Александра Маринина
Ангелы на льду не выживают. Том 2
© Алексеева М.А., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
* * *
Антону с трудом удавалось заставить себя сосредоточиться на дорожной ситуации. Он чувствовал, что очень устал. Просто смертельно. И непонятно, от чего больше – от работы или от никак не решаемой, какой-то тупиковой личной ситуации. Он уже позвонил Эле и пообещал ей, что через час она сможет уйти домой. В принципе, время позволяло сделать еще что-нибудь полезное по работе, еще нет десяти вечера, но сил совсем не осталось. День сложился суетно, а начался вообще черт знает как…
С утра Сташиса вместе с Зарубиным вызвал начальник отдела и почти слово в слово повторил то, что накануне говорил руководитель следственно-оперативной группы, только в более резких выражениях. Общий пафос его речи сводился к тому, что нечего изображать видимость активности, разрабатывая тухлую версию, лучше делом заниматься, вон убийство тренера висит нераскрытое, а по нему, между прочим, не с ФСБ спрашивают, как по Ефимовой, а с МВД, то есть с них.
– И почему это у тебя реально один Дзюба работает, я тебя старшим назначил, а ты дурака валяешь! – выговаривал он Антону. – И ты, Сергей Кузьмич, куда смотришь?
Сергей Кузьмич во время этой тирады смотрел в потолок. Но когда они вернулись в свой кабинет, который делили на троих – Зарубин, Сташис и Дзюба, высказал Антону все, что думал. В том числе и насчет того, что молодого и не особо опытного Ромчика оставили один на один с делом об убийстве. Опер с территории, Федор Ульянцев, особо не убивается, поскольку земля – она и есть земля, на ней каждый час что-то происходит, и нет у него времени.
Антон понимал, что Зарубин прав. Сташис действительно подключился к делу Болтенкова только накануне, подробно выспросив у Дзюбы все, что тому удалось выяснить, и съездив вместе с ним к спортивной журналистке Тамиле Аласания. После встречи с журналисткой они поделили направления, Ромка отправился разрабатывать линию обвиненного в педофилии покойного Аникеева, а Антон занялся поиском информации об упомянутом Тамилой молодом спортсмене, занимавшемся танцами.
Каждая беседа с потенциальным свидетелем приносила урожай в виде все новых и новых имен: спортсменов, тренеров, функционеров Москомспорта, Федерации фигурного катания РФ и Министерства спорта, журналистов, администрации спорткомплексов… Свидетельская база разрасталась не по дням, а буквально по минутам. А ведь помимо мотива для убийства оставался неразрешенным вопрос об оружии, из которого застрелили Болтенкова и которое так и не было найдено. Если убийца Ламзин, то где он его взял и, самое главное, куда дел? На сегодняшний день Ульянцеву, как утверждал Дзюба, не удалось получить ни одного свидетеля, который рассказал бы, что Ламзин действительно собирался купить пистолет и искал возможности это осуществить. И ни в одной оружейной мастерской, даже обладавшей самой дурной репутацией, Ламзина по фотографии не опознали как человека, который там появлялся хотя бы единожды. Не у себя же на кухне он собственноручно переделывал ствол травматика под стрельбу боевыми патронами! Бедный Ромка в самом деле разрывался на части, хорошо еще, что часть работы со свидетелями взяла на себя Каменская, которую адвокат привлек в качестве частного детектива.
За день Антону удалось опросить несколько человек, и к вечеру сложилась очередная история о Болтенкове, которая могла бы показаться чрезвычайно любопытной, если бы не закончилась трагически. Много лет назад в группе у Михаила Валентиновича Болтенкова тренировался мальчик по имени Евгений Зеленов. Хороший был мальчик, старательный, обладавший изумительным скольжением, в «школе», то есть в обязательных фигурах, ему не было равных. Он был одним из немногих, если не единственным, кто мог повторить фигуры Панина-Коломенкина. А это говорило о многом. Но увы… У него не было прыжка. Пластичный, артистичный, выразительный спортсмен, но если до тринадцати – четырнадцати лет он был технически вполне оснащен, то потом к 16 годам вдруг за короткий период сильно вытянулся в росте, мышцы стали длинными, и выполнять тройные прыжки он больше не мог. Не получалось ничего. Прыжок он потерял. И когда Евгению исполнилось семнадцать лет и стало понятно окончательно, что карьера одиночника у него никогда не сложится, тренер Болтенков посоветовал ему перейти в другую группу и заняться танцами на льду.
