Александр Витальевич Спахов
Приятели ночи
Александр Спахов
Приятели ночи
1. Лондон
«Ты не знаешь имени своего, пока тебя не окликнули».
И. Ю.1
По австралийскому паспорту на имя Томаса Кука мне тридцать один, а согласно свидетельству о рождении, выданному Сокольническим загсом Москвы, – ровно сорок. И это стало проблемой.
Нет, выгляжу я моложаво. Не лыс, не сед, подтянут. Дважды меняли кровь и делали полезные инъекции. Внешне и физически в порядке. Но вот возрастная психология картину портит. Не должны мне нравиться твидовые пиджаки, вместительные универсалы и тридцативосьмилетние тёти. А мне нравятся… И ничего не могу с собой поделать. Впрочем, и это не главное. Опаснее то, что с возрастом люди мудреют. В тридцать думают на бегу, а в сорок сперва подумают, а потом, может быть, и побегут.
Вот и тогда я сперва подумал, а затем побежал. Пока думал, потерял бесценные секунды и не вытащил тревожный пакет из тайника.
* * *
Сообщение о провале пришло в один час пятьдесят девять минут с секундами по Гринвичу. Мобильный пискнул, принимая СМС-сообщение, и затих. Я открыл глаза. Такой писк возможен только при самом экстренном сигнале. В текст можно не заглядывать. Но я всё же прочёл. Обычное предложение от телефонной компании: «Новый тариф для бизнесменов…» Но в слове «тариф» три «f». Всё ясно: это провал. Надо уходить. Через секунду раздумий поднялся, смахнул с тумбочки у изголовья бумажник, документы, часы, ключи, схватил джинсы с рубахой и стал спускаться.
– Ты куда, Томми? – сонно спросила жена, не поднимая головы.
– Отлить. Спи, – ответил на ходу, надеясь, что она и впрямь сразу уснёт.
– Ночью? Что-то рано… – пробурчала Бетти и действительно уснула.
«Что именно рано? – думал я уже на бегу. – В два по Гринвичу? Или в тридцать один? В Москве, на родине, начало шестого, к рассвету дело, а лет мне, считай, уже пятый десяток».
Ещё несколько секунд потратил на сентиментальность – заглянул в комнату сыновей. Майкл спал на животе, как я, а Антуан свернулся калачом, по-мамашиному. Скоро ли увижу моих Мишку и Антошку, как я называл их только в мыслях? Тайник во дворе, у заднего крыльца. Плотный чёрный пакет с двадцатью тысячами фунтов, десятью тысячами евро, двумя кредитками и годовым авиабилетом с открытой датой в город Шаннон, Ирландия, лежит под плитой садовой дорожки, ведущей к навесу для барбекю. Самое ценное там, конечно же, авиабилет. Суть его ценности – в совсем крошечной, практически не меняющей звучания фамилии опечатке. Какая разница – Кук или Коук? Ясно же, что бронировали по телефону с голоса. С таким билетом можно запросто вылететь в Шаннон ближайшим рейсом главной британской авиакомпании – хоть из Хитроу, хоть из Гатвика. Искать ведь будут не понимающие опечаток компьютеры – среди пассажиров, только что купивших билеты. А задёрганная девушка на стойке регистрации вряд ли обратит внимание на такую мелочь, как лишняя «о».
В метре от тайника, за бордюрным камнем, словно забытый, припрятан ржавый гвоздодёр. Им удобно поддеть и приподнять плиту дорожки. На всё про всё пять секунд, потом в машину, через пару километров пересесть в такси и гнать в аэропорт. Давно продуманный алгоритм действий: провал – тайник – аэропорт – ближайший рейс – пересадка в любую североафриканскую или ближневосточную столицу, а там и до родины рукой подать. День-два поживу при посольстве, пока документы не подбросят, поброжу по магазинам, куплю подарков, да и одежонки себе, ведь совсем налегке вылетаю. Бабки есть…
Гвоздодёра на месте не оказалось, и на расстоянии взгляда ни его, ни другого предмета для вскрытия тайника не обнаружилось. Видать, садовник, падла, который последние шесть месяцев дважды в неделю по полдня за восемь фунтов в час как неживой занимался нашей живой изгородью, газоном и клумбой, споткнулся о гвоздодёр, ругнулся при моих детях и отнёс его к другим инструментам. Вот уж от кого-кого, но от этого бездельника такой прыти не ожидалось. Свей в клумбе гнездо семейство птеродактилей, он бы, уверен, и пальцем не пошевелил. Яйца, конечно же, сожрал бы без соли, скорлупу за изгородь выбросил и уселся покурить, стряхивая пепел в мою кроссовку.
