Александра Маринина
Оборванные нити. Том 1
– А с чего ты взяла, что я буду хирургом? – перебил ее Сергей.
– Ну как же, мы с папой…
– Вы с папой – это одно, а я – самостоятельная единица. Я не собираюсь становиться хирургом, я буду патологоанатомом. Я говорил вам с папой об этом тысячу раз, начиная чуть ли не с первого курса.
Это было правдой. Насколько Сергей Саблин любил медицину и интересовался ею с самого детства, настолько же он не интересовался людьми и не испытывал ни малейшего желания их лечить. Ему было неловко признаваться в этом и родителям, и однокурсникам, не перестававшим удивляться его настойчивому желанию заниматься патологической анатомией или судебно-медицинской экспертизой. А примерно курсе на четвертом Сергей вдруг отчетливо осознал, что он не только не хочет лечить больных, но еще и не готов их терять. И история с Красиковой и ее мужем еще раз это доказала. Не хочет он иметь свое кладбище. Не хочет он ответственности за чужую жизнь. Отец вообще ни во что не вникал, а вот мама была категорически против профессионального выбора сына и каждый раз объясняла ему, какую глупость он собирается сделать, в надежде на то, что непокорное чадо в конце концов одумается.
– Сыночек, – ласково заговорила Юлия Анисимовна, – ты просто не понимаешь, на что обрекаешь себя. Ты говорил, что не хочешь быть клиницистом. Я не могу этого понять, но готова принять. Но зачем же патанатомия? Зачем судмедэкспертиза? Не хочешь иметь дело с больными – мы с папой устроим тебя на чиновничью работу, будешь организовывать здравоохранение, разрабатывать программы, курировать научные исследования. В конце концов, можно немного сменить профориентацию и заниматься фармакологией или организацией санаторно-курортного лечения. Ты напишешь диссертацию, защитишься, сделаешь нормальную карьеру. Человеку с высшим медицинским образованием есть где применить свои знания и добиться успеха даже в том случае, если он не желает быть клиницистом.
– Вот я их и применю в патанатомии, – упрямо буркнул Сергей. – Или в экспертизе. И успеха добьюсь, можешь не сомневаться.
– Сереженька, – продолжала уговаривать мать, – ты хотя бы представляешь себе, кем хочешь стать? Ты понимаешь, какой работой собираешься заниматься? Ты готов к тому, что будешь иметь дело только со смертью или, в крайнем случае, с чужими несчастьями? У тебя не будет ни одного больного, которому ты вернешь здоровье или спасешь жизнь и который потом скажет тебе «спасибо» и посмотрит на тебя глазами, в которых стоят слезы благодарности. Это самое сильное чувство у врача – чувство удовлетворения от того, что ты смог помочь, что ты отвоевал человека у болезни или смерти, избавил его от мучений и страданий. И, кстати, его близких тоже. А ты собираешься добровольно лишить себя этого чувства, которое тебе не доведется испытать ни разу в жизни. Ни разу в жизни! Медицина – штука тяжелая, требующая огромных знаний и невероятных моральных затрат, тебе ли этого не знать. И благодарность спасенного больного и твое удовлетворение своей работой, которую ты сделал хорошо, это единственная награда за все те трудности, с которыми приходится сталкиваться врачу. Как же ты, выросший рядом с папой и со мной, можешь этого не понимать?!
– А ты, конечно, хочешь, чтобы за все, что ты делаешь, следовала награда, – Сергей ненавидел эти разговоры, в ходе которых мать пыталась повлиять на его профессиональный выбор. Юлия Анисимовна была права, когда говорила о взрывном темпераменте сына и его тяжелом и противоречивом характере. Если Сергею что-то не нравилось, он терял самообладание и переставал следить за выбором выражений и интонациями, забывая, что разговаривает все-таки с матерью, а не с приятелем. – Ты хочешь, чтобы все было красивенько и чистенько, чтобы благодарные больные носили коробочки с конфетками и букетики цветочков, а потом до конца жизни обеспечивали тебя разными благами, дефицитными товарами и были тебе обязаны, да?
– Сынок…
В глазах матери мелькнула нескрываемая обида, но Сергей этого не заметил. Его уже понесло.
