Александр Варго
Медиум

Он проснулся среди ночи с жутким желанием обкуриться. Выбрался в коридор, разбудил мрачноватого, но интеллигентного Борю, оказавшегося, по счастью, заядлым курильщиком. Болтали о чем-то, но содержание беседы утром полностью выветрилось из головы. Очень странно, что утро все-таки наступило.

– Ужас, ужас, – вошла в палату и раздернула шторы, привстав при этом на цыпочки, Елизавета Павловна (Вадим залюбовался буйным смешением непристойности и высокой эстетики). – Две новости, Вадим Сергеевич – одна хорошая, другая плохая. По случаю субботнего дня вас решили оставить в покое – это хорошая. В восточном крыле – а там у нас отделение для состоятельных сердечников – кажется, что-то произошло. Главврача вызывали, вернулся бледный. Милиция обложила отделение, говорят, убили кого-то…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Всё текло своим чередом. Не было ни одного лишнего события. Отъезд жены, обворованная девушка в супермаркете, покушение, «смерть», Качурин, предвидение номер один, предвидение номер два. План чрезвычайных ситуаций для отдельно взятого Гордецкого был составлен загодя и утвержден во всех инстанциях. Здоровье позволяло вырваться из лапок медсестры и раствориться в лабиринтах больничных переходов. Шлепая тапками, он добрел до восточного крыла, спустился на второй этаж. В здешней юдоли скорби все было как у белых людей – евроремонт, мраморные колонны, в нишах между палатами африканские джунгли, на которых неплохо смотрелись бы дикие обезьяны. Предчувствие не обмануло. У палаты под номером двадцать девять толклись люди с характерными лицами. Милиционер в звании сержанта преградил дорогу.

– А вы еще куда? – недоверчиво уставился на «антилихорадную» простынку, обмотанную вокруг Вадима.

– Подумаешь, простынка, – буркнул Вадим. – В Древней Греции люди постоянно носили простыни, потому что ночевали, где попало.

– Ты что, псих? – напрягся сержант.

– Имею право, – буркнул Вадим. – Вообще-то, я Джон Батлер, генеральный инспектор Скотланд-Ярда. Не будем нарываться, сержант. Кто тут у вас командует?

Странные нотки в голосе «инспектора» предостерегли сержанта от решительных милицейских мер.

– Майор Румянцев. Никита Афанасьевич, – поведал он с неприязнью.

Не обмануло предчувствие, ох, не обмануло…

– Так зови Никиту Афанасьевича, чего ждешь? – начал раздражаться Вадим. – Скажи, Гордецкий снова в строю.

У майора Румянцева – невысокого крепыша с большими ушами – были красные от недосыпа глаза, мятый пиджак и бездна нереализованного сарказма.

– Покойничек явился, – забормотал он, протягивая руку. – Ладно, сержант, не ломай ему крылья. Но на будущее учти – этого парня проще не пустить, чем потом выгнать.

Они сидели у окна в стороне от людей и нервно курили.

– История продолжается? – угрюмо спросил Вадим.

– И как ты догадался? – Никита впихнул бычок между плитками паркета. – Полный мрачняк. Всё необъяснимо, загадочно, и кровь привычно стынет в жилах. Извини, что не навестил. Прослышал о твоем несчастье, и даже навел справки, в какой ты больнице… Серьезно, закрутился. Говорят, ты с того света вернулся?

– Пустяки, – отмахнулся Вадим. – Головой ударился, ничего страшного. Умнее буду.

– Да куда уж умнее, – покосился Никита. – А знаешь, вот ума не приложу, почему ты оказался в той самой клинике, где грохнули этого бедолагу. Да еще и сам пришел.

– Так это я его, неужели непонятно? – удивился Вадим. – Могу признание написать, по всем правилам протокольного искусства – только заранее объясни, кого там грохнули… Ужасно выглядишь, Никита. Не могу представить, кого однажды труд сделает из человека. Убили-то кого?

– А тебе зачем? Ты же у нас сугубо гражданский. Вольный хлебопашец с шишкой на затылке.

– Стариной решил тряхнуть.