Расшатать плиту не получилось – сидела крепко.
Из-за поворота с Чобхем-роуд в наш переулок свернула машина, и, кажется, даже не одна. Огни фар приближались. В такое время здесь, в северной части Уокинга, графство Суррей, могут проехать лишь двое местных: миссис Айрис Мемфис, соломенная вдова в возрасте «ягодка опять» из дома номер четырнадцать, и отставной боцман Сэм Брукс из девятого, беспощадно пьющий. Айрис сейчас дома, сам видел, как в двадцать три в халате и бигуди она выгуляла левретку и закрылась на задвижку. А отставной боцман позавчера укатил поездом в Манчестер на раздел имущества почившего дяди Питера. Уезжая, Сэм сказал мне, вероятно, считая меня единственным в переулке другом, что хоть и достанется от дяди Питера несправедливо мало, но управиться быстрее, чем за два месяца, никак не удастся. Я не стал уточнять, какой смысл вкладывает Сэм в слово «управиться», полагая, что это означает «пропить». Зная способности и размах Сэма, я бы не стал соглашаться с тезисом о ничтожности его доли в наследстве.
Нет, машины явно везут тех, у кого дела именно ко мне. Оставив в покое плиту, а вместе с ней и надежду завладеть пакетом, я перемахнул через изгородь на соседний, седьмой участок, принадлежавший престарелой чете Паркеров. Паркеры никогда не внушали мне доверия. Мне казалось, что по вечерам эти угрюмые личности включают магнитофон с записью двойного переливчатого храпа и садятся у окошка следить за происходящем в моём доме. Их двор – голая местность, не способная укрыть от преследования. Машины уже тормозили у калитки, когда я перебрался на следующий, девятый участок – племянника так кстати умершего дяди.
Приехавшие, шестеро мужчин – их можно было пересчитать из-за кустов паркеровской изгороди, – разделились. Двое обошли дом. Трое, намереваясь войти, поднялись на крыльцо. Один остался возле машин. В окнах моей спальни зажёгся свет.
Всё-таки и от пьющих бывает польза. Мне столько раз доводилось, по просьбам барменов и официантов, эвакуировать отставного боцмана из окрестных пабов, что теперь я знал, где ключи от его дома, гаража и автомобиля. Все они оказались на местах – Сэм благоразумно ничего не забрал. Как снять помещение с сигнализации и поставить обратно, мне также было давно известно.
Разместившись в гостиной Сэма, в которой, вопреки его образу жизни, всегда царил флотский порядок, я, стараясь не думать о происходящем тем временем в собственном доме, принялся составлять план действий.
Розыск уже объявлен. Это первое, что сделали, не застав меня дома. Включили и отслеживание мобильного. Я достал из кармана трубку и вынул сим-карту. Документы и кредитные карточки тоже можно выкидывать – для перемещения по стране и покупок они не годятся. В бумажнике кроме кредиток обнаружились визитная карточка дантиста, пропуск в теннисный клуб и две двадцатифунтовые купюры.
Так, и что мне теперь делать? Ответ однозначен и прост: уходить до приезда собак-следопытов. Уезжать из Лондона, пока не раздали мои фотографии анфас и в профиль полисменам города, и, наконец, убираться из страны, покуда эти же фотографии не разослали всем полисменам Великобритании.
