Александра Лисина
Темный эльф. Владыка
Пролог
Говорят, когда на Лиаре умирает светлый эльф, над Светлым лесом целый месяц висят свинцовые тучи, а солнце слегка тускнеет в знак траура по погибшему. Когда приходит время темного, над местом его гибели неделю плачет небо и рвутся от молний черные тучи. Если погибает гном, безутешно стонет мать-земля, а где-то в глубоких пещерах рассыпается в прах один из сталактитов. И только смертные неслышно приходят в эту жизнь, незаметно живут и чаще всего так же незаметно умирают.
Неизвестно, кто из перворожденных придумал песнь прощания, – древние хроники не сохранили имени смельчака. Никто доподлинно не знал, что за сила таится в ее строках и какую власть она обретает над безумцем, рискнувшим раньше времени призвать Ледяную богиню. Но каждый живущий на Лиаре был уверен: стоило кому-то из эльфов пропеть ее вслух до конца, как незваная гостья непременно забирала его душу. Милосердно давала отпить из своей чаши напиток скорби и манила за собой, будто питала к бессмертным какую-то тайную слабость.
Слова и мелодия были стары, как сама жизнь. Зовущие, мягкие, нежные. Просто красивая песнь для той, чья поступь легче воздуха и чье ласковое прикосновение – последнее утешение для обреченного. Ничто не способно противостоять этой магии. Никому не под силу остановить смерть, если слова песни прозвучали полностью. И лишь одно препятствие сумели поставить ей перворожденные – песнь возрождения, чьи слова напитаны такой же древней эльфийской магией.
Но вот беда: мало осталось на свете владеющих этим знанием и еще меньше – безумцев, готовых поспорить со смертью за уже отлетающую душу, которая твердо вознамерилась уйти.
Глава 1
Встань, о сраженный под сенью звезды.
Встань и стряхни белой смерти оковы.
Встань, павший воин, со мной и иди
Туда, где рассвет занимается новый.
Ступай лишь вперед, идущий во тьме.
Сумей различить в этом мраке мой шепот.
Поверь, он разгонит все тени на дне
И заглушит их призрачный хохот.
Дорога длинна, но и ей есть предел.
Ты снова устал, но теперь это радость,
Ведь тем, кто не чувствует боли от ран,
Мой зов не подарит покой или благость.
Ты жив. Это правда, и помни о ней,
Пока ищешь выход из темного плена.
Ты жив. Ты способен вернуться, поверь,
И вновь возродиться из серого тлена.
Спеши на мой голос, пока я сильней
Сомнений твоих, твоей боли и страха.
Спеши, возвращайся, надейся, сумей!
Найди эту дверь из кромешного мрака!
Я жду тебя, павший, на той стороне,
Где солнце ласкает холмы и дороги,
Где ветер шумит в зеленой листве
И где тебя встретят родные пороги…[1]
В теплый летний вечер на постоялом дворе в самом центре Борревы было слишком многолюдно. Точнее, людей-то здесь как раз не наблюдалось, зато всяких других – не протолкнуться. И с двумя, и с четырьмя ногами; с хвостами, с лапами и даже с длинными ушами.
Возле высокого забора с бледными от волнения лицами стояли пятеро темных эльфов, судорожно сжимая рукояти клинков и тщательно следя, чтобы никто из любопытных не вздумал сунуть сюда свой нос. Рядом с ними находился воевода Левой заставы, в чьих темных радужках едва заметно тлела надежда. Внутри этого импровизированного живого ограждения молчаливыми глыбами застыли в неестественных для скакунов позах два громадных мимикра. Карраш тесно прильнул к плечу Таррэна, Ирташ осторожно поддерживал низко склонившуюся Белку, а между ними лежал хранитель, которому жить оставалось совсем немного.
