Александр Варго
Закопанные
Все имена, события и географические названия в данном произведении являются вымыслом автора, и их малейшее совпадение с реальностью является случайным.
День прошел, и ночь, короче,
Всем ворам – спокойной ночи!
Пусть приснится в эту ночь
Дом, овечка, баба голая на печке,
Водки таз, об амнистии – указ!
Лагерная поговорка
Друг – не гриб, сердцем не выберешь, глазами не найдешь…
Поговорка
© Варго А., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
* * *
Часть I
Томская область, Сосновский район,
Исправительная колония строгого режима № 8.
11 августа 2016 г., 10.12
Когда последний заключенный, подгоняемый пинками, взобрался в древний автозак, массивная стальная дверь конвойного отделения, через которое осужденные, кряхтя и матерясь, по очереди пробрались в предназначенную для них клетку, с лязгом захлопнулась.
– Ты че, не с нами? – скрипучим голосом спросил у конвоира чернявый зэк с изжелта-серым лицом, испещренным оспинами. Чуть раскосые, маслянисто-угольные глаза смахивали на свежие капли смолы. Заключенный нахально, почти в упор разглядывал конвоира, который с непроницаемым лицом вешал на петли здоровенный замок. Вырывавшееся сквозь зубы сипло-неровное дыхание охранника могло трактоваться как симптомы астмы, так и как следствие длительного курения. У него было лоснящееся от пота круглое лицо, а мясистый подбородок пылал от раздражения после утреннего бритья. Аромат одеколона перебивал кисловатый запах пота.
– Ты не с нами, девочка? – с невинным видом повторил чернявый.
По крупному лицу конвоира скользнула тень, брови медленно сдвинулись к переносице.
– Не с вами, – обронил он, защелкивая замок. – Вам и без меня не будет скучно, ушлепок.
Зэк обхватил толстые прутья своими заскорузло-грязными пальцами. Он намеревался огрызнуться, не желая оставлять последнее слово за конвоиром, и уже открыл рот, чтобы отпустить скаберзную шуточку, но не успел – внезапный и сильный удар резиновой дубинкой по пальцам заставил его резко отшатнуться. Мужчина издал хриплый возглас.
– Ты… гнида слякотная! – захлебываясь, вопил он, тряся разбитой рукой. – Паскудник гнойный!
Охранник холодно усмехнулся:
– Еще одно слово, ушлепок, и я надену на тебя «браслеты», которые пристегну к твоим вонючим ходулям. Хочешь?
Зэк молчал, с ненавистью глядя на охранника.
Старлей чихнул.
«Чтоб ты сдох, тварь», – читалось в пылающих яростью глазах уголовника.
Конвоир с удовлетворением кивнул и, спрыгнув на землю, с грохотом захлопнул тяжелую дверь спецавтомобиля.
Раздался сухой, надсадный кашель. Кашлял второй зэк, по кличке Нос, чей собственный нос был свернут набок, превратившись в бесформенную лепешку. У него были светлые, рано поредевшие волосы и худое бледное лицо. Когда приступ утих, он привалился к стенке автозака и задремал. Приоткрылся рот с потрескавшимися губами, из которого вырывалось несвежее дыхание.
– Телега старая, колеса гнутые, – процедил Ходжа. – А нам все по херу, мы е…тые, – добавил он. Он дул на распухшую руку, с бешенством глядя на место, где только что стоял конвоир.
– Оно и видно, – хихикнул еще один заключенный, которому на вид было лет сорок пять. Неровно подстриженные, сальные волосы вспотели и свисали влажно-липкой паклей. Рыхло-грузное тело, облаченное в изжеванную робу, мало отличалось от набитого требухой полиэтиленового мешка. Зэк постоянно облизывался и что-то беззучно бормотал, словно читая молитвы. Маленькие глаза, спрятанные за толстыми линзами очков, подслеповато щурились, как если бы в его лицо бил яркий свет.
– Ты, Сава, заткнись, – сплюнул чернявый. Он уселся на скамейку, намертво вмонтированную в пол. – Тебя забыли спросить, валенок.
Сава испуганно мигнул, по-черепашьи вжимая голову в покатые плечи. Спорить и возражать не имеет смысла, потому что разговор с чернявым может закончиться разбитыми очками. Это в лучшем случае.
– Ходжа, угомонись, – вмешался четвертый заключенный. – Все мы в одном флаконе.
