Александра Морозова
Светя другим – сгораю
Глава 12.
– «Садовская, вы недисциплинированы. Вы не сможете работать в выбранной профессии. У вас не хватит терпения». Ни черта подобного, старый павлин! У меня терпения столько, что я у тебя самого ещё интервью возьму!
Алика расхаживала по комнате обозлённой тигрицей. Твёрдые шаги, впитываемые длинным ворсом ковра, звучали глухими ударами. Когда она поворачивалась спиной, под тонкой тканью полуночно-синей блузы вырисовывались острые лопатки. Высоко завязанный хвост тёмно-рыжих волос на каждом шаге бил как раз между ними.
– «Вам не хватает выдержки. Вы слишком легко переходите в спор», – передразнивала она. – Да я с ним даже не спорила!
Матвей сидел на диване и наблюдал за этой блузой, заправленной в юбку и отзывающейся на каждое движение Алики. Ткань то раздувалась, то скручивалась на меняющей направление фигурке. А под блузой – Матвей заметил в лазейке между пуговицами – лишь чёрное кружево нижнего белья.
– «Вы не располагаете к себе людей. Чуть что – выпускаете иголки, как дикобраз». Сам он дикобраз! Ничего обо мне не знает. Не знает, что я могу разговорить любого, если захочу. Что часто люди сами ко мне тянутся.
Проблемы с преподавателями у Алики возникали уже не в первый раз. Её не затрудняло исправить педагога или поспорить, если её мнение отличалось. При этом она терпеть не могла, когда её начинали поучать или – что ещё хуже – пытались осадить. Но вести себя со студентами, как с равными, способны далеко не все преподаватели.
Алика вдруг остановилась, обернулась, посмотрела на Матвея. По нахмуренному личику тенью от невидимой фаты пробежалось сомнение.
– Люди ведь ко мне тянутся?
Матвей понял, что Алика выплеснула весь гнев, и теперь выступить должен он.
– Конечно, тянутся, – он поднялся и подошёл к ней. – Ты умеешь выслушать. Тебе так и хочется о чём-нибудь рассказать.
– Правда?
– Правда. Хоть и колкой ты тоже бываешь. С теми, кто тебе не угодил.
– Пока мне не угодил только этот чересчур умный профессор, – сказала Алика и сама обняла Матвея.
Это было так привычно для них – постоянно касаться, обнимать друг друга, тактильно ощущать, когда они наедине.
– Он ко мне придирается, – Алика уткнулась лицом Матвею в плечо. – Специально выводит.
– Может, он проверял, как быстро ты выйдешь из себя?
Прижатые к груди Матвея тонкие плечи подпрыгнули.
– Может. Тогда плохи мои дела.
Матвей позволил себе до мелочей прорисовать в голове видение, как он высвобождает её тело из плена тёмной хлопчатой ткани, как погружает его в белые простыни, что сегодня утром они с Аликой вместе стелили на кровать, и как ближайшие полчаса – нет, час! – до них никто не сможет дозвониться, дописаться или достучаться. Вдыхая запах унисексуальных духов, которые не гасили, а только ярче раскрывали её женственность, он замечтался и не сразу услышал голос:
– … что я не выдержу в условиях, в которых работают профессионалы. Что военные корреспонденты, сутками сидят в окопах или в полуразрушенных зданиях осаждённого города. «Посмотрел бы я на вас и на вашу выдержку, когда вокруг война. Вы со своими вопросами всем только мешаетесь, информацию собираете по крупицам, чуть ли не по слухам. Убить могут в два счёта, а сами вы брать в руки оружие не имеете права». Он любит напоминать всем, что когда-то работал военным журналистом. Но разве он один такой? И почему он так уверен, что я не выдержу? Как же он удивится, когда поймёт, что ошибался! Уж на мой век вооруженных конфликтов, терактов и прочих кошмаров хватит сполна.
Матвей насторожился, упустив прежнюю нить мыслей и даже не пытаясь её поймать.
– Постой-постой. В каких ещё вооруженных конфликтах ты собираешься участвовать? – спросил он, слегка подталкивая её, чтобы она подняла голову. – Ты сейчас серьёзно?
Алика не торопилась отвечать. В важных вопросах она не суетилась, планировала, как самолёт, подлетавший к земле.
– Вполне. Но только не участвовать, а освещать события.