Легко сказать, но как сделать? Прорваться с боями, как Джеймс Бонд? Уйти огородами, с Чапаем и Петькой? Переодеться женщиной, как Керенский в семнадцатом? В каждом из вариантов есть свой резон. Можно даже переодеться женщиной Джеймса Бонда и уходить с боями огородами… Я оглядел гостиную боцмана. Со стены смотрел трезвый, опалённый порохом Самуэль Брукс времён Фолклендской кампании.
А давай-ка попробуем надеть парадный военно-морской мундир с аксельбантами, сесть в автомобиль боцмана, выехать из-за угла (переулок делает за домом Сэма поворот) и просто проехать мимо, надеясь, что оставшийся у машин решит, что это проезжают транзитом через переулок.
Мундир сидел на мне мешковато, фуражка сползала на нос. Ордена недовольно брякнули, угадав самозванца. «Не переживайте, братцы, – попытался я мысленно успокоить их. – Я тоже воин, боец невидимого фронта, и сейчас как раз на боевом задании». Ордена умолкли – не знаю, убедил ли я их? Теперь от макушки до пояса я стал славным ветераном, бывалым и безупречным.
Мои воровские аппетиты на этом не закончились: заодно прихватил у Сэма лёгкую куртку из плащевой ткани. Лучше быть одетым не по сезону тепло, чем не по сезону легко, – это меньше привлекает внимание.
Из гаража я выбрался почти бесшумно и по дороге на краденом форде проехал не торопясь, степенно, с одними подфарниками. Человек возле машин захотел на меня взглянуть и сделал шаг вперёд, преграждая мне путь и пригибаясь к окну. Я, тоже склонив голову, успел рассмотреть шагнувшего. Сэр Малкольм Харт собственной персоной, начальник отдела Восточной Европы Службы безопасности MI5 Её Величества. Заочно, по фото и видео, я был с ним знаком, как и с некоторыми другими сотрудниками контрразведки, которые, словно герои труда с Доски почёта, глядели на меня из глубин памяти. Харт – фигура значительная, противник матёрый и беспощадный. Приглядевшись, он увидел лишь кокарду и погон боцмана. Я же, не снижая скорости, проехал мимо своего семейного дома. Окна светились теперь и в детской.
Через два поворота, уже выезжая на трассу в сторону Лондона, среди летящих мне навстречу полицейских машин я заметил и ту, на боку которой было написано «кинологическая служба».
Похоже, первый круг оцепления преодолеть удалось.
* * *
Машина с военно-морским мундиром была брошена за три квартала до вокзала Ватерлоо. Её, разумеется, найдут, выяснят имя хозяина и, помотав нервы, вернут ему вместе с мундиром. Военно-морская карьера промелькнула как сон. В вокзал я входил уже штатским. Путь мой лежал не к перронам и кассам, а в бюро забытых вещей. Среди забытого и невостребованного всегда отыщется что-нибудь полезное, особенно если ты сам это «что-нибудь» сюда и сдал.
В бюро был припрятан второй тревожный пакет. Три года назад я отнёс сюда сборник православных псалмов на греческом языке. Специально подобрал такую книжку, чтоб у служащего не возникло соблазна толкнуть её букинисту. Во-первых, незнакомый язык, чужая вера, да и вообще предмет культа – мало ли что за это будет на том свете? Раз в три-четыре месяца я заходил сюда, проверяя сохранность моей книжечки. Каждый раз спрашивал, не приносили ли трактат Савонаролы «О вдовьей жизни» 1491 года издания на старолатинском языке. И всегда выносили мой тайник, в задней обложке которого спрятано восемь купюр по пятьдесят фунтов и четыре по двести евро, да ещё греческий паспорт на имя Никоса Триколиноса, человека подходящего возраста. Сумма в целом копеечная, далеко с такой не уйдёшь, но больше в обложку не вклеивалось.
– Чем вы можете подтвердить, что это ваша книжка? – спросил служащий.
– Только этим, – ответил я, протягивая ему пять фунтов, которые нашёл во внутреннем кармане парадного мундира Сэма Брукса. Эти пять фунтов были единственным приятным сюрпризом за сегодняшний вечер – если, конечно, без четверти три считать ещё вечером.