– Угу, – фыркнул Ходжа. – Только едем мы на экзамен[1] по разным делам. Саву могут по УДО[2] отмазать, а нам лишний срок…
– Угомонись! – повысил голос зэк, и чернявый по кличке Ходжа послушно замолчал.
Зэк, оборвавший Ходжу, неподвижно сидел на скамье, сцепив крупные пальцы рук в «замок». Он сидел спокойно, почти безмятежно, но мелькающие в темных глазах короткими всполохами искры выдавали громадное напряжение. Губы тонкие, словно сложенные бритвы, по виску змеился неровный шрам, захватывая небритую щеку и опускаясь к подбородку.
Со стороны казалось, что осужденный слеплен из двух совершенно разных людей. Крепкое, поджарое тело тридцатилетнего мужчины разительно контрастировало с угрюмым, землистого цвета морщинистым лицом. Ввалившиеся, окруженные черными кругами глаза были похожи на потускневшие осколки стекла. Равнодушно втоптанное в осеннюю грязь, это стеклянно-колючее крошево холодно мерцало, как умирающие звезды.
Двигатель автозака затарахтел, сухие отрывистые хлопки разбитого глушителя навевали мысли о выстрелах.
– Если бы в этом драндулете двери были такие же, как глушак, – пробормотал Ходжа. Травмированные дубинкой пальцы распухли, и он беспрестанно дул на них. – Тогда бы эту колымагу мы по винтику разнесли. Да, Зажим?
Он бросил взгляд на крепкого зэка.
Зажим не удостоил Ходжу ответом.
Выругавшись, Ходжа с отчаянием топнул по полу, оббитому стальным листом.
Старый «ГАЗ» несколько раз встряхнуло, будто автозак разминал мышцы, и наконец автомобиль тронулся.
Ходжа, помаявшись пару минут от безделья, плюхнулся на скамейку рядом с Зажимом.
– Че такой смурной, земеля?
Мужчина смерил чернявого презрительным взглядом.
– А мы что, в цирк едем?
Ходжа нервно хихикнул и вытер мокрый от пота лоб – духота в автозаке стояла неимоверная.
– Да, впереди экзамен. Судилище, – сказал он, рассеянно глядя на зэков, разместившихся напротив. Сава, грузный увалень, молча таращился куда-то под ноги, продолжая шевелить губами. Щербатый зэк, по кличке Нос, дремал, запрокинув голову назад. Из уголка рта тянулась слюна, слабо поблескивающая при скудном освещении моргающих люминесцентных ламп.
Выдержав паузу, Ходжа прибавил чуть тише:
– А я ведь знаю, за какое дело на тебя новый срок хотят повесить, Зажим.
Уголовник медленно расплел пальцы из «замка».
– И че с того? Я тайны из этого не делаю.
Слова давались ему с трудом, словно их приходилось выдирать щипцами.
– Мокруху на меня вешают. Девки какой-то малолетней. Якобы когда в хату к одному мажору залезли, под руку попалась.
Ходжа поскреб затылок.
– Н-да? А я другое слышал.
Зажим искоса посмотрел на собеседника, но тот не торопился продолжать.
– И? – наконец не выдержал Зажим.
Ходжа загадочно усмехнулся, и зэк неожиданно вцепился ему в воротник мятой рубашки:
– Говори.
– Зажим, я…
– Говори, трепло! Или прямо здесь шею тебе сломаю, – процедил зэк. – И никто не успеет даже икнуть. Мне уже плевать, кроме своих штанов, терять нечего!
– Пусти! Пусти, Зажим! Я скажу!
Крепкие узловатые пальцы Зажима неохотно разжались.
Ходжа потер шею, опасливо отодвинувшись в сторону от вспылившего уголовника.
– Прошел слух, что к твоей мокрухе еще «лохматый сейф»[3] могут прилепить, – осторожно произнес он, стараясь не встречаться глазами с Зажимом.
– Это все порожняк, – угрюмо проговорил он, сжимая пальцы в увесистые кулаки. – Понял? Не докажут они!
– Да я ничего и не говорю, – поспешил согласиться Ходжа. – Это ж слухи, Зажим. Мало ли кто языком мелет.
Заметив, что к их разговору внимательно прислушивается рыхлый зэк в очках, он прикрикнул:
– Че локаторы выставил, чмошник?! Заняться больше нечем?
Сава отпрянул, словно увидел змею.
– Это все порожняк, – с ожесточенным упрямством повторил Зажим. – Порожняк и фуфло.
