Александр ВИН
Оскар
Какое хорошее утро!
Грузовик был большой, загрузились людьми быстро, на этот раз без давки, без слёз и паники. Парни взяли её с собой в просторную кабину.
Мария устроилась между ними удобно, поправила юбку.
Водитель курил, часто высовываясь в открытое окошко, внимательно смотрел на разбитую городскую дорогу. Говорил больше одноглазый, рассказывал толковые вещи, полезные. Когда Мария о чём-то спрашивала, о непонятном ей, он отвечал подробно, с интересом.
В самом начале представился, познакомился.
– Сергей. Пока Сергей…
– Почему пока?
– Партийные органы предлагают мне ответственную должность, назначают вашим колхозом руководить. С учётом, так сказать, моего боевого опыта и политической зрелости. Вот назначат – буду для всех Сергеем Викторовичем. Вы, Мария, не против такого варианта?
– Сначала пусть назначат…
Помолчали.
Машина потихоньку выбиралась из центра на хорошие дороги, мелькали в пригороде небольшие ухоженные домишки.
– Без заборов…
– Чего?
Одноглазый вопросительно нахмурился, не расслышав, и наклонился к Марии.
– Заборов, говорю, нет! Вокруг домов только кустики ровные и от калитки везде – палисадник. Огородов нигде не видно…
– Огороды у них, у городских немцев, здесь устроены за домами, чтобы непорядок какой свой рабочий не выставлять на показ, а спереди – цветочки-лепесточки, для красоты. Чтобы соседи и прохожие видели, как они хорошо живут. Жили, то есть…
– О! Вот, смотри, смотри!
Мария замахала руками, а парень снова не понял.
– Чего-чего?
– Надписи эти одинаковые! Я вчера их заметила, не поняла, записала, чтобы потом разобраться, а тут – снова, на каждом большом фасаде. Вон, видишь! Справа, под самой крышей написано! О чём это они так?
– А-а, знакомое дело. На совещании особист рассказывал, что, когда наши на Кёнигсберг наступали, фашистские власти заставляли пацанят своих, немчиков, малевать в массовом порядке эти лозунги на стенах. Так сказать, для поднятия своего боевого духа. Переводится как "Мы не сдадимся никогда!". Ну, вот и не сдались… На главных улицах в городе такие призывы уже закрашивают, а здесь, по окраинам, это безобразие ещё остаётся, руки всё никак не доходят, другими важными делами занимаемся.
Когда выехали из города и машину перестало часто трясти на обломках кирпичей Мария почувствовала, что успокоилась.
Сосны.
Удивительные деревья по сторонам дороги.
Одинаково высокие, ровные, статные. Здесь ничего не напоминало на войне.
Слышно было, что в кузове люди тоже притихли, рассматривали красивый солнечный лес.
– А в вашем посёлке много людей уже живут?
Мария строго посмотрела на одноглазого, всем своим видом показывая, что настроена разговаривать только о работе.
– Ха!
Одноглазый по-прежнему веселился.
– Вы, Мария, будете тридцатым жителем! Если, конечно, никто вас по списку не опередит!
– А до войны там много немцев, то есть рыбаков, жило?
– Человек двести, примерно. Точное количество в бумагах есть, в городе, потом привезу, покажу.
– Много. И все рыбу ловили?
– Почти все. Кто-то больше занимался сетями, кто-то лодки смолил, поправлял их по надобности. Коптили рыбу, солили. Но всё это было единолично, каждый для себя! У нас будет по-другому – коллективно! Будем друг другу помогать, у каждого будет общественная нагрузка, колхозные обязанности. Не пропадём! Вот, к примеру, вы, гражданка Мария, по специальности кто будете?
Одноглазый тоже принялся говорить заинтересованно.
– Я? Ну, по образованию я библиотечный работник. Могу быть учителем в начальных классах. Вот.
– Здорово! Библиотеки у нас в колхозе нет и в скором времени не предвидится, и школьников тоже почти не имеется! Старики одного внука привезли – и всё. Кого же вы учить-то будете, Мария? А другой работой не побрезгуете?!
– Не сомневайся, не побрезгую. И тебя, умника, ни о чём не попрошу, пока тебе отчество не присвоили. Генеральское.
Мария рассердилась, отвернулась к водителю.
– Останови машину! Я в кузов пойду.
– Зачем это?! Хорошо же здесь, не дует.