Зеленов очень любил фигурное катание и совету тренера последовал. Его поставили в пару, дали очень хорошую партнершу, ребята быстро прогрессировали и, что называется, выстрелили, с самого начала занимая достаточно высокие для новой, нескатанной танцевальной пары места на соревнованиях, как на внутрироссийских, так и на международных юниорских. Они сменили тренера, и вроде бы все шло к успеху. А потом что-то пошло наперекосяк, не сложилось, не получилось…
История была печальной, но неудачная попытка сделать карьеру в танцах на льду при помощи нового тренера не была в ней главным. Главным было то, что, к сожалению, суицидальная попытка Жени Зеленова закончилась смертью юноши. Несмотря на то, что врачи сделали все возможное, чтобы его спасти. У него не выдержало сердце. И вот в этом оказался виновным не кто иной, как Михаил Валентинович Болтенков.
Чтобы это выяснить, Сташису пришлось разыскать и разговорить еще трех человек. Но в конце концов он получил более или менее цельную картинку.
В те времена, когда Зеленов тренировался у Болтенкова, Женя не восстановился после тяжелой ангины, однако тренер, Михаил Валентинович, заставил его поехать на соревнования. Так, как выяснилось, делают довольно часто, чтобы спортсмена, находящегося далеко не в лучшей форме, «подложить» под кого-то: либо другому спортсмену надо было мастера спорта получать, а для этого необходимо обыграть на соревнованиях двух уже действующих мастеров спорта, либо очки набирать. Изначально было понятно, что не оправившийся после ангины и пропустивший почти месяц тренировок пятнадцатилетний Евгений Зеленов выступит плохо, но зато тот, в ком заинтересованы, займет более высокое место и, соответственно, поднимется в рейтинге. Женя ехать на соревнования не хотел, говорил, что не в форме, что выступит плохо, что не готов… Но Михаил Валентинович настоял, велел не придуриваться и пригрозил, что если будет выкобениваться – не поедет на международные соревнования. Или еще чем-то припугнул. Мальчик поехал и выступил, действительно выступил плохо, пропустив вперед себя откровенно слабого спортсмена, то есть свою функцию выполнил. И свалился с осложнением на сердце. Потом, конечно, выздоровел, начал снова тренироваться, но проблемы с сердцем остались, оно после того случая заметно ослабело. В принципе, после попытки покончить с собой мог бы выжить, если бы сердце не подвело.
Вот и еще кандидаты на роль убийцы Болтенкова появились. Наверняка у Жени Зеленова остались родители, друзья, может быть – братья и сестры. Правда, непонятно, почему нужно было ждать столько лет, ведь история эта началась, когда Жене было пятнадцать лет, закончилась через четыре года, и миновало с тех пор больше десятка лет. Хотя… если речь идет о, например, младшем брате, то вполне может быть… Мальчик вырос. Или девочка, сестра.
Надо в первую очередь искать родителей Жени Зеленова и разговаривать с ними. Посмотреть, что за семья, узнать, были ли у Жени друзья, готовые мстить. Ведь друзей тоже нельзя сбрасывать со счетов: когда все случилось, они еще были в спорте, занимались собственной карьерой, а если не в спорте, то учились в институтах, получали образование, профессию. И вот прошли годы, бывшие мальчики оперились, превратились в сильных молодых мужчин, почему бы не поквитаться за смерть друга?