– Неужели ты еще шесть лет назад, когда я выбирал, в каком из трех медицинских институтов учиться, не поняла, что я хочу жить только своим умом и принимать решения самостоятельно, а не под твою и папину диктовку? Я специально поступил не в тот институт, где ты руководишь кафедрой, а в другой, где сильная школа патанатомии, чтобы ты меня не доставала. Я не стану знакомиться и тем более жениться на девице, которую ты для меня присмотрела. И я не стану менять своего решения и выбирать другую специализацию, чтобы угодить вам с отцом. Я сам знаю, как, с кем и в какой профессии мне прожить свою жизнь. Это моя жизнь, а не твоя и не папина, и я проживу ее сам. Так, как сумею и как посчитаю нужным. Я буду патологоанатомом или судебно-медицинским экспертом, и обсуждать здесь больше нечего.
– Только через мой труп, – заявила Юлия Анисимовна.
Сергей недобро усмехнулся и посмотрел на мать.
– Ну-ну… Ты хоть сама-то поняла, что сейчас сказала?
Юлия Анисимовна уже осознала всю двусмысленность своих слов и недовольно поджала губы.
– Господи, ну что у тебя за характер! – укоризненно произнесла она. – Вылитый дед Анисим.
* * *
В детстве больше всего на свете Серега Саблин любил три вещи: рассматривать старинное ружье дяди Васи, маминого старшего брата, есть молочную лапшу на кухне у тети Нюты и ходить с дедом Анисимом в пивную, где дед позволял себе маленькие радости. Обычно дед брал две кружки пива, а для Сереги – квас или лимонад. Дед разговаривал при этом только с внуком, общаться с другими посетителями пивной не стремился и желающих навязаться в собутыльники не поощрял. Выглядел Анисим Трофимович всегда хмурым, и взгляд его, обращенный на незнакомых людей, был неприветливым, так что желающих вступить с ним в разговор было, честно говоря, немного. Сереге же дед велел стоять рядом, внимательно слушать шум и разговоры за соседними «стоячими» круглыми столами и наблюдать за окружающими. Такими были дедовы уроки.
Анисим Трофимович Бирюков начинал свою службу еще в Гражданскую в Частях Особого назначения, потом был чекистом, служил в НКВД, затем в МГБ, организовывал во время войны партизанское движение на оккупированной немцами территории в Белоруссии, потом был назначен начальником горотдела НКВД во Львовской области и боролся с лесными бандитами. Даже теперь, давно уже выйдя в отставку, он не забыл своих привычек и старался привить маленькому внуку умение быть осторожным, внимательным, собранным, постоянно готовым к тому, чтобы дать отпор, но при этом не пугливым и не враждебным. Каждый заход в пивную сопровождался подробными и часто повторяющимися объяснениями: место надо выбирать так, чтобы видеть дверь и окна и чтобы за спиной была глухая стена. Кроме того, посещение пивной тренировало пацана и приучало не бояться большого скопления взрослых и не всегда трезвых мужиков, громких голосов и резких, выглядящих порой агрессивными жестов. «Нервы надо укреплять», – с усмешкой говорил он своей младшей дочери, Серегиной матери, когда та в очередной раз ловила отца на том, что тот водил мальчика в пивную.
– Дед, а почему мама не разрешает нам с тобой ходить в пивную? – спросил Серега, когда мама впервые показала свое неудовольствие их воскресными походами.
– Да не обращай ты внимания, – махнул рукой дед Анисим, – мало ли чего мать говорит, у тебя уши не резиновые, чтобы всех слушать.
– Но мама… – попытался возразить Серега, однако Анисим Трофимович перебил его, не дав договорить.
– Кто такая есть твоя мать, чтобы ее слушать? – грозно вопросил он. – Чего она в жизни понимает? Да она с малых лет только за книжками и просидела, жизни-то не видела, людей не знает и не понимает. И ладно бы еще правильные книжки читала, исторические или военные, так нет же, все ботанику какую-то зубрила, анатомию, биологию, химию, а с них какой прок? Умным, может, и станешь, а вот мудрым – нет. Ты, парень, с родителей пример не бери, они у тебя люди ученые, образованные, а душевного ума в них ни на грош. Ты на Нютку нашу равняйся, вот она у меня выросла правильной девкой, ни одного дня в своей жизни не прожила так, как ей самой не захотелось. Всегда на своем стояла, ни на шаг ни разу не отступила, делала только то, что считала нужным. Да, она высот не достигла, не то что твои родители, даже высшего образования не получила, но Нютка у меня выросла мудрой. Ты у нее учись, а не у матери своей.