– Начальства слишком много по бокам устроилось…
Одноглазый расхохотался.
Из кузова подали руки, поприветствовали, помогли подняться.
Мрачная толстая тётка с готовностью потеснилась, сняла свои вещи с лавки, пустила Марию сесть рядом.
– Чего из тепла-то вышла? Приставали? Или выгнали?
Хватило двух слов, чтобы объяснить ситуацию.
– Курят много.
Мелькнул первый деревянный сарайчик на обочине.
Бабы, кто полюбопытней, полезли к открытому заднему пологу кузова, смотреть интересное. Мужики, все как один, старались быть спокойными, но заметно напряглись, со смешками скалились, опустили на коленки кулачищи.
Мария тихо охнула, додумавшись, прикрыла рот ладонью.
«Ведь им скоро дома там между собой делить…»
– Море! Море! Смотрите, вон там, за кустами море!
Закричала какая-то суматошная деваха, тут же подхватили, заорали многие.
– Море! Широкое-то какое!
Успокоил всех в кузове бородатый мужик.
Не вставая с лавки махнул рукой.
– Дуры. Море будет попозже, слева. А это – залив. На нём и будем рыбку ловить. Кормилец наш…
Воды становилось всё больше и больше, дорога местами подходила почти до самого берега и даже густые кусты не могли скрывать ровного серого пространства.
Кое-где далеко, очень далеко, виднелась слабая полоска противоположного берега, а местами солнечная вода длилась до самого горизонта.
– Ух ты! А ведь море-то, оно ведь ещё больше этого залива будет, верно, дед?!
– Верно. И чуток солёное, не попьёшь в нём при случае. А тут водичка пресная, как в речке. Дело привычное.
Грузовик гудел, неспешно пробираясь по сухой песчаной колее.
Люди в азарте отстёгивали кузовной брезент и по бортам, задирали его повыше, крепили кое-как верёвочками, штатными ремешками, лишь бы успевать рассматривать свою новую жизнь подробнее.
– Дома! Вон! Смотри! Крыши драночные! Через дорогу, у леса!
– Камышом крытые, которые подлиннее-то, у самой воды.
– И красные крыши тоже есть! Черепичные, те повыше.
– А на берегу – лодки! Много! Чудные какие лодки-то, огромные!
– Аисты! Смотрите, аисты! На столбах сидят, не боятся! Вот это да!
– И сети сушатся, смотрите! На ветру, на вешалах! Совсем как у нас на озере!
Домов по левую руку становилось больше.
Они стояли возле воды ровные, спокойные, тихие.
Машина фыркнула последний раз, съехала с дороги и встала посреди улицы.
– А ну, вылазь, товарищи вновь прибывшие переселенцы! И не разбегаться никому никуда по своим делам, всем строиться. Перекличка! Учёт будет строгий.
Говорить одноглазый умел.
Сверкать оставшимся глазом у него тоже получалось неплохо.
Мария усмехнулась.
С Викторовичем, кажется, колхозникам повезло.
– Маша! Маша! Я здесь!
К машине со всех ног неслась крепенькая розовощёкая Томка.
Растолкала стоявших вокруг грузовика людей, с разбега бросилась обниматься, заревела, уткнувшись кудрявой головой в жакет Марии.
– Я уж думала, что не увидимся больше, что разошлись, не найдёмся! Ма-ашка!
Заревела ещё громче, счастливо, в голос, не стесняясь никого вокруг.
Замахала руками.
– Это же моя подруга самая лучшая, Мария! Приехала! Машка, какая же ты молодчина!
Всхлипывала, кривилась в улыбке пухлыми детским губами.
Мария обняла девчонку.
– Ну, ну, успокойся, люди вон смотрят.
Томка упрямо топнула по песку.
– Ну и что?! Пусть смотрят, пусть знают! Ты у меня самая лучшая! Ма-а-шка!
В стороне от неожиданно громкого концерта, одноглазый, качаясь на каблуках блестящих сапог, с удивлённым восхищением качал головой.
Мария показала ему язык и отвернулась.
Шумели в основном те, кто только что приехал.
Кто подошёл посмотреть на новичков, молча стояли в сторонке, не ожидая ничего хорошего. Взгляды были пристальные, не совсем добрые, люди, уже успевшие переночевать в посёлке ночь или две, настроены были при надобности защищать то, что уже несколько суток считали своим.
Дома, лодки, сети, найденные тарелки.