– Смотри, отвалится старина. Хорошо, слушай. Погибший – Семен Борисович Белоярский, известный художник, почетный житель нашего города и страны в целом. Украшение, так сказать, отчизны. Имя на слуху. О нем слышали все, и даже ты…

– Слышал, – подтвердил Вадим. – Но, честно говоря, не думал, что он еще живой и проживает в нашем городе…

– Своя художественная школа в Сибири, которой он руководит уже много лет. Бодренький такой старичок – специалист широкого профиля и несравненный мастер своего дела. Блестящий живописец и толковый преподаватель. Дожил до восьмидесяти с лишним лет – практически ничем не болел, кроме простуды, с сердцем полный порядок, занимал активную жизненную позицию, писал по две картины в месяц, имел легион учеников и последователей, автор монументальных полотен, украшающих ведущие музеи…

– Постой, – перебил изумленный Вадим. – Ты хочешь сказать, что старичок в восемьдесят с хвостиком успешно руководил своей художественной школой широкого профиля? А на пенсию его отправить не пробовали?

– В том-то и загадка, – пожал плечами Никита. – Говорят, он был вполне вменяем и мог заткнуть за пояс любого из так называемых маститых художников. Случай, аналогичный с покойным Урбановичем.

Вадим уже сообразил.

– Но в больницу, тем не менее, загремел.

– Неполадки в моторе, – кивнул Никита. – Пора бы уж, не бессмертный же он. Загадки организма, Вадим. Мой дед дожил до восьмидесяти – ни разу не обращался в поликлинику. Всерьез болел лишь однажды – в тридцатые годы, служил в армии, подхватил малярию. А умерла бабушка, с которой он всю жизнь нянчился, так сразу скис, скукожился, потерял интерес к жизни, и все болезни, что по-тихому зрели в организме, вдруг вылезли. Так вот – детей у этого деятеля уже не осталось, вымерли, имеется внучка – она и примчалась в больницу. Уже допросили. У них с дедом особняк на Бердском шоссе, сама художница, имеет в доме мастерскую, выполняет заказы, не замужем. Дело было так: сидели, плотно ужинали, внезапно деду стало плохо, хлынул пот, вилку выронил… Хорошо, шофера не успели отпустить – мигом доставили в больницу. Диагноз – аритмия.

– Отравили за ужином?

– А кто ж его знает, – пожал плечами Никита. – В свете нынешнего события – вполне допускаю. Старичок оклемался, собирался бежать домой, но, сам понимаешь, не отпустили, стали готовить к операции. А ночью кто-то его придушил… подушкой. Самое смешное, что отделение для состоятельных клиентов – под контролем вневедомственной охраны, ребята не спали – трудно спать вдвоем одновременно, посторонних не было, окна оборудованы сигнализацией, шесть палат пустых, в остальных – тяжелые пациенты, которые не в состоянии ходить по ночам и кого-то душить. Из персонала присутствовали четверо – дежурный врач, медсестра, нянечка и заведующая отделением. Кстати, почему здесь присутствовала заведующая отделением, мы пока не поняли.

Вадим похолодел. Что за хворь его терзает? Снова в голове со скрипом разогналась и завертелась карусель. Лошадки, ослики, верблюды… Хлопающая форточка – это явно из другой оперы… Дворник Герасим, яростно скребущий аллею, алкоголик, брызжущий желтыми слезами, божий одуванчик, собирающий средства для отправки на Альфа-Центавр первого лица области…

– Ты где? – насторожился Никита.

– Здесь, – Вадим сбросил оцепенение. – Тело еще не увезли?

– Какое тело? – не понял Никита.

– Мертвое!

– Не ори. На месте. Ребята из отдела криминалистики еще не закончили. Хочешь полюбоваться?

Он пробился через настороженные взгляды орудующих в палате людей (подумаешь, привидение в простыне), но далеко не ушел. Палата оборудована по последнему слову, сияет чистотой. Лицо покойного переливалось свинцовым блеском – словно вазелином натерли перед отправкой на тот свет. Действительно почтенный возраст. Морщинистая куриная шейка, голова отброшена, нос с горбинкой, глаза навыкат, потухшие, цвета мутного бутылочного стекла. Макушку украшали клочки седой растительности, словно рваная еврейская шапочка. Пижама аккуратно застегнута, штанины подвернуты, костлявые щиколотки торчат, точно прутья из огородного пугала, а ступни облачены в смешные клетчатые носки…

Валялось и одеяло – то самое, что красиво вспорхнуло во сне…

Он вышел в коридор и прислонился к стеночке. Приступ головной боли был бы очень некстати. Но его уже не избежать.