Ходжа с беспокойством обратил внимание на дергающееся веко осужденного – нехороший признак. Он уже начал жалеть, что вообще поднял столь щекотливую тему. Ну, накопали что-то еще на Зажима, ему-то какое дело?! Своих проблем мало? Ему тоже, кстати, светит нехилый срок – в прошлом месяце вертухаи его с «герычем» взяли, которым он даже вмазаться-то толком и не успел…
– С такой картинкой[4] я не вернусь в зону, – неожиданно сказал Зажим. Скрипнув зубами, продолжил: – Экзамен дерьмо. Мне все равно вкатают лишний срок, им бы только палку срубить. Как бы я себя не обелял. А как только «воронок» нас обратно на зону доставит, меня наши тут же опустят, а потом пропуск на небеса выпишут. Сечешь, Ходжа? Никто на мои прошлые заслуги не посмотрит.
– Тебе грамотный врач[5] нужен, – посоветовал Ходжа. Подняв голову, он уставился на стальной люк, расположенный на крыше.
«Если бы можно было вылезти через него на волю», – мелькнула у зэка шальная мысль.
– Врач? – услышал он пренебрежительный голос Зажима. – А чем башлять за его труды? Я похож на богатея?
– Не похож, – отозвался Ходжа, продолжая взирать на люк. – А так… Он тебе всякие умные бумажки бы накалякал и весь этот гребаный суд завалил бы ими… дело бы заволокитили…
Неожиданно Сава, сидящий смирно и тихо как мышь, вздрогнул, словно осененный какой-то догадкой.
– Бумажки, – заторможенно повторил он.
Ходжа и Зажим одновременно посмотрели на него, во взглядах сквозило неприкрытое отвращение, словно перед ними была раздавленная крыса.
– Че тебе все надо, баклан? – спросил Ходжа. – Вечно суешься не в свое дело.
Ничего не ответив, Сава кряхтя согнул свою толстую ногу. Когда его ботинок оказался на краешке скамьи, он сунул руку в отворот брючины и извлек из складки материи наружу крохотный бумажный квадратик.
– Письмо тебе, Зажим, – сказал Сава, выдавив вымученную улыбку. – Рома Печорский просил передать. А я, старый дурак, забыл. Памяти совсем не осталось.
– Мать моя в кедах, – пробормотал Ходжа, глядя на аккуратно сложенное послание, так странно белевшее в чумазой ладони зэка. – Малява[6] от Ромы?! Сава, тебе, видать, совсем жить надоело?! Мешок с дерьмом! Где ты раньше был, валенок?!!
– Ходжа, отстань, – велел Зажим. – Дай сюда.
Сава торопливо передал письмо, словно оно было заразным. Бумажный квадратик был тщательно обмотан белой ниткой, в центре послания желтело аккуратное пятнышко застывшего воска – защитная печать.
Зажим недоверчиво уставился на письмо.
– Рома Печорский? – переспросил он. – Какой у него интерес по мою душу?
Ходжа пожал плечами.
– Загороди меня, – хрипловатым голосом потребовал Зажим. – У вертухаев камера в кабине.
Ходжа послушно выпрямился, нависнув над приятелем.
Зажим торопливо разорвал нитки и, развернув послание, впился жадным взглядом в миниатюрные строчки:
«Привет тебе, Зажим, и всем бродягам, что с тобой. Будете проезжать Горянку – не щелкайте клювом. Вас будут ждать. Идите по зарубкам. На восьмой сделайте перерыв, там поужинайте. Идите вместе, мне нужны все. Особо берегите то, что в стакане. Буду возле Сирени. Доктор»
* * *
Конвоир, отдуваясь от натуги, влез в кабину и громко чихнул. Мелкие капельки слюны попали на лобовое стекло автозака, и он стер их рукавом.
Водитель, худощавый мужчина лет шестидесяти с короткими седыми волосами, повернул ключ зажигания, наградив старлея неодобрительным взглядом.
– Будь здоров.
– Ага. И тебе не хворать, Митрич.
– Мало того, что инструкцию не соблюдаешь, так еще меня всяким чахоточным триппером заразить хочешь, – пробурчал водитель.
– Извиняй, Митрич, – пропыхтел охранник, усаживаясь поудобней. Укороченный «калашников» он пристроил на коленях. – Простыл маленько. А что ты там про инструкцию вспомнил?
Водитель мотнул седой головой в сторону кузова.