Они-то уже сделали выбор, нашли, взяли нужное, а эти…
Человек двадцать на песке, на траве главной улицы. Приехавших – чуть меньше.
Одни – уже с уверенностью трудного и правильного выбора, другие – пока только с небогатыми вещичками.
Одеты все почти одинаково.
Кофточки, давние пиджаки, гимнастёрки, кто-то был ещё по-походному, с запасом на погоду, одет в телогрейку. Мужики – все в сапогах, кто в кирзачах, некоторые – в хромовых.
Но светило почти летнее солнце.
В толпе старожилов выделялся высокий молчаливый старик в светлой косоворотке. Он держал за руку белобрысого мальца лет шести, одетого в вельветовую курточку, шаровары, в тельняшку, со странными большими очками в чёрной оправе, и с поломанной мичманкой на голове.
Рядом с ними, похожая спокойствием взгляда на старика, но улыбаясь, стояла бабушка в платье, в переднике и с плотно повязанным пёстреньким платочком на голове.
Несколько возрастных баб, хмурых, с одинаково сильными руками и тоже в платках.
Пряталась за ними рослая голенастая девчонка, лет пятнадцати, с тощей косичкой, хромоножка; морщилась, часто переминаясь с ноги на ногу, с любопытством рассматривала новых людей.
Молодые мужики крепкой компанией стояли в стороне от всех, курили, смачно плевали на песок, тоже молча.
Одноглазый, как только выскочил из кабины грузовика, принялся жать руки мужикам, пересмеиваться по-свойски с женщинами.
– Ну что, давайте порешаем текущие вопросы, а знакомиться с новенькими будете потом! Лады?!
Одноглазый не ждал одобрения своим словам, а тем более возражений.
– Я вчера вас предупредил, что привезу ещё воду, просил принести к моему приезду сюда пустые бидоны. Принесли?
– А то как же! Вот, принимай!
– Держи, начальник!
– Без всякого ущерба! Целенький бидончик возвращаю!
– Меняю. Тем, кто приехал сегодня – десять бидонов воды, и ещё десять на всех остальных, ранее приехавших!
Визгливо зашумели бабы, смешались все не по срокам.
– По справедливости надо!
Одноглазый внезапно ощерился, повысил голос.
– Имейте совесть, они же уже ваши товарищи! Одно дело делаем! Им тоже не меньше вашего вода нужна. Объясняйте всё как есть, знакомьтесь, рассказывайте новичкам, как здесь всё обстоит.
Пустые молочные бидоны подавали в кузов, кудрявый водитель принимал их, считал, отдавал вниз полные, с водой.
– Всё, начальник, ажур! По списку, полный порядок!
Водитель спрыгнул на песок, закрыл, поправил брезентовый тент, вытер руки о штаны.
– Ну что, поехали?
– Поехали!
Одноглазый парень встал было на подножку, но не утерпел и снова поднял руку.
– Так! Товарищи! То-ва-рищи! Граждане будущие колхозники! Прошу тише, тише. Я сейчас между делом мотанусь в дальнюю бригаду, скоро вернусь. Осматривайтесь, выбирайте себе дома. Когда будете занимать себе жильё, прошу учитывать, что тем, кто с семьёй, положен огород побольше. Потом мы всё это сообща утвердим, а если кто какую несправедливость допустит, перерешаем. И ещё. Вот этот большой дом в центре поселка, у дороги, – никому не занимать.
– А чего, себе его захапать хочешь?! Ишь какой!
– Правление там будет. Успокойтесь. У меня лично жилье уже есть. Пока живу в райцентре. И не забывайте – сегодня в четырнадцать ноль ноль состоится наше первое колхозное собрание! Из района приедет уполномоченный, партийный работник тоже будет присутствовать. Не подведите, с самого начала проявите настоящую трудовую дисциплину!
Все разом зашумели, смешались вокруг грузовика.
Послышался смех, разговоры.
Что-то кричали одноглазому, спрашивали о всяком.
Сзади кто-то тронул Марию за рукав, она вздрогнула.
Суровый старик в косоворотке с белыми пуговками посмотрел пристально, кашлянул.
– Вы, милая, откуда прибыли?
– Из Новгородской области.
– Да-а… Неблизкий край.
Помолчал.
– Одна будете, с семьёй?
– Одна.
– А…
– Так получилось.
Мария хотела было идти, но старик остановил её, снова прикоснувшись к рукаву жакета.