– А тетя Нюта ведь тоже женщина, – неуверенно заметил паренек.
– Наша Нютка – не баба, ты не путай, она казак в юбке. Истинная казачка, любого мужика за пояс заткнет, раскусит и не подавится. Нютка у меня настоящая Бирюкова, и ты должен Бирюковым вырасти. А то ишь выдумали – Саблина из тебя сделать!
Анисим Трофимович носил фамилию Бирюков и часто повторял, что бирюк – волк-одиночка, живущий вне стаи – сильный и смелый, ни от кого не зависящий и ни на кого не оглядывающийся. Дед считал, что и сам полностью соответствует своей фамилии, и его дочь Анна Анисимовна, или Нюта, как ее называли в семье, выросла такой же. Теперь он хотел воспитать из своего внука Сережи достойного носителя «говорящей» фамилии.
Дед, бывший военный, не любил смотреть фильмы о войне, а Серега, наоборот, очень любил, его привлекала романтика войны и смерти, подвигов и геройства, истории о предательствах и неизбежном наказании за них. Серегу удивляло, что дед никогда не смотрит фильмов о войне.
– Ерунду там показывают, – дед брезгливо морщился, а глаза его светлели и как-то тяжелели, – на войне все не так. На войне страшно. Кино – это игра пионерская, «Зарница». Лепет дитячий. В кино тебе правду про войну никогда не покажут.
Когда дед Анисим вспоминал о войне, взгляд его делался каким-то потусторонним: зрачки сужались до размеров булавочной головки, серые глаза как будто белели, радужка становилась почти прозрачной, а лицо – холодным и безжалостным. «Наверное, на войне действительно было очень страшно», – думал в такие минуты Серега, поеживаясь под ледяным светом, исходящим из дедовых глаз.
Дедовы уроки Серега запомнил накрепко. Анисим Трофимович, потомственный казак, нрав имел крутой и жесткий и на попытки детей хоть на чем-нибудь настоять плевал с высокой колокольни. Все трое детей – старший Василий, служивший в разведке, средняя Анна, та самая обожаемая Серегой тетя Нюта, и младшая, Юлия, Серегина мама, никогда не пытались спорить с отцом или возражать ему. И не потому, что боялись, а просто оттого, что знали твердо: это бесполезно. Отец не станет кричать, браниться, размахивать руками и скандалить, он тихо усмехнется в густые длинные усы и отвернется, а сделает все равно по-своему. Да и дети пошли характером в отца, такие же твердые и несгибаемые. Хотя и проявлялся этот характер у них по-разному. Серегина мама, Юлия Анисимовна, брала упорством и настойчивостью, отлично училась и в школе, и в мединституте, рано защитила диссертацию, несмотря на то что приходилось возиться с маленьким сыном, и сделала блестящую карьеру, в весьма молодом возрасте заняв должность заведующей кафедрой педиатрии в одном из московских медицинских вузов. Ну, с дядей Васей и без того все понятно, имей он другой характер – вряд ли его взяли бы на работу в Первое Главное управление, которое занималось разведкой. А вот с тетей Нютой все было совсем иначе, хотя характер свой казацкий она проявила в полной мере. Родив в семнадцать лет внебрачного ребенка и при этом ни одной секунды не смущаясь и не опасаясь общественного осуждения, она только в двадцать три года встретила своего суженого, поляка по имени Януш. Но тут отец и брат Василий встали насмерть: при их службе и должностях невозможно иметь родственника-иностранца. Они, в общем-то, ничего Анне не запрещали, просто очень популярно объяснили, что ее замужество лишит их работы и карьеры. Анна все поняла. С поляком рассталась, а вот с Василием с тех пор не разговаривала. Вообще. То есть ни одного слова не произносила, не звонила, не писала, не общалась. Вычеркнула брата из своей жизни. Отца простила, а вот брата – нет. Почему же она не простила дядю Васю, если простила деда?
О том, что тетя Нюта «поссорилась» с дядей Васей, Серега знал с детства, не мог не знать, потому что был пареньком внимательным и наблюдательным, но на вопросы «почему» и «из-за чего» получал неизменно один и тот же ответ:
– Ты еще маленький. Вырастешь – расскажу, – говорила тетя Нюта, при этом усмехалась точь-в-точь как дед Анисим и негромко прибавляла: – Может быть. А может, и не расскажу.
