Александр Велесов
Хроники сказок о трассе непуганых странников
Глава третья. Дикие истории трассы непуганых странников
Ночью Аскольду снилась Лина … Она звала его, просила о чём то, плакала. А потом туман.
Встал Аскольд уже совсем другим человеком. Он теперь знал, что делать ему, как вести себя, он понял теперь главное для себя – ему надо выжить любой ценой, чтобы вернуться в свой мир. Но сначала надо попробовать понять в целом, что это за место в географическом плане в которое он бухнулся с головой и попробовать покинуть его. Но для этого ему нужно было научиться ездить на местном транспорте. Однако Аскольд ещё пока не знал, что невидимые хозяева уготовили ему такую ловушку, которая как капкан зажмёт его за самый живой нерв.
На следующий день он уже освоил езду на этом автомобиле. Истинный мир Аскольда, мир будущего рождал людей, имеющих огромный потенциал для познания всего того, что человек прошлого не освоил бы и за всю свою жизнь. Мир будущего отшлифовал, генетически отработал создание этого нового вида людей. Людей, не принимающих зло и ненависть, людей чей мозг в силу каких-то новых для человека обстоятельств начинал включать весь скрытый потенциал своего разума и таким образом постигал высоты непостижимые для людей прошлого. Человек будущего мог если захотел освоить любой новый для него механизм, за сутки выучить несколько новых для него языков и многое, многое другое.
Необходимость освоения езды, в первые дни своего пребывания в новом мире, на древнем механическом аппарате стало для него жизненной необходимостью. И как-только он сел за руль этого древнего механического коня, то решил покинуть своё, так называемое кафе, чтобы понять сможет ли он найти новую, как он назвал про себя портал переноса в свою реальность, кротовую нору, или нет. Но вся сложность его реальности в этом мире состояла в том, что, отъехав на как ему казалось тогда на довольно большое расстояние от точки отсчёта Аскольд под влиянием какой-то неумолимой силы останавливался и засыпал. Просыпался он снова и снова в той же комнате, в которой проснулся и первый раз и всё в том же кафе, в котором он был хозяином. Это продолжалось много и много раз. Не каждый день, но порой следуя какому-то невидимому инстинкту он бросал всё и мчался навстречу новому дню. Однако новый день начинался у него по-прежнему на том же месте, на том же диване и в той же комнате. Вскоре он оставил эти попытки, оставил навсегда… Ловушка оказалась серьёзной. А потом он решил просто принять всё как есть и назвал сам себя, Молчаливым Наблюдателем. Он решил наблюдать за этим миром, изучать его и продолжать вживаться в эту роль.
И ещё Аскольду стало казаться, что он каким-то совершенно немыслимым образом связан с этим странным городком с таким же странным названием – Меняйлов – град.
Порой он думал, что возможно его страшно далёкий предок жил в этом городке, оставив возможно здесь свой след…
Или его личная внутренняя карма привела его сюда, его судьба или ещё что, чего он возможно ещё не понимал.
И новый мир продолжал удивлять его ещё больше, а больше всего люди этого мира.
Старик Сотня приходил каждый день, садился в углу и когда не было Аскольда закуривал обычно одну из своих вонючих сигарет, несмотря на то, что Аскольд запретил ему курить в кафе. Были дни, когда на него нападало всё-таки пьяное безумство и он пропивал в кафе за два дня всю свою пенсию. Но это было редко. Часто к нему заходили какие-то типы, угощали его, покупая водки, еды, подолгу сидели с ним травя очередные байки. Любимой притчей или байкой, а может и присказкой какой-то, этого давно уже сморщенного старика была только одна, которую он вставлял во всякое удобное и неудобное время. Она была небольшой, но он ею как бы подытоживал всё рассказанное им и его друзьями. Все её давно уже знали наизусть, но Сотня всё равно всякий раз её повторял как свою единственно существующую для него молитву, Хер у мужика может быть трёх видов. Духопёр, подреберник и игрун. У меня игрун. Ему я и рад.
Что сие означало Аскольду было совсем невдомёк, но эта фраза была очень задорной для него.