– Говорят, вот этого парнишку мы сегодня председателем выбирать будем, одноглазого. Другого начальство не собирается привозить.
– Молодой вроде как. Говорит-то он, конечно хорошо…
Старик поправил бороду.
– Боевой! Орденоносец. Всю Германию и Польшу прошёл.
Подскочила Томка, вежливо, но решительно, плечиком, отодвинула старика от Марии.
– Маш, побежали дом себе выбирать, а?! Я сегодня ночевала у семейных, вместе ехали на машине сюда. Они-то сразу себе домик у берега выбрали, а я не спешила, тебя ждала.
– А выбирать можно?
– Можно, можно! Ты что, не слыхала?!
– Погоди-ка минуточку…
Около грузовика мужики постарше не отпускали вопросами одноглазого. Тот и улыбался, и хохотал, и серьёзно, что-то рисуя пальцем на пыльном крыле машины, объяснял дедам.
– Всё по закону, граждане! Начальство доверило мне пока, до собрания, заниматься вашим приездом, объяснять, что к чему. А там кого выберете.
– А какое такое начальство тобой сейчас командует-то? Партийное? Военное? Не врёшь? Не самовольничаешь? Документ на такое право у тебя есть?
– Никакое это не самовольство. А начальство – и рыбное, и гражданское, из райцентра. Пока так, верьте на слово, сегодня они приедут, всё сами вам объяснят. Вот такие дела, мужики. Вопросы есть?
Одноглазый пригладил волосы, ловко надел фуражку.
Бородатый мужик подошёл, пощупал рукав его гимнастёрки, спросил гулким басом.
– Воевал, говоришь? Не наряжаешься ли ты, парень? Для форсу или как? Допустим, для партийных выступлений?
– Воевал, отец. Довелось немного.
Водитель нетерпеливо загудел уже в пятый, наверно, раз.
Одноглазый отмахнулся, но по-прежнему весело, уверенно.
– Вот спросите на собрании биографию, отвечу!
Мельком, случайным взглядом, заметил с подножки грузовика Марию, соскочил, подбежал.
Томка крепко взяла подругу под руку, прижалась к ней, не отпуская.
– Девчонки! Я напоследок к вам с просьбой. Вы, вижу, сегодня пока без особых забот… Видите, вон тот красивый дом под соснами? Это бывшее немецкое лесничество. Правление колхоза будет там, а сегодня – собрание. Приберитесь в нём, в большой комнате, ну, стулья какие соберите по домам, попросите у кого из наших на время, президиум как-нибудь оформите, ну, понимаете?!
– Понимаем.
Одноглазый развёл руками, будто обнимая.
– Спасибо, девчонки! Выручили! Всё, я полетел, опаздываю. Вот ключи от дверей. Не подведите! Графин привезу.
Из-под колёс взревевшего грузовика плеснулся мелкий светлый песок.
Толпа постепенно расходилась.
Толстая тётка, подслушавшая чужой разговор, заверещала.
– Знатную хоромину себе урвал кривой командир!
Кто-то из дедов подхватил, буркнул:
– И девок набрал себе самовольно, без всякого общественного спроса…
Сто шагов до большого красивого дома, указанного одноглазым, даже с чемоданами в руках – не путь. Медленно пролетел мимо них большой и красивый майский жук.
Мария шла по песку молча, Томка, радуясь всему, что виделось вокруг, болтала без умолку.
– Машка! Хорошо-то как здесь! И домов целых для проживания много, какой хочешь выбирай! Немцев отсюда только позавчера всех вывезли, я уже тут всё оббегала! А на дальних хуторах разместилась целая бригада рыбаков, астраханцев! Там молодых парней много, демобилизованных! Замуж возьмут!
На каменных ступеньках правления обе разом остановились.
– Подышим немного.
– Ага!
Среди невысоких, кряжистых, перевитых морским ветром сосен – дом.
На взгорке, на траве, на песчаных пятнах.
Мощный, по пояс, фундамент из серых неправильных камней, тёмно-красная, плотная и прочная кладка стен. Большой дом, на два входа.
– Куда идём?
– Сюда, где остановились.
Угадали.
Прочная дверь, но замок открылся легко.
– А во второй половине, наверно, лесникова семья жила. Заглянем туда, Маш?
– Потом, давай здесь сначала посмотрим, что делать надо, а то так и до вечера не управимся.