– То есть ты собираешься ездить по горячим точкам?
– Возможно.
– Возможно?! А что, других мест работать журналистом нет?
Матвей старался заставить себя видеть в этом лишь задетую гордость и бьющий гейзер юношеских амбиций. Надуманные глупости взбалмошной, упрямой девчонки. Но её вдумчивое спокойствие цепляло и даже сердило его.
– Не в «желтую» же газету мне идти. Я хочу заниматься серьёзными делами.
– И поэтому собираешься на войну! – Матвей отпустил её и отошёл. – Ты в своём уме?
– Никуда я пока не собираюсь, – сказала Алика с тем же размеренным спокойствием. – Просто однажды именно это может стать моей работой. Вот если бы тебе нужно было ехать на войну, разве ты бы не поехал?
Матвей подошёл к столу, коснулся пальцами разбросанных между книгами и тетрадями карандашей.
– Не знаю, – сказал он. – Сначала я бы подумал о своей семье. О том, как они будут жить, если вдруг со мной там что-то случится.
– Наверное, Лена с Пашей справились бы, – сказала Алика, немного подумав. – От меня мало практической пользы. Потосковали бы, конечно, но ведь погибнуть можно и в мирное время из-за какой-нибудь нелепой случайности.
Матвей обернулся.
– Лена с Пашей – и всё? Больше никого не вспомнила?
Алика молчала. Матвей понял – растерялась.
– А обо мне ты не подумала? – продолжал он. – Не подумала, что у нас с тобой может быть семья? Могут быть дети?
– Дети? – чуть слышно повторила она.
– Да, Алика, дети! У людей бывают иногда дети.
– Если честно, я не думала об этом, – призналась она. – То есть… ты же ещё только учишься. Разве есть смысл загадывать так надолго вперёд?
– С работой-то ты загадываешь!
– Да, но в моей работе всё зависит от меня, а в себе я уверена.
– А во мне нет?
Алика поняла, что как бы она ни подбирала слова, каждое следующее закапывает её глубже предыдущего, и разозлилась.
– Что ты цепляешься к фразам? – сказала она и сорвала резинку, связывающую волосы. Тряхнула головой. – Работа мне сейчас видится яснее, вот и всё. И потом… я не знала, что ты хочешь детей. Ты об этом не говорил.
Не говорил, потому что до этого разговора не думал о детях серьёзно. А тут понял, что если Алику не остановить, то ничего такого у них может уже и не случиться.
– Все нормальные люди хотят детей, – буркнул Матвей. – Рано или поздно.
Алика выдохнула, не сдерживая улыбки.
– Теперь понятно, – сказала она. – Конечно, когда-нибудь у нас будут дети. Ну, у тебя точно. У меня тоже, наверное… Но я сейчас не о том…
– Нет, – заупрямился Матвей. – Теперь давай как раз о том поговорим. У тебя, у меня, у нас… как-то всё это расплывчато. Я хочу видеть чёткую перспективу наших отношений.
Алика, обдумывая, медленно двинулась к кровати, села, расправив на коленях пышную юбку. Одну из её любимых, цвета пенки на капучино.
– Перспектива безгранична, – выдала Алика, не иначе как с насмешкой.
Карандаш в руках Матвея громко хрустнул, сломавшись надвое.
– Издеваешься?
– Нет. Серьёзно, всё может быть.
– Это не ответ!
– Да чёрт возьми, Матвей! – Алика резко поднялась. – Ты требуешь от меня чего-то так, словно сделал мне предложение. Тебе через год ехать на стажировку, куда ты там собирался? К чему сейчас все эти разговоры? Вернёшься – тогда и поговорим.
Матвей отвернулся, чтобы Алика не заметила, как пламенеет его лицо.
– Может, я ещё никуда не поеду.
– Не начинай! – сказала Алика, подходя ближе. – Ты вышел в отличники, пишешь научные статьи, занимаешься во всяких кружках по хирургии. Во всём институте не найдётся студента достойнее тебя.
– Не меняй, пожалуйста, тему.
Алика закатила глаза то ли со стоном, то ли гортанным рычанием. Не понятно – этот разговор её больше утомлял или злил.
– Мне девятнадцать лет, Матвей, – сказала она. – О какой семье вообще можно говорить?