– Совсем расклеился, дружище, – цокал языком Никита, хватая приятеля за локоть. – Ох уж мне эти добровольные помощники с того света… Пойдем, горе луковое, провожу тебя до места постоянной дислокации.

– Не надо, Никита, – отбился Вадим. – Займись делами, а я на лавочке прикорну. Свистнешь, когда с персоналом будете общаться…

Теперь он был уверен на все сто: оба субботних убийства – 20 и 27-го мая – связаны между собой, как сиамские близнецы. В воскресенье 21 числа, поглощенный думами о состоявшемся увольнении из торгового дома «Радуга», он забрел в питейное заведение со странным названием «Дети святого Патрика». Наткнулся на поглощающего пенный напиток капитана Румянцева. Когда-то вместе служили после армии, Вадим ушел на «гражданку», Никита работал патрульным, окончил школу милиции, стал опером, старшим оперативником, руководил следственной частью, перевелся в главк, дослужился до майора, поставлен руководить целым отделом, который периодически бросали разруливать безнадежные ситуации. В этот день он был мрачнее тучи.

– Хоть одна живая душа, не желающая моего позора, – ворчал захмелевший приятель. – Представь такую возмутительную ситуацию. Заслуженный деятель искусств Урбанович, лауреат множества премий, видный режиссер и театральный деятель, депутат областного Совета позапрошлого созыва – всемерно уважаемый и заслуженный старичок. Восемьдесят пять лет – давно пора лежать в могиле или, в лучшем случае, на смертном одре, а он ведет активную полноценную жизнь. Снимает криминальную драму в родном городе, болтается по столицам, по зарубежью… В субботу отправился в финскую баню. Угадай, с кем.

– Надеюсь, не с девочками?

– С девочками, – кивнул Никита. – Одной восемнадцать, другой двадцать четыре. Сотрудницы досугового центра «Клеопатра».

– Господи, – ахнул Вадим. – Да что он там с ними делал?

Никита пожал плечами.

– Если ничего и не делал, то сам, знаешь ли, факт… Словом, мощный старик. Охрана банного комплекса снаружи, девчонок потащил в сауну, приятно провели время, выгнал обеих в предбанник – а этот факт отмечен аж двумя сотрудниками ЧОП «Выстрел». Сам остался париться, плавать и нежиться в одиночестве. Пять минут прошло, находящиеся в «фойе» услышали выстрел, прибежали, обнаружили труп – между бассейном и дверью в парилку. В голове – пуля. Под ногами – пистолет, компактный П-64 польского производства. Калибр 9 мм, в Россию поставляется контрабандой. На пистолете – отпечатки пальцев Урбановича. Но, хоть тресни, ничто не говорило о том, что старик собирается покончить жизнь самоубийством. Девчонки и охрана хором уверяют, что лучился жизнелюбием. Впрочем, пронести эту портативную штуковину он, конечно, мог. Вопрос – почему так сложно?

– Минуточку, – перебил Вадим. – Сколько времени прошло между выстрелом и появлением теплой компании в бассейне?

– Сошлись на том, что секунд двадцать. Девчонки в предбаннике вразнобой вопили, прибежали «чоповцы» из соседнего помещения, пока включали мозги, пока соображали, откуда бабахнуло…

– То есть у преступника имелось время, чтобы наделать на пистолете отпечатки убиенного – а, обладая должной сноровкой, это можно провернуть секунд за восемь. А потом слинять по заранее намеченному пути.

– Да не было намеченных путей! – рявкнул Никита, вспугнув воркующую по соседству парочку. – Замкнутое помещение, вернее, три помещения – бассейн, парилка, подсобка, в последней – швабры, тазики, ведра. Слив из бассейна – здоровая труба, но сверху заделана решеткой на болтах. Вентиляционные отдушины в подсобке и бассейне – ребенок не пролезет…

– Сговор между девицами и охраной исключен?

– Сразу четверо? – опер почесал макушку. – Ну уж извините. Девчонки просты, как банный веник, и показания дают, в общем-то, складно. И знаешь, Вадим, если честно, в пользу суицида говорит отсутствие глушителя на пистолете. Не стал бы киллер рисковать, учиняя пальбу – он же не был уверен, что в запасе окажется двадцать секунд. А вступать с охраной в бой… м-м, как-то сомнительно.