Да, все это хорошо. Только сил у Антона Сташиса нет совершенно. И домой надо ехать, няню отпустить. И к родителям Зеленова. Хотя… Кое-какие справки он уже успел навести по телефону и знал, что отец Жени умер несколько месяцев назад, а мать допоздна будет занята на работе. Даже если поехать сейчас к ней, а не домой, к детям, то дверь Антону никто не откроет.
Но есть человек, которого можно попросить помочь. И ничего страшного, если он немного слукавит. Лукавство – это не ложь, а всего лишь вторая сторона правды.
Он достал телефон и быстро нашел номер Каменской.
– Анастасия Павловна, поможете? Замотался совсем, а у меня есть наводка на свидетеля, который может быть полезен в оправдании Ламзина. Только ехать нужно поздно вечером. А у меня дети, вы же в курсе.
Как он и надеялся, Каменская сразу согласилась поехать к матери Жени Зеленова, народной артистке России Алле Владимировне Томашкевич.
– А я уж подумала было, что вы меня избегаете, – усмехнулась Каменская. – Я ведь позвонила вам после встречи с Романом и ясно дала понять, что открыта для любого сотрудничества и мешать вам ни в коем случае не буду. А вы все не звоните и не звоните. Я решила, что вы меня игнорируете. Нет?
– Да вы что! – Антон даже задохнулся от негодования. Справедливости ради надо заметить, что негодование было наигранным и ничего подобного он на самом деле не испытывал.
Но его следующие слова были совершенно искренними.
– Я счастлив снова работать с вами! Просто, если честно, я только сегодня плотно подключился к делу Ламзина – Болтенкова, а до этого другим убийством занимался.
– Прощаю, – засмеялась Каменская. – Так вы говорите, Томашкевич сейчас на съемке? Где, не знаете? В павильоне или на натуре?
– Не знаю, – признался Антон. – А как это можно узнать? Мне только сказали, что до конца месяца она каждый день, кроме воскресенья, занята с семнадцати часов до позднего вечера, снимается в каком-то бесконечном сериале.
– Я узнаю, – пообещала Каменская. – И сегодня же попробую ее выловить. В крайнем случае – завтра с самого утра.
Антон с облегчением вздохнул. На сегодня все. А завтра с утра он отправится в Федерацию фигурного катания и поговорит с тем чиновником, который так трогательно опекал тренера Болтенкова, всячески помогал ему и расправлялся с его недоброжелателями.
* * *
К Игорю Эдуардовичу Шнитову, члену исполкома Федерации фигурного катания, Антон Сташис поехал без предварительной договоренности. Имя Шнитова Каменская назвала Дзюбе, и Ромка уже съездил к нему, но, конечно, никакого результата не добился: молод еще разговаривать с чиновниками такого уровня. Или такого характера. Нужно предпринять вторую попытку, тем более что помимо характеристики Ламзина можно получить у Шнитова и детали истории о том, как Болтенков выживал Аникеева.
Конечно, Антон ехал не на авось, выяснил предварительно по своим каналам, в котором часу Игоря Эдуардовича можно застать, но все равно пришлось потратить некоторое время на то, чтобы отловить чиновника. Никакой радости от визита оперативника Игорь Эдуардович, полный и слегка даже обрюзгший мужчина лет сорока пяти, разумеется, не выказал. О Валерии Петровиче Ламзине отозвался негативно и даже выражений особо не выбирал.
– Да он сволочь та еще и вполне мог убить, он еще с юности склонен к насилию и очень агрессивен, – заявил Шнитов безапелляционно.
Антон сделал вид, что впервые слышит об этом, хотя Ромка ему все подробно пересказал, и не только то, что слышал своими ушами, но и то, чем поделилась с ним Каменская.
– Агрессивен? А в чем это выражается?
– Ну как же! Болтенкову челюсть сломал, это вам что, не насилие?
– Но это было много лет назад, и всего один раз, они оба были, в сущности, мальчишками, детьми, – возразил Антон.
