Александр Звягинцев
Принуждение к любви
Есть женщины от природы наделенные врожденным инстинктом власти. Стремление властвовать составляет смысл их жизни. Это занятие им никогда не надоедает. И дело не в масштабах власти. Такие личности не претендуют покорить какие-то особые административные высоты, хотя, при случае, делают завидную карьеру. Просто распоряжаться окружающими, помыкать ими, разводить и сводить по собственному усмотрению является их предназначением. Без этого они жить не могут!
А. Г. Звягинцев
© Звягинцев А. Г., 2019
© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019
Глава 1
Конклюдентные действия[1]
Вот тогда и возникло это смятение от непонимания происходящего, пугающее своей необъяснимостью, смутностью, сознанием собственной беспомощности. И запомнилось, и уже не оставляло его никогда.
Мальчик был еще маленький, лет десяти, и жил летом на даче с дядей и тетей, у которых своих детей не было. Они души в нем не чаяли и баловали, как только можно. А родители его в это время отдыхали в Болгарии.
Как-то днем в послеобеденную жару, когда дядя и тетя возились в саду, мальчик пробрался на маленькую веранду – влез в окно, чтобы его не заметили, – и пристроился там с книжкой, которую накануне перед отъездом привез отец. Дверь он старательно закрыл, а шторы задернул, чтобы его не нашли. И поэтому – а может, книжка оказалась интересной – он сначала ничего не услышал. А потом было уже поздно.
Сначала он просто не мог понять, что происходит. В большой комнате слышались невнятные, приглушенные голоса, шарканье ног, какая-то возня. Мальчик поднял голову и стал вслушиваться. Страх сразу вошел в него, потому что голоса были чужие, а он был один. И вдруг ему в голову пришла страшная мысль, что эти люди сделали что-то плохое с дядей и тетей, а теперь ищут его. И сердце у мальчика заколотилось сразу во всем теле, сотрясая его. А потом он непослушными пальцами зачем-то чуть отодвинул занавеску, прикрывавшую стекло на двери, и приник к образовавшейся щели и одним глазом. И увидел в комнате дядю и тетю.
Но страх не ушел, он вцепился в мальчика еще сильнее, потому что увиденное было непонятно и жутко. Дядя молча тянул тетю за руки, а она упиралась и что-то говорила ему сдавленным, свистящим шепотом, оглядываясь на распахнутую входную дверь. Только тут мальчик вдруг разобрал слова: «Олег, ты что! Не надо! Ты с ума сошел… Валька же тут! Войдет сейчас!»
Услышав свое имя, мальчик невольно закрыл глаза. Это все из-за него! Ему нельзя видеть то, что он может увидеть сейчас!
Но он все равно открыл глаза и увидел, как дядя захлопнул входную дверь и стал подталкивать тетю куда-то в угол. Она упиралась, продолжая что-то непрерывно шептать, но он не отпускал ее ни на секунду. А потом они пропали с глаз, и что-то тяжело заскрипело там, в комнате…
Мальчик вжался щекой в холодное стекло, вывернув голову, и на мгновение увидел, что они оба лежат на диване, и вдруг услышал странные, жуткие стоны тети…
Страх сотрясал его все сильнее. А стоны были невыносимы. Еще немного, и он закричит сам, понял мальчик, и тогда они его обнаружат! Но бежать можно было только мимо них, а он понимал, что этого делать нельзя. Ни за что!
Вдруг он вспомнил, что оставил окно открытым. Занемевшее от страха тело не слушалось мальчика, но он дополз до окна, отдернул штору и увидел верхушки елок на фоне синего, до рези в глазах ослепительного неба и с какой-то оглушительной ясностью услышал радостный гомон птиц. Он поднялся с колен, лег животом на подоконник и вывалился головой вперед, обдирая колени, из окна на траву.
Не обращая внимания на боль, он добежал до беседки и затаился там. В голове его что-то клокотало, больно било в виски, и страх не оставлял его. Он сидел там и чего-то ждал. Мальчик не думал о том, что увидел. Он только знал, что видеть это ему было нельзя. Еще он сразу решил про себя, что никогда и никому не признается в том, что все-таки видел это.