Переложив паспорт и деньги в карман куртки, я не стал выбрасывать книгу. Человек с пустыми руками всегда выглядит подозрительно, особенно ночью на вокзале. Самое безобидное, что о тебе могут подумать, – а не карманник ли ты?
Направляясь к стоянке такси и проходя мимо полисмена, я с удовлетворением отметил, что смотрит он именно на руки, а не на мои же фото анфас и в профиль.
– Куда едем, сэр? – спросил таксист разноцветной наружности.
– Прямо, по Стамфорд-стрит, – ответил я и закрыл глаза. Сейчас самое время выяснить, кто же сдал меня контрразведке Её Величества.
2. Закрытый город
Прошедшее длительное
«…если тебе так кажется – значит, так оно и есть».
И. Ю.
Сергей Сергеевич глядел в окошко микроавтобуса, отодвинув шторку. Дома, улицы, перекрёстки, светофоры, газоны… Что-то в этом городе было не так. Вроде бы всё на своих местах: право – справа, лево – слева, зебры полосатые, бутерброды падают маслом вниз, пешеходы перемещаются на двух ногах. Но чего-то как будто бы недоставало…
– Недавно был установлен поразительный факт, – прервал его наблюдения голос из глубины салона. Сергей Сергеевич оглянулся, а говоривший сделал многозначительную паузу.
– И какой же, Юлий Борисович?.. – В микроавтобусе плавал полумрак.
– Самые гениальные открытия человечества, оказывается, были сделаны в пятницу! Закон всемирного тяготения Ньютона, Архимедова «Эврика», геном человека, таблица Менделеева, радиоактивность, принципы построения вселенной, строение клетки и многие другие идеи посещали умы гениев именно в этот день. – Юлий Борисович заглянул в лицо собеседника, ожидая увидеть на нём если не изумление, то хотя бы удивление, но наткнулся на холодное спокойствие.
– Хотите сказать, что в другие дни недели ваши «гениальные учёные» ни… – Сергей Сергеевич, поискав слово, подобрал наиболее нейтральное: – …ничего не делают?
– Вовсе нет! – вскричал Юлий Борисович. – Я о том, что вчера была именно пятница!
Юлий Борисович Моветон, крупный, если не сказать крупнейший научный руководитель, и Сергей Сергеевич, фамилию которого не принято было произносить вслух, ехали в микроавтобусе с затемнёнными окнами по улицам Закрытого города.
* * *
В Закрытом городе немало улиц, и все имеют названия. Такова государственная традиция. Где-то, как, например, в Нью-Йорке, улицы пронумерованы, а где-то, как в Зеленограде и Волжском – городах-спутниках Москвы и Волгограда, – принято обходиться кварталами и микрорайонами. Но в Закрытом городе всё традиционно: проспект Мира, улицы Ленина, Куйбышева и Шевченко. Есть там и улицы, названные именами зацепившихся в истории Шверника и Пальмиро Тольятти. Сейчас автомобиль катил по улице Гагарина, и не было бы в этом ничего необычного, если бы не один нюанс: раньше эта застроенная двухэтажными домами улица носила имя одиозного, возведённого в ранг демона Лаврентия Павловича Берии. Тихая, тенистая, протяжённостью меньше километра, она тянулась от кинотеатра «Октябрь» до улицы уже упомянутого Шверника. Строго говоря, весь городок можно было назвать именем Лаврентия Павловича. Лаврентьевск, например, или Бериево. Ведь своим возрождением в нынешнем виде он был обязан именно Берии. Но нет, согласно устоявшейся советской традиции, городу не только несколько раз меняли название, но в некоторые из них, что вообще ни в какие ворота не лезет, совали числительные. То семьдесят пять присвоят, то почему-то уменьшат до шестнадцати. Может, потому, что история города начиналась дважды? Хотя какому из русских городов удавалось прожить без того, чтобы его пару раз не стёрли с лица земли? Такого и не припомню. Сейчас этот город снова переименовали – назвали «Закрытым».
Закончилась Вторая мировая война. Стало ясно, что третья будет ядерной. На первую линию, сменив химиков и баллистиков, металлургов и мотористов, вышли физики-теоретики и физики-экспериментаторы. Теперь оружие будет направлено не на отдельного человека, а на целые народы и, как результат, на человечество в целом. Так появился Институт экспериментальной физики.