Матвей и сам понимал, что все эти разговоры преждевременны, но в него словно вселился упрямый бес, заставляющий спорить дальше.
– Моей маме было столько же, когда я родился.
– Да, но… сейчас она домохозяйка.
– Она домохозяйка не из-за этого! У неё есть высшее образование, она могла бы работать, если бы захотела. Но зачем? Отец получает достаточно, ей не надо думать о деньгах, она занимается своими делами. Её всё устраивает.
– Безусловно. Просто… я бы так не смогла. Мне нужно состояться как специалисту, профессионалу, понимаешь? Закончить институт, стать журналистом, поездить по командировкам. Многому научиться, многое увидеть. Без этого не будет меня. И тебе, кстати, доучиться не мешает, – прибавила она. – Семья и ребёнок – это ответственность.
Семья. Ребёнок. Ответственность. Конечно, ответственность! Конечно…
Вот он баран! Упёртый и бестолковый. Зачем он завёл этот разговор? Что за споры такие вообще?
Он живёт с родителями. Нигде не работает. На всё деньги ему даёт отец. На еду, на проезд, на то, чтобы сходить с Аликой в кино. Отстёгивает, не спрашивает, а получается, обеспечивает всем – от белых халатов до презервативов.
Алика в этом плане и то самостоятельнее – всегда найдёт подработку. То на каком-нибудь мероприятии на пианино поиграет, то за двоечника курсовую напишет, то статейку с французского переведёт.
Матвей однажды взбунтовался и решил сдавать экзамен на сертификат медбрата, но что отец, что Алика – оба оказались резко против.
– Сын, ну зачем тебе становиться медбратом, если ты можешь стать нейрохирургом? Начнёшь днями-ночами в больнице пропадать, диплом врача так и не увидишь. Ты скажи – тебе денег мало? Так я могу давать больше.
– Матвей, нет ничего постыдного в том, что тебя обеспечивает отец. Ты учишься одной из самых сложных профессий в мире, глупо отказываться от помощи. Если бы у меня был отец, я бы не писала за деньги всех этих курсовых и рефератов.
Но дети и деньги – это ещё полбеды. Вопрос времени. Закончит Матвей медицинский, съездит на стажировку – станет первоклассным специалистом. Тогда уже никакая помощь ему будет не нужна. Сам сможет родителям помогать.
Но вот Алика…
Лишь бы она переболела этой идеей с войной!
Дед Матвея – военврач – рассказывал такие вещи о войнах на Кавказе, что и вспоминать невыносимо, и забыть невозможно. А этой девчонке подавай дельце погорячее. В кабинете сидеть она не любит. Испытать себя хочет. Угораздило же полюбить полоумную.
Матвей обернулся. Всё то время, что он молчал, она ждала, так же не произнося ни слова.
Они стояли и с минуту смотрели друг на друга. Потом Матвей подошёл, обнял Алику, прижал к груди её голову. Спорить с ней он уже не мог. Полоумная или нет, но она – его.
– Я не хочу, чтобы моя жена оказалась на войне, – сказал Матвей. – Не хочу, чтобы ей вообще что-либо угрожало. Я тоже люблю приключения и понимаю твой азарт, но не хочу думать, что что-то может так легко забрать тебя у меня. Какой бы ни была твоя работа, прошу – вспомни обо мне. О том, что без тебя я чокнусь в этом чёртовом мире.
Холодные руки Алики прикоснулись к его спине чуть ниже лопаток.
– Да вряд ли меня возьмут на войну, – сказала она. – Это так, фантазии. Самое страшное, что мне светит – командировки в Магнитогорск на открытие памятника металлургам.
– Очень хочу в это верить, – Матвей вздохнул. – И часто у тебя будут эти командировки?
– Надеюсь, что да.
Матвей нахмурился.
– А кто будет сидеть с детьми?
Брови Алики вопросительно изогнулись, отчего выражение лица стало подозрительным.
– С детьми? А ты много их хочешь?
– Не меньше трёх.
Алика округлила глаза и засмеялась.
– Вот это тебя растащило! Мне кажется, мой организм на такое не рассчитан.
– Ещё как рассчитан, – возразил Матвей. – Это я тебе как почти врач говорю. А ещё я хочу большого лохматого пса.