И тут он услышал шаги. Кто-то спустился с крыльца и пошел к беседке. Мальчик сразу понял, кто это идет. Они все знают, подумал он. Слышали, как я лез в окно, потом зашли на веранду, увидели книгу и сразу поняли, что я все время был там, все видел и слышал.
Что же он теперь со мной сделает?
Дядя стоял на пороге беседки и внимательно глядел на мальчика, который не мог поднять глаза. Потом он сел рядом, и мальчик испуганно втянул голову в плечи. На соседней даче вдруг громко заиграла музыка.
– А мы тут тебя потеряли, – каким-то странным, хриплым голосом сказал дядя. – А ты вот где спрятался.
– Я не прячусь, – стал торопливо оправдываться мальчик.
– Я знаю. Это я так, к слову, – объяснил дядя, глядя куда-то далеко-далеко. – Чего тебе прятаться? Зачем? Ну, беги.
На пороге беседки мальчик почему-то обернулся, дядя смотрел на него как-то странно – то ли с усмешкой, то ли извиняясь. Он как будто хотел сказать что-то, объяснить, но не решился. То ли просто не нашел слов. А тетя, неожиданно веселая, раскрасневшаяся, возилась на большой веранде с грибами, которые они набрали утром, и даже что-то напевала, тихо улыбаясь.
Прошло немало лет, мальчик вырос и многое узнал о том, что случается с мужчиной и женщиной, и все-таки случившееся тогда на даче так и осталось в его памяти навсегда. Догадались ли они, что он все видел? Что пережили, если догадались? Что подумали о нем? Этого он так и не узнал. И не узнает уже никогда.
Глава 2
Злонамеренное соглашение[2]
Выбравшись из метро на Сухаревской, там, где к пятикупольной церкви Троицы в Листах приделали очередной торговый центр с «Макдоналдсом» и, рискуя сломать ноги на узких обледенелых тротуарах, заставленных бесчисленными машинами, я углубился в сретенские переулки.
Я шел на работу. Меня вызвал шеф. Сам Бегемот. У него было для меня дело. Чисто конкретное. Он не мог поручить его никому другому. Такое вот мне собирались оказать высокое доверие.
Вообще-то по паспорту Бегемот значился Макогоновым Георгием Венедиктовичем, и в школе мы его сначала звали просто Макогоном. Но потом я первый в классе прочел «Мастера и Маргариту». Всякий раз, когда в великом романе на сцене появлялся толстяк с кошачьей физиономией и круглой головой, поросшей густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть, я видел перед собой, как живого, нашего классного мудилу Макогона. И уже не мог называть его иначе, а за мной последовали остальные, потому что в классе я был авторитетом, а Макогон им не был. Он был мудилой – именно так его называли, когда о нем заходила речь. «А где этот мудила?» или «Чего ждать от этого мудилы?» – говорил кто-то из ребят, и все знали, о ком речь. Об этом мудиле Макогоне, превратившемся в мудилу Бегемота.
Потом я понял, что с Бегемотом вышла ошибка – в великом романе он был обаятельный, а Макогон своей необъятной прыщавой рожей внушал отвращение, и прежде всего нашим девчонкам, особенно когда, сопя и потея, он пытался полапать их. Но было поздно – кличка Бегемот приклеилась к нему так, что уже не отодрать. А на самом деле он был похож на жирного, тупого, самодовольного гангстера, с серой обвислой кожей на морде, сальными губами и толстыми волосатыми пальцами, без которого не обходится ни один боевик про итальянскую мафию.
