Александра Маринина
Тьма после рассвета
– Прошу, – дама в костюме сделала церемонный жест рукой. – Елена Андреевна в гостиной.
Смелянская сидела за столом, перед ней какие-то бумаги и телефон, шнур от которого тянулся из коридора. «Директор у себя в кабинете. Собранная, жесткая, будто готовая к прыжку», – подумал Гордеев. Женщина подняла голову, во взгляде – нетерпение и как будто даже вызов.
– Вы что-нибудь узнали? Вы выяснили, где дети? – спросила она, даже не поздоровавшись.
«Лицо-то каменное, а голос выдает», – отметил про себя Виктор.
– Елена Андреевна, нам нужно еще раз побеседовать, – сказал он.
– Теперь уже с вами? А где тот молоденький, который в прошлый раз приходил?
– Старший лейтенант Разин ищет вашего сына.
– А вы тогда что делаете? Вместо того чтобы искать детей, вы ходите по домам и ведете разговоры? Какие еще у вас могут быть вопросы? Мой сын не мог сбежать из дома, я вам, кажется, ясно это объяснила. Он спокойный умный мальчик, очень послушный, прекрасно учится, его любят и уважают товарищи, у него нет и не может быть причин сбегать.
Гордеев удовлетворенно кивнул. Смелянская, сама того не подозревая, уже сделала за него половину работы.
– Если у подростка нет причин сбегать из дома, значит, его вынудили, заставили. Вот об этом нам и нужно поговорить.
– Да кто же мог его заставить? – Смелянская возмущенно всплеснула руками. – Сережа не водится с плохими компаниями, все его друзья из очень хороших семей.
Гордеев оглянулся. За его спиной в проеме раздвижной стеклянной двери стоят две женщины: строгая пожилая и еще одна, лет тридцати пяти, крашеная блондинка с крупными серьгами в ушах, у обеих на лицах напряженное внимание, ловят каждое слово. Рядом с ним молча стоит Гога, чуть позади – Носилевич. Гога ждет, когда можно будет вступить, а Носилевич вряд ли скажет хоть что-нибудь, его дело – слушать и запоминать, если вдруг будет произнесено что-нибудь важное для него.
– Попрошу посторонних удалиться, – с грубоватой строгостью бросил Виктор. – И дверь закройте, пожалуйста.
Пожилая дама и блондинка с серьгами нехотя отступили в коридор и задвинули дверь. Гордеев бесцеремонно уселся за стол, как можно ближе к Смелянской, чтобы разговаривать, не повышая голоса: уверен был, что женщины постараются подслушивать.
– Елена Андреевна, у вас есть недоброжелатели?
Смелянская удивленно приподняла брови, потом недовольно сдвинула их.
– Я занимаю ответственную должность. Совершенно естественно, что есть люди, которые хотели бы сами эту должность занять, они вряд ли любят меня и желают мне добра. Я не понимаю…
– А враги? – спокойно продолжал Гордеев, нимало не беспокоясь о том, что невежливо оборвал человека, «занимающего ответственную должность». – Враги у вас есть? Может быть, люди, которые должны вам большие суммы денег и не отдают, а вы настаиваете? Или люди, которые хотели бы вам отомстить за что-нибудь?
По сценарию предполагалось, что этот вопрос станет последним вопросом майора Гордеева, и как только на него будет получен ответ, причем любой, на сцену выйдет майор Телегин. Однако же, как зачастую и бывает, сценарий потерпел неудачу, чтобы не сказать – крушение. Елена Андреевна из болезненно-бледной превратилась в пепельно-серую.