С опаской, осторожно, Мария и Томка пошли по комнатам. Все просторные, а одна, и правда, самая большая.
– С неё и начнём.
Мария поставила свой чемоданчик у стены, на него – рюкзак.
– Красотища-то какая!
Томка бегала от стены к стене, трогала изразцы на камине, подскакивала смотреть на улицу из разных окон.
– Маша, а здесь печки есть в каждой комнате! А плитка какая на всех красивая! Смотри, здесь – синяя с бабочками и цветами. Богато-то как! Наверно лесник поглавнее всех в поселке был, рыбаков-то, работяг, здесь много, а он – один…
– Да, государственный человек, важный.
Тёмные подвалы.
Прочная деревянная лестница, второй этаж, комнаты, косые, наклонные потолки, большие кровати с тяжёлыми матрасами, деревянные витые стулья, два кресла с обивкой,
Всё целое, только без одеял и простыней.
– А я уж думала, что тут кругом будет разор и беспорядок.
Томка легко, с улыбкой, вздохнула, ещё раз покружилась по большой комнате, оглянулась.
– С чего начнём?
Мария остановилась у солнечного окна.
Широкий свет свободно падал на строганые половицы.
Мелкая лёгкая пыль от их шагов поднялась и уже не опускалась, сверкающее облако занимало всю комнату.
– Тишина-то какая! И тихая, совсем не страшная, не как в том чёрном городе…
Пристально нахмурившись, Томка, совсем по-хозяйски кинула взгляд на пыльные полы, провела пальцем по подоконнику.
– Ага, тишина! Скажешь тоже! Тут, оказывается, такое позавчера случилось! Говорят, стреляли вовсю, немца одного старого наш солдатик молодой убил, крику было! На весь берег. И наши бабы, кто приехал, кричали, и те, немецкие…
В дверь тихо постучали.
Томка вздрогнула, прижалась в уголок.
Мария подняла от печки кочергу.
– Не шуми. И не бойся.
До входной двери – несколько шагов.
Шла тихо, но и не сильно опасаясь.
– Кто там?
– Это я, Зоя!
Тонкий девчоночий голосок, по-русски.
Тяжёлая дверь снова распахнулась, непривычно легко и широко.
На высоком каменном пороге стояла та самая девчонка, хромоножка, что вместе с толпой встречала их грузовик на дороге.
– Здравствуй. Проходи.
– Я, вот… Это вам.
Худенькая стройная девчонка, виновато улыбаясь, протянула Марии синий эмалированный чайник.
– Бабушка Александра велела вам передать. Вода, кипячёная. Она говорит, что вы работать здесь будете, а воды, попить, у вас совсем нет… Вот. Послала меня отнести.
Из угла с улыбкой выскочила Томка.
– Здравствуй! А как тебя звать?
– Зоя.
– А меня – Тамара!
– Мария.
Пожала девчонке узкую холодную ладошку.
– Тётя Тамара! Тётя Мария! Можно я с вами здесь поработаю, помогу?!
Переглянулись, дружно захохотали.
Зоя с недоумением смотрела то на одну, то на другую.
– Какая я тебе тётя?! Зови меня просто Маша. Ты проходи, проходи…
Мария ласково приобняла Зою за плечи, повела в большую комнату.
– Давай знакомиться по-настоящему. Это – …
Договорить не успела, Томка тоже бросилась к Зое обниматься, продолжая звонко смеяться.
– А это я-то – тётя Тамара?! Тётя! Тоже мне удумала – тётя! Называй меня Томкой – не обижусь!
– Хорошо.
Зоя, всё ещё с недоверчивой улыбкой, рассматривала новых знакомых.
– Так я здесь у вас поработаю? Что нужно делать? Вы скажите – я смогу!
– Для начала…
Мария посмотрела на Томку, потом – на Зою.
– У тебя в чайнике кипяток или просто водичка?
– Кипяток. Чайник горячий! Бабушка Александра только что печку затопила!
– Это хорошо.
В том, что сейчас нужно говорить и что нужно делать, Мария нисколько не сомневалась.
Решительно обернулась.
– Томка, у тебя какая-нибудь еда в чемоданах осталась?
– Да, те полбуханки я вчера успела запихнуть с собой. А что?
– Пировать будем! Знакомиться будем. Прибраться успеем, нас ведь уже трое. У меня ещё тушёнка в банке осталась, на донышке… Вполне хватит твой хлеб помазать.