Хотя никаким мафиози Бегемот, честно говоря, не был. Просто, повзрослев и окончательно превратившись в ходячий бочонок, облаченный в костюм и галстук, Бегемот скоро понял, что быть неотразимым остроумным красавцем ему не суждено, а потому придется быть таким, каков он есть на самом деле. То есть жирным, грубым и циничным. Возможно, он поначалу и погоревал немного по этому поводу, но потом быстро сообразил, что жить таким существом вполне даже можно. Его манеры в комплекте с лоснящейся физиономией и трехслойным затылком, видным даже из-за ушей, производили на людей куда более сильное впечатление, чем старания быть галантным, изящно шутить и говорить умные вещи. С тех пор он сопел, чмокал губами, без зазрения совести пучил свои глазенки в любой компании и отпускал женщинам откровенные пошлости прямо в глаза. Причем с нескрываемым удовольствием.
И дела его пошли в гору. Потому что хотя он и не был киношным гангстером, но, как выяснилось, не был и подлинным мудилой. В настоящей жизни он разобрался куда быстрее, чем многие наши школьные и университетские гении, чьи таланты вдруг оказались мало кому нужны, когда они повзрослели.
Наконец я пробился сквозь ледяные колдобины к старинному одноподъездному зданию, в котором теперь среди множества других агентств, представительств и никому не ведомых фирм размещалась контора Бегемота. Предъявив верзиле в черном костюме с какой-то идиотской нашивкой на рукаве свой такой же идиотский пропуск, который на моих глазах наскоро соорудила секретарша Бегемота, я поднялся на второй этаж.
Здесь в коридоре стоял огромный, как шкаф, автомат, выдававший кофе – от эспрессо до капучино. Я скормил шкафу червонец, который он долго переваривал с утробным завыванием, и с привычным удовлетворением нажал кнопку «капучино», хотя рядом с ней значилась цена – 15 рублей. Аппарат вздрогнул, напрягся и все-таки выдал мне стаканчик, в котором поверх кофе плавала шапка белой сливочной пены. Как-то я случайно открыл, что этот шкаф плохо разбирает, сколько денег ему скормили, и с тех пор с тихой радостью пользовался его доверчивостью.
– Эх ты, дурачок, – ласково сказал я, дал ему щелчка в холодный металлический лоб и со стаканчиком капучино поднялся на третий этаж во владения Бегемота.
Симпатичная, тоненькая, как художественная гимнасточка, секретарша – всякий раз при виде ее невольно думалось, что если эта скотина Бегемот заставляет девочку отдаваться ему, то хлеб свой она зарабатывает непосильным трудом, – особо доверительным голосом сообщила, что «он только что про вас спрашивал». То ли я ей нравился, то ли по привычке, она всегда кокетничала со мной напропалую. Но я никак не реагировал, потому как чувствовал себя рядом с ней настоящим «папиком», и подозревал, что и она так считает про себя. А кокетничает на всякий случай, сразу сообразив своим быстрым умишком, что Бегемот относится ко мне не так скотски, как к другим сотрудникам своего богоугодного заведения.
У девушки были широко расставленные глаза – верный признак того, что пусть умишко у нее и небольшой, но холодный и расчетливый, а ценит она только то, что можно использовать практически.
Несколько лет назад, когда Бегемот вдруг, к моему изумлению, оказался главным редактором журнала, он при первой же нашей встрече сообщил, что у него две бухгалтерши и обе главные. Понятно, мне надо было тут же спросить его, зачем ему две бухгалтерши и обе главные. Я спросил. Бегемот радостно затрясся, заклекотал, задыхаясь от смеха, и сообщил: «А я с одной живу, а с другой…» Он сделал паузу, мутные глазки его выпучились, как у настоящего бегемота, и, помирая от довольства собой, он закончил: «А с другой… тоже живу!»
За сим великим откровением последовала минута моего молчания, в течение которой он пытался своими короткими ручонками удержать от выпадения из штанов свой разволновавшийся от лающего смеха живот.
– Ну ты и скотина, – пробормотал я.
– Ага! – радостно подтвердил он. – Угу. Еще какая скотина!
В его широком, как ведро, лице всегда было что-то азиатское, казахское или монгольское. В школе он даже как-то поведал нам, что мать его была родом из среднеазиатских баев. Бабушку же его носили на носилках рабы, а дед содержал целый гарем и вообще пользовался любой женщиной, которая ему нравилась. И никто из подданных не смел возразить, а только радовался такой чести.