Голос Шнитова стал назидательным, и лицо приобрело соответствующее выражение.
– Знаете, у спортсменов детство заканчивается в пять лет. А в пятнадцать это уже взрослые самостоятельные люди, и, кстати, весьма и весьма физически сильные, многие уже деньги зарабатывают и родителям помогают в этом возрасте, а вы говорите – дети! – Он начал злиться и теперь уже заговорил с нескрываемым раздражением: – Я вообще не понимаю, зачем вы ко мне опять пришли! Ко мне уже приходил рыженький такой мальчик, теперь вот вы пришли, и все про Ламзина спрашивают, как будто я через два-три дня могу рассказать о нем что-то другое! Вам что, совсем заняться нечем? Ходите тут, одно и то же спрашиваете… Зря я понадеялся, что на Петровке сыщики получше, чем в округе Москвы. Такие же бездельники оказались. А может, и еще хуже. Извините, мне пора, у меня совещание.
Понадеялся он… Значит, именно Шнитов поднял волну вокруг убийства Болтенкова и звонил в Министерство внутренних дел с требованием подключить к расследованию самых лучших сотрудников.
Ну, совещание – так совещание. Коридор тоже хорошее место для продолжения разговора. Антон вышел из кабинета вместе со Шнитовым, продолжая задавать вопросы, на которые Игорю Эдуардовичу все-таки пришлось отвечать. Впрочем, о Ламзине он рассказывал весьма охотно:
– Вы бы слышали, как он орет на всех, в том числе и на спортсменов, обзывает их! Лошади, коровы, кабаны, хряки, кнуры – это еще самое мягкое из его богатого лексикона. Короче, в выражениях не стесняется.
Зато когда Антон спросил об Аникееве, Шнитов раздраженно ответил:
– При чем тут Болтенков и Ламзин? Это не имеет к ним никакого отношения.
Понятно. Стало быть, Шнитов ничего рассказывать не собирается.
Все, кто попадался им на пути, здоровались с чиновником, заискивающе заглядывали в глаза, подобострастно улыбались. Все до единого. Кроме одной женщины в строгом деловом костюме, которая шла им навстречу с папкой в руках. Она смотрела мимо Шнитова, Шнитов же демонстративно отвернулся.
Распрощавшись с Игорем Эдуардовичем, Антон внизу, в вестибюле, внимательно оглядел стенд с фотографиями. Вот и она, та самая женщина в деловом костюме. Только на снимке она была в спортивной форме, стояла на пьедестале, на груди широкая лента с золотой медалью. Фотография примерно двадцатилетней давности, а то и больше. Сейчас этой женщине под пятьдесят. Людмила Волынец.
Все трепещут перед могущественным функционером. Все, кроме Людмилы Волынец. Вот и славно, трам-пам-пам!
* * *
От удушливого запаха есть только одно спасение – прохлада и свежесть. Ничего теплого, ничего, вызывающего ассоциации со сладкой душной тяжестью. Пятна масляной пастели выбраны холодных тонов, покрывающая их акриловая краска – бледно-голубая со стальным оттенком. А в ушах назойливо звучит неприятный, резкий голос женщины, которую он едва не сбил с ног, несясь по длинному коридору и не видя ничего вокруг.
«Смотри, куда бежишь! Совсем нюх потерял! Идиот! Тебя завтра же из команды вышвырнут! Хоть бы извинился, дегенерат чертов!»
Она стояла и кричала ему вслед, а он бежал, не оборачиваясь, и все никак не мог отделаться от отвратительного приторно-сладкого запаха ее духов. С тех пор этот запах преследует его уже много лет. До рвоты, до головной боли. Эти духи до сих пор «носят» многие женщины, и часто в общественном транспорте он грубо и насильно забивается в ноздри, не давая дышать. В такие дни он ходит больной.