Линнувиэль был невероятно бледен. Изможден, будто намедни его забрали с королевских каменоломен, где он пробыл не менее пары-тройки десятилетий. Черты красивого лица заострились, зеленые глаза потускнели и теперь напоминали два темных провала в бездну, в которой уже истаивали последние живые искры. Белоснежная рубаха оказалась безжалостно распорота на лоскуты, наглядно демонстрируя причину угасания эльфа, – четыре глубокие отметины на его левом плече выглядели совсем свежими. Почерневшие края ран красноречиво говорили: не жилец. И это было бы совершеннейшей правдой, если бы над умирающим не лилась тихая, чарующая песня, которая могла затронуть даже самые закосневшие души. Древняя, как сама жизнь, до отказа напоенная эльфийской магией, а потому способная противостоять даже почти завершенной песни смерти.
Белка, сидя на земле и положив голову эльфа себе на колени, бережно придерживала руками его заострившийся подбородок. Низко наклонившись, тихо пела для него, заставляя замерших эльфов цепенеть от осознания смысла происходящего и лихорадочно искать ответы на нескончаемую череду вопросов. Она не смотрела по сторонам – прикрыв глаза, Гончая старательно вспоминала знания, переданные ей много лет назад другим магом, чей разум хранил немало бесценных подсказок. А Ирташ исправно вбирал в себя излишки ее силы, чтобы не всполошить всю округу творящимся здесь таинством. Точно так же, как Карраш незаметно вбирал в себя отголоски магии Таррэна, сплошным потоком вливавшейся в изможденное тело хранителя.
– Плохо, – беззвучно обронил в тишину Шранк, и Сартас немедленно к нему повернулся.
– Не получается?
– Не то чтобы… – Воевода покачал головой. – Вашего хранителя укусила самка мимикра… помнишь ту гиену, чей прикус так не понравился Белику? Так вот, они ядовиты, их слюна растворяет даже гномью сталь. А уж если попала в кровь, да еще и в кровь мага, то пиши пропало. Таррэн пытается обезвредить заразу, но, боюсь, даже его сил может не хватить: прошло слишком много времени. Там все насквозь должно разъесть – сердце, кишки, печень… Удавлю этого молчуна, если выживет! Гордость ему, видите ли, не позволила сказать! Сейчас только родовой перстень удерживает его на грани. Да еще Белик, хотя не могу сказать, насколько его хватит.
– Откуда Белик знает песнь жизни? – пораженно откликнулся Корвин. – Этой магией в полной мере владеют только хранители!
– Сам у него спроси.
– Н-нет, спасибо, – отчетливо содрогнулся темный эльф, и Шранк понимающе усмехнулся. – Обожду до следующей жизни, пожалуй. Скажи лучше, зачем мы тащили Линнувиэля сюда? Почему нужно делать это во дворе, а не в комнате?
– Потому что Карраш не пролезет в окно.
– При чем тут Карраш? – опасливо покосился на мимикра Маликон.
– При том, что в его присутствии любая магия сходит на нет, – спокойно пояснил Шранк.
Перворожденные быстро переглянулись.
– А…
– Все, – устало выдохнула Белка, неожиданно поднимая голову и отстраняясь от хранителя. – Больше слова не помогут: он жив, но резерв почти истощен. Даже с нашей помощью ему не хватит сил на борьбу. Надо что-то иное.
– Он вернется? – напряженно спросил Таррэн, крепко схватив Линнувиэля за изувеченную руку и неотрывно следя за волной магии, благодаря которой все еще мог удерживать собрата по эту сторону реальности.
Гончая отрицательно качнула головой.
– Сам не видишь? У тебя резерв наполовину пуст, я от него руки вообще не убираю, а яд даже не начал выходить. Придется резать по живому.
– Это убьет его.
– Ты знаешь другой выход? Он почти допел песнь смерти, и теперь даже я не сумею его вернуть. По крайней мере – так… – Белка вдруг прикусила губу и быстро покосилась на благоверного.
– Я не могу просить тебя об этом, – прошептал Таррэн, прекрасно зная, о чем она не договорила.
