Александр Велесов
Хроники сказок о трассе непуганых странников
Глава седьмая. Котельщики
Котельщики в кафе были наверно самой особой кастой. Кастой неприкасаемых. . . Рассказ о них будет небольшой, но тем не менее достаточный для того, чтобы понять, каких людей порождала многоликая гидра Трассы.
Первый самым главным котельщиком был – Колёк, но про него было рассказано уже достаточно и теперь рассказ пойдёт про других.
За долгие годы своей жизни в кафе Аскольд перевидал многих.
В котельной была сложена небольшая печь, трубы от которой расходились по всему кафе. Дело в том, что несмотря на развитие прогресса к трассе всё ещё не подвели газ. Хотя возможно его и могли бы подвезти, но удовольствие это было из весьма дорогих и пока ещё никому не по карману, а электрическое отопление так-то было особенно дорогим. Поэтому кафе и обслуживалось, точнее отапливалось как глубокую старину дровами, да каменным углём.
Котельная, точнее комната с котельной примыкала к общему зданию, но вход в неё был отдельный.
Аскольд принимал людей на работу в котельную по одному лишь принципу. Туда он брал людей практически совсем обездоленных, кроме единственного человечка Коли, который был уже в кафе с самого начала появления в этом мире Аскольда.
Первым и единственным котельщиком долгие годы был вечный тот самый Колёк и несмотря на то, что он периодически пропадал на годы, однако неизменно возвращался и продолжал выполнять одну и ту же работу.
Потом самым яркими персонажами стала тётя Ася, молодой узбек Мансур и вечно угрюмый нечесаный, бородатый мужик по кличке Длинный.
Это была не та легендарная Ася, плечевая трассы, это была просто тётя Ася.
Бесцветная женщина неопределённого возраста с жёлтыми поблёкшими волосами. Она пришла ниоткуда и в один прекрасный день в ниоткуда ушла. С ней было связано много всяких весёлых рассказов и анекдотов. И позже, по происшествии многих лет Аскольд вспоминал её с улыбкой.
И такая же улыбка никогда не сходила с бледного лица тёти Аси, на котором мелькали жёлтые крапинки веснушек. При этом она выполняла ещё работу и уборщицы и потому ходила всегда, везде и при любой погоде с жёлтым мусорным ведром и обтрёпанным веником. Если Аскольд поручал ей какое-то задание она принималась махать при этом руками, что-то лепетать и бросалась вперёд, так будто от этого зависела вся судьба человечества в целом. Все дело было в том, что тетя Ася иногда выпивала крепкий алкоголь и будучи по жизни не совсем в здравом уме, немного подпив она становилась очень и очень странной.
Как-то в полночь была смена тёти Аси. Батареи в кафе вдруг стали неожиданно холодеть, и Аскольд решил зайти, чтобы посмотреть, что же там делает тётя Ася.
Тётя Ася стояла в центре котельной на табурете и махала в воздухе веником. Увидев начальника, она зарделась, будто от смущения и бегло так проговорила.
– Пауков вишь гоняю. Пауков.
– Понятно, – сказал Аскольд и вышел из котельной в ступоре.
А однажды среди ночи он также неожиданно тихо зашёл к ней. Тётя Ася сидела у печки вывалив из свитера свою жидкую морщинистую грудь и тыкала в неё маленького котёнка.
– Соси, соси у мамки молочко, – шептала она, гладив котёночка по мягкой шёрстке.
А потом вдруг резко спустив руками животинку вниз живота, ткнула его себе между ног, держа его своими пальцами за загривок и принялась двигать маленькое существо то вверх, то вниз, закатив при этом в каком-то блаженстве свои глаза.
Картина привела Аскольда в полную прострацию, ибо подобного он никогда не видел, чтобы хоть как-то суметь понять действия этой женщины.
И снова Аскольд в ступоре покинул котельную.
Но не менее странным был и её сменщик молодой узбек Мансур, который как-то ночью зимой разделся до трусов, перепил водки и так в трусах и ушёл куда-то в темноту трассы.
Котельщик по кличке Длинный появился в кафе только через пятнадцать лет пребывания Аскольда в прошлом.
Он был бездомным, он никогда не мылся и не стригся. Вечно неопрятный, небритый, с торчащими во все стороны клоками нечесаных волос Длинный производил впечатление дикого человека, который был при этом не в себе. Единственной страстью и смыслом жизни Длинного была водка. Он пил круглые сутки. Аскольда он сразу поставил в известность сказав тогда так,
– Мне ничего не нужно. Ем я один раз в сутки. Выпить наливай да табак давай. Всё.