– Как вы смеете? – начала она негромко, но тут же сорвалась на визг. – Почему вы не ищете моего сына, а задаете мне вопросы, которые не имеют никакого отношения к Сереже? Вы должны бегать, задрав хвосты, землю носом рыть, у меня пропал ребенок, а вы чем занимаетесь? Изображаете видимость деятельности, чтобы было чем отчитаться перед вашим руководством? Вы, трое офицеров, тратите время на пустые разговоры, вместо того чтобы искать детей! Значит, так: разговаривать я буду только со следователем, пусть он занимается бумажной работой, пусть задает мне любые вопросы и тратит на это время, а вы отправляйтесь делать свою работу и искать Сережу и Алену. Можете считать, что ваш визит окончен!
– Не получится, Елена Андреевна, – раздался за спиной у Гордеева голос капитана Носилевича.
Смотри-ка, открыл рот и даже что-то сказал. Хотя не должен был бы. Интересно, какую игру он ведет? Зачем влезает на чужую поляну?
– Что значит «не получится»? – выкрикнула Смелянская. – Почему? Я немедленно звоню…
– Потому что нет никакого следователя, – заявил капитан.
– Как это нет? А где он?
– Елена Андреевна, следователь ведет расследование уголовных дел. Пока дело не возбуждено, нет и следователя.
Носилевич по-прежнему стоял чуть поодаль, не делая ни шагу, чтобы приблизиться.
– Я не понимаю…
Смелянская заметно сбавила тон.
– Вы хотите сказать, что дело не возбудили?
– Не возбудили.
– Но почему? Как это может быть?! Дети пропали, их нет уже четвертые сутки, а дело до сих пор не возбудили? Да чем вы там вообще занимаетесь?! – Она снова начала говорить все громче и громче. – Я позвоню и потребую, чтобы немедленно…
– Елена Андреевна, не надо так кричать, – с мягкой улыбкой произнес капитан КГБ. – Уголовные дела возбуждаются тогда, когда есть признаки того, что было совершено преступление. О каком преступлении мы можем говорить в данном случае? По какой статье должны возбудить дело?
– Знать статьи – это ваша обязанность, – огрызнулась Смелянская. – Я директор универмага, а не прокурор. Двое подростков исчезли неизвестно куда, и вы хотите сказать, что здесь нет преступления?
– Думаю, что есть, – согласился Носилевич. – Но какое? Пока дети не найдены, мы можем только догадываться, что могло с ними случиться. Я охотно верю, что и ваш сын, и Алена Муляр не могли захотеть сбежать от родителей в полную неизвестность. Значит, произошло нечто иное и, вполне возможно, преступное. Но нельзя возбудить уголовное дело с формулировкой «вероятно, совершено какое-то преступление», понимаете? Нужно точно знать, какое именно. А если не точно, то хотя бы приблизительно. Основания нужны не только для обвинения, для подозрений они тоже нужны. Таков закон. Если подростки не сбежали и не стали жертвой несчастного случая, значит, их похитили. И нам нужно получить фактические данные о том, кто мог это сделать и по каким мотивам. Поэтому, Елена Андреевна, мы будем задавать вам вопросы, а вы потрудитесь, пожалуйста, отвечать на них, иначе мы не сможем собрать достаточно материала для возбуждения дела.
– Да какие еще вопросы?! Не знаю ли я, кто мог похитить детей? Нет, не знаю! Не знаю!!! Какие еще у вас вопросы?
Она закрыла лицо руками и сгорбилась. Железная леди все-таки сорвалась. «Хотелось бы понимать: это именно то, чего добивался комитетчик? – спросил себя Гордеев. – И зачем ему это? Надеется вывести ее из себя и заставить проболтаться о какой-нибудь контрабанде или о связях с иностранцами? Тупо и глупо. И странно к тому же. Я всегда думал, что Комитет работает тоньше».
– Давайте не будем терять время, Елена Андреевна, – терпеливо произнес Виктор Гордеев. – Поверьте мне, поисками Сережи и Алены занимается достаточно много наших сотрудников, все они хорошие профессионалы, знают свое дело и очень стараются найти ребят как можно быстрее. У нас с коллегами есть свой участок работы, и чем скорее мы выполним поставленную перед нами задачу, тем лучше для дела. Вы же понимаете, что для поисков задействованы самые лучшие силы и контроль осуществляется самый строгий.