– Ладно, – сказала Алика. – Пса я тоже хочу. А там посмотрим. Но вообще, врач профессия оседлая, – добавила она, улыбнувшись. – У тебя командировки будут не часто. Если вообще будут.
– То есть с детьми буду сидеть я?
– Когда я буду уезжать, да, – ответила Алика, не заметив, как они окунулись в одну на двоих фантазию. – На тебе будет их бытовое воспитание: мыть руки перед едой, чистить зубы, варить макароны. А я научу их прекрасному. Они будут играть на фортепьяно и разбираться в живописи. Только бы им не достался ген, который поймал Пашка. Сын художницы, а не может отличить Дега от Сезанна.
Теперь и Матвей рассмеялся, свободно и громко, забыв о накале, который чуть не поссорил их считанные минуты назад.
– Не трогай брата. Пашка будет не искусствоведом, а врачом. А скинуть детей на меня не получится, – сказал он с напускной серьёзностью. – Я постоянно буду в больнице. Посмотри на моего отца, его не бывает дома при свете дня. А ведь ещё и ночные дежурства. Так что не знаю, что тебе сказать.
– У нас ведь есть твоя мама! – ответила Алика, смеясь. – Она не работает, сидит дома. Так почему бы ей не нянчиться с внуками? Как считаешь?
– Смелый ход!
Интереса ради Матвей вообразил, что бы сказала мама, узнав, какой её ждёт сюрприз. Что её образ жизни – йога каждое утро, бассейн не меньше трёх раз в неделю, посиделки с подругами в пафосных ресторанах, – разбавят прогулки с малышом, покупка памперсов и разговоры о коликах и прорезывании зубов.
– Знаешь, я даже не могу представить её бабушкой.
– Если честно, я тоже, – призналась Алика.
А она никогда не жаловалась на нехватку фантазии.
Глава 13.
Такси подхватило Матвея у метро и покатило в сторону области. Только-только кончившийся рабочий день оставил труженикам последнее испытание – загруженные дороги, поражённые тромбозом вены столицы.
Добирались долго. Матвей отвык от московского движения, частых перестроений машин перед лобовым стеклом, мелькавших на задних бамперах российских номеров. От щебетавшего на родном языке радио.
Зачем он приехал? Что хотел найти? Ясно же, что вернуться в прошлое невозможно.
Всё здесь стало чужим. Город, не любящий гостей и быстро забывающий тех, кто его покинул. Дом, из которого со старыми обоями и мебелью выкинули сонм драгоценных воспоминаний.
Матвей не ожидал, что здесь, в месте, которое он считал родным, можно оказаться лишь незваным гостем.
Даже Алика глядит на него как на чужака.
Всё перемололось. Он уехал, о нём забыли и стали жить дальше.
Его жизнь остановилась, сомкнулась вокруг работы, а у других она вон – идёт, стремится вперёд, к счастью, домашнему теплу, уюту.
У других всё складывается быстро и как бы само собой – свадьбы, дети, ипотеки. А он – словно заговоренный, словно нет в его организме того, что нужно, чтобы быть мужем и отцом.
За пять последних лет, изнуряющих, как зыбучие пески, он не встретил ни одной женщины, которая могла бы стать его женой. Серьёзные отношения летели мимо него, точно мячи в аут.
Матвей не сразу понял, зачем такси остановилось перед длинной обшарпанной постройкой некогда желтой, а сейчас – цвета мокрой соломы. В детстве он с друзьями забирался в такие бараки пошалить, испытать щекочущий страх и тут же его преодолеть. В том возрасте они не задумывались о понятии «частная собственность», но даже задумавшись, не поверили бы, что эта разруха может кому-то принадлежать.
Охраны не было никакой. Предназначенный для неё закуток у входа давно превратили в склад всякой рухляди. Матвей поднялся на второй этаж по грязной вонючей лестнице, стараясь не наступать на раскиданные шприцы и окурки.
Нужную комнату отыскал быстро по ровненько прибитому, блеснувшему в сумрачном коридоре номерку – 23. Большинство других дверей оставались неопознанными.
Звонка не было. Он постучал. Открывать не торопились. Матвей простоял несколько минут, время от времени ударяя кулаком по двери, но каждый раз видя в этом всё меньше смысла.
И эта дверь оказалась запертой. Что ему думать? Пашки нет дома? Или Алика сочинила адрес, лишь бы он отстал и больше не тревожил её счастливую семейную жизнь?