– Знаю! Я сейчас…
Томка вихрем помчалась к лестнице на второй этаж, крикнула уже со ступенек:
– Я в какой-то комнате наверху стакан в подстаканнике видела! В бумагах, в мятых, валяется на полу. Сейчас принесу, ополосну.
Кипяток, наломанный кусками чёрный хлеб, вкусно пахнущий тушёнкой.
Перекусили, поговорили.
Томка устроилась на подоконнике, на солнышке, болтала ногами, с улыбкой поглядывала в окошко на улицу.
Мария и Зоя сидели на чемоданах.
Стакан в металлическом подстаканнике передавали из рук в руки.
Зоя молчала, не смеялась, как весёлая Томка, только изредка у неё дрожали губы, видно было, что девчонка еле сдерживается, чтобы не заплакать.
Ковырнула кусок краски на близком подоконнике, робко взглянула на Марию.
– А можно я сегодня весь день буду с вами? И работать, и так… Мне на работу в рыбцех велели только завтра утром выходить.
– Конечно! Ты только не переживай, всё будет хорошо.
Мария заботливо потрогала, поправила девчоночью косичку.
– Уже хорошо. Мы ведь рядом, поэтому никого и ничего не бойся, ладно?
– Ага…
Зоя совсем низко опустила голову, плечи затряслись.
– Ладно. Перекусили…
Мария встала, выпрямилась, оглядела комнату.
– Томка, ты пройдись ещё раз по комнатам, и здесь, на втором этаже, и во второй половине. Посмотри, какие там скамейки есть, стулья попроще. Лёгкие неси сюда, а за тяжёлыми потом поднимемся вместе. Хорошо?
– Слушаюсь, товарищ командир!
Томка дурашливо приложила ладошку к своим кудряшкам.
– Трепушка.
– Так точно! Разрешите выполнять?
– Брысь!
Маша сделала страшную гримасу, Томка с хохотом помчалась к лестнице, стуча по половицам каблучками туфель.
И снова тишина.
Мария повернулась к Зое.
– Ну, теперь говори. Ты ведь что-то мне хотела сказать, да? Важное?
– Важное… Я хочу, чтобы вы знали. Для меня это очень важно.
– Именно я?
– Да. Вы такая… Вы старше. Вы поймёте всё правильно. Мне просто нужно кому-то рассказать…
Худенькие пальцы, ломающие друг друга.
Щёки порозовели от волнения, начала нервно ходить от окна к стене.
Встала рядом, заговорила тихо, не глядя на Марию.
– Я из Запорожской области, из села Ореховка… Когда началась война и немцы наступали, много наших ребят из села забрали в плен и погнали в концлагерь. Меня тоже… Там забор был из досок, в разных бараках жили дети, мальчики и девочки. Были совсем малыши и старшие, как я. Умирали много… Каждый день нас выгоняли из бараков в какой-то большой сарай, посыпанный опилками, чтобы мы бегали там по кругу. Приходилось перепрыгивать через мёртвых. А в столовой стояли длинные столы из досок, на которые дежурные рассыпали охапками мелкую рыбёшку, какую-то речную. Она была не солёная, не вяленая, а какая-то лежалая, с запахом… По команде нас запускали в столовую, мы врывались толпой, хватали рыбу, горстями запихивали себе в рот. Дизентерия была страшная, от этого дети и мёрли. Или тиф, не знаю…
Мне показали глубокую цементную яму с коричневым гнилым рассолом у забора. Я сама потом видела, как старики рано утром крючьями вылавливали из этой ямы трупы, давали стечь, грузили на подводы и увозили.
Забор в лагере был высокий, с проволокой и с замками, сторожа с автоматами ходили, но дети, заключённые, всё равно бежали. Я тоже бежала…
– Ты?! И как?
Мария сама уже дрожала, слушая тихие и ровные слова Зои.
– Поймали. Собаки тогда покусали, сильно поранили ногу. Меня раздели и голую провели перед всеми…
– Милая моя девочка!
Мария крепко прижала Зою к себе, заплакала вместе с ней громко, безо всякого стеснения.
– Потом… Потом меня хотели расстрелять, потому что воспалилось ухо, я долго лежала в бараке без сознания, мне говорили, что была при смерти. Однажды ночью какие-то местные люди, не заключённые, из-за забора, вытащили меня, спасли, оперировали в церкви. Когда там бывали облавы, мне затыкали рот, чтобы я не кричала от боли. Потом, после того, как мы победили… Сразу же после войны… Нам дали какие-то бумажки, еду, и посадили на поезд, в натопленный вагон, там солома была.