Сегодня запах ему нигде не попался, но он вспомнил голос, слова, безвкусные аляпистые цветы на платье, и духи вернулись сами собой. Его начало подташнивать. Единственное спасение – холодные свежие оттенки пастели и акрила.
Звонок в дверь заставил художника вздрогнуть, но он тут же вспомнил: это, наверное, Ольга, они договорились, что она придет и сделает несколько фотографий новой работы, чтобы Алла Владимировна определилась: будет она ее покупать или нет. Они всегда так делали. Художник рисовал по собственному настроению, а Алла выбирала то, что ей нравится. Нравилось ей не все. Но многое. Во всяком случае, на те деньги, которые он получал за картины от своего единственного покупателя, вполне можно было жить, и помогать матери, и делать недорогие, но приятные подарки своей подруге.
Ольга стояла на пороге, деловая, собранная, подтянутая, серьезная. Явно не расположенная к неспешным беседам и уютному чаепитию. Вот и хорошо. Ему сейчас не до бесед и не до угощений. Впрочем, Ольга никогда не задерживалась в его квартире.
– Привет, ну как дела? – спросила она, открывая сумку и доставая фотоаппарат.
Художник пожал плечами.
– Все нормально, как обычно.
Ольга деловито прошла в комнату, сразу пересекла «жилую» часть и направилась к стоящим вдоль стены картинам, лишь мельком глянув на незаконченную работу на мольберте.
– Я много времени не отниму, мне на встречу надо успеть. Что можно сфотографировать?
– Вот это.
Он показал на две новые работы и смотрел, как Ольга делает снимки с разных ракурсов. Двигалась она быстро, мягко, напоминая дикую кошку. Общий план, средний план, «макро», чтобы можно было увидеть перелив красок в процарапанных линиях.
– А это? – она кивком головы указала на мольберт.
– Это я только начал.
Ольга внимательно смотрела на бледно-голубой со стальным оттенком акрил. Краска еще подсыхала, на ней не было процарапано ни одной линии.
– А что внутри?
– Ну… – Он подошел к столику, заставленному коробками с палочками масляной пастели и бутылками с терпентином.
На второй полочке кучей лежали испачканные краской тряпки, которыми художник вытирал пальцы после растушевки, на третьей, самой нижней, листы с пробами цвета.
Достав самый верхний лист, протянул Ольге.
– Вот такое.
– Замерзнуть можно от таких оттенков, – она едва улыбнулась кончиками губ, покрытых темной помадой. – Я сфотографирую? Вдруг ей понравится?
– Да, конечно, – безразлично ответил художник. – Интересно, как долго еще Алла Владимировна будет покупать мои работы? Я же не идиот, я понимаю, что ценность они имеют только для меня.
– И для нее тоже.
Разговор с Ольгой отвлек его на несколько минут, но теперь она делает фотографии незаконченной работы, и в его голове снова всплывает мерзкий незабываемый голос: «Смотри, куда бежишь! Идиот! Дегенерат! Завтра же вылетишь!..» И запах, от которого мгновенно замутило. Он непроизвольно закрыл глаза и покачнулся. Ольга заметила и встревожилась. От нее ничего не скроешь, черт бы ее взял!
– Что случилось?
– Ничего, голова закружилась.
– Может, нужен врач? Или лекарство? Может, мне в аптеку сбегать? – Она спрашивала спокойно и деловито, никакой паники или даже беспокойства в голосе не слышно.
– Ничего не нужно, уже прошло.
Ольга с сомнением посмотрела на него и направилась к двери.
* * *
Алла Владимировна Томашкевич жила в самом центре Москвы, внутри Бульварного кольца, прорваться через которое по пробкам порой бывало очень непросто, поэтому Каменская выехала из дома заранее, взяв время с большим запасом. Накануне, когда Антон попросил ее встретиться к актрисой, Настя довольно быстро выяснила, что съемка, на которой занята Алла Владимировна, проходит в одном из подмосковных клубов и будет длиться до трех часов ночи. Номер мобильного телефона актрисы ей тоже сказали, и когда Настя дозвонилась до нее, они договорились на двенадцать часов дня: Алле Владимировне нужно время, чтобы выспаться и отдохнуть, поскольку вечером ей опять предстоит съемка с семнадцати часов до середины ночи – так составлен съемочный график.