Последнюю фразу он произнес особенным голосом, добавив в него интимной выразительности, чтобы Смелянская осознала: ее звонок «наверх» возымел должный эффект.
Эти слова подействовали. Виктор правильно рассчитал: для высшей касты – все самое лучшее, а директор любого магазина в советской стране – это именно высшая каста, потому что к ним на поклон ходят и знаменитые артисты, и обласканные властью писатели, и крупные ученые, и прочая «нерядовая» публика. Как там у Райкина было? Достать «через завсклад, через старший туварвед, через заднее кирильцо». Директор крупного универмага – практически небожитель, перед ним все двери открыты. Великая сила дефицита, который является единственной реальной властью и управляет всей повседневной жизнью людей.
Гога Телегин сразу уловил перемену в Елене Смелянской, сел за стол напротив Гордеева и раскрыл блокнот, приготовившись записывать.
– Итак, Елена Андреевна, давайте вспомним во всех подробностях последние десять дней до исчезновения вашего сына. Начнем с первого ноября…
А капитан Носилевич не шелохнулся, с места не сдвинулся, так и стоял в некотором отдалении. Гордеев то и дело посматривал на него и видел: Носилевич слушает очень внимательно.
* * *
Настя Каменская не любила рано вставать, она была типичной совой, с удовольствием читала или работала до поздней ночи, и подъем в семь утра по будильнику всегда был для нее мучительной пыткой. Она с трудом сползала с постели, чувствуя себя вялой и какой-то отупевшей, руки и ноги плохо слушались, мозги не шевелились, и ей пришлось в свое время разработать целую программу, чтобы приводить себя в пригодное состояние к началу сперва учебного, а потом рабочего процесса.
Сегодня воскресенье, и организм никак не желал смириться с тем, что предстоит рабочий день. В принципе усиленный режим несения службы распространяется только на тех, кто носит погоны, и Насте как сотруднику, еще не получившему первое офицерское звание, было не обязательно выходить на службу в выходные дни, но ей даже в голову не пришло проманкировать. Она будет работать наравне со всеми аттестованными коллегами. Во время «усиления» полагалось находиться на рабочих местах с девяти утра до девяти вечера, но начальник сделал послабление для женщин, разрешил им уходить в шесть часов, как обычно. Разумеется, на начальников подразделений это не распространялось: будь ты женщина или мужчина, а сидеть будешь все двенадцать часов каждый день до отмены.
Накануне отчим и его гость, толстячок по фамилии Гордеев, ушли незадолго до полуночи, после этого Настя еще часа полтора посидела над переводом, а утром, стоя под душем и переключая воду с очень горячей на ледяную и обратно, пыталась для тренировки памяти мысленно воспроизвести вчерашнюю таблицу, которую составила в голове по материалам незаконно прочитанных ориентировок. Может, напрасно она полезла со своими скороспелыми выводами? Сколько здесь вариантов? Основных – два: либо последние подростки, Смелянский и Муляр, не входят в серию, либо входят. В пользу первого варианта говорит отсутствие видимых дефицитных предметов одежды, в пользу второго – наличие такой вещи на мальчике Смелянском, но под курткой. А девочка, Алла Муляр? Ее куда пристегнуть? Ну, допустим, она просто была вместе со своим другом, ее прихватили заодно, чтобы не отпускать свидетеля. Ладно. А как можно объединить в серию все девять эпизодов с учетом последнего, московского? Только личным знакомством преступника с семьями потерпевших. Он входил либо в круг контактов родителей, либо в круг общения самих подростков. И кто же это может быть, если принимать во внимание огромный географический разброс? Ответ находится на поверхности: командированный. Например, шофер-дальнобойщик. Или снабженец. Или еще кто-то, кто по работе выезжает в разные города и республики. Этот ответ настолько очевиден, что глупо предполагать, будто отчим и его коллеги не проработали такую версию. Командированными они наверняка занялись в самую первую очередь. И ни к чему не пришли. Значит, что-то другое. Но что? «Летун», меняющий места работы каждые четыре-пять месяцев? Возможно. Но как его вычислить? Никак. Если только случайно попадется.