Матвей развернулся, решив первым делом позаботиться о билете на ближайший рейс в Нью-Йорк, но металлическое щёлканье остановило его. Он обернулся и увидел Пашку.
Из гибкого, робкого подростка, каким он до сих пор оставался в голове Матвея, Пашка вырос в мужчину с крепкой грудью и плечами. Он подтянулся, но остался ниже Матвея где-то на голову – средний рост для мужчины. Пшеничные волосы, склонные виться, коротко острижены, не растреплешь, как раньше. Только глаза, смотрящие взросло и умно, сохранили детскую голубизну.
– Матвей! Неужели ты? Здоро́во, дружище!
Пашка, добродушно улыбаясь, раскрыл руки. И Матвей ринулся обнимать его, как человек потерявший и вновь нашедший надежду.
– Пашка!
– Ай, ай, ай! – раздельно пробормотал брат Алики, выпрямляясь, точно в его копчик встроен раскладной механизм.
Матвей тут же убрал руки и отшагнул. Только сейчас он заметил, что Пашка выглядит деревянным и ломким, а на лбу и висках у него поблёскивает пот, как после силовых упражнений.
– Прости, – сказал Пашка, щупая рукой поясницу. – Я тут приболел немного. Двадцать один год, а со спиной мучаюсь, как старый дед. Да ты проходи, проходи!
Он маленькими шажками отодвинулся в сторону, пропуская Матвея в комнату. И Матвею вдруг показалось, что не было между ними этих пяти лет – так по-дружески Пашка на него смотрел.
– Что со спиной?
Матвей привычно перевоплотился во врача меньше, чем за мгновение.
– Ерунда, – махнул рукой Пашка, в смущённой улыбке потянув лишь один уголок губ. – Не рассчитал сил. Схватил больше, чем следовало.
– Что же ты стоишь? Иди ложись скорее. Не напрягай спину. Где у тебя тут кровать?
Матвей огляделся. Они стояли в узкой прихожей, перетекающей в крохотную самодельную кухню. Пашка указал подбородком на дверь справа в самом конце стены. Вернее – на дверной проём без каких-либо створок.
– Диван, – уточнил Пашка. – Там, в комнате.
– Сам доберёшься? Давай помогу.
– Нет-нет, не волнуйся, доберусь. Я уже привык, четвёртый день так передвигаюсь. Сейчас только чайник поставлю, пока на кухне.
– Какой чайник, иди ложись! Я сам потом поставлю, – сказал Матвей и подумал, что не отказался бы от чего-нибудь покрепче. Он как-то не сообразил, что Пашка достиг возраста, когда с ним можно выпить. – Но сначала осмотрю тебя. Где можно руки помыть?
– В ванной. Через комнату насквозь, – Пашка снова кивнул на дверной проём.
И ступая осторожно, как будто из пола торчали гвозди, и хватаясь руками за стены, потащился туда, где можно было прилечь.
Комната была довольно просторная, но учитывая, что это всё пространство жилища, – прискорбно маленькая. Вокруг удивительный для полуразрушенного здания порядок и опрятность, не считая сложенных в углу коробок с деталями нового шкафа и чуть замявшегося покрывала на диване.
В ванной – чистота, насколько возможно содержать в чистоте старую сантехнику и кое-где треснувшую плитку. Даже зеркало над раковиной без следов засохших брызг.
– Необычная планировка, – сказал Матвей.
– Конечно не трёхкомнатные апартаменты, в которых мы жили раньше, но… – отозвался Пашка. – Кухню самим пришлось организовывать. На общей ничего не работает и бардак такой, что туда просто заходить противно, не то что готовить.
Он уже лежал в удобной для него позе.
– Вставай, – велел Матвей, повыше отодвигая закатанные рукава.
Пашка аккуратно, с задержками дыхания, медленно поднялся. Матвей помог ему снять футболку и принялся осторожными пальцами ощупывать позвоночник.
Does it hurt here? – чуть не спросил по привычке, но вовремя одёрнул себя.
– Здесь болит?
– Нет.
Пальцы Матвея скользнули ниже.
– Здесь?
– Есть немного.
– Здесь?
– Ай!
– Понял, – протянул Матвей так, словно голосом пытался снять боль. – В ноги отдаёт?
– Да, в правую.