– Если ничего не сделать, он умрет. Линнувиэль слишком стремился на ту сторону. Он хотел уйти, понимаешь? Иначе не решился бы спеть. Твой собрат недалеко, его еще можно вернуть, но его разум темен и пуст. У него нет семьи, нет возлюбленной и детей, к которым он мог бы тянуться. Нет дома и того, кто ждал бы его там. Нет ничего, что могло бы нам помочь. Конечно, ты можешь попробовать ему приказать, но, боюсь, сейчас он не услышит. И я знаю лишь одно средство, как заставить его забыть о смерти.
– Бел, ты уверен, что это хорошая идея? – обеспокоился Шранк.
– Нет, – тоскливо вздохнула Белка, но тут же встряхнулась. – Ладно, времени в обрез. Корвин, Маликон, держите его за вторую руку. Атталис, Аззар, навалитесь сверху. Таррэн, когда скажу – режь, да поглубже, чтобы яд выходил, иначе мы его не спасем. Когда кровь пойдет чистая, закроешь магией и перебинтуешь. Ирташ постережет периметр и проследит, чтобы твоя магия не утекала в никуда. Готовы?
Эльфы без лишних слов подошли и стремительно заняли положенные места. Сразу четыре пары рук вцепились в хрипло дышащего Линнувиэля и вопросительно повернулись в сторону побледневшей Гончей. Они еще не знали, на что соглашаются, но были готовы на все, чтобы сохранить Линнувиэлю жизнь. Слишком мало хороших магов осталось у темного народа. И еще меньше – хранителей. И за потерю одного владыка с них потом обязательно спросит.
– Хорошо, – сглотнула Гончая. – Попробуем его вытащить. Но, если у меня не получится, не обессудьте.
– Давай, – неожиданно кивнул Сартас. – У него все равно нет шансов. Делай, что задумал, и не оглядывайся – мы не станем мешать. Слово.
– Признание, однако, – невесело улыбнулась Белка.
После чего стянула перчатки и обхватила голову умирающего эльфа руками – так, что левая ладонь легла ему на затылок, а правая коснулась покрытого испариной лба. Затем склонилась к его бескровным губам, на мгновение замерла, будто перед прыжком в холодную воду, и едва слышно выдохнула:
– Ли-иннувиэ-эль…
Перворожденные одновременно вздрогнули.
– Ли-иннувиэ-эль… – пропела она чуть громче.
Ласково, будто звала домой дорогого сердцу мужчину. Настойчиво, трепетно. Звала так, что невозможно не откликнуться, но… Ничего не случилось. Гончая немного осмелела и снова заговорила. Таким мягким вибрирующим голосом, что у перворожденных невольно дернулись руки и нервно застучали потревоженные сердца.
– Линнувиэль, ты меня слышишь?
Затем – короткая пауза. И снова:
– Линнувиэль, вернись…
С изящных пальчиков Белки сорвалось несколько изумрудных искорок, чувствительно кольнувших прохладную кожу эльфа и на мгновение осветивших рассыпавшуюся под ней полупрозрачную сетку вен. И молодой хранитель наконец дрогнул. Точно так же, как неверяще дрогнули перворожденные, которых тоже зацепило этой странной магией.
Гончая слабо улыбнулась и, найдя нужный тембр, позвала еще раз, но уже требовательнее и настойчивее:
– Линнувиэль, вернись. Ты слышишь?
Тишина.
– Вернись, эльф, еще не время. Ты мне нужен, хранитель.
И снова – гнетущее молчание.
– Услышь меня, остроухий… Возвращайся к свету. Ты помнишь его? Помнишь, как светит солнце? Как шелестит трава поутру и поет ивовая лурска[2]? Помнишь рассвет над священной рощей? Неужели ты не хочешь встретить его снова? Линнувиэль?
С губ хранителя сорвался короткий вздох, больше похожий на стон, его ресницы затрепетали, пальцы непроизвольно сжались, а ноздри шумно раздулись, старательно ища источник будоражащего разум запаха, от которого быстрее бежала по венам кровь и учащалось сердцебиение. К нему хотелось идти, хотелось стремиться к этому чуду, хотелось дышать им еще и еще, наслаждаясь каждым мгновением.