Запиликал пластмассовый кухонный таймер, который Настя приносила в ванную и выставляла на 15 минут: ровно столько в ее утреннем графике отводилось на контрастный душ, ни минутой больше. Все рассчитано, чтобы являться на работу вовремя и ни в коем случае не опаздывать.
Она закуталась в старенький, местами изрядно облысевший махровый халат, выползла из ванной и стала с тоской обозревать пустые полки холодильника. О том, что «еды нет, совсем никакой», она хорошо помнила, но, как и многие молодые люди, все равно надеялась на чудо. А вдруг она что-то проглядела, не заметила? Нет, увы, память не подвела и на этот раз: на решетчатых полочках не нашлось ничего, кроме полузасохшего ошметка «российского» сыра и одной сморщенной сосиски. А, еще масло и полбанки томатной пасты, но это уж совсем ни к чему… Или к чему? Голь на выдумки хитра. Настя достала из деревянной хлебницы остатки белого батона за 18 копеек, кусочек сыра потерла на мелкой стороне терки, бросила грустную сосиску в кипяток, чтобы немного взбодрить ее увядшее тельце. Сосиску режем на кружочки, прикидываем на глазок соотношение этих кружочков с площадью нарезанного батона. Сковороду на газ, кладем масло, ждем, пока растопится, потом раскладываем дольки батона, слегка обжариваем с одной стороны, переворачиваем, смазываем тонким слоем томатной пасты, кладем сосисочные кружочки, сверху присыпаем тертым сыром, накрываем крышкой, убавляем огонь до минимального. Пока доходит, можно сбегать в комнату одеться. Взгляд на часы: пока все по плану, она успевает. Зато теперь в холодильнике уж точно ничего съестного нет. Разве что изобрести какое-то блюдо, состоящее исключительно из сливочного масла и томатной пасты. «Придется после работы таскаться по магазинам», – уныло думала Настя, натягивая джинсы. Ходить по магазинам в поисках продуктов она не любила. Хорошо, что у нее есть Лешка Чистяков, иначе помереть бы ей с голоду по причине собственной лени. Кто он ей? Школьный друг, периодический любовник, вечный жених? Всего понемножку, но главное – он есть. И не имеет никакого значения, каким словом его называть. Вот папа, например, зовет Лешку рыжим гением, и в этом нет ничего обидного, потому что он действительно гений и действительно рыжий.
* * *
На работе все шло своим чередом, обычная рутина, если не считать того, что со вчерашнего дня можно было то и дело услышать, как сотрудники разных подразделений шепотом обсуждают перспективы кадровых перестановок. Ну, ясное дело, вся власть в стране теперь сосредоточилась в руках человека, ненавидящего нынешнего министра внутренних дел Щелокова, и вопрос только в том, сколько времени понадобится, чтобы эта ненависть материализовалась в конкретные шаги. Смена министра неизменно влечет за собой смену всей команды, но начинают всегда сверху, и пока дойдет до низовых подразделений – или эмир умрет, или ишак сдохнет. Так что на местах, в принципе, волноваться вообще не о чем, но, однако ж, всех почему-то волнует этот вопрос. Особенно мужчин. Насте Каменской как женщине, работающей в самом низу иерархической пирамиды, все это было не особо интересно. Как бы ни менялась кадровая политика, сотрудники учетной группы – не те фигуры, о которых следовало беспокоиться. Они не принимают никаких решений, и от них ничего не зависит. Главная задача для Насти Каменской на текущий период – освоить знания, умения и навыки, слушать и наблюдать, чтобы четко понимать, как устроена система получения и прохождения информации, откуда берутся показатели, что на них влияет и как можно их изменять в сторону увеличения или уменьшения. В общем, «учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин и как учит Коммунистическая партия». И вторая задача – не накосячить так, что выгонят даже раньше, чем прилетят первые погоны с двумя маленькими лейтенантскими звездочками.