Аскольд слушал, познавал и запоминал всю эту новую жизнь для себя, не прекращая при этом думать о Лине. А время для него при этом тянулось очень и очень медленно. Оно тянулось так словно он застрял в какой-то липкой и вонючей жиже, застрял и не может вылезти из неё. Позже приняв многое из жаргона местных людей, он говорил сам про себя так, я застрял как муха в супе, но пройдут годы и оказавшись снова в своём мире Аскольд поймёт, то что именно этого супа ему стало не хватать, не хватать как глоток чистого воздуха. Только тогда он понял, что этот мир с его странными людьми, грязными для экологии технологиями, с его грубой дикостью и необузданной энергией какого-то пещерного материализма, именно он станет родным для него.
А сейчас он жил, слушал и изучал, снова и снова погружаясь в пучину глубокой и беспросветной ямы, дна, как он считал теперь, этих тёмных и варварских веков.
Вся его жизнь теперь проходила в стенах этого придорожного кафе и вся его сущность была теперь завязана с ним.
В кафе была его собственная комната отдыха, дома он почти не бывал.
А люди приходили и уходили, были всякие… Кто-то заказывал себе еду и после обеда или ужина тут же уезжал. Это были заезжие путники и каждый из них был по-своему интересен Аскольду. Через них он познавал новый для него мир, он постигал его, всасывал в себя сквозь собственную кожу, проглатывал как какой-то кусок мяса и порой даже и давился им. А кто-то рассказывал ему о своей жизни, делясь с ним самым тайным и сокровенным.
Через какое-то время Аскольд стал делить людей этого мира на три типа. Первый тип людей он назвал – деловыми, те, которые приезжали, быстро заказывали себе что-нибудь из еды и уезжали, второй тип – потерянные, те кто ездили куда-то без всякой цели и третьи заблудшие – те, кто приезжали просто провезти время где-нибудь.
Во всём что происходило в этом мире Аскольд видел научное обоснование, но не как мистику или провидение, или божий промысел как считали люди мира, в который он попал. Аскольд был из будущего мира, в котором техническая мысль достигла своей завершающей кульминации превратив его в некий футуристический облик, Град Вечной Идиллии, основанный на гигантском научно техническом прогрессе. Он пришёл из мира, в котором люди были изнежены прелестями этого научно технического прогресса, мира в котором правили машины. Они правили миром, и они думали за людей.
Однако его пребывание в этом времени заставляло по-новому взглянуть на многие вещи, и они не казались ему уже более непостижимыми, хотя всё то что потом стало происходить вокруг него и несло печать какой-то загадочности и некоего мистицизма. Но он не осознавал ещё пока всего этого, несмотря на то что у него и не проходило ощущение будто кто-то невидимый выбросил его на край этого мира и при этом постоянно наблюдал за ним.
Так он и жил, вернее существовал …
А люди приходили и уходили. Аскольд продолжал наблюдать. Постепенно не замечая сам для себя, что из молчаливого наблюдателя он превратился в участника событий, которые полностью перекуют его разум.
Глава четвертая. Парадоксы прошлого
Каждое утро, которое он встречал в кафе было одновременно удивительным и в то же время впечатляющим для него. Оно удивляло его всем, но больше всего своим непостижимо красивым солнцем.
И каждую зарю это красивое и большое красное солнце неслышно обволакивало своими лучами землю, выплывая из-за горизонта.
Он всегда при этом замечал про себя, что в этом мире воздух был особенный и не такой какой был у него дома, он был наполнен совершенно новыми для него запахами и ароматами. При этом он сделал вывод, что и неприятных запахов вокруг было в избытке. А в его мире солнце не выплывало, как здесь нежно и величаво, оно появлялось вдруг из ниоткуда, и оно будто не было живым. Всё было здесь другим. И хоть дикость этого мира поражала его воображение, но этот мир был всё-таки настолько бурлящим, что походил на поток лавы бушующего вулкана.
Это была энергия, которая клокотала и выплёскивала в пространство и время страсти, взрывы и эмоции людских масс, человеческих судеб и человеческих драм.
Это был живой мир …
Утро приходило и начинался новый для него день. Обычно Аскольд ложился поздно, часов в три или четыре утра. А вставал рано, часов в девять. Правда днём он позволял себе вздремнуть часок другой в своей комнате. Новая жизнь настолько затянула его, что и сон бывало и не приходил к нему.
День начинался. Аскольд вставал, шёл в уборную, которая была прямо в кафе, принимал душ, благо у него в кафе была и индивидуальная душевая кабина, чистил зубы, а потом шёл завтракать за столик у окна.