Как обычно, сработал закон подлости: если время рассчитано впритык – непременно застрянешь в плотном потоке и опоздаешь, а если выезжаешь загодя, с расчетом на пробки, почему-то всюду проезжаешь свободно и прибываешь к месту назначения раньше времени. У Насти образовалось сорок минут до назначенной встречи с Томашкевич, и эти минуты она провела в большом книжном магазине, быстро найдя нужный ей словарь и остальное время с удовольствием листая учебники и справочники по юриспруденции.
Алла Владимировна, очень полная женщина с красивым гладким лицом, в свободном домашнем балахоне и с длинными, только что вымытыми и еще влажными волосами, рассыпанными по плечам, улыбнулась ей приветливо и обаятельно.
– В ум не возьму, зачем я вам понадобилась, – говорила она, провожая Настю в гостиную, обставленную мягкой мебелью с обивкой «прованский цветочек», – я уж все в голове перебрала: может, с кем-то из съемочной группы что-то случилось, или в театре у нас, или в нашем доме? Но вроде никого не убили и не ограбили. А вы правда частный детектив? Или вы все-таки в полиции работаете, а меня обманули, чтобы я вас не боялась?
На первый взгляд, Томашкевич была слишком спокойной и веселой для человека, знающего о том, что совсем недавно кто-то, кого она, вероятно, знает, жестоко отомстил за смерть ее единственного сына. Но ведь она профессиональная актриса… Сыграть может все, что угодно.
На слова Каменской о смерти Михаила Валентиновича Болтенкова актриса отреагировала таким изумлением, что можно было не сомневаться: она слышит об этом впервые.
– Почему вы пришли ко мне с этим? – недоумевающе спросила Томашкевич. – Что я могу вам рассказать об этом человеке? Я о нем ничего не знаю уже много лет.
А вот когда Настя задала первый вопрос о сыне, Алла Владимировна изменилась в лице, от милой обаятельной улыбки не осталось и следа.
– Мне трудно говорить о Женечке, до сих пор трудно. Может быть, можно обойтись без этого? – тихо попросила она, глядя на Настю глазами, полными слез.
Настя мягко настаивала, внимательно вглядываясь в актрису и пытаясь безошибочно считывать ее реакцию. Нет, пожалуй, для нее этот разговор действительно неожиданность. Алла Владимировна вскоре поняла, что отделаться от гостьи уговорами и мольбами не удастся, и начала рассказывать.
Женя в пятнадцать лет перенес тяжелую фолликулярную ангину, и вдруг заявил, что едет на соревнования. Так решил тренер, Михаил Валентинович. Но это Женя сказал ей уже потом, а в тот момент просто заявил, что едет, потому что эти соревнования для него очень важны, а чувствует он себя вполне неплохо. Алла сомневалась, не хотела отпускать сына, ведь он еще не окончательно выздоровел, но Женя поклялся ей, что и чувствует себя хорошо, и врач спортшколы сказал, что все в порядке и можно ехать. Вернулся с соревнований совершенно убитый: и выступил плохо, занял самое низкое место, и сердце начало болеть. Свалился с осложнением – боли в сердце, одышка, температура, слабость. Диагноз – инфекционный миокардит плюс ревматизм суставов. Отлежав в больнице положенный срок, Женя начал восстанавливаться, усиленно тренировался, но тут одно наложилось на другое: за следующий год он сильно вырос, и прыгать стало трудно: с одной стороны – мышцы длинные, с другой – больно очень, ревматизм суставов дает сильные боли при движении и физических нагрузках. Но о том, чтобы бросить фигурное катание, не могло быть и речи, мальчик готов был терпеть постоянную боль. Только прыжок он уже потерял. И Женя перешел к другому тренеру, в танцы, где прыжки не нужны и где особенно ценится мастерство скольжения, владения коньком, а это именно то, в чем мастер спорта Евгений Зеленов был всегда на голову сильнее других спортсменов. Он даже мог выполнять некоторые фигуры Панина-Коломенкина, чем неизменно вызывал восхищение товарищей по спортшколе.