При этом лицо ее на мгновение едва заметно менялось, губы искривлялись в каком-то зверином оскале, но тут же на лицо Анны Анисимовны возвращалась ее обычная насмешливая улыбка.
Серега и у мамы с папой, и у деда, и у дяди Васи пытался узнать, но с тем же результатом. Много позже, когда Анна Анисимовна умерла, задать свой вопрос Сереже стало некому. Сорок лет не разговаривать с родным братом! Это что же за характер такой, упертый и беспощадный, надо было иметь! И он страшно сожалел о том, что не проявил настойчивости и не попытался выяснить правду, пока Нюта была еще жива.
Но это все было потом. А в детстве Серега свою тетку боготворил. Она вовсе не казалась ему упертой и беспощадной, наоборот, Нюта была веселой, общительной, какой-то «неправильной», никогда не готовила на обед супы, не заставляла племянника есть то, чего он не хочет, разрешала все то, чего обычно не разрешала мама, в том числе бегать, шуметь, орать, визжать и играть в войну. Ее сын Вовка был старше Сергея на семнадцать лет, и когда Сережу мама стала отпускать к сестре в гости одного, Вовка уже стал совсем взрослым, самостоятельным, работал где-то на БАМе, и тетя Нюта жила одна. Когда-то она закончила медучилище и работала операционной сестрой, а потом ушла в кожно-венерологический диспансер и применяла свои знания в кабинете физиотерапии. Она была абсолютно, классически непедагогична и рассказывала Сереге анекдоты про сифилитиков и всякие байки, для ребенка явно не предназначенные. Когда ее младшая сестра об этом узнала, Анна Анисимовна без малейшего смущения заявила:
– Это касается здоровья человека, а все, что касается здоровья человека – это природа. Это естественно и не может быть ни стыдным, ни противным. Ты же сама врач, и муж у тебя врач, чего ж вы растите пацана не пойми кем? Он должен знать, как устроено человеческое тело и что бывает, если с ним неправильно обращаться.
Почему-то всегда такая разумная и умеющая все объяснить мама не нашла, что ответить. Сережа проводил у тетки много времени, впитывая от нее уважительное и заинтересованное отношение ко всему, что связано с телесной сферой, а также получая «дополнительное внешкольное» образование в сфере эротической и вольнодумной литературы. Дело в том, что у Анны Анисимовны был источник побочного дохода: она перепечатывала на машинке «самиздат». Разумеется, не Солженицына. При теткином характере и бурном темпераменте, склонности к похабным анекдотам, ее больше интересовали тексты, интеллигентно называемые «армянским радио», а также «Камасутра» и эротические рассказы, авторство которых приписывалось Александру Куприну и Алексею Толстому, что было весьма сомнительно. Она печатала, а Серега читал, предпочитая в подростковом возрасте особенно то, о чем в то время знал далеко не каждый взрослый. Читал с упоением. С удовольствием. Если что было непонятно – спрашивал, и тетя Нюта никогда не жалела времени на подробные объяснения, касались они строения гениталий или политической ситуации в пятидесятые годы до смерти Сталина.
И к дяде Васе, старшему сыну деда Анисима, Серега любил наведываться, правда, получалось это редко, потому что дядя Вася много времени проводил в длительных командировках. Но зато когда уж он возвращался в Москву, Сережа приезжал к нему при любой возможности. Конечно, Василий Анисимович был разведчиком, и это заставляло мальчишку смотреть на дядьку с восхищением, но главным все-таки было ружье. Дядя Вася никогда не скрывал, каким образом оно к нему попало.
Когда Анисим Трофимович в конце 30-х годов нес службу в Белоруссии, его жена с первенцем Васей и маленькой дочкой Нюточкой жила в Кировской области. Десятилетний Вася в 1939 году сбежал из дома и каким-то немыслимым образом самостоятельно добрался до места службы отца и разыскал его, за что был, разумеется, нещадно выпорот, после чего последовало глубокомысленное рассуждение Бирюкова-старшего:
– Казак вырос! Настоящий казак! Настоящий Бирюков! Ежели чего захотел – непременно добьется, хоть и пацан сопливый. И смелый, не побоялся. И находчивый, не растерялся. И мужественный, не пикнул ни разу, пока я его порол, а ведь рука у меня тяжелая. И упертый, ни за что назад возвращаться не хочет. Так я говорю, Васька?