Ближе к середине дня ее попросили сходить за какими-то документами к заместителю по следственной работе Сабурову. Дверь в нужный кабинет оказалась заперта, неподалеку подпирал стенку незнакомый мужчина в форме с капитанскими погонами.
– Я тоже его жду, – сказал капитан, увидев, как Настя безрезультатно сначала стучит в дверь, потом дергает за ручку. – Он вышел, сказал, вернется через десять минут, а уж полчаса прошло.
Настя посмотрела на часы: пятнадцать минут второго. Этот зам по следствию вряд ли вернется раньше, чем через час. Все в управлении знали, что он всегда обедает строго вовремя и почему-то очень долго. То есть начинает трапезу в час, а вот заканчивает далеко не в два часа.
– Обед, – вздохнула она, сочувственно глядя на капитана. – Придется набраться терпения.
– А где у вас столовая? – оживился незнакомец.
– Только буфет. Но в основном мы – как все люди, приносим с собой бутерброды, едим прямо на рабочем месте. Вы, наверное, в министерстве работаете?
– Как вы догадались? – удивился он.
Настя пожала плечами.
– Про столовую спросили. В министерстве есть, это точно. А нам не положено. Кстати, я как раз туда иду. Если хотите поесть – пойдемте, но Сабурова вы там все равно не найдете, начальники с простым народом не питаются.
Капитан понимающе улыбнулся и кивнул.
– Спасибо, пойдемте. И вправду есть хочется.
Они прошли коридор и начали спускаться по лестнице.
– А вы, значит, бутерброды с собой не приносите? – спросил он весело.
– Когда как. Сегодня не принесла, не из чего, дома ничего нет.
– Что ж так-то? До зарплаты не дотягиваете?
Настя рассмеялась.
– До магазина я не дотягиваю, а не до зарплаты.
Капитан, представившийся Константином, работал в Штабе МВД, в том подразделении, сотрудники которого выезжали в разные города страны для проведения инспекторских проверок. Он оказался приятным собеседником, и Настя с удовольствием болтала с ним, пока они стояли в очереди и потом пили невкусный кофе с молоком и жевали политые чем-то сладким плюшки, носившие гордое имя «марципан». С собственно инспекторских проверок разговор плавно перешел на планирование этих самых проверок.
– Про план я поняла, – сказала Настя задумчиво. – А внеплановые бывают?
– Конечно. Когда есть серьезные сигналы с мест, то проверяем, даже если в плане не стоит.
– А сами вы можете инициировать внеплановую проверку? Ну вот когда нет никаких сигналов с мест, ничего такого, а вы все-таки проверяете?
Капитан пожал плечами.
– Можем. Но зачем? Есть план, по нему и работаем. Нет сигналов – нет и оснований для внеплановой. Вы поймите, Анастасия, выезд комиссии – это большие командировочные расходы, они ведь тоже планируются, план командировок составляется заранее, существуют бюджетные ограничения. Никто не позволит…
– Это я тоже поняла. Мне другое интересно: бывает ли у вас такое, чтобы вы по каким-то признакам, но без всяких сигналов с мест, приходили к выводу, что вот это конкретное подразделение нужно проверить. Не «пора проверить», потому что срок подошел, а именно «нужно», потому что там явно что-то не так, что-то смущает.
Капитан призадумался.
– Хороший вопрос, – ответил он наконец. – На моей памяти такого не случалось, хотя я не так давно в Штабе, чуть больше года. Какие признаки вы имеете в виду? Раскрываемость, что ли? Или рост числа зарегистрированных?