– Так твое место вроде там, Слава.
Конвоир засмеялся:
– Насмешил. Посидел бы сам там хоть полчаса, Митрич. Дышать нечем, жарища. Один на тебя туберкулезными слюнями кашляет, второй бычками дымит, третий пердит… В бочке с селедкой и то комфортней.
– Дык каждый из нас свое дело делает, – рассудительно сказал Митрич. – Знал ведь, чем заниматься будешь. За то тебе и зарплату платят. Согласен? Коли назвался груздем, полезай… сам знаешь куда.
– Знаю, – сказал старлей, перестав улыбаться. – Только достало уже все, Митрич.
Он снова чихнул.
«ГАЗ» вырулил на разбитую дорогу и, подскакивая на ухабах, поехал в сторону города.
– Достало? – переспросил водитель. – Слава, ты еще молодой мужик. Ладно я, без образования, всю жизнь баранку верчу… Выбор-то у человека всегда есть. Или я не прав?
– Эх, Митрич… – вздохнул старлей. – Не все так просто, как кажется на словах. Ладно. Посмотрим, кто тут у нас… – пробормотал он, вытаскивая из папки пачку документов.
– Антон Юртаев, кличка Ходжа, 29 лет. Кража, разбой, хранение наркотиков… Дмитрий Савичев, кличка Сава, 47 лет. Смертельное ДТП по пьянке… На УДО мужик претендует. Что ж, на зоне впервые, все шансы у него есть. Так-так, идем дальше… Валерий Сохнов, кличка Зажим, 33 года. Рецидивист. Три грабежа, тяжкие телесные со смертельным исходом, сопротивление полицейскому… Хм… а теперь еще в придачу убийство и изнасилование. Девчонку-малолетку угробил.
– Вот гнида, – не выдержал Митрич.
– Еще та, – кивнул конвоир, перелистывая документы. – Ну ничего. Готов спорить на что угодно, что его «двадцатка» превратится в пожизненный срок. Получит, как пить дать.
– Получит-то получит, – проговорил водитель. – Только ребенка этим не вернешь. А эта падаль будет до конца своих дней среди таких же упырей жить. А мы со своих зарплат налоги платить, чтобы они, значит, без обеда не остались.
– Вряд ли он будет жить, – не согласился старлей. Он в очередной раз чихнул, зажимая нос рукой.
– Будь здоров.
– Спасибо, – вытирая рукавом выступившие сопли, ответил тот. – Так о чем это я? Ага, о Зажиме. Завалят его скорее всего. По понятиям нашего контингента, наша зона – «правильная». Так что за изнасилование, тем более малолетки, его точно кончат. И остался у нас…
Послышалось шуршание бумаги.
– Александр Бойко, кличка Нос. 31 год. Убийство.
Конвоир сощурился, приблизив к глазам листы досье на уголовника.
– Этого на экспертизу.
– Кого убил-то? – поинтересовался Митрич, следя за дорогой.
– Девочку одну, школьницу.
Охранник сунул документы в папку и застегнул ее на «молнию».
– И не просто убил. Следаки считают, что он потом съел ее. Правда, это еще доказать надо. Вновь открывшиеся обстоятельства, в общем.
Митрич покачал головой:
– Тьфу ты, мать честная… Час от часу не легче. Может, его лучше в «стакан»[7] было определить? От греха подальше?
– Не-а. «Стакан» уже занят. Забыл, что ли?
Старлей опять чихнул.
– Да что ж ты будешь делать, – проворчал он. – Вконец расклеился.
– Ты вроде сегодня хотел пораньше уйти? – спросил водитель.
– Ну да. Мишке моему семь лет стукнуло.
– Поздравляю, – тепло улыбнулся Митрич. – Совсем взрослый пацан.
– Это да. Так вот, мы наших архаровцев как в город доставим, меня Пашин сменит, я начальство предупредил. Обратно с ним поедете.
– Да без вопросов, – пожал плечами водитель. – День рождения сына – дело святое.
– Ну и, само собой, завтра с меня «поляна».
– Это как сам решишь, – отозвался Митрич. – Я, как Герасим, на все согласен.
Они умолкли, глядя на дорогу.
До города было еще сорок километров по пустынной, выжженной солнцем дороге, и каждый из мужчин думал о своем.
Только никто из них даже предположить не мог, какие непредвиденные события произойдут в самое ближайшее время.