– Правильно, – согласился Вадим. – А еще именно так поступил бы платный убийца, желая создать картину суицида. При условии, конечно, твердой уверенности, что успеет удрать.

– Черт! – шарахнул Никита кружкой по столу, повторно вспугнув парочку и привлекая внимание плечистого вышибалы. – Да знаю я об этом. Не было у Урбановича резона сводить счеты с жизнью. Успешный старикашка, заслуженный, зажиточный, обласканный властью. Знаешь, какие он фильмы клепал?

– И, тем не менее, остается самоубийство, – развел руками Вадим. – Или трясите девиц с охраной. Или ищите потайную дверь. Короче, успехов тебе, сыщик.

В понедельник, после очередной пикировки с Жанной, он поехал к родителям на Заельцовское кладбище. Анна Витальевна и Сергей Егорович погибли восемь лет назад, 22 мая – задохнулись в дыму на горящей даче. С той поры при слове «дача» Вадима охватывала неконтролируемая паника. Поправил завалившуюся оградку, посидел под березой, обрастающей листочками. На этом месте он всегда был спокоен, начинал философски относиться к жизни. Попутно убедился в тесноте мира: на соседней аллейке протекала пышная погребальная церемония. Автобусы загородили проезд, оркестр из медных духовых, толпа людей с поджатыми губами. Протискиваясь между автобусами, он спросил у меланхоличного очкарика: «Кого хоронят?» – «Урбановича», – отозвался очкарик. Вадиму стало интересно. Он отступил за безвкусную стелу, призванную увековечить безвременно усопшего криминального лидера, и стал смотреть. Церемония подходила к завершению. Оркестр выдохся. Люди с поджатыми губами разомкнули плотные ряды, потянулись к кавалькаде легковушек – на капотах уже выстраивалась водка для поминовения. Участники церемонии расслаблялись, бросали на плечи «халявные» полотенца, отдельные уже робко улыбались. От толпы отделилась рослая, прямая, как трость, явно не пролетарских кровей особа преклонных лет – побрела по дорожке к отдельно стоящему «бумеру». Люди смотрели ей вслед, никто не осмелился окликнуть. Вдова, – подумал Вадим, он оторвался от памятника криминальному лидеру и, мечтая показаться невидимкой, зашагал наперерез. Сказал «извините» и как-то непроизвольно поклонился. Уже и не помнил, какие сочувственные слова говорил. Но долго словесами не растекался. «Прошу простить, уважаемая, я из милиции, позвольте с вами поговорить? К сожалению, у меня нет с собой удостоверения, я не на службе – у самого тут покоятся родители…» У вдовы имелись основания послать его к черту. Но проняли слова незнакомца. А может, это был единственный человек за день, обошедшийся без мироточивой наигранной скорби. Она смотрела сквозь него, костлявая, белокожая, вся в черном – глазами, в которых простиралась бескрайняя арктическая пустыня. А когда заговорила, он понял: женщина сломана – с хрустом, окончательно. «Мне безразлично, кого вы сможете найти, жизнь окончена… Простите, молодой человек, я не расположена помогать органам. Но могу вам сказать определенно – это не самоубийство. Фимочка никогда не смог бы покончить с собой. Это все оттуда – проклятый сорок пятый год, местечко Аккерхау, деревня Зандерс. Он так боялся, что рано или поздно это начнется… Зачем они с друзьями продали душу Дьяволу, я не понимаю… Шестьдесят лет промчалось, пришла пора платить…». Она насилу справилась с собой, замолчала. Глаза наполнились слезами. Ей было безразлично, что в роковой для себя день Урбанович развлекался в бане с девочками. А может, не видела в этом ничего предосудительного. Если мужчина может, а женщина нет, какое имеет она право лишать его радости?..