Его поставили в пару с очень хорошей партнершей, и спустя некоторое время у них возник страстный роман. Настолько страстный, что когда восемнадцатилетняя девушка забеременела, Евгений даже предложил ей бросить спорт, родить ребенка и жить нормальной семейной жизнью. Но любимая отказалась: она хотела кататься, она хотела добиться больших успехов в спорте, она стремилась к вершинам и не собиралась ради ребенка отказываться от карьеры фигуристки. И сделала аборт. А вскоре после этого подала идею перейти к другому тренеру, который сможет сделать из них настоящих звезд.
Этот другой тренер действительно был в тот момент чрезвычайно популярным: молодой, красивый, обладающий обаянием и харизмой, он начинал когда-то как спортсмен, потом стал хореографом, и с придуманной и поставленной им программой российская спортсменка-одиночница поднялась на пьедестал почета чемпионата мира, что было для российского женского фигурного катания огромным успехом. К молодому и до того дня мало кому известному хореографу повалили спортсмены с просьбами их тренировать. Какое-то время хореограф отнекивался и отказывался, ведь он всего лишь хореограф-постановщик, а вовсе не тренер, это совсем другая специальность, потом набрался смелости и решил попробовать себя на новом поприще.
Попробовал. Не сказать, чтобы феерически удачно, тренировать он все-таки не умел, но программы ставил красивые, эффектные, и если к нему приходили спортсмены с хорошей базой, то с его программами добивались успеха. И как-то все сразу забывали, что базу-то им дал другой тренер… Главное – успех сегодняшний, а на лед победителей выводил сегодня именно он. Ему вся честь и слава. И новые ученики.
Евгений поддался на уговоры и поехал в Санкт-Петербург, где жил и работал модный молодой тренер. Он очень любил свою партнершу и готов был ради нее сделать все, что угодно, хотя бывший хореограф ему не нравился. И, как оказалось, не напрасно. Новый тренер девушку совратил, она влюбилась в него до потери пульса.
Когда ребята приехали в Питер, они стали снимать квартиру, жили вместе и собирались пожениться, им было по девятнадцать лет. И вдруг создалась команда «партнерша и тренер», которая играла против Жени Зеленова. Женя знал, что его любимая девушка спит с тренером, но все равно должен был каждый день брать ее в пару, выполнять с ней элементы, изображать на льду то нежные, то страстные чувства, и при этом все время помнил: «Она с ним, у нее любовь, я полностью от него зависим, я не могу отказаться от соревнований, к которым шел всю жизнь, на это положено столько лет труда, а я здесь на птичьих правах и должен его слушаться».
Затем ситуация обострилась: партнерша забеременела, на этот раз уже от тренера, и сказала, что будет рожать, потому что так сильно хочет от него ребенка и так его любит, что готова даже спорт бросить. При этом сам тренер, молодой и красивый, но глубоко женатый, жениться на ней не обещал и не собирался, и она это прекрасно знала. Может быть, надеялась, что ребенок его привяжет, потому что своих детей у него пока не было. Но эту ситуацию Женя Зеленов уже не перенес, это был слишком сильный удар по самолюбию. Он мужественно докатался до последних соревнований в том сезоне, объявил партнерше, что уходит из пары, собрал вещи и вернулся в Москву.