Молодой женщине оказаться в подчинении такого типа, который в юности сильно недобрал по женской части, радость, конечно, невеликая, подумал я, глядя на девочку-секретаршу с голым, несмотря на зимнее время, животиком. И вдруг заметил, что она вовсе не выглядит заморенной и изможденной непосильными трудами и унижениями. Скорее даже наоборот – весьма довольной и цветущей. Или в этой толстой скотине Бегемоте осталось что-то человеческое, или я, как всегда, слишком хорошо думаю о женщинах. У этой девочки были короткие и крепкие зубы, цвета слоновой кости, а такие умеют добиваться своего, если надо, не считаясь ни с чем. Здоровье у них обычно такое, что вполне позволяет продвигаться все дальше и выше.
Утешившись этим нехитрым умозаключением, я вошел в кабинет.
Перед Бегемотом, натурально, красовался навороченный ноутбук и лежали три мобильника. Не отрывая свой начальственный взор от экрана, он рассеянно кивнул мне. Усевшись напротив него, я стал дожидаться, пока мудила перестанет корчить из себя занятого делами босса. Можно было и подождать. Согласно главной армейской мудрости «солдат спит, а служба идет». В данном конкретном случае мне шла зарплата, которую от своих щедрот положил мне Бегемот.
Глава 3
Исчисление сроков[3]
Наши пути разошлись сразу после школы. Я поступил в университет на юридический, а Бегемота родители определили в какой-то новомодный платный институт, владельцы которого якобы обучали студентов экономике, а на самом деле просто собирали с них деньги и жили на них в свое удовольствие. Но студенты не жаловались, потому что тоже жили в свое удовольствие, не забивая себе головы премудростями наук, в полной уверенности, что после окончания института им понадобятся вовсе не знания, а совсем иные умения. После института я оказался в прокуратуре, где постигал таинства профессии следователя, а Бегемот, открывший в себе призвание дельца, менял фирмы и банки, нигде особенно не задерживаясь, в надежде наткнуться на настоящий нефтеносный участок. Мы с ним практически не пересекались. Он вдруг прорезался, когда я уже покинул прокуратуру и неожиданно для себя оказался специальным корреспондентом еженедельной газеты «Эхо», где в отделе права работал мой приятель Женька Веригин.
– Ку-ку, Валек, это Бегемот! – прохрюкал он. – Ты мне нужен. Записывай адрес.
Никогда раньше Бегемот не разговаривал со мной таким тоном. Не решался.
– А ты уверен, что тебе нужен именно я?
– Ты-ты! – опять закатился он. – Кто же еще?
– Кто тебя знает. Слушай, Бегемот, а ты теперь кто? Извини, что-то давно о тебе ничего не слышал…
– Милый, так и я узнал, что ты теперь журналюга, только вчера. И сразу звоню! Ты оцени!
– Оценил. Так кто ты все-таки, Бегемот?
– Генеральный директор и главный редактор журнала «Элитарный клуб»! – торжественно провозгласил он. И помолчал, милосердно дав мне время пережить услышанное. – Слышал про такой?
– Краем уха. А что тебе от меня надо? У меня вроде бы другой профиль.
– Валечка, профиль у нас теперь у всех один – за который деньги дают. И другой профиль нам не нужен. Давай приезжай, и я тебе сделаю предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
Почему-то я поехал. То ли из любопытства, то ли от нечего делать. Теперь не вспомнишь, чего меня к нему тогда понесло.
Это был не край Москвы, конечно, но и не самое веселое ее местечко. Заводской район, панельные девятиэтажки, первые этажи и подвалы которых уже давно стали обживать и приспосабливать под собственные нужды оборотистые ребята. Вместо всяких жэков, дэзов и дворницких кладовых в них открывались турагентства, приемные нотариусов, стоматологические клиники и ресторанчики. Помещение, которое оттяпал у чиновных жуликов Бегемот, было не чета затопленным подвалам и убогим дворницким комнатенкам. В советские времена там располагался вытрезвитель, в котором был даже «красный уголок». Именно в этом уголке Бегемот и расположил свое логово.