В руины заброшенного монастыря в конце сороковых согнали зеков и военнопленных. Они обнесли себя тремя рядами колючей проволоки, место внутри назвали Городом и построили на нём множество бараков и немного жилых домов. Почему немного? Да потому что дома строились исключительно для светлых голов, а их много не бывает. И потекла научная жизнь. Физики-теоретики курили сигареты и морщили лбы, а физики-экспериментаторы, засучив рукава покороче, совали руки куда не надо.
Матушка-природа стонала и плевалась, когда её разбирали на части. Если раньше пытливые естествоиспытатели описывали её, каталогизировали и систематизировали, то теперь настырно лезли в самую её сущность.
Время шло. Успешные испытания чередовались с сокрушительными провалами, прорывы сменялись заходами в тупик. Но процесс познания неостановим. Светлые головы обрастали незаменимыми помощниками, толковыми советчиками, непосредственными начальниками и нерадивыми подчинёнными. Всем требовалось отдельное жильё и, как следствие, родильные дома, дошкольные учреждения, доски почёта, медвытрезвители, гаражи и так далее, со всеми остановками. Город раздался вширь и вкось.
Через семь лет на архипелаге Новая Земля испытали самую крупную для того времени бомбу. Взрывная волна трижды обошла Землю. Проще говоря, мир трижды вздрогнул. Но светлые головы не унимались. Их идеи становились всё оригинальней и ярче. Среди них была и такая: а давайте сделаем бомбу вдвое мощнее той, от которой трижды содрогнулась Земля, и взорвем её у вражеского берега. Поднимется волна (цунами по-научному), такой силы, что сметёт всё с берегов потенциального противника на глубину в триста километров. Враг будет повержен. Удерживало все эти идеи от воплощения только одно: не было гарантии, что противник перед своей гибелью не успеет применить какую-нибудь из своих собственных искромётных идей и не доставит нам самим крупных неприятностей. Так и жили – в ожидании идеи такой сокрушительной силы, что после её реализации врагу уж точно придёт конец, а нам будет хоть бы хны.
Но есть у нашего мира неоспоримое свойство: идеи витают в воздухе. Одна и та же мысль приходит в разные светлые головы в одно и то же время. История знает немало тому примеров: Маркони и Попов, Бойль и Мариотт… Мысль, ещё даже не высказанная вслух, а только зародившаяся, может легко перетечь из одной светлой головы в другую. А уж кто-кто, а Лаврентий Павлович знал толк в секретности.
Миссия, с которой Сергей Сергеевич прибыл в Закрытый город к Юлию Борисовичу Моветону, научному руководителю института, была сверхсекретна. Надо сказать, и сам Юлий Борисович, трижды герой, проходной кандидат на Новодевичье, внешне похожий на умное и добротно одетое огородное пугало, был секретом из секретов. И дело вот в чём.
С год назад светлые головы предложили такую идею. По вселенной в разные стороны носятся мириады заряжённых частиц. За доли секунды они пронизывают Землю и уносятся за пределы галактики. Не вдаваясь в размеры, массу, скорость и другие свойства частиц, утверждали, что их суммарная энергия колоссальна. Даже ничтожных долей этой энергии достаточно для нанесения удара сокрушительной силы по противнику нашего государства. Светлые головы предложили подкорректировать движение этих частиц, сделав его из хаотического направленным. Взять да и скоординировать поток внутри Земли и ударить им по врагу снизу, из глубины планеты, где никакой защиты нет и не предвидится.
Идею признали перспективной. Составили план, открыли финансирование, создали отделы, лаборатории, закупили оборудование. Работы предстояло на годы. Да и шутка ли сказать – вселенского масштаба работа! Единственная на текущий момент сила, способная направлять частицы, – это электромагнитные поля. А сколько их нужно, чтобы создать управляемый поток? Уму непостижимо! Но ведь надо же когда-то начинать?