Длинный жил ради водки, и водка жила для него. Как-то Аскольд наблюдал такую картину. Перебрав ночью лишнего Длинный разлил полный гранённый стакан водки на стол. Аскольд лишь слегка отвернулся налить ему другой, а Длинный уже припав нёбом к полированной поверхности стола языком слизывал с него спирт.
Длинный пил без меры, но при этом и работал как вол, точнее, как механическая машина. Особенно ему нравилось фраза, которую произносил при каждом удобном случае его шеф.
– По ходу водка тебя опять не берёт нихера?
– А всё с потом выходит … – угрюмым голосом произносил Длинный, словно страдая от того, что она действительно его не берёт.
, Да у кого-то питательные смеси с потом выходят, а у кого-то и водка. – немного с грустью подумал Аскольд.
Ну а второй какой-то сакральной фразой этого человека была одна и её он уже сам пихал при каждом удобном случае и везде,
– Сейчас праздники уже не те… Вот раньше праздники были так праздники.
А Аскольд думал порой, что ведь и это жители этого мира, пускай обездоленные, забытые всеми и кинутые в пучину жестокого века, но это люди. Просто обычные люди.
Глава восьмая. Сладкая парочка трассы непуганых странников
Шло время. …И постепенно, словно ощущая неслышную поступь времени Аскольд начал чувствовать всем своим естеством какую-то действительно смену эпох. Сначала он как-то не понимал этого несмотря на то, что уже многое изучил из этого прошлого, в котором пребывал. А потом он стал замечать, что приход нового времени знаменует собой и приход, и людей нового облика, точнее рас и народов.
Здесь их почему-то называли странным словом – гастарбайтеры.
Ему было всё трудней и трудней найти хороших, добропорядочных и трудолюбивых работников среди жителей Меняйлов – града и Аскольд всё больше и больше стал привлекать гастарбайтеров.
Правда из них долго у него никто не задерживался. Работать они особо не любили, честностью не отличались и всё чаще симулировали.
А водку они пили порой хлеще, чем местные.
Но у Аскольда не было других вариантов. Он их просто не видел. Кафе должно было работать и как он понимал приносить доход. Людей было найти трудно, а тут эти азиаты бродили толпами. Вот он и брал их к себе на работу, то одних, а то других. И не видел в этом ничего предосудительного.
А в целом, как считал Аскольд, судя и по жителям Меняйлов – града, большинство людей сильно изменились за годы. Наверно, как он думал тогда, критерии шкалы внутреннего содержания личностного уровня этих людей менялись, как и вся в целом планета.
Этот человек, только появившись на пороге кафе Аскольда назвал себя – киргизом. Круглолицый с красновато – коричневым лицом, раскосыми глазами, выдающими в нём человека другой расы, большим круглым животом и косолапыми, кривыми ногами – киргиз робко переминался с ноги на ноги и смотрел на Аскольда, глазами преданного человека, человека, который словно раз увидев Аскольда признал в нем своего нового господина.
Аскольд сразу понял, что человеку что-то нужно от него. Разговор сразу завязался, а Аскольду как раз был нужен повар на кухню, и он взял киргиза на проценты.
– Ну что пойдёшь ко мне? – спросил он его, – На кухню поваром?
– Так точно пойду, – ответил киргиз и добавил, – Я Нурик.
– Ладно, Нурик, так Нурик, – сказал ему Аскольд, а про себя подумал, пришло время и Нуриков.
Киргиз рьяно кинулся в работу чуть ли не с первых секунд, всем своим видом показывая свою беззаветную преданность делу и самому Аскольду. Он всё время что-то резал, строгал, жарил, выходя из кухни только покурить. Кафе с приходом Нурика в какой-то миг стало расцветать. Прибавилось клиентов из-за разнообразия блюд, которые постоянно придумывал Аскольд вместе со своим новым поваром. Дела вроде пошли как в гору. . .