Вадим хотел еще что-то спросить, но тут женщина как-то испуганно покосилась в сторону. За автобусом мелькнула чья-то спина. Показалось, может, обычный «скорбящий»? Он предпочел не всматриваться, женщина развернулась, быстрым шагом направилась к машине, где за темными стеклами угадывался силуэт шофера. Все слова были сказаны. Он было двинулся следом, но остановился, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом…

Невозможно объяснить, почему его охватило любопытство. Проезжая на маршрутке мимо областного архива, он попросил водителя остановить, спустился в подвал кирпичного купеческого здания и спросил у слегка зомбированных сотрудников, какие действия нужно предпринять, чтобы получить информацию, касающуюся биографии одного заметного лица. «Наденьте маску, достаньте автомат», – не размыкая рта, посоветовала квелая работница архива. «А серьезно?» – удивился Вадим. «А серьезно – ничего не надо предпринимать, – сообщила дама. – Просто нужно иметь допуск, заверенный заместителем главы администрации товарищем Млечниковым. У вас, судя по глупым вопросам, допуска нет. Всего вам доброго». По счастью, выходя из архива, он столкнулся со знакомым журналистом из «Вечерки», допуск у товарища имелся. «Хорошо, – вздохнул старинный знакомый, – попробую покопаться по твоей просьбе. Но не забывай, что литр приличного „Арарата“ обойдется кое-кому в полторы тысячи рублей».

Вечером он позвонил Никите Румянцеву и, полагая, что оказывает неоценимую услугу следствию, поведал о своих кладбищенских похождениях. «Только не лезь в это дело, – встрепенулся Никита. – Уж справимся без леваков». – «Свинья же ты неблагодарная», – разворчался Вадим. На что Никита со свинцовой убедительностью ответил: «Я-то, может быть, и свинья, а вот почтенная вдова, к которой ты приставал, скончалась сразу после поминок. Уединилась от родни в спальне и приняла яд – выпила бутылек с неочищенным маслом молочая. Как говорится, недолго мучилась старушка. А еще я тебе скажу по секрету – их сын не был на похоронах. Вчера на трассе между Омском и Барабинском, спеша к отцу на похороны, он попал в серьезную аварию, сильно травмирован…»

Вадим похолодел. Повесил трубку и дал себе зарок не лезть в чужие дела. Куда его понесло, причем совершенно бесплатно? Телефонная трель заставила вздрогнуть. Звонил тот самый журналист – с дрожащим от волнения голосом. Пролезть в закрытое отделение архива ему, в принципе, удалось. И даже кое-что выяснить. Да, в сорок пятом году в составе Первого Белорусского фронта Серафим Давыдович Урбанович штурмовал Берлин, а затем его часть стояла гарнизоном в одном из маленьких поселений южнее немецкой столицы. Ничего не значащий факт военной биографии. Он командовал взводом – причем назначен таковым уже в мае, после подписания капитуляции и смерти предыдущий комвзвода. А что в этом, собственно, секретного? Но больше о том периоде писаке узнать не удалось. Подошел некто, представившись работником архива – с невыразительными и незапоминающимися чертами лица, вкрадчиво осведомился, почему журналиста интересует личность трагически усопшего Урбановича? Имелась в личине незнакомца какая-то скрытая угроза. Героем журналист ни разу не был, живенько поведал товарищу, что выполняет просьбу одного шапочного знакомого, а зачем тому это надо, он не в курсе. «Не надо делать того, чего не знаете», – мягко сказал «работник архива», записал фамилию «шапочного знакомого», а журналист поспешил ретироваться. «Знаешь, Вадим, попахивает это дельце, ты уж с меня не взыщи», – виновато сказал журналист и бросил трубку. А потом был отъезд супруги на конгресс-семинар-симпозиум, и встреча с обворованной Златой…

Мир безжалостно тесен, ничто не проходит бесследно, и от судьбы не уйдешь. Получалась стройная логическая цепь. Гибнет «мощный старик», следствие роет, но не преуспевает. У Вадима выходит лучше (абсолютно случайно), чем и обусловлен удар исподтишка. Сорок пятый год – подсказка покойной вдовы… Коммерсант Качурин не в теме, покушались на ВАДИМА. Неопознанный лилипут… Стоп! Он даже подпрыгнул от блеснувшей идеи. Если покушался от горшка три вершка гном, то почему тому же экземпляру не пролезть в вентиляционную отдушину подсобного помещения в сауне? Пусть Никита проверит, вдруг получится? Сделал черное дело и убрался обратно в подсобку. Дополнительная фора. Пока охранники побегут по смежным помещениям, он уже испарится…

Кирпичики складывались в большую готическую стену. Гибель второго «мощного старца» – отсохни у того глотка, кто назовет это совпадением! А то, что рядом оказался Вадим… обыкновенное совпадение. Так ведь?