Рука Матвея сжала крепкое Пашкино бедро.
– Сюда?
– Да!
Нехорошо. Очень нехорошо.
– Всё, отпускаю, – сказал Матвей и вздохнул. – Снимок ты не делал, правильно понимаю?
Непривычно было произносить подобные слова на русском языке. Они звучали давно забытыми терминами, как если бы он перешёл на латынь.
– Нет, – сказал Пашка, медленно оборачиваясь. – Всё не до того было. Так что со мной, доктор? – с улыбкой спросил он.
– Смещение позвонка и, судя по тому, как болит, защемление нерва.
– Я догадывался, – признался Пашка.
– Что ж ты, такой догадливый, в больницу не пошёл?
– Да думал, сам справлюсь.
– Чем хоть лечишься?
– Там в тумбочке мазь. Если совсем плохо – обезболивающее внутримышечно.
– Боли настолько сильные?
– Бывает иногда.
– Кто делает тебе укол?
– Сам колю. Игольных дел мастеров тут полно, но их о помощи лучше не просить.
– Да уж.
Матвей присел на диван и заглянул в тумбочку, где Пашка хранил лекарства. Порядок сохранялся даже за закрытой дверцей. В одной стороне мазь в коробке, в другой ампулы с обезболивающим, посередине рядами в бумажно-плёночных пакетиках шприцы. На нижней полке ещё какие-то лекарства очень плотной выкладкой.
На мгновение Матвея сбили упаковки препаратов с названиями на русском. Ему показалось, он не понимает, что на них написано.
– Ложись на живот.
Он вернул на место лекарства, оставив только одну мазь. Потом потрогал диван – не слишком ли сильно проминается матрас – и поднялся.
– Вправлять будешь? – спросил Пашка.
– Позвонок надо вправить, – ответил Матвей. – Хочешь – поедем в больницу?
– Нет. Лучше ты.
Пашка долго укладывался, ища менее болезненное положение.
– Готов? – спросил Матвей, когда Пашка наконец замер.
– Да.
Матвей упёрся коленом в низкий диван и склонился над Пашкой. Выдавил немного мази на руку, стал растирать Пашкину спину, ещё сохранившую загар после лета со скупым московским солнцем.
Он разминал мышцы, проходя руками по позвоночнику, и когда приблизился к выпирающему позвонку, Пашка издал звуки, какие бывают, когда отдирают скотча от картона.
– Не шкварчи, – сказал Матвей.
– Костолом ты, доктор Филь, – отозвался Пашка. – Мнёшь так, словно лепишь мне новую спину.
– До тебя никто не жаловался.
– Разумеется! Твои пациенты же под наркозом.
– Не все.
И крепко захватив пальцами сместившийся позвонок, Матвей потянул его вверх. Громкое Пашкино «Ай!» перекрыло щелчок, означающий, что позвонок встал на место.
– Всё, – сказал Матвей, ещё ощупывая воспалённую мышцу возле позвонка.
Пашка дышал тяжело и громко.
– Спасибо.
– Сразу не пройдёт, – сказал Матвей. – Ещё какое-то время будет болеть. Массаж бы поделать недельку. Есть у тебя массажисты знакомые?
– Да откуда, – ответил Пашка, надевая футболку. – Но ты ведь ко мне ещё заглянешь?
Матвей лишь сдержанно кивнул, ничем не показывая, как хотелось услышать ему это свойское ещё заглянешь. Хоть один человек в этом некогда родном городе по-дружески распахнул перед ним дверь своего дома, даже не подозревая, что тем самым спас от сводящей сердце тоски.
– Алика говорила, что ты приехал, – сказал Пашка. – Надолго домой?
Матвей отвёл взгляд на единственное в комнате окно.
– На две недели.
– Так ты на побывку? А я уж понадеялся, что насовсем вернулся.
– Нет.
– Алика сразу так и подумала, – улыбнулся Пашка чуточку лукаво. – Но это всё мелочи. Рассказывай, как живёшь? Чем занимаешься?
Матвей осмотрелся, увидел старенькое кресло, тоже единственное, почти напротив дивана – мягкой мебели больше не было – и недолго думая, опустился в него. Оно оказалось таким удобным, что страшно захотелось вытянуть ноги.