Позавтракав Аскольд выезжал в городок по одному и тому же маршруту, пролегающему в радиусе пяти километров в котором и происходили все события его новой жизни. Если он удалялся больше чем на пять километров, то неизменно проваливался в сон и через некоторое время опять оказывался снова в кафе. Родительский дом, рынок, а иногда и оптовая база. Привозил к обеду продукты для кафе, принимал отчёт у бухгалтера Елены Петровны, обедал, а потом до вечера принимал участие в работе своего детища, своего кафе. Итак, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Потихоньку он стал забывать свой прежний мир и лишь облик Лины не выходил из его головы.
Вечером обычно начинали подтягиваться гости в кафе и жизнь начинала бить своим ключом. Она наполнялась такими красками, что в воздухе начинало веять искрами чего-то такого, что приводило Аскольда в состояние эйфории, состояние какого-то внутреннего безумства. И это нравилось ему.
В углу сидел, дымя своими сигаретами Сотня и через какое-то время они перестали казаться для Аскольда вонючими.
А люди приходили и уходили.
Вскоре Аскольд стал всё больше и больше ощущать незримое присутствие того, кто наблюдал за ним.
Пришло время и этот кто-то назвался ему.
Голос, который он явственно услышал внутри себя, назвался, Контролёром Времени. А да именно так он и назвал себя, а потом добавил, я выбрал тебя. Смотри, учувствуй и запоминай. Так надо.
Аскольд смотрел, участвовал и запоминал. Хотя и считал, что голос таинственного, Контролёра Времени, не иначе как его собственный. И всё что он слышит внутри себя, это он сам себе и вещает.
Среди многих гостей и завсегдатаев кафе Аскольд выделил несколько людей. Вначале конечно он не имел представления о том, что такое криминальный мир и его представители, но постепенно он стал понимать и выделять этих людей из общей массы.
Первым особенно заинтересовавшим его персонажем был некто Ибис. Экстравагантная и немного хамоватая личность, тем не менее не лишённая своего какого-то только ему присущего внешнего шарма. На его красной от загара и широкой груди всегда светился большой серебряный крест на такой же серебряной цепи, а голову его в летнюю пору украшала широкополая кожаная шляпа. Ну,а зимой шапка с висячим сзади волчьего хвоста. Колоритная личность был этот Ибис. И истории, которые он рассказывал Аскольду были тоже весьма необычными и отсвечивали конечно же криминальным оттенком. И ещё он очень походил на персонажей из сериалов про наркобаронов дикого запада.
– Живой ещё? – слышал его голос Аскольд издалека, когда он появлялся в кафе, обращаясь к сидевшему в углу Сотне.
Старик сразу вскакивал со стула и шёл навстречу Ибису, обнимаясь с ним. Заметив Аскольда Ибис почему-то любил затрагивать в долгих беседах с ним философские темы, темы о смысле жизни. Ибис был одним из последних романтиков криминального мира. Он никогда и нигде не работал, что всегда подчёркивал в своих разговорах и жил непонятно на что. При этом он был очень интересным человеком и собеседником. Любил вслух декламировать стихи восточных поэтов и его истории всегда были интересны Аскольду. Появление Ибиса было постоянно разным и неожиданным. Этим он также шокировал Аскольда. Два шрама пересекавших его лоб делали вид его немного грозным для окружающей среды, но в душе это был обычный и простой человек. Бандит поневоле, как называл его Сотня. Ибис был не просто бандитом, он был историей.
–А вот как-то раз на, Белом Лебедя, случай был. – стал в очередной раз рассказывать он лагерную байку, – Сидел пацан один за разбой. Давно чалил. Они там и мента завалили. Да кто-то сдал их. Двух его подельников тёплыми взяли, а он ушёл, но поймали. Малый дерзкий был. Что они там только не делали с ним … Ничего не брало, крепкий парень был, но всё же тоже сломался. Не каждый, Лебедя Белого, пройти сможет, особенно, если за убийство мента. Мне там тоже и зубы все верхние повыбивали и рёбра ломали несколько раз.
– Ну, а с чем жестокость такая связана? – спрашивал его Аскольд. – Ведь достаточно было и того, что тебя на двадцать лет посадили?