Там было все, что надо для заведений такого сорта. Кожаные диваны и кресла, фикусы размером с лесное дерево, огромный компьютер и стеклянный шкаф с какими-то масками, кубками, дипломами, гжельскими поделками, которые выдавались за подарки восторженных поклонников и почитателей. А еще все коридоры бывшего вытрезвителя были завалены пачками разных номеров журнала, судя по всему, не находившего сбыта.
Когда Бегемот принялся излагать мне историю рождения своего предприятия, я сразу понял, что не услышу ничего нового. Эти проекты тогда вылуплялись и пропадали, как торговые палатки у станций метро. Мужики, у которых от запаха больших денег приключался ступор в мозгах, решили, что каждый приличный бизнесмен должен иметь свое издание, потому что это круто и можно печатать собственные фотографии и рассуждения. А также фотографии дружбанов, жен, партнеров, любовниц, собак и кошек. Что тоже, на их взгляд, было прикольно.
Некоторые из них, более развитые, говорили, что таким манером нужно создавать и поддерживать круг своих – круг преуспевающих людей, они же основа нового российского общества. Чтобы влиятельная зарубежная общественность знала, что в стране есть не только униженные и оскорбленные, но и люди, которые устроились вполне удачно и прочно, а потому не надо драматизировать ситуацию в нашем отечестве. Наиболее продвинутые и романтичные мечтали создать собственное влиятельное издание, которое будет доносить нужные идеи на самый верх, а заодно создавать новым хозяевам жизни благопристойный имидж за рубежом.
В общем, всплывшая наверх биомасса хотела, чтобы ее воспринимали в качестве элиты. А Бегемот в своем издании должен был выдавать соответствующее удостоверение. По существу, он торговал индульгенциями, как вечно пьяный монах-католик накануне Реформации.
Собственно, еженедельник, в котором я тогда служил, являлся новоделом такого же рода. Но наш владелец был бизнесменом-мечтателем и потому хотел влиять, а хозяин Бегемота оказался, судя по всему, любителем красивой жизни, то есть хотел блистать и утирать бегемотовским журналом носы своим недругам и завистникам.
– В общем, он хочет, чтобы журнал стал клубом для своих. Сюда к нам будут приходить знаменитости, а он через них будет обделывать свои черные дела, – ухмыльнулся Бегемот. – А может, ему достаточно будет потереться об их знаменитые бока, чтобы тут же кончить от счастья.
Тут он расплылся в своей фирменной улыбке, от которой девки в нашей школе падали в обморок.
– Ему это действительно так нужно? – удивился я.
Улыбка Бегемота перешла в индюшачий клекот, заменявший ему смех.
– А может, он думает, что у знаменитых баб между ног все не так устроено? – пропыхтел он.
– Поперек, что ли? – хмыкнул я.
И тут же пожалел о своих словах. Не хватало мне еще с Бегемотом обсуждать такие темы – потом стошнит.
Зато Бегемот чуть не задохнулся от счастья.
– Поперек, – задыхался он. – Поперек! Подожди, а это как?
– Ладно, хватит пошлостей, – сурово сказал я, все еще злясь на себя за то, что пошел на поводу у этого скота. Неужели на меня подействовало то, что он теперь начальник и я невольно пытаюсь ему соответствовать, если не сказать хуже? – Давай выкладывай, чего тебе надобно, старче?
Видимо, я вложил в свой голос соответствующие чувства, потому что Бегемот сразу заткнулся. А потом посмотрел на меня оценивающе, и что-то жесткое и злое сверкнуло между его покатым лбом, заросшим кошачьим волосом чуть ли не до бровей, и пористыми, как целлюлитные бедра немолодой бабы, щеками.
– Злой ты стал, Валентин, – вдруг печально протянул он. – Нехорошо. Ты раньше добрый был, в юности.