– Наши?
– Да… Поезд ехал несколько дней, долго стоял на каких-то станциях, в тупиках, выходить из вагонов нам не разрешали. Привезли в Бранденбург, в другой, специальный лагерь… Там нас всех собирали для отправки в Советский Союз. И взрослых, и детей… Пленных, гражданских из концлагерей, других, которых немцы вывезли к себе на работу. Потом повезли нас домой. Говорили, что мою Ореховку сожгли. Маму убили… Я попросилась остаться здесь.
– Сколько же ты там пробыла, в этой Германии?!
– Много. Долго.
Постояли, обнявшись.
Помолчали.
На лестнице послышался грохот.
– Томка стулья тащит… Налей-ка в стакан водички.
– Зачем?
Зоя не понимала слов Марии.
– Налей, надо.
Мария быстро и ловко развязала свой рюкзак, достала маленькое вафельное полотенчико.
– Пошли на улицу, ты мне польёшь, умоемся. И я тебе глазки вытру…
Показалась в дверях улыбающаяся Томка
– У меня там на лестнице стул упал! Я хотела сразу два принести.
Томка с подозрением посмотрела на Марию.
– А чего это у тебя лицо такое мокрое?
– Пыли много, сполоснулась.
– И она тоже?
Томка ткнула пальцем в Зою, которая молчала в сторонке.
– И она.
Мария спокойно встряхнула полотенце, положила его на уже чистый, уже протёртый, солнечный подоконник.
– И вообще, можешь сурово бровями не дергать и губы не облизывать – у нас всё в порядке, давайте работать.
Деревянных венских стульев в доме лесника нашлось целых шесть. Две длинные скамейки Мария и Зоя принесли из сарая.
– Ещё бы парочку таких найти – все бы на собрании разместились. Мужики, если что, и постоять могли бы.
Вместе притащили длинный узкий стол из кухни, поставили его в торце комнаты.
– Это для начальства.
По-хозяйски, компанией, прошлись по нижним комнатам.
– Девчонки, давайте-ка уберём все эти пыльные шкуры с пола и рога тоже со стен поснимаем. Отнесём на второй этаж, свалим в кучу. Потом руководство решит, что со всем этим барахлом делать.
– А вот эти рога – лосиные?
Томка спросила, отёрла локтем потный лоб, задумчиво рассматривая помещение.
– Да.
– Получается, что самые большие рога над президиумом висят?
Томка прыснула в кулачок.
– Говорю же – трепушка!
Мария погрозила подруге пальцем, улыбнулась, Зоя тоже повеселела глазами.
Носили, убирали, передвигали.
Из каждого угла доносился голос вездесущей Томки, она то и дело начинала звонко петь знакомые песни.
– Как на субботнике!
– Маша, давай мы этот подстаканник выбросим? Стакан оставим, а подстаканник выбросим, а?
– А чем он тебе не понравился?
Зоя вертела в руке тусклый металлический подстаканник.
– Там нехорошее, неправильное написано.
– Ты по-немецки понимаешь?!
– Да. Мы там научились.
– Выбрасывай. Немедленно! Или лучше я сама.
Торопясь Мария выбежала на улицу.
Солнечная тёплая тишина.
Прошлась по тропинке за дом, посмотрела ближний сосновый лесок, в тёмном овраге глубоко закопала подстаканник.
Снова вытерла глаза, улыбнулась.
– Зоя, ты повыше ростом, протирай-ка начисто окна. Возьми стул. А ты, Томка…
– Я займусь мусором.
Без лишних слов Томка деловито схватила в охапку и поволокла к порогу груду мусора. За дверями остановилась, крикнула:
– Маш, а зачем здесь на ступеньках эта железяка воткнута?
– Где?
Мария вышла к Томке, та кивнула вниз, не выпуская из рук хлам.
– Вот эта, тонкая. Собак, что ли, на входе привязывать?
Из раскрытого окна, увидев их на улице, на пороге, звонко крикнула Зоя.
– Это нужно, чтобы обувь чистить! Сапоги, если у кого в земле; руки можно не пачкать, просто ошкрябать подошвы об эту железку, не нести в дом грязь.