Однако как-то раз Аскольд задержался дома и вернувшись в кафе обнаружил в нём пьяного киргиза. Тот лежал в комнате отдыха, весь облёванный, нёс какую-то чушь и на вопросы Аскольда, почему он оказался в таком состоянии лишь несвязно бормотал одну только фразу, – Всё хорошо, я не пьяный … Всё хорошо, я не пьяный …
Простил его Аскольд и снова жизнь потекла в рабочей рутине. Всё было бы ничего, но как-то раз в кафе ближе к вечеру забрели две полупьяные дамы. Обоих Аскольд знал много лет и вроде бы ничего не видел в том, что они были немного в нетрезвом виде. Первая была с выпученными глазами, ярко огненными волосами и квадратной фигурой, а вторая смуглая, с квадратным подбородком и немного каркающим голосом. У первой же голос был низкий и хриплый как у пьяного мужика. Та, что была с огненными волосами сразу прилипла к Нурику, а вторая, сев за столик стала вспоминать как много лет назад ей довелось немного поработать в кафе у Аскольда официанткой.
– Вишь как бывает … – молвила она, – А теперь я сама барыня. Муж миллионщик, во дворе пять машин. Вишь вся в золоте я, – покрутила она своей рукой на которой висело целых три золотых браслета.
– Я теперь богата, а когда-то у тебя официанткой ведь была, – продолжала она.
Аскольд ничего не ответил ей в ответ. Ведь он знал, как к ней пришёл достаток, точнее достаток её нового богатого мужа.
– С дачи моей новой едим. Твою машину увидели, думаю давай заглянем к Аскольдику. – ехидно заулыбалась она, – Так давай нам водки, много водки, шашлыков, салатов и ещё всего и много …
Дама с квадратным подбородком не скупилась на деньги. Столы быстро накрыли, музыку включили и женщины опрокидывая в себя стакан за стаканом белого пойла пошли в безудержную пляску, скорее напоминавшую танец одержимых.
Та, что с огненными волосами не отходила от Нурика, которого заставили уже и пить вместе с ними.
Киргиз, налакавшись водки сделался похожим на пластилинового косолапого медведя, его плоское лицо стало ещё более плоским и теперь уже с такой же плоской улыбкой во весь рот издавало хрюкающие всхлипы, которые были не чем иным как тупым смехом.
– Хи, хи, хи … – ревел он.
Вскоре рыжеволосая затащила его в комнату отдыха и оттуда стали слышны лишь нечленораздельные мычанья.
А с квадратным подбородком взялась за Аскольда, который только наблюдал за всем происходящим.
– Ну что пора теперь меня трахать! – заорала она сквозь шум грохотящей музыки.
– Что?! – не расслышал Аскольд.
– Тра – хать!! – повторила она ему.
Аскольд, не ожидав такого от неё отшатнулся и попятился к выходу. Весь вечер она продолжала преследовать его пока не упала в изнеможении в кресло и закатила свои глаза.
А вечер прошёл под пьяным угаром этих женщин, а под утро всё стихло. Дамы сев пьяными в автомобиль укатили по трассе.
Однако то ночное приключение этим не закончилось. С огненными волосами к вечеру следующего дня снова появилась в кафе, только теперь без своей подруги и всё повторилось правда немного с меньшим масштабом чем было вчера. Так в жизни Аскольда появилась, сладкая парочка.
Рыжеволосая сняла неподалёку небольшой вагон и стала торговать в нём водкой. Каждый вечер она приходила с несколькими бутылками алкоголя и закуской в кафе к Аскольду к своему любимому Нурику.
Незаметно вскоре эти два человека превратились в некую достопримечательность кафе. Вскоре она забросила арендованный вагон и совсем перебралась жить в кафе к Аскольду.
Жизнь кафе приобрела особый колорит, тон которому задавала теперь. Сладкая парочка, – так их окрестили жители Меняйлов – городка и клиенты кафе Аскольда. Каждый день ближе к вечеру кафе приобретало особые краски. Рыжеволосая напивалась до чёртиков, Нурик выносил на улицу колонки, они врубали музыку на всю катушку, и рыжеволосая одурев от градусов выпитой водки и бушующих гормонов пьяного секса выходила плясать прямо на трассу. Её объезжали грузовики и легковые, обходили стороной идущие вдоль дороги пешие ходоки, качали головой паломники, идущие в старинный монастырь находившейся неподалёку.
А пьяная рыжеволосая продолжала, качаясь словно маятник в такт грохочущей музыке проделывать пируэты у самого края трассы.
Но чем дальше в лес, как говорят, тем больше дров.
Прошло совсем немного времени, и киргиз уже и перестал говорить что-либо внятно для человеческого уха так как пил уже такое количество спиртного, а это была и водка, и спирт, и самогон местного разлива, что переставал понимать происходящее вокруг.