Настя замолчала. Ей вдруг стало не по себе. Ну куда она лезет? Девчонка, соплячка, всего четыре месяца прошло после выпуска из университета, а перед ней стоит целый капитан, то есть человек, который служит не меньше семи лет. Он и без ее дурацких идей прекрасно знает, как делать свою работу. Вот сейчас высмеет ее… С другой стороны, пусть высмеет, она потерпит, зато потом он объяснит, почему ее идеи глупые и никуда не годятся. Она обдумает то, что он скажет, найдет ошибку в своих рассуждениях, чему-то научится, узнает что-то новое. Почему не попробовать? Страшно, конечно, она ведь совсем не знает этого Константина. А вдруг он начнет рассказывать в своем Штабе, на какую дуру нарвался в Бабушкинском РУВД, и эта самонадеянная девица еще пыталась учить чему-то многоопытного штабиста, при этом несла такую чушь, что уши вяли, и правильно, что баб на службу стараются не брать, у них совсем мозгов нет… Потом до папы дойдет, ему будет неприятно. Мало того, что она вчера сунула нос, куда не просили, так еще и сейчас собирается влезть не в свое дело.
– Я… я имею в виду отчетность по форме три, – выпалила она дрожащим от страха голосом. – О следственной работе. О движении уголовных дел.
Капитан выглядел озадаченным. Даже жевать перестал на несколько секунд. Потом все-таки проглотил кусок марципановой булочки и сделал глоток почти остывшего кофе.
– Поконкретней, пожалуйста, – очень серьезно потребовал он.
Кажется, Константин и не собирается смеяться над ней. Но это пока. Он еще думает, что Настя скажет что-нибудь умное. Он же не знает, что она совсем неопытная, новичок в своем деле. Ой, что сейчас будет… И зачем она начала этот разговор?!
Настя набрала в грудь побольше воздуха, чтобы унять дрожь. «Нельзя быть такой трусихой, – сердито сказала она себе. – Нельзя вечно всех бояться».
– Можно, например, посмотреть соотношение показателей по пятой и сто девяносто пятой статьям УПК и соотнести их с показателями из формы один о количестве зарегистрированных преступлений и с цифрами из формы три о количестве дел, законченных расследованием. Сами по себе все эти цифры ни о чем не говорят, но в динамике может получиться любопытно.
– Например?
– Например, растет число возбужденных уголовных дел, это рассматривается как прямое подтверждение того, что выросло и количество преступлений, и обычно сразу начинают говорить, что растет преступность, ухудшается криминальная обстановка. Только ее почему-то все называют криминогенной. – Настя усмехнулась. – Хотя «криминогенный» – это способствующий появлению и развитию криминального. Ну, как патогенный микроб, который инициирует развитие заболевания, вызывает его. Так вот, если увеличивается количество дел и параллельно растет число зарегистрированных преступлений, то делается вывод об ухудшении обстановки, а если число дел растет, а число преступлений – нет? То есть растут на самом деле оба показателя, рост идет на протяжении многих лет в среднем примерно на два процента в год, это статистическая норма, но вдруг в какой-то момент один показатель увеличивается намного заметнее, чем другой? Тогда говорят об увеличении нагрузки на одного следователя и больше ни о чем. И никто не смотрит на количество уголовных дел, прекращенных по пять-один или пять-два, то есть либо за отсутствием события преступления, либо за отсутствием состава, что выясняется не в момент регистрации или выявления, а уже в ходе следствия. Понимаете? Криминальная ситуация может оставаться прежней или даже улучшаться, просто руководство в регионе из каких-то соображений решило перестать укрывать заявления и сообщения о преступлениях от регистрации, дало команду регистрировать все и возбуждать дела по всем фактам, а после тщательной проверки принимать процессуальные решения. Ведь может такое быть, как вы думаете?