– В юности я людей за решетку не сажал. Так что…
– Ладно, проехали, – неожиданно четко сказал Бегемот. – Есть предложение. Босс тут раскинул мозгами и придумал такую штуку. Раз, говорит, у нас клуб для избранных, то должны быть люди, которым мы отказываем от членства в нашем клубе.
– То есть?
– То есть мы заводим рубрику «Список нежелательных лиц» или что-то вроде того и печатаем там соответствующие материалы на соответствующих людей. Типа: мы не хотим их видеть у нас потому и потому… А вести эту рубрику за очень хорошие бабки предлагается тебе.
– Спасибо за высокое доверие, – хмыкнул я. И поинтересовался: – Ну и кто же будет составлять проскрипционные списки?
– Я, – не моргнув глазом, сказал Бегемот.
– Ой-ой-ой!
– Ну, мы с тобой, – пожал плечами Бегемот. – Если для тебя это так важно.
– А твой босс?
– А он будет списки смотреть и ставить галочку красным карандашом рядом с фамилией, против которой он не возражает. Ну и что тут такого? А в вашей газетенке разве не так? А на телевидении не так? А везде не так? Ты лучше спроси, сколько я тебе денег положу.
– Да я представляю.
– Чего ты представляешь? А ты представляешь, что можно будет потом брать деньги, чтобы не печатать компромат? Ты представляешь, какие можно будет брать деньги?
Тут я чуть не сказал ему, что в прокуратуре я мог брать такие деньги, которые ему, толстомордому обалдую, и не снились, но, слава богу, вовремя остановил себя. Не хватало еще перед Бегемотом выпендриваться.
– Я сразу о тебе подумал, – осчастливил меня признанием Бегемот. – Ты же юрист, значит, знаешь, как подать материал, чтобы нас в суд не потащили. А потом у тебя с прокуратуры источники остались, связи. Тебе же это делать – как два пальца…
Признаться, у меня уже тогда был повод поразмышлять над предложением, но спешить нужды не было. Чтобы выиграть время, я коварно предложил выпить. В результате наш первый после долгой разлуки бизнес-ланч закончился тупой пьянкой, которая лишь чудом не переросла в настоящий бардак.
В ответ на мое тихое предложение пропустить по рюмочке Бегемот немыслимо оживился, засуетился и выволок откуда-то из-под себя целый ящик настоящего французского коньяка. Им, насколько я уразумел из показаний Бегемота, расплатилась с журналом за рекламу некая разорившаяся фирма, вынужденная рассчитываться с кредиторами своими активами, а они-то и заключались в ящиках с вином, ликерами и коньяком.
После первой же рюмки стало ясно, что мой ход был абсолютно точен – Бегемот опьянел сразу, в мгновение ока, еще не донеся первую рюмку до рта. Так пьянеют люди, пребывающие в многодневном запое. Мне оставалось лишь влить в него еще немного, чтобы он отключился окончательно. Но, прежде чем отключиться, он проявил себя во всем блеске и великолепии.
Сначала он нудно перечислял, какие актрисы и певицы побывали у него вот на этом самом диване и что он там с ними проделывал.
– У меня тут очередь, как за пивом при Советах, – бормотал он, пуская пузыри. – Но я добрый, я никому не отказываю.
Тут он уставился на меня, икнул и сказал:
– Секретаршу позвать? Давай-давай, она у меня всегда наготове, как пионер… Будь готов – всегда готов… К борьбе за дело коммунистической партии… Нет, ты понимаешь – коммунистической партии! К борьбе! Сейчас мы тут прямо и поборемся, все вместе, а?
– Лучше выпьем, – еле отбился я.
Спорить с пьяным – последнее дело, самое лучшее – попытаться его отвлечь. Но Бегемот, видимо, был принципиально зациклен на развратных действиях.
– Старичок, ты сугубо не прав. Лучше и то, и другое. И пожрать, и родину продать. И туда, и сюда. Ты не смотри, что она такая на вид, если ее взять за…
– Верю-верю.