И он неуверенно качнулся навстречу.
– Я жду тебя, Линнувиэль, – шепнула Белка, почти касаясь его губ.
«Зачем?» – едва слышно откликнулась чужая мысль.
– Потому что я так хочу.
«Кто ты?»
– Приди и узнаешь. Ты же хочешь понять? Чувствуешь, как сильно бьется сердце? Тогда поверь: сейчас не твое время. Ты должен вернуться.
«Белик?!»
– О да. Ты все еще жив, эльф, и я не пущу тебя на ту сторону. Иди ко мне. Возвращайся…
Она говорила и говорила, крохотными шажками выводя его душу из мрака. Линнувиэль будто просыпался от долгого сна, инстинктивно тянулся к ней и все быстрее шел навстречу самому восхитительному запаху, который только знал в своей жизни, – запаху эльфийского меда, щедро приправленному ароматом смертельной угрозы.
Корвин замер, тщетно пытаясь вытравить из своей головы этот вкрадчивый голос, от которого начинали потеть ладони и пугливо трепетало в груди сердце. От вида двусмысленно прильнувшей к собрату Гончей его передернуло, но вскоре это прошло, и теперь эльф со все возрастающим беспокойством следил, как жадно дышит молодой хранитель и настойчиво тянется навстречу, ища в пустоте… кого? Или что?
Корвин боялся даже подумать.
У Маликона тоже закаменело лицо. Но отвращения к двуликому пацану, как ни странно, не было, потому что зов ударил и по его истерзанным нервам. Он неожиданно поймал себя на том, что тоже тянется навстречу. Желает подойти, коснуться и выяснить, каким образом у Белика получается разжигать кровь, заставлять ее кипеть, бурлить и вызывать нескромные мысли. Необъяснимые, пугающие, смешанные с растерянностью и каким-то ревнивым беспокойством. Что это? Почему он не может отвести глаз? Что за магия в этом лице, в этом голосе? Что за сила, если после каждого слова сердце сходит с ума и рвется наружу? Мальчишка… обычный человеческий мальчишка. Полукровка, которого в другое время убили бы на месте! Но эти глаза… Торк! Нет сил от них отвернуться!
Аззар и Атталис, которых тоже пробрало до самых печенок, намертво сжали зубы, вцепившись в хранителя клещами. Напряженные, смятенные и полностью растерянные, но с каждым мигом все сильнее поддающиеся пугающему очарованию Гончей.
– Линнувиэль лерре Л’аэртэ! – вдруг властно произнесла Белка, одновременно отстранившись, и в этот момент эльф широко распахнул глаза.
Он непонимающе моргнул, еще не до конца осознав случившееся. Но почти сразу нашел источник голоса, за которым упорно шел из мрака, и уперся в два бездонных голубых колодца. На мгновение замер, смутно узнавая, но уже не в силах устоять перед магией древних рун. Затрепетал, словно попавший в сеть мотылек, жадно вдохнул медовый аромат. И, едва в глубине глаз Гончей загорелись призывные изумрудные огни, вдруг потерял голову – неожиданно рванулся, выворачивая суставы, разрывая связки и грозя расшвырять собратьев по сторонам.
– Держите! – рявкнул Таррэн, наваливаясь на него с удвоенной силой.
Перворожденные прижали бьющегося в судорогах хранителя к земле, но тот все рвался и рвался на волю. Эльфам пришлось приложить массу усилий, чтобы удержать его и не позволить коснуться Гончей, но Линнувиэль не собирался сдаваться – ее зов был сильнее боли, страха и даже смерти, потому что противиться этим чарам Ледяная богиня не могла. Ведь именно для этого они когда-то и создавались.
– Он… слишком силен… – выдавил Корвин, изо всех сил наваливаясь на мечущегося хранителя. – Аззар, Атталис…
– Держу! Маликон, еще!
– Сейчас… только бы магией не шарахнул!