Осталось ухватиться за то, что само напрашивалось: задушенный Белоярский и банный любитель Урбанович были знакомы друг с другом. А чем занимался Белоярский в сорок пятом году? Тоже воевал? Он закрыл глаза, сосредоточился. Затрещала голова. Кладбище, народ с поджатыми губами… Присутствовал ли Белоярский на печальной церемонии? Он не мог вспомнить конкретных лиц. Были пожилые, но не осели в памяти. Да и не похоже лицо удавленника на лицо живого человека…

Работники милиции, без дела снующие по коридору VIP-отделения, посматривали на него с брезгливой жалостью. Подошел взъерошенный Никита, сел рядом.

– Не надоело лезть в чужие дела?

– Проверьте, – встрепенулся Вадим, – не общались ли меж собой Урбанович и Белоярский. Не связывали ли их общие дела? Не служили ли вместе в армии?

– Да думал я об этом, – отмахнулся Никита. – Обоим глубоко за восемьдесят, оба связаны с чарующим миром искусства, оба в прекрасной физической форме, оба погибают при загадочных обстоятельствах. Не надо иметь семь пядей во лбу. А то, что между убийствами ровно неделя – нисколько не смущает. Приступ с Белоярским случился не сегодня. Чем он вызван у человека, который редко обращался к врачу, мы не знаем.

Вадим поведал о своих соображениях насчет карлика. А также об архивной неудаче и о покушении. Никита воззрился на него с изумлением. Потом хлопнул себя по лбу.

– А ты не такой уж безнадежный, дружище. Обязательно навестим сауну и осмотрим воздуховоды. Черт… что мы знаем о карликах?

– Люди такие маленькие.

– Я помню. А еще?

– А еще в Канаде существует многовековая традиция: бросать карликов на дальность. Наряжают их в защитные жилеты и кидают на резиновых женщин. Защитники прав человека пытаются все время запретить соревнования, дескать, оскорбляется достоинство карликов, но людям нравится. И карлики, кажется, не против.

– Здорово. Будь поосторожнее, дружище, – Никита посмотрел на товарища с невольным пиететом.

– Хорошо, – рассмеялся Вадим. – Не бери в голову, сам справлюсь.

Он вспомнил Бориса, которому явно не мешало бы подточить мастерство. Если охраняемый говорит охраннику, что не надо в данный момент его охранять, нормальный охранник не воспримет пожелание буквально. Кивнет, но будет работать. Впрочем, что взять с недорогих бодигардов коммерсантов средней руки?

– Смотри, – понизив голос, Никита толкнул его в бок. Прижимая к груди плоскую сумочку, из палаты вышла женщина в строгом гарнитуре. Грустно посмотрела на Вадима, безучастно – на Никиту, медленно отправилась к лестнице. Двое курящих мужчин зачарованно проводили ее глазами, и переглянулись.

– Внучка Белоярского, – пояснил Никита. – Страшно расстроена, но держится нормально. Барышне не позавидуешь, теперь все заботы о содержании особняка улягутся на ее хрупкие плечи.

– Нам такие беды точно не грозят, – улыбнулся Вадим.

– Как мало нужно для счастья, – со злостью процедил Никита. – Но даже этого нет. Задолбала жизнь лагерная! Передохнуть некогда, не то, что за девушкой поухаживать. А ничего фигурантка, согласись? Не девочка, конечно, но лет десять на нее еще будут оглядываться. Я бы за ценой не постоял.

– Слюни подбери, – посоветовал Вадим. – Она одна, на всех не хватит, постой пока что за ценой. Надеюсь, она не просто мажет холсты?

– У нее приличная частная клиентура. Рисует сама, занималась организацией выставок своего деда. Работала художником-гримером, занималась постижерными работами – парики, усы, бороды и так далее. Муж в бегах, имеется ребенок женского пола – ввиду кромешной занятости мамы, отбывает заключение за городом в детской колонии под названием «У семи нянек».

– Серьезно? – не поверил Вадим.

– Шучу, – Никита расхохотался. – Пансион «Былинка» – для детей состоятельных мам и пап. Можно догадаться, что Мария Викторовна крайнюю нужду не испытывает. Разъезжает по городу на голубом «Пежо», зарплату получает в «убитых енотах», на запястье часики с бриллиантом… Ладно, не будем о грустном. Ты хотел присутствовать на допросе персонала?