Его сальности удалось пресечь, лишь плеснув еще жидкости в стаканы.
– Просто она не в моем вкусе, – попробовал я успокоить его.
– Обидеть хочешь? – прищурился Бегемот. – Что, я твои вкусы не знаю? У нас тут и на этот вкус, и на тот… На любой.
Он выбрался из-за стола, добрел до дивана, плюхнулся на него, потом вытащил из кармана мобильник и набрал номер так быстро, что остановить его не удалось.
– Алло, это ты? – мерзким голосом промычал он. – А это я. Так, давай быстро в душ и сюда – трахаться будем. У меня тут мужик сидит обалденный, мой друг, увидишь – сразу оргазм. А потом еще раз. Еще много-много раз…
Бегемот спрятал телефон и посмотрел на меня с ушлым видом – мол, теперь не отвертишься. Было очевидно, что идея исчерпала себя и время визита подошло к концу. Без всякой жалости я налил ему полный стакан. Через пару минут он закатил глаза и захрапел.
Я выбрался из кабинета и сказал секретарше, молодой блондинке в очках, которая вовсе не выглядела, на мой взгляд, необузданной нимфоманкой, что начальника лучше какое-то время не беспокоить. Она застенчиво кивнула, и я чуть не спросил ее, какая же нелегкая занесла ее во владения этого чудища, но сдержался. Что я мог предложить ей взамен? К тому же она вдруг сняла очки-хамелеоны, и я сразу заметил, что у нее «мерцающий» взгляд. А такие люди склонны к интригам за спиной других. Но не потому, что они злы, а потому что им не хватает душевного равновесия, они легко впадают в отчаяние или возбуждение и в таком виде могут натворить многое. Так что Бегемот мог ждать от нее сюрпризов. Но это уже меня не касалось.
В коридоре я захватил с собой пару номеров «Элитарного клуба» из сваленных на полу пачек, полистал их вечером дома и обнаружил, что Бегемот умудрился производить издание вполне приличного уровня. Его единственным недостатком была принципиальная неотличимость от множества других журналов такого толка. Там было все, что могла предложить продвинутая московская пишущая тусовка, но и ничего больше.
Бегемот позвонил на следующий день, и по тому, как аккуратно он подбирал слова и мучительно составлял фразы, я понял, что он абсолютно не помнит, чем закончились наши высокие переговоры. Работать с ним я, естественно, не стал. Копаться в дерьме недругов его босса не тянуло, а потом сразу чувствовался запах тления и приближающейся кончины в коридорах и кабинетах его конторы.
Что, я не знал, как это бывает? Насмотрелся, слава богу! И потому мог рассказать всю историю от начала до конца.
Очень скоро его боссу надоест игра в Руперта Мердока, он начнет требовать прибыль, урезать бюджет, и конверты с черным налом будут становиться все тоньше и тоньше, а потом и вовсе исчезнут. Собственно, Бегемот уже вступил в эту стадию. Самая веселая и прибыльная часть проекта была уже позади, он вместе с командой освоил первоначальный капитал, пришла пора и честь знать.
Мы с ним встретились еще несколько раз, половина из этих встреч была совершенно случайной, но этого было достаточно, чтобы убедиться – Бегемот спивается по-настоящему, без дураков.
Все могло кончиться совсем плохо, потому что он тупо занимал деньги у кого попало, а в коридорах редакции и на кожаных диванах появились личности, которые если и входили в элиту, то совсем иного разлива и с другого входа. У него забрали за долги джип, из редакции побежали люди – участвовать в новых интересных и веселых проектах. Потом у него отобрали помещение, но оставили жить, вернее, допивать свое.
Во время последней нашей встречи Бегемот рассказал мне про кошмар, который мучает его по ночам.
Заброшенный холодный гараж, под ногами хлюпает грязь, он заперт в этом гараже кем-то, кто смотрит на него снаружи в дверную щель. Спрятаться от этого взгляда нельзя, спросить, чего от него ждут, страшно. Только ясное понимание – это конец, спасения нет.