– Закончил стажировку, – сказал он, уперевшись затылком в мягкую высокую спинку. – Потом ординатуру. Работа нейрохирурга, сам знаешь, из чего состоит: травмы головы, позвоночника, последствия ДТП, падений с высоты, несостоявшихся самоубийств. Ещё опухоли мозга, аневризмы, мальформации. Повреждения в работе нервной системы, – Матвей вздохнул, только сейчас, осознавая, как он устал. – Всё это я уже видел в Филадельфии, пока проходил ординатуру в отделении неотложной помощи.
– А сейчас где ты работаешь?
– Пока там же, но мне предложили место в нейрохирургическом центре в Бостоне. Может быть, скоро перееду в Массачусетс.
– Если нейрохирургический центр, то конечно надо ехать, – сказал Пашка со знанием дела. – Там аппаратура, наверное, такая, что обычной больнице не снилась. Великие дела можно творить.
– Да, – протянул Матвей.
Каждый разумный человек уже паковал бы пожитки, чтобы бежать туда, где условия лучше и платят больше. И только Матвей тянул время, не отказывался, не соглашался, непонятно на что надеясь.
– За тебя там больницы борются, наверное? – спросил Пашка с улыбкой.
– Не прям уж борются. Откажусь – найдут кого-нибудь другого.
– А вообще, ты был в Бостоне? Хорошо там?
– Да, неплохо.
Матвей не знал, что ещё можно рассказать, а Пашка, видимо, не знал, что ещё можно спросить о городе, в котором никогда не был и вряд ли когда-нибудь побывает. А может, ему хватило того, что там неплохо.
– Сам уже оперируешь или пока под присмотром?
– Так, что попроще, – поскромничал Матвей.
Но Пашка его раскусил и заулыбался.
– Вот здорово! Знаешь, я даже чуть-чуть тебе завидую, самую малость! А вообще, я очень за тебя рад.
– Спасибо. А вот твои дела меня огорчили.
Пашка вздохнул, но не слишком грустно.
– Алика уже рассказала?
– Да. И не только Алика.
– Шуму я наделал много. Но кто же знал, что всё так выйдет? – Пашка снова вздохнул и на этот раз печальнее. – Самое обидное, что из медицинского вышибли. Что ж мне теперь до пенсии ящики таскать? Кстати, который час? Мне ещё на работу надо успеть.
– Шутишь? – Матвей невольно усмехнулся. – Какая к чертям работа? Ты еле ходишь!
– Еле хожу, но ведь хожу, – Пашка заёрзал на диване. – Да я там теперь почти не напрягаюсь. Ребята – водители и продавцы – меня выручают, помогают быстрее разгрузить машину с товаром. Иначе им всю ночь ждать, пока я туда-сюда наползаюсь.
– Даже не думай! – Матвей оторвался от спинки кресла. – Ты соображаешь вообще? Тебе надо лежать и лечить спину. Бери больничный.
Пашка закусил нижнюю губу.
– На такой работе больничный не предусмотрен. Я не оформлен официально.
Матвей не в первый раз сталкивался с тем, что пациент стремится наделать глупостей. Он сразу стал строгим.
– Я запрещаю тебе что-либо таскать. Так ни от какого лечения смысла не будет. Пройдёт спина – делай, что хочешь.
– Когда спина пройдёт, придётся заново искать работу.
– Значит, будешь искать.
Коротко стриженная Пашкина голова склонилась на левый бок.
– На мне судимость. Меня и сюда-то брать не хотели.
– Не разжалобишь, Паш, – Матвей был твёрд, как титановый сплав. – Тебе надо лечиться.
– Но работать мне тоже надо.
– Алика говорила, что вам хватает денег, – не подумав, ляпнул Матвей и тут же пожалел.
Пашка, до этого момента спорящий спокойно, глянул на него из-под сдвинутых бровей.
– И думаешь, меня это устраивает? – спросил он. – Сидеть у сестры на шее? Она терпеть не может то, чем занимается. И если бы ни я, давно бы всё бросила.
– Послушай меня, – сказал Матвей, заглянув ему в глаза. – Ты молодой парень. Здоровый и сильный. И сейчас вылечить твою спину будет гораздо проще, чем если ты запустишь или – что ещё хуже – усугубишь. Я тебе помогу. Дам денег, сколько нужно, пока ты не поправишься и не найдёшь работу. В долг, разумеется, – добавил он, видя начинающийся в глаза Пашки протест. – Не волнуйся, никто милостыню раздавать не собирался.