* * *
Зажим поднял глаза на замершего Ходжу. Затем перевел взгляд на Саву.
– Это что за хрень?!
Сава испуганно заморгал.
– Зажим, я ничего не знаю, – нервно проговорил он. В сотый раз облизнул воспаленные губы. – Я не при делах. Мне просто Рома Печорский это передал. Сказал, чтобы…
– Ты читал это? – перебил его Зажим.
Сава с такой энергичностью замотал головой, что, казалось, вот-вот и у него хрустнут шейные позвонки.
– Там же печать, – робко произнес он, но Зажим уже и сам видел, что напрасно волновался насчет вероятного нарушения конфиденциальности письма. Печать-то он сам сорвал. К тому же вряд ли этот рыхлый увалень решился бы вскрыть послание, да еще от авторитетного вора. Кстати, тому самому Доктору, передавшему эту маляву, Зажим в свое время очень помог в одном важном вопросе. Может, Доктор таким образом решил отблагодарить его?!
– Что там? – сгорая от нетерпения, спросил Ходжа, и Зажим молча передал ему послание. Уголовник быстро прочитал, и глаза его расширились.
– Надо же, кто нарисовался… Сам Доктор… – промолвил он, возвращая записку Зажиму. Затем повернулся к Саве:
– Где ты раньше был, валенок?
– Я… я… – проблеял толстяк, вжимаясь в скамью, словно намереваясь слиться с ней в единое целое. – Зажим, я просто забыл! Сукой буду!
– Почему Рома сам мне не передал маляву?! – прорычал Зажим. Ходжа осторожно положил ему руку на плечо, но зэк резким движением скинул ее.
– Зажим, остынь, – зашептал Ходжа. – Сбавь обороты – вертухаи могуть прослушивать. Сава в больничке вместе с Ромой Печорским лежал. Видать, маляву Доктор по своим каналам Роме передал, а тебе ему проще всего было ее через этого валенка переправить. Тем более ты в пресс-хате[8] тогда куковал. Забыл, что ли?
Зажим неохотно кивнул.
– Доктор-то на воле, чуешь? – взволнованно продолжал Ходжа. – Значит, это не подстава! Видать, решил доброе дело сварганить, молодцом!
– Чего делать будем?! – с трудом держа себя в руках, спросил Зажим. Он выглядел совершенно растерянным.
– На рывок надо идти, Зажим, – заговорил Ходжа, приблизив свое болезненно-желтое лицо к зэку. – Как Доктор пишет. Иначе крышка нам. Тебя за «лохматый сейф» кончат по-любому. А мне за «герыч» еще лет восемь накинут. Это к моей «десятке». Живым уже из зоны я не выйду, только ногами вперед. Так хоть подышу вольным воздухом! Пусть хоть неделю, месяц! Все же лучше, чем в этом отстойнике гнить! Доктор пропасть не даст, точняк говорю!
Видя, что Зажим вновь и вновь перечитывает письмо, он, воровато оглянувшись, сказал:
– Проглоти. Запомни, что есть, и проглоти.
Зажим, помедлив, сунул в рот измятый бумажный квадратик.
– Горянка – это что? – спросил он, прожевав записку.
– Река. А «Сирень», где Доктор нас ждать будет, – озеро, – откликнулся Ходжа. – Раз он там, значит…
Он помолчал, окинув остальных заключенных цепким взглядом.
– Значит, на Горянке будут его бойцы.
Зажим немного успокоился и посмотрел на дремлющего Носа. Стекающая из его рта слюна образовала на выцветшей куртке бесформенное влажное пятно.
– Доктор – авторитет. Он нацарапал, чтобы мы шли вместе, – задумчиво произнес Зажим. – Я знаю вас всех. Кроме этого.
Он ткнул указательным пальцем на спящего зэка, и Ходжа скорчил гримасу.
– Да пес его знает. Я сам его второй раз вижу, он тут недавно. Сам знаешь, на днях новую партию с воли привезли… Слышал, что Нос у него погоняло, и все.
– На нем «браслеты». На единственном из нас, – указал Зажим.
Ходжа пожал плечами.
– Это одно из двух, – сказал он с всезнающим видом. – Либо он псих, либо беспредельщик. Что, по моему разумению, те же яйца, только в профиль.
Услышав последнюю фразу, Сава торопливо отсел от спящего зэка.
Ходжа окинул Носа внимательным взглядом.
– Только если бы он был каким-нибудь отморозком, об этом бы уже давно все знали, – добавил он.
