Александра Никитична Анненская
Надежда семьи
Пришла осень. В прошлый год Маша спокойно носила соломенную шляпку, пока пришла пора надевать меховую шапочку; но нынче она нашла, что это «стыдно».
– Маменька, скоро ли вы мне купите осеннюю шляпку? – спросила она у матери, возвращаясь из гимназии в один сентябрьский день.
– Что ты, Машенька! – вскричала Елизавета Ивановна. – Я тебе к рождеству купила мерлушковую шапочку, нынче летом сделала новую соломенную шляпку. Да из каких же это средств тебе покупать по три шляпки в год! Ведь ты у нас не одна! Вон смотри, братья твои чуть не без сапог ходят, я хлопочу, у кого бы занять им на обувь, а ты говоришь – шляпку тебе!
– Я не могу ходить в гимназию в соломенной шляпке, – надувшись, проговорила Маша.
– Да отчего не можешь? Ведь вы же не в шляпках сидите в классе?
– Конечно, не в шляпках, да ведь на улице встречаются девочки! Я не хочу, чтобы меня принимали за нищую. Я уж лучше буду сидеть дома, пока настанут морозы и можно будет надеть меховую шапочку!
На следующий день Маша в самом деле не пошла в гимназию, хотя ей это было очень неприятно.
– Маша, ты отчего это не была в гимназии? – спросил у нее за обедом Иван Алексеевич.
Она повторила отцу то же, что говорила матери, – что не может идти в гимназию без новой шляпки. Иван Алексеевич задумался.
– Экая беда какая! – озабоченным голосом проговорил он. – Как тут быть? У тебя разве нет денет? – обратился он к жене. – Ты вчера говорила, что займешь у Мироновой?
– Я заняла детям на обувь. Пол у нас холодный, того и гляди, простудятся, бегая в разорванных сапогах, – недовольным голосом отвечала Елизавета Ивановна.
Маша не стала просить мать, но в течение вечера она несколько раз принималась горько плакать. Иван Алексеевич видел эти слезы своей любимицы, и они мучили его. Он сознавал, что жена его права, что младшим детям обувь нужнее, чем Маше шляпка, но не мог выносить печали девочки. Несколько раз он начинал переговоры с Елизаветой Ивановной и наконец, когда Маша пришла прощаться с ним, перед сном шепнул ей: Радуйся, девочка, мать сдалась! Завтра утром она пойдет с тобой покупать шляпку!
Через день Маша пошла в гимназию в новенькой шляпке, а маленьким братьям ее пришлось еще недели три щеголять с огромными дырками на сапогах. На этот раз она уже почти не стыдилась своего дурного поступка.
«Не беда, если им и босиком придется походить, – думала она, глядя на братьев, – ведь их никто не видит».
Через несколько дней Маше понадобилась дорогая французская книга, и она прямо объявила отцу:
– Надо купить ее в магазинах, папа. Пожалуйста, не покупайте у букинистов!
Иван Алексеевич пошел заложить свой сюртук, чтобы удовлетворить ее желанию, и она приняла это совершенно спокойно. Классная дама того класса, в котором училась Маша, выходила замуж и оставляла гимназию. Воспитанницы затеяли поднести ей на память альбом со своими фотографическими портретами. Маша, нисколько не задумываясь, приняла участие в этом подарке и тут же пообещала подругам снять с себя и раздать им около дюжины своих фотографических карточек.
В гимназии собирали подписку с какою-то благотворительною целью – Маша, не колеблясь, пожертвовала наравне с богатыми девочками, хотя вследствие этого семье ее пришлось на три дня отказаться от мясной пищи. Пришла зима. Маша забросила свои старые, заплатанные теплые сапожки и потребовала себе новых. Она не соглашалась носить на голове действительно довольно некрасивую вязаную косынку и, несмотря на сильные морозы, ходила с открытыми ушами, пока мать, боясь, что она простудится, не продала своей единственной нарядной вещи – шелковой кофточки и не купила ей такой платок, какого ей хотелось.
Елизавета Ивановна не попрекала дочь, но она часто с грустью глядела на нее и не раз говорила мужу:
– Дорого нам дается Машино ученье! И прежде трудно было жить, а теперь еще труднее стало! Все ей, да ей одной приходится делать – а ведь у нас и другие дети подрастают! За что мы их-то обижаем?