И тут, как гром среди ясного неба, донесение из Службы внешней разведки: противник в британской Национальной ядерной лаборатории занят той же тематикой, и к ней присматриваются, а по сути уже и подключились американцы. Пришла директива сверху: нельзя опаздывать! Напрягитесь! Бюджет увеличили втрое, свернули некоторые программы, подтянули пояса, навалились.
Работа закипела, как водится, и на страх, и на совесть. Одним засветили высокие должности в просторных кабинетах, другим – регалии академиков и научные подразделения, государственные премии, звания, почёт, слава, квартиры, достаток, выгодные предложения, рост, сытость, размах, заграничные командировки и так далее, и тому подобное. Спускались жёсткие планы, строились перспективные прогнозы, разрабатывались наукообразные обоснования и составлялись достоверные отчёты. В общем, началось то, что хочет и умеет человек. А хочет он увлечённо работать и получать за работу приличные деньги. Проект выходил весомый, значительный, правительственный. Курировал его сам Сергей Сергеевич. И возлагал большие надежды.
Надежды Сергея Сергеевича – это отдельный разговор. Сергей Сергеевич слывёт среди знающих людей человеком безошибочным. Бо-о-ольшой Начальник, но без величавости. Шагает через ступеньки, а штаны целёхоньки. Насквозь видит, но не подглядывает. И, похоже, не боится ничего, работает уверенно.
Появились и результаты. Вроде бы удалось искривить движение двенадцати залётным частицам. Они свернули с проторённого пути и вместо передового созвездия Рака отправились в заштатную туманность WRT395NV77-04. Стало ясно, что методом лабораторных исследований скачка в получении направленного потока, способного нарушить работу мобильного телефона «Сименс» или воспламенить зажигалку «Бик», за три года добиться не получится. Нужно строить и запускать спутники, нужно создавать передвижные источники поля, нужно тратить гигантские деньги. В министерстве финансов побледнели и крякнули. Гонка вооружений шестидесятых-восьмидесятых показалась детской игрой в солдатики. Но делать нечего: разорили пару олигархов и, урезав ширину дорожного полотна в европейской части страны на локоть, выделили пять с половиной миллиардов на семилетку, попросив воздержаться от ударной работы вроде «освоим средства в четыре года». Но деньги потекли.
Тем временем в Англии физики из Национальной ядерной лаборатории запросили двадцать восемь миллиардов фунтов, и им со скрипом дали на пятилетку. Тут пришла поправка, что двадцать восемь – это в год, а годов нужно не меньше восьми. В их министерстве финансов тоже загоревали.
Словом, борьба разворачивалась нешуточная. Гонять элементарные частицы по вселенной – это вам не бурю поднимать в пустыне. Те, кто в курсе, к деньгам припали с азартом, но и им было страшновато от величия задач, от непредсказуемости результата, от гигантской ответственности.
Начальники набирали новых подчинённых, строители возводили новые здания, в них открывались новые научные лаборатории, исследовательские отделы и экспериментальные площадки, а на верфях закладывались специальные суда и проектировались спутники.
Трудились все. Требовательные начальники, усидчивые сотрудники, всклокоченные энтузиасты, расчётливые карьеристы и аккуратные исполнители объединили усилия и в едином порыве, отбросив сомнения, устремились к единой цели: загнать толпу элементарных хаотичных частиц в пятый угол. Всем было ясно, что надо торопиться. Кто первым достигнет результата, тот и продиктует свои правила остальным. Чёткие, короткие правила без исключений. И гонка шла во всю прыть – пыль стояла столбом!
И тут, в самый разгар свершений, под конец рабочей недели Сергею Сергеевичу позвонил Моветон и почти шёпотом сказал: «приезжайте, дело худо». Наутро Сергей Сергеевич вылетел из Москвы.
* * *
– Ну и что из того, что пятница? – Сергей Сергеевич строго посмотрел на Юлия Борисовича.
– А то, что вчера ко мне в кабинет пришёл физик-теоретик Игорь Петрович Прожогин и доказал… – Моветон вздохнул, набирая как будто не воздуха, а смелости, – …что создать направленный, мало-мальски энергетически сильный поток частиц невозможно.