Настя излагала свою мысль путано, и сама это осознавала, но надеялась, что Константин поймет. В университетском курсе им не объясняли, в чем разница между заявлением в милицию и зарегистрированным преступлением, и у студентов складывалось твердое, но совершенно ложное убеждение, что это одно и то же и что количество одного должно равняться количеству другого. А уж о таком явлении, как укрытие правонарушений и преступлений от учета, не только в университете, но даже и на службе упоминать было нельзя. Заявил человек, что его обокрали, – значит, учитывается как кража, заявил, что его побил незнакомый человек, – значит, в статистику попадает хулиганство. И только придя на работу в РУВД, Настя начала видеть, какой путь проходит информация, как она уточняется, проверяется и преображается. Пришел человек с заявлением о краже, допустим, и это заявление регистрируется в специальной Книге учета происшествий. Задержали сотрудники патрульно-постовой службы двух драчунов в общественном месте – информация об этом заносится в ту же книгу как хулиганство. А потом начинается проверка, и выясняется, что никакой кражи не было, а заявитель просто страдает рассеянностью или забывчивостью. И драка в общественном месте может оказаться вовсе даже не хулиганством, а совсем другим составом, например, побоями или вообще неудавшейся попыткой ограбления, если потенциальный потерпевший не растерялся и решил дать отпор. Всякое бывает. В первом случае никакого уголовного дела возбуждаться не будет, во втором его могут возбудить сначала по статье 206 «Хулиганство», а закончить уже со статьями 15 и 145 как покушение на грабеж. Карточка первичного учета по форме один «На зарегистрированное преступление» выставляется только тогда, когда уже точно понятно, было ли совершено преступное деяние на самом деле и какое именно. Поэтому «заявления и сообщения о преступлениях» это совсем не то же самое, что «зарегистрированное преступление». И по сути, и по цифрам. С недавнего времени Настя Каменская стала водить дружбу с парнями, выезжающими на «бытовуху», дотошно выспрашивала, что там было, кто на кого жаловался и почему. Эти выезды тоже заносились в Книгу учета, поскольку вызов милиции считался жалобой или заявлением, да только заканчивалось все, как правило, полным пшиком. Пьяный муж бьет жену, орет, носится за ней с ножом по квартире. «Ну что, женщина, забираем? Будем оформлять? Пусть посидит, подумает о своей жизни?» – «Ой, нет, не надо, не сажайте его, вы только попугайте как следует». – «Так что, не будете писать заяву о побоях?» – «Не буду, не буду, вы его заберите, пока не протрезвеет, утром выпустите, а сажать не надо». Вот и все. Побои относятся к преступлениям частного обвинения, то есть дело возбуждается только по жалобе потерпевшего, государство самовольно вмешиваться не может. Если потерпевший писать заявление не хочет, никакого дела не будет.
Таких нюансов было великое множество. И все их нужно знать, чтобы более или менее отчетливо представлять, как реальная живая жизнь преобразуется в огромные статистические таблицы с десятками строк и граф. Чем больше Настя вникала, тем больше разных странных идей приходило в ее неопытную голову, но поговорить об этом было не с кем. У папы Лени свои проблемы, он от статистики очень далек и вообще боится больших чисел, а среди коллег пока не нашлось ни одного, кому эти мысли оказались бы интересными или хотя бы достойными обсуждения. Теперь же, когда так неожиданно подвернулся сотрудник Штаба, Настя не смогла удержаться и поделилась с ним одним из ее открытий. Всего одним. И даже его не сумела изложить внятно, четко и коротко. Сидела перед ним, как школьница на экзамене, и с ужасом ждала ответа: может ли быть так, как она придумала, или она несет полный бред? Может ли какой-нибудь милицейский начальник ни с того ни с сего дать команду регистрировать все жалобы и заявления и возбуждать дела, если доследственная проверка дает к этому хотя бы малейшее основание?