– Ни с чем не связана. – ответил ему Ибис- Система такая. Попал значит получай по полной, а если ещё по разбойной статье, да с убийством, то они тебя ломать будут как можно сильней.
Иногда Ибис немного напивался, но это было редко. Аскольд видел его таким раза три. Пьяный Ибис всё куда-то порывался уехать, набить кому-то морду, кого-то зарезать, но заканчивалось всё это обычно мирно.
Следующим персонажем, который врезался Аскольду в самый мозг был некто Серёга Лосинский. Худой, но жилистый горбоносый человек. Появлялся он также неожиданно, как и Ибис и постоянно что-то бубня себе под нос, расплывался перед Аскольдом в улыбке. Особо говорить он не любил, если только, по существу. Тоже отсидел в своё время немалый срок за то, что покушался на убийство. Иногда с ним приезжала приятная молодая девица, которая болтала невесть что и в основном без умолку.
А запомнился Лосинский Аскольду одним рассказом, который тоже был из лагерной жизни. В своё время Лосинский сильно ушёл в религию и всё чего бы он не касался было связано с ней. Рассказывая он, обычно растягивая каждое слово, как будто смаковал его.
– Сижу я как-то в камере. Это до лагеря ещё было. Тихо, только слышно, как вода капает где-то. Тоскливо так на душе, как никогда. Хоть волком вой. Но я ничего … Взял, Новый завет, в руки и держу, а читать не могу. Не лезет в меня, будто барьер какой. Не лезет и всё тут. Хочу открыть, не получается, не могу. Словно лист каждый в книжке этой махонькой стопудовый. А про себя думаю, Бес не даёт. И вдруг открываю наконец. Не помню правда на какой странице, но открыл всё-таки, а читать не могу. Смотрю тупо в книгу и всё сливается. Не вижу букв, во бес одолел. – думаю. И тут провидение божие. Муха, обычная муха … Садиться на страницу, а потом стала между строк ползать и только тогда я и стал различать слова наконец. Я думаю, что её сама Божья рука водила. Стал читать и сразу так легко стало. А муха продолжает ползать себе и всё тут, а потом она и страницу перевернула, но я уже ничему не удивлялся, ибо понял кем ниспослана сия букашка. Самим перстом Господа…
Эти три человека – старый и дряхлый Сотня, шумный, дерзкий романтик преступного мира – Ибис и флегматичный философ – филантроп Лосинский маячили перед ним в течение многих лет, которые он пробыл в прошлом.
Сотня приходил в кафе каждый день в одно и тоже время, под вечер, а двое других периодически сменяя друг друга появлялись в самые неожиданные моменты. Это могло быть и раннее утро, и глубокая ночь.
Аскольду всё чаще и чаще стало казаться, что это посланники, Контролёра времени, которые стерегут его. Может быть оно и было так, этого никто не знал, но придёт время, и он поймёт, что и их появление в его новой жизни неслучайно.
А пока всё шло как обычно и каждый день приносил ему что-то новое.
Многообразие нового мира поражало его. Оно было похоже на огромный, непостижимый калейдоскоп, порой совершенно разных сюжетов, при этом порой перекликающихся друг с другом.
Здесь были разные люди и разные судьбы.
За несколько километров от кафе близ трассы находился посёлок, жители которого ещё с начала лихих всем валом бросились торговать на трассу. Кто-то тащил в больших термосах пирожки, а кто-то умудрялся из пары тройки железных листов ставить времянки. Все торговали чем могли. Но были и те, кому удалось поставить и вполне цивилизованные кафешки в виде вагонов и контейнеров.
Запомнилась Аскольду как-то рассказанная Ибисом история одной местной семьи. Жила неподалёку от трассы семья Борисеевых. Папа, мама и два сына. Начинали с примитивных пряников и закончили большим контейнером, напичканном всякой вкусной всячиной. Это были и разные конфеты, печенья, пирожные, соки, фрукты и многое-многое другое. Супруга Борисеева была дамой образованной и работала не где-нибудь, а в коммерческом банке. Примечательно эта семья была тем, что чуть ли не всей гурьбой стала торговать одной из первых, на трассе. Жена с работы летела на трассу как помешанная, а детишки, посещая школу лишь формально, помогали родителям в торговле. Дело потихоньку спорилось.