Сергей Сергеевич глянул в окно и понял – что́ его настораживало в этом городе. На улицах Закрытого города совсем не было дураков. Не то чтобы они все попрятались – нет, дураков не спрячешь, всегда вперёд вылезут, – просто здесь их не было совсем.
«Ох уж мне эти умники! – горько подумал Сергей Сергеевич. – Такую работу насмарку!»
3. Лондон
«Какой же ты? Как сейчас сказал или… как потом подумал?»
И. Ю.
Воздух ночного Лондона горчил. Это была не гарь пожарища или мелко рассеянной бычьей жёлчи. Горчило так, словно кто-то заинтересованный добавил в бензин на всех заправках «Бритиш петролеум» по вороху сушёной степной полыни и теперь через выхлопные трубы автомобилей с правым рулём сочился газ с горчинкой.
Город стал чужим. Для беглеца не то что город – весь мир становится чужим, настолько, что к нему и спиной повернуться опасно. Лондон с подозрительностью заглядывал в окно. Куда подевались его холёность и высокомерие, его снисходительность и насмешка? Теперь Лондон – враг. Вежливый, равнодушный, умелый и беспощадный.
Такси свернуло на Блэкфрайерс-роуд, потом налево, на Уэббер-стрит. Я нащупал в кармане паспорт грека. Сегодня, 30 сентября, в понедельник, у Никоса Триколиноса день рождения, а значит, в какой-то мере и у меня. Не отпраздновать ли?
– За женщиной едем? – с ближневосточным акцентом спросил водитель.
Надо бы осадить нахала, подумал я. Совсем распоясались иммигранты. Но пришлось промолчать: пусть уж лучше считает меня искателем копеечных удовольствий, одним из тысяч одиночек, шагающих по разбитой мостовой между заблёванным кабаком и липким публичным домом, чем беглецом.
– Возможно, – ответил я и понял, что, кроме пятёрки в кителе боцмана Сэма, есть и ещё одна хорошая новость. Навсегда решена проблема законной жены Томаса Кука. Теперь, по случаю провала, я снова неженат. Мне стало чуть слаще на душе. Самую малость – словно в огромную бочку густого дёгтя случайно упала капелька не очень сладкого мёда.
– В такую ночь, – водитель с неодобрением взглянул в непроглядное небо, – подходящей будет мексиканка, вы уж мне поверьте.
Я не стал спорить. Пожалуй, таксисты, как и гинекологи, имеют трезвый и широкий взгляд на женщин. Но уточнить кое-что захотелось.
– Именно мексиканка? А испанка?
– Испанки хороши на рассвете, под утро. Испанкой надо управлять, как бритвой. С осторожностью, но решительно. А бритвы нужны именно по утрам. Не так ли?
– Так. Но почему всё-таки мексиканка?
– Мексиканка – это ожог. Ласковый, нежный, но… то что надо при такой погоде.
Таксист принялся толково и подробно проводить сравнительный анализ достоинств и недостатков женщин разных народностей, племён и рас. Я его не слушал – имелись дела поважнее.
В Лондоне сдать могли трое. Три человека знали или догадывались, что я шпион. Они входили в мою группу, если хотите – агентурную сеть. Хотя сетью их назвать нельзя – слишком жидкая конструкция. Гаррис Руни, тот вообще считал, что оказывает платные услуги в области технического шпионажа. Вроде того, как подглядеть дизайн крыла корейской малолитражки за месяц до официальной выставки. Ничего предосудительного. Он знал меня и Тимоти Твиста. С Гаррисом у нас была договорённость, которую тот посчитал ребячеством. Мы условились, что в экстренном случае высылаем друг другу сигнал тревоги. И этот сигнал пришёл. Плотно задействовать Руни я собирался через пару лет. Основательно ввести его в курс дела и посадить на ключевую должность было целесообразно только при наступлении следующей стадии операции.
Много знал Штранцель. В том смысле, что знал всё… Всё, что ему было положено знать. Знал, какой мы собираем материал в институте, где он работал. Знал, что́ он за это получает и что́ ему грозит. Он был в материально стеснённых обстоятельствах. В долгах – проигрался на тотализаторе.