– Теоретически – может, но самоубийц-то нет. Какой начальник будет подставлять свою голову под топор и показывать рост количества уголовных дел, даже если роста преступности на самом деле нет? За это можно и должности лишиться, ведь разбираться в показателях никто не станет. Растет количество возбужденных дел – значит, все ухудшается, а уж в какое количество зарегистрированных преступлений это потом выливается, считать не будут. То есть будут, конечно: посмотрят, увидят, что динамика количества преступлений в пределах нормы, и успокоятся, а с другими показателями сравнивать уже не станут. Хотя… – Константин пожевал губами и тщательно вытер пальцы салфеткой. – Если ваша идея сработает, то таким манером можно вычленить регион, где руководство органов внутренних дел надумало идти не в ногу и пытается быть слишком самостоятельным. – Он понизил голос. – У вас есть еще идеи по выявлению диссидентов в среде правоохранителей?
Его глаза смеялись, а лицо приняло делано-заговорщическое выражение.
– Я говорю глупости, да? – затравленно спросила Настя. – Просто я совсем недавно работаю и мало знаю.
– Да я понял, что вы недавно работаете, иначе вы бы не заводили такие разговоры с незнакомым человеком. Анастасия, вы говорите правильные вещи, но не нужно их обсуждать со всеми подряд. Поверьте, это для вашего же блага. Но! – Он поднял палец в назидательном жесте. – Как говорил папаша Мюллер, помните? «Верить нельзя никому. Мне – можно». Вашу мысль я учту. Еще идеи есть?
– Есть еще по сто девяносто пятой, – неуверенно пробормотала она. – Часть первая, вернее, динамика цифр по части первой – это показатели работы подразделений розыска. То есть на самом деле у розыска есть своя отчетность, но ее обязательно нужно соотносить с количеством уголовных дел, приостановленных по части первой сто девяносто пятой статьи, то есть когда обвиняемый скрылся от следствия или суда или когда по иным причинам не установлено его местопребывание. А вот цифры по части третьей этой статьи, то есть когда не установлено лицо, подлежащее привлечению к ответственности, имеет смысл соотносить с показателями раскрываемости. Если сто девяносто пять-три растет, а раскрываемость при этом не снижается, то тоже возникают вопросы.
Константин слушал ее внимательно, и Настя постепенно успокаивалась.
– Вторую часть сто девяносто пятой можно использовать как лакмусовую бумажку уровня коррупции. Если в этом показателе есть положительная динамика, имеет смысл присмотреться внимательнее.
– В нашей стране нет коррупции, – заметил штабист, и снова в его глазах мелькнуло лукавство. – Она есть только в капстранах.
Настя прикусила язык. Опять она ляпнула что-то не то. Перевела за последние годы такое количество зарубежных материалов по проблемам преступности, что поневоле пропиталась терминологией, принятой в США и Западной Европе. Могла бы и сообразить вовремя, что коррупция – это такой дефект государственного управления, которого в советской стране не может быть по определению. Советское государство безупречно, дефектов в нем нет. А взяточничество – это так, мелочь, отдельное проявление пережитков прошлого в поведении отдельно взятых людей. Неприятно, конечно, и подлежит наказанию, но систему в целом не порочит.
– Но взяточничество же есть?
– Это да, есть, – кивнул он и добавил: – В отдельно взятых случаях.
Часть вторая статьи сто девяносто пятой уголовно-процессуального кодекса позволяла приостанавливать предварительное следствие «в случае психического или иного тяжкого заболевания обвиняемого, удостоверенного врачом, работающим в медицинском учреждении». Договорился с доктором, принес конвертик или подарок или пообещал покровительство в карьерном продвижении, или в постановке на очередь на улучшение жилищных условий, или, может, помощь в приобретении мебельного гарнитура – и пожалуйста, получите нужный диагноз. Часть обвиняемых действительно болеет, это непреложный факт, но их доля в общем числе лиц, привлекаемых к уголовной ответственности, должна, по статистике, быть примерно одинаковой из года в год. А вот если эта доля увеличивается ни с того ни с сего, то появляются основания для неприятных мыслей.