– Не должен – он ослаб.
– Ослаб?!
Но тут Белка опомнилась и бережно провела кончиками пальцев по щеке мечущегося по земле хранителя.
– Тихо, Линни, тихо. Все хорошо.
Она снова наклонилась, позволив ненадолго заглянуть себе в душу, и Линнувиэль послушно затих, но при этом неотрывно смотрел в позеленевшие глаза и понимал, что не забудет их до конца своих дней.
– Белик…
– Вот и славно, – печально улыбнулась Белка, и одурманенный эльф открыто улыбнулся в ответ. – Он мой. Таррэн, давай, он больше не будет рваться.
Таррэн без промедления вспорол кожу на изуродованном плече и чуть сдвинулся, когда из раны широким потоком хлынула темная, почти черная кровь. Линнувиэль болезненно дернулся, но тут же снова успокоился, потому что на лоб легла прохладная рука и милосердно забрала его боль. А вместо боли пришли умиротворение и необъяснимый покой, которых он никогда прежде не знал. От аромата эльфийского меда кружилась голова, от звуков чужого голоса неровно стучало сердце и сами собой отступали печали. Все потеряло сейчас значение – и боль, и сомнения, и прежние страхи. Свежая рана на плече. Покрытый кровавыми разводами нож в руке молодого лорда. Даже ошарашенно взирающие сверху собратья, надежно придавливающие его тело к холодной земле и неотрывно следящие за каждым движением.
Кажется, только сейчас – лежа в луже собственной крови, темный эльф неожиданно понял, для чего жил все это время. К чему стремился, о чем мечтал. Никогда прежде он не чувствовал себя таким поразительно цельным. Не верил, что такое бывает. И вдруг со всей ясностью осознал, почему лорд Торриэль так трепетно бережет своего удивительного мальчишку. Этого странного полукровку, которого порой хотелось удавить. Линнувиэль также понял, что больше никогда не поднимет на него руку. Позволит творить все, что душе угодно, даже называть себя гадким именем «Линни», лишь бы когда-нибудь, хотя бы раз в жизни, иметь возможность почувствовать то, что открылось ему сейчас.
– Все хорошо, – неслышно вздохнула Гончая, осторожно отстраняясь и отводя от эльфа горящий взгляд. – Я не дам тебе умереть. Веришь?
– Не уходи, – хрипло шепнул эльф, внезапно испугавшись, что это чудо безвозвратно исчезнет.
– Закрой глаза, – велела Белка, и он послушно смежил веки. – Тебя это больше не касается, младший хранитель знаний. Боли нет, а значит, ты снова свободен. Ты жив, Линнувиэль, и сейчас быстро уснешь. Ты ведь сделаешь это, мой ушастый друг?
– Да.
– Не разочаруешь меня? Не помрешь, как собирался?
– Нет. Не стану.
– Хорошо, – смягчившись, шепнула Белка в остроконечное ухо. – А теперь спи, эльф, и помни, что я тоже всего лишь сон. Просто красивый сон, которого ты больше никогда не увидишь.
Линнувиэль слабо улыбнулся и моментально провалился в темноту, а потому не увидел, как поспешно она убрала руку с его лба. Как стремительно отодвинулась, наблюдая за быстро светлеющими потоками крови из очищающейся раны. Не почувствовал, как Таррэн вливает в его тело живительную силу под бдительными взглядами мимикров и слегка ошалевших сородичей, на глазах у которых только что совершили настоящее чудо. Он не видел, как спешно готовятся для него чистые лоскуты. Как умелые руки сноровисто перевязывают рану, смазывают чем-то тягучим и желтым, до боли напоминающим свежесобранный мед. А в скором времени ее края сами собой начинают спаиваться в одно целое… Линнувиэль ничего этого уже не видел. Он спал. Снился ему на удивление странный сон, в котором он стоял на знакомой с детства поляне и с благоговением смотрел на свой родовой ясень. А затем медленно опустился на колени перед старым деревом, на котором впервые за много тысячелетий расцвел маленький белый веток.