Сначала они возили товар на обычных тележках, так как жили недалеко. Потом купили один автомобиль, а вскоре и большую грузовую машину, которую набивали товаром, привозили на трассу, разбивали шатёр и начинали работать.
Дети росли, родители старели и деньгами они набивали свои сундуки. Человеческая жадность не имеет предела …
И перестали они ощущать реальность. Перестали видеть всё вокруг и круг замкнулся. Вся жизнь для них превратилась в железный контейнер, в маленькую беспросветную металлическую тюрьму.
Старший сын был у них большим ребёнком, не оформившимся в мужчину. Вымахал в огромного, толстого, бесформенного детину с детским недоразвитым мозгом. Он остался по сути дитём и не знал ничего другого в жизни кроме как-торговать в своём контейнере, выполняя команды отца. Вечно грязный, в промасленных штанах и замусоленной рубашке, плохо пахнующий и с заплетённой на голове маленькой косичкой он запомнился знавшим его людям эдаким обалдуем, безобидным, глуповатым и неряшливым идиотом.
Младший был немного хитрее, носил очки, которые постоянно сползали у него на нос и любил выпить ночью на работе несметное количество пива и водки от которых почему-то не пьянел. Вид он имел конечно научного сотрудника, но нутром был полным разгильдяем, хотя и не был таким уж полным дураком как его старший брат.
Отец семьи Борисеевых казалось не видел ничего вокруг кроме торговли. Он был одержим ей, как какой-то идеей фикс. Вся жизнь его была в ней.
Так и жили они не тужили, пока не грянул гром среди ясного неба.
Исполнилось старшему всего то двадцать пять и жизни то, а он и не видел никакой кроме своего контейнера и умер он в нём ночью за прилавком. Утром его и обнаружили уже холодным родители.
Младший вскоре спился, хотя мог бы и в институт поступить в своё время. Спился до того, что спать стал под забором. Мать у них умерла после долгого лечения от неизлечимой болезни. И остался один несчастный отец, который продолжал торговать сам не зная зачем, для чего и для кого.
Вот и вся жизнь …,
Вот такую историю рассказал Ибис и добавил в конце,
–А самое интересное в этой во всей истории другое. Когда умер старший сын Борисеевых прошло пару месяцев и встречаю я отца их. Мужик хитрый с одной стороны и гадкий. Жирный был как хряк, лицо круглое и наглое. Когда деньги на них сыпались он никого вокруг не видел. Злой был, важный весь из себя, а жена и того хлеще – надменная баба, как гусыня какая-то. Гордыня заела их. На зону не разу грев не послали. Но зато ментам отстёгивали как положено. Не люди, а крысы. Но это ладно… Встречаю я главу семейства, а он мне такой и говорит, умер старшой мой от старости. Во напасть то. Старость – не радость. Подкралась незаметно.
И ехидно так сказал, как не о родном человеке, а как о псине какой-то. Не по себе мне стало, не по себе. Ей богу … Пацану только двадцать пять ведь было и если он старый, то ты, то кто-тогда – вообще древний, как мамонт. Сказал он это как о отработанном материале и жутко мне стало, хоть и поведал я на зоне не мало, но такой гнилости не видывал. У нас ведь даже о мёртвом котёнке мы плакали, там за колючей проволокой. И ведь и убийцы были и разбойники, но людское ещё пока не сдохло в нас. А этот не человек, амёба, свинорыл в образе человека. Так что вот такая история.
– А я расскажу Вам историю о Федьке – Кардане,– вдруг произнёс Лосинский.
– Что за Кардан такой? – не понял Аскольд.
– Погоняло такое, прозвище, кличка. На зоне – погоняло, а на воле кличка. Тем более у таких как этот – Кардан, собачья. Да и сам он на собаку похож был. Ублюдок – не человек. Ну тут таких много. Баб своих готовы ради денег под других мужиков кинуть. Так и этот. Худой был, чёрный как цыган и усы как у таракана топорщились. Злой, голодный был вечно, сколько не жрал, а худой был, будто червь его из нутра грыз. На весь мир ядом дышал и завидовал всем и вся. Потому как терпила был по жизни и обиженный на весь мир. Работал на дороге разнорабочим, всегда ходил в грязной робе и так бы и жил дальше, да только вдруг подвезло ему крупно. Племянница его замуж за коммерса вышла. Девица ладная была и приглянулось молодцу. Всё при всём у ней было – и попа, и рожа. А у того здесь на трассе мотель был. Заставила девица на работу взять коммерса, мужа своего и мать, и тётку, сестру матери. Одна уборщицей работала, а вторая вообще домработница была. Бабы злые от всего и от безденежья, и от погоды, и до кучи наверно от раннего климакса.