– Умные какие…
Томка перехватила поудобнее мусор, неодобрительно покачала головой и помчалась по тропинке к оврагу.
Всё получалось.
Всё пока было хорошо.
Им, троим, совсем ещё незнакомым, одинаково казалось правильным и нужным то, что они делали в эти первые минуты на уже не чужой земле.
От близкого детского смеха Мария вздрогнула.
– Здравствуйте, девчата!
– Ой, бабушка пришла! И Санька!
Зоя бросила тряпку, стремительно побежала к калитке.
Под соснами возле дома стояла статная пожилая женщина.
Спокойная, в светлом платье с отложным воротничком, в фартуке поверх. Рукава её платья были по-рабочему закатаны, а белый, в крапинку, платок, аккуратно завязан узелками под шеей.
Широкое лицо, глубокие глаза, решительный подбородок.
Пожилая женщина по-доброму улыбалась, за руку она держала светловолосого мальчика лет шести, а тот не выпускал из кулачка верёвку, за которую была привязана большая белая коза.
Коза непослушно дёргалась, мальчишка в ответ звонко хохотал.
Зоя виновато обернулась на Марию.
– Я ничего им такого не говорила, не звала сюда…
– Мы сами пришли.
Женщина шагнула вперёд, встала рядом с Марией.
– Да, мы сами, проведать вас решили. Зовите меня бабушкой Александрой. Помогу вам прибраться в правлении. Нехорошо, чтобы непорядок там был. Новое дело по-людски начинать надо.
– Спасибо вам. Будем знакомиться.
Мария обернулась, громко крикнула в сторону открытых окон.
– Томка!
– Ау! Чего надо?!
Из дальнего окна высунулась растрёпанная Томка.
– Выходи к нам, передохни.
Неловко, незнакомо ещё помолчали, замялись.
Из-за спины бабушки выступил мальчишка.
– Меня звать Санька. Я буду моряком, как наш Костя. Мне шесть лет, и я умею читать. Костя подарил мне свою мичманку и старую тельняшку, а бабушка только самую малость рукава на ней подкоротила.
– А почему сандалии у тебя на босу ногу?
– Я закалённый! Все моряки должны быть закалёнными. А козу звать Ритка. Она мне поручена, только я с ней справляюсь! Баба и дюдя за ней не угонятся, а я с ней постоянно!
Мария наклонилась к мальчишке.
– А что это у тебя за книжка?
Тот с важностью достал из-под поясного ремня растрёпанный учебник.
– Ого! «Краткий курс истории СССР». Одобрено правительственной комиссией. Здорово! Ну, а почему ты очки такие странные носишь, чёрные, большие и без стёкол?
– Это мамины. Моя мама очень хотела, чтобы я умный у неё был.
Растерянность.
С волнением справилась быстро.
– Ну вот, с самым главным человеком мы уже познакомились. А мы… Я – Мария, а это – Томка, она у нас самая весёлая.
Санька не унимался.
– А Зойка за мной присматривает. Она добрая! Она временно у нас живёт, пока у неё родные не отыщутся!
Светловолосый бодро доложил, дёрнул козу за верёвку и улыбнулся.
Все остальные – неловко молчали.
– Ладно, об этом поговорим потом. Сейчас работать надо.
Бабушка Александра поднялась на ступеньки.
– Позавчера, когда немцев отсюда увозили, одна немка подбежала ко мне, такая в возрасте, седая, плакала всё навзрыд. Ключи мне в руки тыкала, связку, рукой на этот дом показывала. Я не поняла ничего, потом какой-то офицер наш, комендантский, подошёл, сказал, что немка всю жизнь в этом лесничестве работала, в доме прибиралась. Что, мол, очень просила дом не сжигать и двери в нём не ломать. Всё хотела перед нашими солдатами на колени вставать… Ключи она успела отдать мне, другим в суматохе не до этого было.
– А этот, ваш… Одноглазый, руководитель-то который, нам утром ключи от правления отдал, вот мы и открыли.
– Викторович? Ну и ладно, ну и хорошо. Это я ему несколько ключей со связки вчера отцепила. Наугад. Вот эти – остальные, пригодятся, думаю, нам сегодня.
С распахнутыми для дневного солнца окнами комнаты бывшего лесничества казались радостными и приветливыми.
Бабушка Александра прошлась по ним, по-хозяйски остановилась в самой большой, спрятала руки под передник, огляделась.