А Твист без причины совал нос в любые щели. Ему хотелось всё знать, не важно, кому и для чего это нужно. Я бы не удивился, узнав, что Твист работает на кого-то ещё. Те сведения, которыми он обладал по долгу службы, никого, кроме нас, не интересовали. Поэтому за Твиста я был спокоен. До этого самого момента.
Сейчас, когда местная контрразведка уверена, что я мечусь, пытаясь вырваться из города и страны, следует остановиться, всё обдумать и предпринять самое неожиданное и самое важное. А важно сейчас вычислить крота, или крысу, а проще говоря – предателя. Никого из своей группы я не тащил к сотрудничеству вымогательством или шантажом. Один, Штранцель, работал за деньги. Другой, Твист, – по призванию, а работа по призванию окупается всегда. Он, кстати, и нашёл меня сам. А третий, Руни… его я до конца не понимал. Какой-то он слишком простой. Простой и мужественный… К нему к первому и поеду.
Таксист перешёл к негритянкам.
– Особенного в них ничего нет. Колер темноват да губастость повышена. И только. Если это откинуть, останется одна наглость. Нахальные они все, высокомерные… То ли дело наши женщины, с Востока. Сколько в них покорности, смирения… Любо-дорого взглянуть.
– А русские? – Я вспомнил, куда мне предстоит пробираться, и почему-то мнение таксиста стало мне интересным. – Что говорит ваш опыт про русских?
– Русские? – переспросил таксист. – Русская женщина, слышал, это надолго… Сам-то не пробовал, врать не буду, но говорили, что именно надолго. Увязаешь в них, что ли… Решили русскую?
– Нет. Рули-ка на Келл-стрит.
Таксист умолк и перестроился в правый ряд.
Перед домом Руни стояла скорая помощь. Вокруг были и другие служебные машины, в их числе полицейские. Полисмены что-то мерили. Это миф, будто там, где нашкодили спецслужбы, полицейские не появляются. Ещё как появляются. Вот и сейчас – даже дорогу перегородили, размотали рулетки и ходили парами. На тротуаре стояли мужчины в штатском. Таксист остановился напротив скорой. Я опустил окно.
– Что случилось, дружище? – обратился я к водителю скорой голосом хорошо выпившего человека.
– Какой-то малый из окна выбросился. – Он кивнул на тротуар под окнами Руни.
– Насмерть?
Водитель обернулся вглубь своей машины. Там, хотя я и не видел подробностей, несколько человек склонились над носилками. Послышался стон, и было в нём что-то знакомое.
– Нет, – ответил водитель, – всего-то третий этаж. Но больно приземлился. Открытый перелом.
– Жить-то будет?
– Поживёт. Но в футбол уже не поиграет. Из ноги, видел, торчало и хлестало. Сейчас вколют морфий, наложат шину – и поедем.
Полицейские, замерив что надо, махнули нам – проезжай! Такси тронулось. Я откинулся на сиденье. Мужчины в штатском в нашу сторону не смотрели.
На инсценировку не похоже. Иначе уж точно проследили бы за теми, кто интересуется. Значит, сдал меня не Руни. И я этому рад. Получается, его мужественность не показная – он реально хотел уйти от деятелей из контрразведки. И сигнал послал, видимо, тоже он.
– А если на всю ночь решили брать, то мой совет – китаяночку, – опять завёл свою волынку таксист.
– Это почему же?
– Покладистые… Как положишь её, так и лежит всю ночь. Не шелохнётся. Спокойно и тихо спится с китяночкой.
Следующим был Твист. Не по подозрениям, а по местоположению. Жил недалеко, на Харпер-роуд.
У дома Твиста ни скорой, ни полиции не было. Похоже, этот из окна не выпрыгивал. Но в трёх его окнах горел свет, а перед подъездом стояли две одинаковые машины, и в каждой сидело по человеку. Обычное ли дело для трёх часов ночи? За Твистом пришли, и пришли, как и за мной, недавно. Сейчас идёт обыск.