– Не надо ничего, – сказал Пашка. – Если хочешь помочь, пойдём со мной вместе.
– Никуда я не пойду и тебя не пущу! – сказал Матвей, вставая. – Да что ты, в самом деле, – драться со мной будешь, что ли? Ложись и лежи. А я пока со шкафом разберусь. Где ты хочешь его поставить?
Пашка подался вперёд, но боль в спине и не дала ему подняться.
– Ладно тебе, оставь, – сказал он, возвращаясь на место. – Я соберу, когда спина пройдёт. Там одному неудобно будет.
Но Матвей уже закатывал рукава рубашки.
– Говори, где ставить! Я его потом двигать не собираюсь.
– Там, где коробки лежат, – сдался Пашка на этот раз без боя.
Он занервничал оттого, что не попадёт на работу. Однако не похоже было, чтобы разозлился всерьёз.
– Вот умница, – сказал Матвей, подходя к будущему шкафу. – Расскажи мне пока, как у Алики дела? Работа, говоришь, не нравится?
– Не нравится, конечно, – ответил Пашка, удобнее расположившись на подушках. – Кому понравится работать на взбалмошную стерву, которая вдобавок проходится свекровью? А Алика с ней в тесном контакте, личный помощник как-никак. Считай, не отходит от неё. Алику это вымораживает, но у неё характер. Она умеет не только бороться, но и терпеть, если нужно.
Матвей слушал и рвал плотный гофрированный картон.
– Не сложились отношения с новыми родственниками?
Пашка поморщился.
– Не то, чтобы совсем не сложились. Мать Никиты, хоть и треплет Алике нервы, а без неё ни дня не может. Даже в отпуск не пускает. А вот отец да, невестку невзлюбил. Хотя чему удивляться? Разве с твоими родителями у Алики что-то складывалось?
– Мои родители ничего против Алики не имели, – ответил Матвей.
Перед ним лежали дверцы, полки, стенки и пакет с шурупами. Он даже нашёл заранее приготовленную отвёртку. Не хватало только инструкции.
– Твоя мама её не переносила, – напомнил Пашка.
– Не говори ерунды! Мама бывала резка с ней, но она со всеми такая. Нам с отцом от неё достаётся куда больше и чаще.
– Ладно-ладно, – Пашка примирительно поднял ладони. – Да и какая уже разница. Кстати, о моей спине Алике не говори.
– Можешь не волноваться. Она просила больше никогда с ней не разговаривать, так что не проболтаюсь. Да где эта чёртова инструкция?
Пашка едва заметно улыбнулся и указал подбородком на подоконник.
– А как ты хотел? – спросил он. – Ты так внезапно появился, что напугал её.
Матвей рванул дурацкую бумажку, с шуршанием затрепетавшую и опавшую у него в руках.
– Напугал? Чего ей боятся?
– Ингода прошлое пугает больше, чем настоящее или будущее, – сказал Пашка. – Дай ей время, и она передумает.
Матвей рассматривал детали, пытаясь сообразить, с чего начать. Из всего выходило, что шкаф небольшой и собирается просто, но мозг отказывался думать о нём.
– Что-то не припомню, чтобы Алика часто меняла свои решения, – пробурчал он и откинул инструкцию. – Так разберусь. Я уже собирал нечто похожее.
– Алика не любит решения, продиктованные страхом. Через пару дней она поймёт, что просто струсила, и ещё сама будет искать с тобой встречи. Страх делает человека рабом, а Алика не из покорных.
Матвей пожалел, что пропустил момент, когда Пашка стал философом. От уверенного голоса и взгляда умного мужчины, в которого вырос некогда излишне романтичный подросток, Матвей почувствовал себя мальчишкой. Когда только Пашка успел так повзрослеть?
– Из-за тебя Алика не попала к психологу, – продолжал он. – Она обычно в понедельник всегда опаздывает к нему, а тут, после встречи с тобой, разнервничалась и вообще не поехала.
– Она посещает психолога?
Матвей припоминал, что Алика вчера куда-то торопилась.
– Да, – ответил Пашка. – Трижды в неделю.
– Зачем так часто? У неё что-то случилось?
Пашка неопределённо повёл плечом.