То разнообразие еды, которое готовилось сначала его появления в кафе перестало готовиться, а потом исчез и шашлык, потому что он съедался пьяной рыжеволосой и её друзьями. Исчезли и многочисленные клиенты.
Аскольд смотрел на всё это безумие и пьяную вакханалию так как изучающий учёный смотрит на новый, только открывшийся для него вид животных.
Он приезжал днём в кафе и здесь была пьяная вакханалия, а как наступал вечер Нурик, его рыжая подруга и ещё пара таких же пьяных новых друзей выползали из комнаты отдыха. Рыжая садилась в кресло в центре зала и начинала орать как полоумная,
– Нурик!!! Нурик!!! Киргиз грёбанный!!! Жрать мне готовь сука!! А потом трахать будешь свою любимую, мразь ты киргизкая!!! Понял сука?!
– Есть моя трахушка – храпушка!!! – кричал обдолбанный киргиз и переваливаясь с одной своей косолапой ноги на другую бежал на кухню приготовить чего ни будь из оставшихся хоть где-то продуктов жратву своей пьяной взбесившейся бестии.
Почему оставшейся? . . . Да потому что Аскольд перестал закупать продукты на рынке, надеясь на то, что, сладкая парочка, скорей сбежит из его кафе.
Но не тут-то было … Рыжеволосая тварь бросив свою семью казалось насовсем переселилась в кафе, а киргиз до того отупел, что на вопросы Аскольда о том, когда всё это закончиться лишь тупо мычал что-то бессвязное.
Так прошёл ещё месяц ….
Рыжеволосая к этому времени опухла до неузнаваемости, а киргиз превратился в некое подобие существа с плоской мордой.
Потом выяснилось, что у киргиза была жена и двое маленьких детей. Они приехали к нему из родины и поселились неподалёку.
Киргиз порывался было хоть на пару дней выбраться из кафе к своей семье, но не тут-то было. Рыжая бестия в те дни, когда его не было в кафе напивалась до последнего животного состояния, бросалась драться на клиентов, жгла одежду киргиза и носилась по трассе. А Позже Аскольд узнал, что она ещё и подрабатывала плечевой.
Это был предел человеческого терпения, и Аскольд вызвал в конце концов на них полицию. Рыжая подалась в бега, а плоскомордый киргиз долго стонал и плакал, покидая навсегда кафе.
Так закончилась история, сладкой парочки.
А для Аскольда это была ещё одна из интересных страниц его жизни в зазеркальном мире.
Глава девятая. Вечно пьяный электрик паша, тихие панки, повариха Клавдия, бывший мент Тимофеич и безумный, безумный мир трассы непуганых странников
Начинать повествование пребывания Аскольда в образе хозяина придорожного заведения было бы правильно с появления и одного из самых интересных персонажей и посетителей этого кафе, вечно пьяного электрика Паши.
Никто не мог вспомнить точно, когда он появился в кафе и зачем. Он просто вдруг возник как-то ниоткуда и причём ночью. Да и впоследствии он появлялся только ночью.
Никто не выгонял его, хотя у него никогда не было наличных денег. Но если он просил у кого-нибудь выпить ему почему-то никто не отказывал. Окружающие смотрели на него как на странный субъект окружающей действительности. Просто считали, что электрик Паша должен быть, а почему и зачем, их мало волновал этот вопрос.
Электрик Паша был чрезвычайно худ и высок ростом, хотя и слишком сух при этом. Голова у него была слегка вытянута, а глаза были вечно на мокром месте. Голос у него был слегка надрывный. В целом это был очень добр с людьми и даже слишком наивен. Если посылали куда подальше, он тихо уходил. А если заводили с ним разговор, то он превращался в неистового оратора, готового обрушить на своего оппонента кучи доводов. Правда истина всё равно была некому непонятна.
Он был и философ. Аскольд не гнал его из кафе, потому что в том бреду, который нёс пьяный электрик можно было услышать и некое рациональное зерно.
Электрик Паша любил плаксиво рассказывать о своей несчастной жизни, о том, как его бросила жена, а заканчивал всё это историей о том какие всё же все люди придурки раз потеряли такую великую страну.
Собственно, когда речь заходила о той стране, мощной и великой державе, которую они все потеряли, Аскольда это нисколько не трогало. Ведь он только догадывался о чём шла речь. Но к счастью Аскольда он не жил в этой стране. Он был совсем из другого мира.
