывается мне, и я скучаю по нему.
‒ Здравствуй! Как же я рада видеть тебя! ‒ я вскочила со скамейки и подошла к нему поближе. ‒ Но объясни мне, почему невозможно? Почему? Разве здесь нельзя жить?
‒ Это не твой Город, ‒ печально ответил Ангел. ‒ И ты это знаешь.
‒ Да. ‒ я опустила голову, чтобы он не заметил, как мои глаза наполняются слезами. ‒ Да, я знаю… Но мне так хорошо здесь!
‒ Пойдем, Александрина, нам пора возвращаться домой. И не плачь.
Всё-таки он заметил…
***
Обычно, возвращаясь в свой мир, я просто просыпалась на своем диванчике. Но сегодня, видимо, что-то держало меня в Городе, раз понадобилось вмешательство моего Ангела.
Позже я поняла, что сама я ни за что бы не ушла, а Город выгонять не умеет… Раньше было проще, а вот сегодня ‒ не ушла бы, и все!
Ангел взял меня за руку, и я послушно пошла за ним. Через скверик, мимо фонтана, все дальше и дальше от церкви, от отца Амвросия, святых, от ласковых огоньков свечей…
Все дальше от Питера, Чарли, от веселого полосатого зонтика… Горячие булыжники мостовой жгли ноги, зонтик от солнца я где-то потеряла, было очень жарко и хотелось пить. Оказывается, Город умеет быть суровым. Мои глаза застилали слезы, и я почти ничего не видела.
Куда ведет меня мой Ангел я не знала. Но вот впереди показалась каменная городская стена. Ого, а я и не знала, что Город имеет стены… В стене виднелись распахнутые настежь ворота. Впрочем, никакой стражи у ворот не наблюдалось.
Мы вышли из Города и пошли по широкой дороге. Все дальше и дальше… Когда, наконец, я решилась оглянуться, то увидела, как тает, расплывается, исчезает в тумане не мой Город…
Ангел крепче сжал мою ладонь, и в этот миг я многое поняла. Остановилась, посмотрела Ангелу в глаза. Спросила:
‒ Но ведь это все правда? Город… Церковь…
‒ Да, ‒ серьезно ответил он, и мы пошли дальше.
***
Проснулась я от холода. За окном по-прежнему бушевал дождь, а я так и лежала, свернувшись калачиком, в той же позе, в какой засыпала. Разболелась спина, затекшие руки и ноги не хотели шевелиться, а в голове словно работал отбойный молоток. Во рту пересохло, но встать и дойти до кухни у меня просто не было сил. И снова навалилась тяжелая, беспросветная тоска и боль.
‒ Господи, помоги мне! ‒ заплакала я. ‒ Прости меня, Господи… помоги! Да будет воля Твоя святая… Пресвятая Богородица, спаси!
Скорее бы настал день казни. Не могу больше ждать, не могу больше жить!
‒ Александрина! Прекрати истерику! – вместо молотка в голове зазвучал голос моего Ангела-Хранителя.
Я опомнилась. Уныние и отчаяние ‒ грех! Большой грех. Уныние ‒ недоверие Богу. А Богу я доверяла безоговорочно.
С трудом, буквально по частям, как складная линейка, я поднялась с дивана. Поплелась на кухню. Открыла холодильник и долго смотрела на пустые полки. Засохший кусочек сыра и полпакета кефира. Есть мне не хотелось. Сделала пару глотков воды… Какая, в общем, разница, если ещё день-два…
Но я не буду об этом думать. Сегодня воскресенье, и мне, наверное, нужно пойти в церковь. В нашем мире время неумолимо, так что придется поторопиться.
Наш отец Павел считал меня немножко сумасшедшей. Может, так оно и есть, теперь я уже ни в чем не уверена. Обиднее было то, что он не верит в мой Город и уверен, что я нахожусь в состоянии «прелести». Особенно после того, как я рассказала ему о своих разговорах со святыми.
Может, вообще не надо было ничего говорить? Но тогда это и не исповедь, а так… Лицемерие.
К тому же сама я была уверена, что никакой «прелести» в моем состоянии нет. Святой я себя не считала, грехов ‒ на сотню человек хватит, да и заслуг у меня никаких не было. Но со священником не поспоришь…
А может, и не ходить сегодня никуда? В Городе отец Амвросий меня причастил, отец Иона исповедовал… Я не считала, что исповедь и Причастие в Городе ‒ сон или бред. Нет, все правда. Да и Ангел подтвердил.
И я никуда не пошла. В Городе я тоже никогда больше не бывала.
***
А через неделю я умерла. Мне было двадцать два года. Рак сгрыз меня всего-то за пару месяцев.
Мой Ангел был, конечно, рядом. А я была на удивление спокойна. Подошла к Ангелу, оглянулась на кровать. Мое тело лежало белое, худое и… чужое.
Ангел взял меня за руку, и мы пошли по облакам. Облака под нашими невесомыми ногами послушно складывались в широкую, жемчужную лестницу. Мы поднимались все выше и выше… И вдруг я обнаружила, что вокруг жемчужной лестницы черным-черно от мерзких, гнусных, рогатых бесов. Они ржали и вопили на разные голоса:
‒ К нам ее, к нам!
Один, самый, наверное, смелый, подскочил совсем близко и крикнул, словно плюнул:
‒ Она наша! Она унывала!
‒ Она не отчаивалась! ‒ презрительно, не глядя в сторону беса, ответил мой Хранитель. Легкий взмах белоснежного крыла ‒ и бес с визгом шарахается прочь.
‒ Не молилась! ‒ следующее обвинение брошено, как граната. Я сжимаюсь, потому что это почти правда.
‒ Но она всегда была с Богом! ‒ взмах крыла… Визг и проклятья…
‒ Обижалась!
‒ Всегда прощала!
‒ Сомневалась!
‒ Но верила!
Так мы и шли, под обстрелом обвинений. Ангел на все находил ответ и оправдание, все крепче и крепче сжимая мою ладонь. Меня трясло и шатало от страха.
Но бесов становилось все меньше… В их лапах вспыхивали и сгорали хартии ‒ записи моих грехов.
Ангел разгонял оставшихся взмахами крыльев. И я поняла – он не даст меня в обиду.
А еще я чувствовала жаркий огонь молитв, попаляющий и разгоняющий рогатых. Я не знаю, кто молился за меня. Наверное, Горожане. А, может быть, и те, кто уже узнал о моей смерти в нашем мире.