Мальчик молча кивнул, затравленно глядя на отца и ожидая его вердикта.
– Ну так, стало быть, остаешься со мной, – вынес решение Анисим Трофимович.
Однако заниматься мальчиком было некому, а оставлять без присмотра – как-то боязно, и Анисим Бирюков отдал сына в имение старого графа-поляка, жившего после прихода большевиков на положении заложника. Граф был одиноким, мальчика принял с радостью, много занимался с ним, заставлял читать, кормил, водил не только на длительные прогулки, но и брал с собой на охоту уток стрелять. Свое ружье – великолепную двустволку-«горизонталку» с открытыми курками, настоящий «Зауэр» 16-го калибра – граф подарил Васе на прощание, когда его депортировали в Польшу, обменяв не то на какого-то деятеля, не то на ценности, не то на информацию. С тех пор Василий с ружьем не расставался, гордился им, всем охотно показывал. Серега с детства относился к оружию благоговейно, и каждый приход в гости к дяде Васе становился для него настоящим праздником, ведь можно было не только посмотреть замечательное старинное ружье, но и погладить стволы и гладкий деревянный приклад, и «вскинуться», и посмотреть в прорезь на точку в воображаемой мишени, и вообще почувствовать себя настоящим мужчиной. Воином.
Однажды Серега, знавший о конфликте Анны Анисимовны с братом, но не ведавший причин столь затяжной ссоры, спросил тетю Нюту:
– А ничего, что я к дяде Васе в гости хожу? Ты не обижаешься?
Анна Анисимовна удивилась, как показалось мальчику, совершенно искренне.
– Обижаюсь? Да на что же, миленький?
– Ну, ты ведь с дядей Васей не разговариваешь, я думал, вы поссорились… У меня в классе друзья есть, Пашка и Витя, Пашка на Витю обиделся и теперь с ним не водится, а со мной водится. А Витька со мной недавно подрался за то, что я с Пашкой в кино ходил, ему неприятно было, – объяснил свой вопрос Серега, надо признать, довольно сумбурно. Но тетя Нюта все поняла и рассмеялась.
– Сереженька, миленький, никогда не думай о том, что кому приятно или неприятно. Делай только то и только так, как сам считаешь нужным и правильным. На всех все равно не угодишь. У тебя есть характер, вот этим и дорожи.
– Характер? – теперь удивился уже Серега. – А мама всегда говорит, что у меня плохой характер, тяжелый, и мне надо меняться.
– Даже не вздумай! – замахала руками Анна Анисимовна. – У тебя замечательный характер, настоящий мужской нрав, наш, казацкий. Твоя мама хочет, чтобы ей было удобно с тобой жить, и я ее понимаю. Каждый человек хочет, чтобы ему было удобно. Но это не означает, что другие люди обязаны с этим считаться. Ты меня понимаешь?
В тот момент Сережа не все понял, так, кое-что уловил, в чем честно сразу же признался. Ему никогда не было стыдно признаваться тете Нюте в том, что он чего-то не понимает. Маме и отцу он бы даже под пытками такого не сказал, для них он старался выглядеть пай-мальчиком, прилежным учеником, для которого учеба и всяческие науки не представляют никакой сложности. А с тетей Нютой можно было не притворяться и быть самим собой, потому что она ничего от племянника не ждала и ничего не требовала, просто любила его и принимала таким, каким он был на самом деле.
Анна Анисимовна объяснила свою мысль снова, подробнее и проще, и он все понял.
– У тебя очень хороший характер, – еще раз повторила она, – правильный, настоящий, не поддельный. Конечно, всем удобнее иметь дело с людьми, которые умеют договариваться. Ты не умеешь. И не надо, не учись этому. У тебя есть на все собственное мнение, вот на него и опирайся. А на остальных наплюй. Ты не золотой червонец, чтобы всем нравиться. Ты – Сергей Саблин, самостоятельная единица, уникальная и неповторимая, и не нужно стараться никому угождать и делать приятное. Понял?
– Понял, – кивнул мальчик.
* * *
Собака еще раз дернула облезлым хвостом, и из уголка пасти потянулась струйка тягучей мутноватой слюны. Я смотрю на нее, и из середины груди по всему телу разливается огромный, ни с чем не сравнимый восторг: я – повелитель мира, я могу уничтожить то, что с таким трудом и изобретательностью создавалось природой. Эта собака еще недавно была живой, пусть бездомной, никому не нужной, со свалявшейся грязной шерстью и гноящимися глазами, но живой! Она чуяла запахи, слышала звуки, хотела есть и пить, кого-то боялась, к кому-то была привязана. А я взял ее жизнь в свои руки и распорядился ею по собственному усмотрению. Я предполагал, что это будет классно, но даже не думал, что настолько классно!