Электрик Паша был весьма экстравагантен, где-то непонятен Аскольду своей филантропической странностью, но этим он и брал за живое. В старину его бы считали блаженным, но это в старину.
Электрик Паша всегда появлялся ночью, а потом также внезапно исчезал.
Бывало он исчезал и надолго и эту нишу тогда заполняли, тихие панки, как они сами себя называли.
Их было двое. Один был маленького роста, горбоносый лилипут, а второй большой, с лысым черепом и татуировкой на самой макушке в виде китайского иероглифа.
Большой, бесформенный молодой человек с лысым черепом и татуировкой на макушке и маленький, горбоносый, хромой человечек при своём появлении вызывали у Аскольда странное и немного непонятное двоякое чувство. Наверно они были даже где-то для него и загадочны, но тем не менее приятны. Маленький, горбоносый, который сам себя называл почему-то Сухарём, любил болтать на всякие бессмысленные темы, пил в огромных количествах водку и курил одну за одной крепкие сигареты.
Большой с лысым черепом был более добродушен, не лишён чувства юмора и сам себя называл почему-то Борманом. Хотя на самом деле его звали просто Саней. Этих двух странных субъектов, однако объединяло кое-что общее, а именно любовь к музыке. К музыке, которую впоследствии полюбил и Аскольд, а именно страсть к тяжёлому року.
Маленького, горбоносого отличала одна особенность. Он ненавидел всех и вся, но любил свою маму. О ней он мог рассказывать часами.
Бормана безумно влекло к женщинам, лёгким наркотикам, которыми у него постоянно были набиты карманы и конечно же к водке.
Но тяга к женщинам у него была несколько иллюзорной, что её невозможно было отнести к нормальному влечению мужчины к женщине.
Было время, когда они часто приезжали в кафе к Аскольду. Маленький вечно угрюмый горбоносый Сухарь всё чаще молчал или вспоминал свою маму. Слушая его у Аскольда создавалось ощущение, что его только недавно оторвали от маминой сиськи и он сильно от этого страдал.
Борман же вечно куда-то звонил, вызывал откуда-то женщин лёгкого поведения, а потом, когда они приезжали покидал кафе в обнимку с какой-нибудь из них.
Потом он снова возвращался в кафе и рассказывал о том какое дикое он наслаждение получал от, золотого дождя, в изобилии изливавшего на него его очередной подругой. В общем то весь половой акт у него сводился к этому дождю.
Аскольду он любил рассказывать одну и ту же байку.
– Оставались мы раза три по пьяни у Ленке – холерке. Ну да, алкашка она, пьянь голимая, вечно непромытая, вонючая до страсти, но своя в доску. С ней нажрёшься водки и делай с ней что хош. На всё согласная. Просыпаемся раз … а остались у ней я, Шалбан и Баламут … Сухаря с нами не было. Все четвером вальтом на кровати, вперемежку лежим как брёвна. Просыпаюсь я от голоса Баламута. Орёт дурниной, где мой сотовый суки!!! А в ответ слышу голос Шалбана, Посмотри между ног у Ленки.
Короче у телефона фонарь включенный горит, и вся эта Приблуда воткнута Ленке в дырку. Мы спрашиваем у Шалбана, на хера ты ей в дырку телефон с включённым фонарём воткнул?
Прикинь, а он нам в ответ что?
–Я, – говорит, -, Его тестировал. Пипец, короче…
–Да … – думал в который раз Аскольд при этом, -Странные нравы у жителей этого мира.
Борман при всём при этом был совершенно безобидным и добрым существом. Как-то с ними приехал один футбольный фанат, который нажравшись водки издолбил морду Бормана в кровь. Но Борман лишь в ответ на увесистые удары, наносившего по нему фаната только голосил одну и ту же фразу
– Бей меня и я умоюсь кровью!!!
Это и был весь Борман. Добрый, немного наивный и даже в чём-то милый парень.
Конечно же на самом деле эти два типа были своего рода этакими тихими революционерами, отвергающими давно существующий порядок вещей, хотя изменить в мире они уже ничего не могли, но внутренне протестовать у них получалось.
Маленький горбоносый писал странную для обычного человека музыку, а большой Борман просто постоянно находился в некоем состоянии изменённого сознания.