– Полно, – останавливал жену Иван Алексеевич, – потерпим немного! Маша за все вознаградит и нас, и младших детей!
– Долго еще этого ждать, да и дождемся ли когда-ни-нибудь? – вздыхала Елизавета Ивановна.
– Конечно, дождемся, – уверял Иван Алексеевич. – Маша еще ребенок, она часто не понимает наших нужд, но она видит, что мы для нее ничего не жалеем, и в свое время также ничего для нас не пожалеет.
Приближалось рождество. Один раз Иван Алексеевич пришел домой в особенно веселом расположении духа.
– Радуйся, жена, – сказал он, усаживаясь после обеда подле Елизаветы Ивановны, – мне к празднику дадут пятьдесят рублей награды!
– Неужели! Господи, вот-то счастье, – вскричала Елизавета Ивановна и даже покраснела от радости. – Хоть немножко мы поправимся! В лавочку долг заплатим, дров хороших сажени три купим, а то эти-то, дешевые, такие сырые, нисколько не нагревают печку; платье заложенное выкупим, куме долг заплатим…
– Ишь ты сколько наговорила! – смеясь, прервал Иван Алексеевич. – Да по твоим счетам и ста рублей, пожалуй, мало будет! Нет, вот я тебе что скажу: сорок рублей я тебе дам, ты из них плати долги и покупай что нужно для хозяйства, а уж десять рублей я себе оставлю: ты знаешь, рождество – детский праздник, надо же нам своих ребят чем-нибудь потешить, хоть по безделице я куплю всем им!
– Ну, это, положим, баловство! – отвечала Елизавета Ивановна, но по лицу ее видно было, что она говорит не искренно, что сама она рада-радешенька чем-нибудь порадовать детей.
Получение лишних пятидесяти рублей было важным событием в семье Смирновых. Елизавета Ивановна составила длинный список всех необходимых вещей, какие следовало купить, и принялась высчитывать, можно ли сделать их на сорок рублей. Оказалось, что денег этих не хватало и на половину «крайне необходимого». Пришлось сокращать список и от многого отказаться. Елизавета Ивановна долго соображала, обдумывала, высчитывала, и по пальцам, и с помощью карандаша, и наконец осталась довольна: все нетерпящие долги можно было уплатить, затем оставалось довольно денег и на дрова, и на выкуп заложенного платья, и на покупку двух-трех вещей, в которых чувствовался особенный недостаток, и, наконец, что было всего приятнее для доброй женщины, после всех этих затрат она могла сэкономить еще рубля два-три и на них купить подарок Ивану Алексеевичу. Делать мужу подарки было величайшим удовольствием для Елизаветы Ивановны. В первые годы после свадьбы, когда семья была меньше, она зачастую брала тайком от мужа какую-нибудь работу и на вырученные деньги покупала ему к празднику какую-нибудь безделку. В последнее время она была лишена этого удовольствия. Домашней работы у нее было так много, что едва хватало времени исполнить ее; да если бы ей и удалось заработать какую-нибудь копейку, она не могла бы истратить ее по своему желанию, когда семья нуждалась так часто в самом необходимом. И вот наконец неожиданное счастье! В ее распоряжении будет целых три рубля! Много хороших вещей можно купить на эти деньги, надобно только придумать, что доставит больше удовольствия Ивану Алексеевичу. И Елизавета Ивановна думала и передумывала! Но это были все приятные мысли, от которых улыбка часто появлялась на бледных губах ее, а неутомимые руки ее быстрее прежнего справляли свой нескончаемый ряд работ. Иван Алексеевич также часто приятно улыбался, мечтая о награде. Та сумма, которую он назначал на подарки детям, была очень ничтожна, но ведь и дети были невелики, а главное – не избалованы роскошью. И Иван Алексеевич заранее восхищался, воображая себе, какою радостью загорятся все эти маленькие глазки, когда он покажет им свои сюрпризы. Самый дорогой подарок он назначил, конечно, Маше, как старшей, и не раз опаздывал он к обеду, чтобы пройтись мимо магазинов и выбрать, которая из вещиц, разложенных и развешанных на окнах, может особенно понравиться тринадцатилетней девочке.