– Значит, он стукнутый,[9] – произнес Зажим, и прозвучало это не как вопрос, а как констатация непреложного факта.
– А, вспомнил. Вроде наши говорили, что он одному фраеру ухо хотел откусить, так ему зубы маленько повышибали, – неуверенно произнес Ходжа.
– Ухо откусить? – все так же задумчиво повторил Зажим. – Так на хера нам этот урод?
Ходжа снова пожал плечами.
– Доктору видней.
Он хотел сказать что-то еще, как внезапно раздался дрожащий голос Савы:
– Парни… Братва…
– Какие мы тебя братва, чушкан?! – осклабился Ходжа. – Лобковые вши тебе братва. Не тяни резину, ущербное. Выкладывай.
– Извините… – промямлил Сава. – Но… я никуда не пойду. Мне нельзя.
Ходжа желчно усмехнулся и сплюнул на пол вязко-темной слюной.
– Куда ты денешься, валенок.
Сава шмыгнул носом.
– Пожалуйста, Ходжа, послушай! У нас ничего не выгорит… У охраны оружие! При попытке бежать нас всех перестреляют! Вы бегите, а я останусь. И еще. Этот Нос…
– Захлопнись, тюфяк, – оборвал его зэк.
Тем временем Зажим медленно поднялся и направился к одиночной камере, представлявшей собой узкий прямоугольный короб, в уголовно-исполнительной системе именуемый «стакан».
– «Берегите то, что в стакане», – вполголоса повторил он слова из послания. Затем повернулся, глядя на уголовников. – Ходжа, ты помнишь, как было в маляве?
Зажим тихоньку стукнул по стальной поверхности камеры.
– По ходу, там никого нет. Разве что пара тараканов.
Несколько секунд он сосредоточенно прислушивался, затем покачал головой.
– Никого.
Он уже намеревался было сесть обратно на скамью, как внезапно внутри «стакана» раздался шорох.
Зажим остолбенел и, развернувшись, тупо уставился на одиночную камеру. Затем шагнул вперед и ударил ногой по стальной обшивке.
– Кто там?! – хрипло пролаял он.
Некоторое время ничего не происходило, и уголовник уже было решил, что странный звук ему померещился, как изнутри донесся протяжный стон.
– Какого хера? – прошептал Ходжа, меняясь в лице.
* * *
Первым нарушил молчание Митрич.
– Не по-божески это, – сказал он. – Бабу в железном ящике перевозить.
Конвоир недоуменно взглянул на напарника, затем рассмеялся.
– Хех, я и не въехал сначала… Думаю, какая баба, в каком ящике? Ты про ту шизанутую, что в «стакане»?
Водитель кивнул.
– Духота там жуткая, как в бане. И присесть негде, я видел, – сказал он. – Попробуй постоять так часа два. Притом что тебя внутри болтает, как дерьмо в проруби.
Охранник выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы.
– Да нет проблем, Митрич, – промолвил он, едва сдерживая раздражение. – Представь, что я ее выпущу к тем четырем утыркам. Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем ее пустят по кругу? Прежде чем отымеют во все щели? А потом задушат, как собачонку?! Я думаю, минут пятнадцать. Это при хорошем раскладе. А потом еще мертвую каждый раза по два трахнет.
Митрич плотно сжал губы. Не мигая, он смотрел на дорогу, ускользающую вперед бесконечной серой лентой.
– Или ты хочешь, чтобы мы к себе ее сюда взяли? – насмешливо продолжал конвоир. – И нарушили инструкцию, о которой ты тут недавно вещал?
– Неправильно это, – упрямо сказал Митрич.
– Неправильно, – хмыкнул старлей, снова чихнув. – А если я тебе скажу, что эта баба натворила? Твое мнение поменяется?
– Да плевать. Баба есть баба. Она и так себя уже наказала, раз тут очутилась.
Водитель вздохнул.
– Эх ты, Митрич, – зевнул охранник, поправляя на коленях автомат. – Вся наша жизнь неправильная. Вот ты. Дожил до благородной седины, а простой водила. И наивный, как пацан. Как был Митричем, так и помрешь Митричем, все в добро и справедливость веришь. Словно малое дите в Деда Мороза.