Когда я наступил на муравейник и вдруг понял, что случайно разрушил целое государство, целый мир, в котором обитали тысячи маленьких смешных жизней, я впервые испытал это странное ощущение могущества и всевластности. Я – властелин этого муравьиного царства, как я захочу – так и будет. Я могу пройти мимо, и разрушения, причиненные моим ботинком, останутся минимальными. Но я могу и не пройти. И разрушить этот мир до основания. Окончательно и бесповоротно. Просто стереть с лица земли.
И я сделал это. А теперь я сделал то же самое с бездомной собакой. Она умирает, а я наблюдаю за ее агонией. И снова радуюсь своей власти над ее никчемной жизнью. Да, я взял дома из маминой аптечки таблетки, растолок их в порошок и напихал в два пирожка с мясом, купленные в киоске у кинотеатра «Северное сияние». Да, я выбрал эту собаку, высмотрел ее на улице, рядом со стройкой. Да, я поманил ее, дав издалека понюхать пирожки, и она доверчиво и радостно потащилась следом за мной на пустую, давно заброшенную стройплощадку. И я скормил ей отравленные пирожки, равнодушно глядя на то, как она судорожно, с голодным лязгом зубов, глотала большими кусками собственную смерть. Но и теперь, когда она умирает, я еще могу все исправить, я могу выбежать на улицу, обратиться к кому-нибудь из взрослых, объяснить, что собака умирает и ей нужна помощь. Наверняка найдется кто-нибудь, кто сжалится над одиннадцатилетним мальчишкой и умирающей бездомной собакой, поможет отвезти животное в ветеринарку, а там, глядишь, и откачают псину. Я еще могу это сделать. А могу и не делать. Мое решение. Моя власть. Как захочу – так и будет. Я – царь и бог. Я всемогущ!
Жалко только, что никому рассказать нельзя. Маме – это уж точно. И Учителю нельзя. Это моя тайна, которой я ни с кем никогда не поделюсь. Хотя Учитель, наверное, меня не осудил бы. Он очень умный. И очень меня любит. Я это точно знаю.
Потому что Учитель – это мой папа. Я уверен в этом. Мама всегда говорила мне, что мой папа нас бросил и живет теперь далеко. И я, наивный и глупый, до поры до времени верил ей. А потом познакомился с Учителем и внезапно понял: это мой папа! Потому что только родной отец будет с таким удовольствием разговаривать и проводить время с мальчиком, угощать его мороженым и пепси-колой, ходить с ним в кино и в цирк, когда бывали гастроли, ездить далеко за город, рассказывать про природу, попутно показывая разные растения, насекомых, птиц, а если сильно повезет – то и кое-каких животных.
Мама рано научила меня читать и всегда говорила, что я намного умнее, чем полагается быть мальчику моего возраста. Правильно говорила! Я действительно очень умный. Поэтому быстро догадался, что и как. Мама специально сказала мне, что папа плохой, бросил нас и уехал далеко-далеко, в другой город. Чтобы я не искал его и не думал о нем. А на самом деле мой папа остался здесь. И никакой он не плохой. Он замечательный, добрый и умный. И очень меня любит. Он нашел меня, и теперь мы с ним постоянно встречаемся. Но я же умный мальчик, поэтому я понимаю, что мама об этих встречах знать не должна. Пусть думает, что сумела меня обмануть. Пусть считает меня доверчивым и наивным. Так мне будет проще ею управлять и добиваться того, что мне нужно.
Конечно, я не утерпел и как-то спросил Учителя:
– А вы случайно не мой папа?
Он ответил:
– Ну что ты, конечно, нет.
Но мне показалось, что он при этом как-то смутился и отвечал не очень уверенно. Я не стал ни на чем настаивать. Понятно, что если он признается, то я могу проговориться маме, а она сделает все, чтобы запретить нам встречаться. Мама у меня такая. Но я все равно обо всем догадался, ведь не зря же я столько взрослых книжек прочитал.
Я умный.
Я – царь и бог.
Я – повелитель мира.