Он знал, что так не бывает, но во сне вдруг показалось, что это правильно. Что именно так должно быть. А когда Линнувиэль наконец склонил перед ясенем голову, признавая прежние ошибки, то родовой дракон, обвивший могучий ствол, вдруг приоткрыл тяжелые веки и до самого дна пронзил его душу удивительным взглядом бездонных, удивительных, неправильных, но таких знакомых голубых глаз…
Белка отползла от жадно впитывающего магию эльфа подальше и зябко обхватила себя руками.
– Малыш? – обеспокоенно поднял голову Таррэн.
– Делай, – прошептала Гончая, пряча лицо в коленях. – Пусть будет не напрасно. Пожалуйста, спаси его. Я справлюсь.
– Карраш, присмотри.
Мимикр сместился в сторону, в мгновение ока закрыв хозяйку собой, и застыл, выискивая возможных безумцев, рискнувших потревожить его сокровище. Но таковых вокруг не оказалось – перворожденные благоразумно отвернулись и сделали вид, что вовсе ни при чем. Белка благодарно обвила руками шею Карраша, тихонько вздохнула и снова замерла, страшась витающего вокруг запаха крови и старательно не думая о том, во что может превратиться лежащий неподалеку мужчина, если она хоть на волосок сегодня ошиблась.
– Малыш… – Сильные руки мужа бережно подхватили ее, прижимая к широкой груди. – Линнувиэль выживет. Поспит побольше, пополнит резерв, а когда через пару дней придет в себя, то даже не заметит разницы. Рука будет действовать так же, как раньше. С ним все будет хорошо.
Она только кивнула.
– Тогда я посплю, ладно?
Таррэн обеспокоенно заглянул в ее потускневшие глаза, но не увидел там былой ненависти. Только горечь и тревогу за жизнь одного непутевого эльфа. Да, Гончая сильно изменилась за эти годы. Действительно отпустила прошлое и многое бы отдала, чтобы сохранить жизнь кровному брату своего любимого мужчины.
– Спасибо, малыш, – шепнул эльф, бережно касаясь губами ее виска.
– Да не за что. Похоже, ты был прав…
– В чем именно?
Белка слабо улыбнулась.
– Что вы не все одинаковые.
Таррэн с нежностью посмотрел на свою удивительную пару. Пусть она не привыкла выставлять это напоказ, пусть не любила произносить вслух прописные истины и редко показывала себя, настоящую. Но то, что она сделала сегодня, говорило о ней лучше всяких слов. Любимая, родная, единственная его половинка… Он мог бы любоваться ее точеным профилем вечность. Дышать ею. Наслаждаться близостью, как величайшей драгоценностью и благом, которого он, возможно, не очень-то заслуживал. Но неожиданно Таррэн подметил в ее глазах усталость и, вместо того чтобы крепко поцеловать, неохотно отстранился.
– Конечно, иди. Я скоро.
Белка, не оборачиваясь, покинула двор в сопровождении верного Карраша. И лишь когда она исчезла за углом дома, Таррэн неслышно вздохнул.
– Так, берите его с двух сторон и готовьтесь поднимать. Корвин, Шранк – вы снизу. Аззар, Маликон, примете наверху. Атталис – на тебе двор. Сартас…
– Я позову Мирену, – кивнул советник владыки, не дожидаясь нового распоряжения.
– Да, ее помощь понадобится. Ирташ, вы с Каррашем стережете здесь и даете знать, если что не так. Местных не пугать, собак с ходу не жрать, посторонних не сразу топтать насмерть, а сперва вежливо интересоваться, какого Торка они тут забыли. Будут излишне шуметь – успокоишь. Не получится – позовешь нас.
Мимикр понятливо рыкнул и с готовностью сдвинулся под нужное окно, всем видом демонстрируя, что с этой стороны в комнату хранителя никто не только не проникнет, но и близко не подойдет. А если надумает упрямиться, то ему же хуже.
– Прекрасно. Тогда на раз-два…