– Верю, Слава. Представляешь? Помнишь старый мультфильм про старика с бабкой, к которым чудо-юдо домой пришло загадки загадывать? Что там говорилось? «Делай добро, бросай его в воду…» Вот я так и живу, и родных своих учу. Стараюсь зла никому не причинять. Никому не завидую. Так вот. А еще я умею радоваться жизни, причем каждому дню. А это многого стоит, Слава. Такие вот нехитрые правила. Соблюдай их, и будешь счастливым.
Старлей подавил зевок, безучастно глазея в окно. Ему было неинтересно слушать рассуждения пожилого напарника. Все эти сентиментальные сопли насчет добра и справедливости ничего не стоят, от них проку не больше, чем от пыльного гравия, по которому, шурша шинами, катился их автозак. Вот если бы ему начальство лишнюю премию выписало, тогда разговор о счастье можно было бы поддержать. А сидеть и радоваться каждому прожитому дню, как какой-нибудь гребаный кузнечик, – увольте.
Митрич взглянул в зеркало заднего вида.
– Что-то заметил? – полюбопытствовал конвоир.
– Нет. Просто вспомнил, как полгода назад из люка на крыше девять архаровцев сбежало.
– Было дело, – кивнул старлей. – Нас потом целый месяц в хвост и гриву дрючили. Но тогда у одного сидельца инструмент с собой был. Им он люк и вскрыл.
– Недавно читал в одной газете, как из питерских «Крестов» в восьмидесятых двое зэков улизнули, – поделился новостью Митрич. – Обвели вокруг пальца всю охрану. Контроль тогда был слабый, тюрьмы переполнены. Так эти урки из картона и красных ниток сделали поддельные ксивы следователей. Из журналов вырезали эти… как их… полиграфические изображения сотрудников. А из копий приговоров взяли печати. Эти хитрецы сшили из белых простыней докторские халаты. Переоделись в них и дошли до КПП. Там скинули их, показали через стекло свои самопальные ксивы и вышли наружу.
– Хитрожопые парни, – оценил конвоир. – А вообще, хорошо, что хоть без жертв.
– Вот именно.
– А ты вот, Митрич, к примеру, знаешь, что в некоторых странах Европы особо опасным заключенным читают лекции о всяких воздушных материях? Да еще платят за сеанс по 3 евро? И читают эти проповеди молодые девки?
– Ерунда! – не поверил водитель.
– Нет, это правда. Зачем я трепаться стану?
– Совсем эти европейцы чокнулись, – крякнул Митрич.
– Угу. А самое поганое, что как-то раз, на очередном сеансе, один громила, осужденный за убийство, буквально разорвал эту девчушку на части. А что ему? На пару дней изолировали от других, и все. Ему терять уже нечего. Толерасты, мать их. И так не знают, чем заняться, то парады гомосячьи проводят, то разрешают лесбиянкам детей усыновлять!
На скулах пожилого водителя заиграли желваки. Прошло несколько минут, прежде чем он снова подал голос:
– Знаешь, Слава, я еще начальству не говорил… Но этот год я дорабатываю и ухожу. У меня военная пенсия, есть свой дом, так что с голодухи не помру. Рыбалкой буду заниматься, огородом. Не хочу я больше эту мерзость развозить.
– Хозяин – барин, – только и ответил старлей, снова чихнув. – Может, оно и к лучшему. Я же вижу, не твое это…
До Горянки оставалось не более трех километров.
* * *
Внутри одиночной камеры происходило какое-то движение. После непродолжительного шороха раздался сильный удар. И вслед за этим – надрывно-хриплый крик.
Сава вздрогнул. Перекрестившись, он торопливо пересел в самый конец скамьи, его губы продолжали беспрестанно шевелиться.
– Мать моя в ластах, – растерянно пробормотал Ходжа. Нерешительно потоптавшись, он шагнул к одиночной камере. – Эй! Кто там в «стакане»?
Человек, находившийся в одиночке, на мгновение притих, затем глубоко вздохнул.
Зажим вытер тыльной стороной ладонью блестевший от пота лоб.
– Не нравится мне эта бодяга, – признался он.
Снова удар.
Нос, дремавший всю дорогу, встрепенулся. Его глубоко посаженные болотные глаза уставились на «стакан», в дверь которого изнутри кто-то исступленно колотил как руками, так и ногами.
– Зажим, наверняка уже скоро Горянка, – обеспокоенно заговорил Ходжа. – Чего делать будем?
Он встретился взглядом с уголовником.
– Я почем знаю, – раздраженно бросил Зажим. От духоты и нервного напряжения пот буквально градом катился по лицу и вискам зэка, и это еще больше взвинчивало его. – Че мы можем делать?! Сидеть ровно на задницах и ждать!