Это и было их внутренне эго …
И вся эта компания любила особенно выпивать в смены поварихи Клавдии. Ничем не примечательного вида женщина с тёмным лицом и потускневшими серыми глазами.
Повариха Клавдия прошедшая множество столовых и кафе приземлилась в конце концов у Аскольда. Немногословная в первые года она в будущем превратилась в повариху – рассказчицу разного рода глупых и неглупых разных историй, чем и вызывала к себе интерес у разного рода публики.
Она не просто обслуживала клиентов, она им дарила те немногие минуты общения, которых они были лишены в дороге. Она безумно любила травить разные байки, от которых порой у слушателей появлялись мурашки по коже.
Жизнь в своё время потрепала её изрядно и к тому времени когда она появилась в кафе у Аскольда это была уже измождённая жизнью и бытом простая мужеподобная баба с жёлто серым лицом, висячим дряблым животом, но болтливым языком.
Трепаться она любила и могла болтать без умолку, особенно при виде молодых парней, которые могли зайти на огонёк в кафе выпить пивка и съесть шашлыка.
Может она вспоминала в эти минуты свою молодость. Кто знает? Но при виде молодых парней у неё загорались глаза и хилый румянец застывал на её серых щеках.
А уж если её приглашали в компанию, тут она под лишние выпитые граммы расходилась как река при весеннем паводке. Конечно же это случалось тогда, когда Аскольда не было в кафе. А выпить она могла и ведро водки. Алкоголь её почти не брал. Крепкие казачьи корни давали знать о себе. А говаривали что она ещё и колдовать могла. Но всё это конечно были слухи.
Много лет она работала у Аскольда, а потом внезапно пропала, оставив после себя память как о простой бабе из народа, которую все звали – поварихой Клавдией. Позже Аскольд узнал, что Клавдия просто сошла с ума.
А потом как-то в жизни Аскольда нарисовался ещё один тип – бывший мент Тимофеич.
Бывший мент Тимофеич появился в кафе не с самого появления Аскольда в этом мире …
Прошло несколько лет прежде чем нелёгкая привела его в заведение Аскольда. Этот невысокого роста довольно уже старый мужчина с холёным хорько образным лицом вызывал двойственное чувство у Аскольда. Но правильнее было бы сказать то, что Аскольд никогда не понимал, что ему от него было надо.
Он появился вдруг ниоткуда и так словно все его давно уже ждали и без него будто бы и жить не могли. . . И только потом доброжелатели поведали Аскольду то что бывшего мента Тимофеича изгнали таксисты из Меняйлов – городка.
Это был очень надоедливый человек, который при этом нёс всякую чушь. Хотя была одна тема, которую Тимофеич безумно любил мусолить при встрече с Аскольдом. Это тема еды … Он любил говорить о ней часами. Смаковать каждое слово … Особенно если готовил при этом сам. Он разбирал это по полочкам. И еда имела для него некое сакральное значение в жизни. Ведь ребёнком Тимофеич голодал, потому что как объяснял он сам, был рожден в голодные послевоенные годы. И теперь еда приобрела для него на старости лет больше чем просто пища для поддержания жизнедеятельности своего организма. Еда стала для него скорее религией, даже ритуалом и возможно может и божеством. Ибо то с каким упоением он говорил о ней, наслаждаясь одной мыслью того, что он может передавать эти великие звуковые вибрации другим людям. Он был горд этим …
Ну, а другой страстью Тимофеича были деньги.
Потому и были дни, когда он не отходил от Аскольда не на шаг, в надежде получить какое-нибудь задание и заработать на этом лишнюю копейку.
Но при этом этот странный тип умудрялся за день обслужить не только кафе Аскольда.
Он появлялся всегда там, где его никто не ждал, но при этом тем не менее в нужный момент, извлекая при этом максимальную прибыль.
Он любил собирать про всех и вся любую информацию.
Говорили, что он давно выжил из ума, потому как старик любил хвалиться при любом удобном случае тем что имеет в столице не одну недвижимость, но при этом ютился всю жизнь в маленькой квартирке в Менялов – граде. Может он и правда на старости лет просто сошёл с ума. Это был яркий представитель давно ушедшей эпохи. А потом бывший мент Тимофеич так же внезапно и исчез как когда-то появился.
А с ним исчезло и всё гнилое, что было в тех старых воспоминаниях прошлого, которого Аскольд не понимал и не знал. Но оно было и оставалось в его памяти несмотря не на что.