Потом Бегемот пропал, сгинул куда-то. Но через несколько лет раздался звонок, и я снова услышал:
– Ку-ку, Валентин, это Бегемот. Да ты не бойся, я не с того света, живой еще! Причем трезвый, как последний пидорас.
Смешно, но он опять предложил мне работу. А еще смешнее, что я его предложение принял, потому что особого выбора у меня тогда не было. Но прежде я навел справки и узнал, что Бегемот лечился и теперь стал совершенным трезвенником. А что касается его нынешнего предприятия, то это было обычное пиар-агентство с обширным и туманным кругом задач и услуг. Его особенностью было то, что оно обслуживало интересы «одного человека». Собственно, ради этого «один человек» его и учредил, ради этого и содержал.
Человек был хоть куда, на любой вкус. В прошлом крупный комсомольский чин, потом предприниматель, сотрудник администрации президента, заместитель министра, а ныне сенатор от какого-то северного региона, занимающийся международными проблемами. Потому как серьезных преступлений за ним не числилось, во всяком случае, официально, он считался человеком приличным, с которым можно иметь дело.
Как уж там Бегемот вышел на господина сенатора, мне не сказали. Может, родственные связи сработали. Но какое-то время назад Бегемот возник рядом с сенатором в роли мальчика на побегушках. Стал нужным человеком, убедил в своей преданности и в какой-то момент доказал, что господину сенатору было бы удобно и выгодно иметь при себе контору, которая могла бы выполнять бесконечные деликатные поручения как самого господина сенатора, так и его друзей и партнеров.
В этой-то конторе Бегемот и предложил мне получать жалованье, когда я ушел из «Эха». Взамен на выполнение кое-каких поручений. Когда я при первом же разговоре предупредил его, что криминал исключается, Бегемот скорчил такую рожу, будто я говорил о скотоложестве.
«Валечка, спать спокойно – мой принцип!» – провозгласил он.
Сразу же вспомнилось, что ему регулярно снится промерзший, запертый гараж, из которого уже нет выхода.
В тех досье, которые я составлял на различные фирмы и компании, действительно не было ничего криминального, да и заниматься противоправными действиями ради этого не было никакой нужды. Как известно, даже разведки развитых государств большую часть нужной информации получают из открытых источников, потому что знают, где искать, и не ленятся это делать. А уж как пускали в ход составленные мной досье Бегемот и его босс, я, как всякий истинный интеллигент и чистоплюй, не интересовался. Или делал вид, что не интересуюсь.
Но сегодняшний нежданный вызов мне почему-то не понравился. Что-то меня в нем настораживало.
Допив капучино, я постучал костяшками пальцев по столу. Этот мудозвон мне надоел.
Бегемот, наконец, соизволил обратить свой сумрачный лик в мою сторону.
– Ну? Белый господин соизволит что-либо сказать?
Но Бегемота теперь не так-то легко было смутить, он натаскался там, среди своей элиты, обтесался, заматерел и сам научился кидать понты.
– Извини, – с легкой, но уловимой насмешкой сказал он.
Видимо, его даже слегка позабавило мое раздражение, но он не собирался придавать ему никакого значения. Вот такой он теперь стал, этот мудила. Простите великодушно, бывший мудила.
– Ты свою бывшую газетку за прошлый месяц читал?
Наконец он перешел к делу. Но при чем тут «Эхо»? Газету я по старой памяти просматривал, но и только.
– Смотря что…
Бегемот вытащил из ящика стола номер «Эха» и протянул мне. Подвал с материалом, который назывался «Бучманский гамбит», был отмечен маркером. Фамилия автора Степаниди ничего мне не говорила – скорее всего, псевдоним. Причем откровенный такой, демонстративный.
– Не читал, – сказал я.
– Прочитай, – фыркнул Бегемот. – Мне нужно знать, откуда тут ноги растут. Кто давал информацию? Кто предоставил документы? Они для внутреннего пользования, принимались на закрытом заседании дирекции, не подлежали размножению и разглашению, а тут – полный текст. В общем, мне нужно знать все.