На лице Ходжи отобразилось неодобрение.
– Под сидячую жопу вода не течет, – буркнул он. – Не в наших интересах жвачку растягивать…
Зажим оскалился, гневно сверкнув глазами:
– Тогда иди и ломай «стакан», грамотей! Шибко умный, смотрю!
Ходжа обиженно выпятил нижнюю губу.
Между тем Нос слез со скамьи и, шаркая подошвами стоптанных туфель, не спеша направился к «стакану».
– Тебя здесь не хватало, – брезгливо сказал Ходжа.
Нос не обратил на уголовника никакого внимания. Пригнувшись, он неторопливо приблизил свое лицо к стальной поверхности камеры. Прикрыв веки, он принялся жадно принюхиваться, изо рта выглянул кончик языка. Шумно выдохнув воздух, он прошепелявил шепотом:
– Жентина.
Ходжа и Зажим переглянулись.
– Там что, баба? – уточнил Зажим.
Нос хихикнул:
– Не похоже, да? Но это она.
Глаза зэка тускло блеснули, словно монетки на дне мутной лужи, по лицу пробежала тень какого-то неизъяснимо-злобного веселья. Он огляделся по сторонам, словно его кто-то мог подслушать, и, понизив голос, доверительно сообщил:
– Жентины пахнут по-другому. Особенно когда текут. Вы понимаете, о чем я?
Ходжа схватил зэка за плечо:
– Вали обратно, картавый. От тебя тоже пахнет. Только не одеколоном, а дерьмом.
Щербатый рот Носа разъехался в стороны, как клоунская ухмылка. В следующую секунду он внезапно подался вперед и, вырвавшись из хватки Ходжи, нанес ему сильный удар в лицо обеими руками, сцепленными в «замок». Ходжа отпрянул назад, вскрикнув скорее от удивления, чем от боли. По его искаженному в гримасе лицу заструилась кровь – ребро наручника рассекло скулу.
– Ну все, Носяра… – прохрипел заключенный. Пальцами коснулся раны и неверяще посмотрел на кровь, при скудном искусственном освещении выглядевшей почти черной. – Хана тебе. Я сам вырву у…
Продолжить Ходжа не успел, согнувшись от удара ногой в живот. Не удержавшись, уголовник упал на колени, издав пронзительный вопль, в котором смешалась ярость и боль.
Сава тонко заверещал, закрыв лицо чумазыми руками. Со стороны могло показаться, что не по годам взрослый ребенок пытается избавиться от мучающего его кошмара.
Зажим оторопело глядел, как Нос спокойно обошел Ходжу и, вытянув вперед руки, прижал горло заключенного цепью, соединявшей наручники. В спину Ходжи он упер колено, начиная тянуть к себе извивающегося уголовника.
– Не надо, – плакал Сава, размазывая по отекшему лицу слезы. Смешиваясь с пылью, они превращались в липкие грязные разводы. – Перестаньте! Пожалуйста!
– Больфе никогда не обзывай меня, – проворковал Нос. – Договорились, дружок?
Ходжа хрипел, тщетно пытаясь сопротивляться, но движения его становились все слабее и слабее.
Стряхнув оцепенение, Зажим ринулся вперед. Нос поднял голову, но было уже поздно – в его лицо летел кулак. Губы зэка лопнули, как перезрелый помидор, изо рта хлынула кровь. Его руки дрогнули, ослабив давление. Размахнувшись, Зажим ударил снова, на этот раз в висок психа. Глаза Носа закатились, и он, потеряв сознание, сполз на пол.
– Вставай, – сказал Зажим Ходже.
Тот все еще не мог оправиться от столь внезапного нападения, продолжая сидеть, раздвинув ноги, и кашлять.
– Поднимайся! – прикрикнул Зажим.
– Надо… открыть «стакан», – отдышавшись, произнес Ходжа. Кое-как поднявшись, он ударил ногой бесчувственное тело Носа.
– Я ничего не буду открывать, – злобно отозвался Зажим. – Уйдем вдвоем. А эти шавки пусть сами выбираются.
Ходжа печально покачал головой:
– Я знаю Доктора. Если он хочет, чтобы мы шли вместе… то так и будет.
Он потер шею, на которой краснела ссадина от наручников Носа.
– Иначе он с тебя живого кожу снимет, – тихо добавил он.