При слове климакс, однако Аскольд задумался. В его мире слова имевшего такой загадочный смысл не было. Но Лосинский продолжал.
Короче шавки и колхозницы. В общем обули они малого по полной в конце. Весь бизнес захватили и поставили управляющим мотеля этого Кардана, который кроме гаек крутить и ничего по жизни то и не знал. У того от значимости крышу и сорвало. Пить стал, по бабам шляться, по казино, ресторанам. Стал проигрывать суммы энные, а потом и в долги влезать, а занимал то в основном у бандитов. Ну потом и отдал им же всё что заработал и даже жену свою за долги продал. Из говна вышел и к говну вернулся.
Как был нищебродом, так нищебродам и остался. А зять то под крышей серьёзной был, он и вернул всё себе потом. Мало того, что вернул, а ещё и новый бизнес отстроил, круче прежнего. И мотель и магазинов несколько и сауну. Вот так. У кого написано на роду быть богатым и процветающим тот им и будет, а кто захотел чужую удачу украсть недолго её в руках удержит потому как удача ему по праву не положена. Он её не заслужил просто и как червём был так червём и подохнет. А тот, кто имеет право быть удачным тот им и будет несмотря не на что, и удача к нему всё равно вернётся. – закончил, улыбаясь Лосинский.
Аскольд смотрел на своих новых друзей как он полагал и думал о том, что жизнь для него преподносит новые повороты.
Эта мысль продолжала преследовать его, и она становилась для него совершенно новым смыслом жизни.
А трасса продолжала жить своей только одной ей понятной жизнью.
Эти три человека приходили и уходили, появлялись и снова исчезали, но всякий раз и всякое их новое появление приносило Аскольду новую пищу для его размышлений. Он пытался понять этот мир, этих людей и это безумное время, в которое он попал.
Постепенно он начал понимать, что каждый день проведённый в этом времени для него является бесценным. Он будто что-то открывал для себя, рисуя в своём и без того воспалённом мозгу какого-то израненного монстра, в лице всех тех людей, с которыми теперь его сводила жизнь. Монстра с бесчисленными головами, где каждая из голов имела свою индивидуальность, своё имя и своё предназначение.
Жизнь его сводила с разными людьми, но эти три человека стали для него некими сакральными фигурами этого мира, некими судьбоносными персонажами этого бесконечного как он думал сна.
Жизнь в этом мире была странной, но суть её природы потому и была интересна ему, что в этом безумстве он видел что-то живое, импульсивное и горячее как струя свежей крови.
В этой жизни он познал и боль, и страх и необузданный, даже животный секс с женщинами этого времени. Он познал кровь. Он познал страсть.
Что было особенно для него в самом начале это ненормативная лексика, которую он слышал здесь на каждом шагу и вокруг от всех людей и смысл которой он долго не понимал, пока не начал сам ругаться матом. Произошло это совершенно незаметно для него, будто самое плохое что являлось нормальным в этом мире всосалось через мембраны его мозга. Люди матерились здесь при каждом удобном случае. Для многих это был наверно второй язык, а для некоторых возможно даже и первый. Позже ему стало казаться что в этом времени, когда люди появлялись на свет первым словом, которое они произносили вслух было, Ёп твою мать…
Здесь всё было пропитано каким-то бытовым извращением и недаром его новый друг старик Сотня называл здесь каждого человека одним коротким словом, Ебанько. Сначала Аскольд не понимал значения этого слова, но потом он понял, что наверно старик Сотня прав.
С точки зрения человека его времени люди прошлого были издёрганы непонятно от чего, ему всегда казалось, что они не понимают вообще того зачем живут и что делают на земле. Всё что делали они и как вели себя было абсурдным для него до самых корней волос до тех пор, пока он не стал понимать, что в этом и состоит зерно всей их жизни.
Аскольд продолжал жить и у него не было другого выбора. У него его просто не было. Жизнь шла своим ходом, и он уже даже как будто стал думать, что возможно был рождён здесь. Но это пришло к нему ещё не скоро.