– На похоронах один его товарищ мне рассказывал, что Женя незадолго до смерти говорил ему: «Я пережил такое мужское унижение, которое никогда не забуду». – Алла Владимировна не замечала слез, ручьями текущих по ее щекам. – Я даже представить себе не могла, что мой сын так страдает, он ведь ничем со мной не делился. Просто констатировал факты: Соня теперь с нашим тренером, Соня собирается рожать… Спокойно так говорил, без эмоций. Я и подумать не могла, что все так серьезно. А Женя достал где-то таблетки, много… Меня даже в Москве в это время не было, я была в экспедиции, на Валааме, на съемках. Его муж нашел, когда вернулся с работы. Конечно, меня вызвали, я сразу же примчалась, уже утром следующего дня была дома, подняла на ноги самых лучших врачей, но они ничего не смогли сделать. Вернее, они сделали все, что могли. Но Женечка все равно умер. Доктор сказал, что, если бы не то осложнение на сердце, его бы вытащили.
Каменская переждала пару минут, давая Алле Владимировне возможность успокоиться.
– Вы говорили, что на похоронах Жени были его друзья, – осторожно начала она подбираться к самому главному. – Вы с кем-нибудь из них были раньше знакомы?
– Ну конечно, – кивнула Томашкевич. – Иногда кто-то из товарищей по спорту приходил к Женечке, партнерша его, Соня, приходила тоже. Но я с ними редко сталкивалась, ведь свободного времени у ребят было совсем мало, и оно обычно не совпадало со временем, когда я дома. На похоронах было много народу, но я мало на что обращала внимание тогда и мало что помню. Вот только слова Жениного товарища запомнила, очень больно они меня ударили.
– А после смерти сына кто-то из его друзей поддерживал с вами отношения?
Томашкевич отрицательно покачала головой и горько расплакалась.
«Все, – сказала себе Настя, – пора прекращать эту пытку воспоминаниями, надо совесть иметь».
Она встала с неудобного низкого пуфика без спинки и почувствовала, как мучительно заныла спина. Уперев кисти рук в поясницу, она сделала несколько шагов по комнате, повернувшись спиной к плачущей актрисе, и только теперь обратила внимание на большое количество висящих на стенах однотипных картин, без сюжета, похожих на орнамент и выполненных в какой-то неизвестной ей технике.
– Какие интересные работы, – вежливо сказала Настя, чтобы сменить тяжелую для Аллы Владимировны тему разговора на что-нибудь более нейтральное. – Никогда ничего подобного не видела. Эти орнаменты что-то означают? В них есть какой-то смысл?
Томашкевич перестала плакать.
– Они мне нравятся, – ответила она, вставая с кресла. – Я специально покупаю работы этого художника, они вносят успокоение в мою душу. Даже не могу объяснить почему.
Актриса казалась вполне успокоившейся, глаза были сухими, и только пальцы, судорожно мявшие мокрый платочек, выдавали недавние горькие слезы. Надо уходить, подумала Настя. Но все-таки нужно еще раз спросить. Потому что внятного и точного ответа на самый главный свой вопрос она так и не получила. Не знает ли Алла Владимировна, может быть, кто-то из друзей ее сына до сих пор горюет о Жене и хотел бы отомстить тренеру, который «посадил» ему сердце?
Томашкевич пожала плечами. Похоже, вопрос ее не испугал, во всяком случае, никаких новых признаков волнения Настя в ее лице не заметила.
– Я вам уже говорила, что ни с какими друзьями сына не общаюсь. Да и в те времена, когда Женя тренировался, почти не знала их. Горько это признавать, но я вообще мало вникала в Женечкину жизнь, потому что как раз в то время меня вдруг после многих лет застоя начали активно приглашать сниматься, у меня был очень плотный график, много поездок, ведь тогда денег ни у кого не было, и снимали, где подешевле – в провинции, в сельской местности, в бывших союзных республиках. Я постоянно была в экспедициях. Так что – увы – ничем вам помочь не могу.
– Алла Владимировна, – Настя уже взялась за ручку двери, собираясь уходить, но все-таки решила задать еще один, самый последний вопрос, – вы считаете тренера Болтенкова виновным в смерти вашего сына?