Фактически допросом последующее действие не было. Скорее, упорядочением ранее высказанных утверждений. В кабинете заведующей отделением сидели четверо оперативных работников – двое с умным видом что-то писали, не поднимая голов, и четверо несчастных, угодивших под молох. Пухленькая медсестричка нервно поигрывала колечком на среднем пальце. Костлявая нянечка правдоподобно изображала монашку. Красавчик тридцати пяти лет с ухоженной белокурой гривой – дежурный врач Гаврилов. И непосредственно заведующая отделением Галина Юрьевна Ордынская – дама статная, немного за сорок, в мятом халате с оторванным хлястиком. Заведующая испытывала беспокойство. Команда «сидеть», отданная милицией, воспринималась ей без должного удовольствия, но в итоге она справилась и пристроилась на кожаную «вертушку», заложив ногу на ногу, подергивая перламутровым каблучком. Ножки были вполне «дееспособны» и постоянно отвлекали.

В формальном действии не было сенсационных моментов. Но интерес к происходящему рос. Тщательно обследовав не столь уж обширное крыло, оперативники доложили: вентиляционные каналы узки, не пролезет даже карликовая собачка. Пожарный выход предусмотрен, но опломбирован и замкнут увесистым замком, ключ у охраны. Балконов нет. Сигнализация на окнах не повреждена. Парни в форме дважды делали обход и ответственно заявляли: посторонних не было. Больных заподозрить дико. Не мог же пациент самостоятельно задушить себя подушкой?

– Прошу понять меня правильно, господа медики, – мрачно возвестил Никита. – Мы всего лишь выполняем свою работу. Не надо прикрываться порядочностью заведения, кричать, что будете жаловаться. Смерть пациента наступила в четыре часа ночи. Плюс-минус полчаса. Еще раз хорошенько обдумайте сказанное и повторите под протокол. Итак, где вы находились от трех до пяти ночи. Начнем с вас, уважаемый доктор.

– Чего изволите? – вздрогнув, отозвался доктор Гаврилов. – Имена, пароли, явки?

Заведующая отделением перестала дергать каблучком и как-то странно на него посмотрела. К заведующей присоединилась и медсестра. Только нянечка продолжала корчить из себя монашку, заткнула под халат ноги не бог весть какой выделки и молитвенно смотрела в пол.

– Хорошо, – вздохнул Гаврилов. – Будем считать, что шутка не удалась.

В последующие пять минут следствие узнало, что доктор Гаврилов с трех до пяти часов ночи спал. Просто так, легко и незатейливо – спал и видел сны. На законных основаниях. В девять вечера он произвел обход, пообщался с больными, покурил с охраной, поскольку человек он общительный и демократичный. До полуночи корпел над бумагами в кабинете, потом заварил кофе, перекусил, еще раз проверил поднадзорную территорию. В половине третьего, не снимая одежды, прикорнул на тахте. В половине шестого прогулялся по палатам, заглянул в двадцать девятую… и чуть не заработал инфаркт. Собственно, он и сообщил о наличии трупа. С медсестрой Тасей тоже никаких проблем. У нее есть стол в уголке фойе, где она и просидела всю ночь (благо ни к кому из больных не пришлось прыгать), штудируя конспект по биологии, так как девушка обучается на заочном, и сессия уже началась. Временами она отлучалась с рабочего места. Дважды – в туалет, и раза четыре бегала в коридор покурить с «ребятами из охраны». Ничего не видела, ничего не слышала (при этом сделала такое непроизвольное движение, словно потеряла трусики). Нянечка Тамара Александровна также исправно тянула лямку. Выносила утки, следила за состоянием больных. Полночи провела у пациента из 24-й палаты. Чиновника намедни прооперировали, и было велено окружить товарища теплом и заботой. Пациент пребывал в сознании, бурно выражая недовольство условиями содержания. Угомонился к трем часам, и уснул при свете лампы. Нянечка навестила прочих пациентов, вернулась в 24-ю палату, и пока в больнице не начался тарарам, листала книжку про западноевропейское искусство эпохи Возрождения.

– Допускается, – подумав, кивнул Никита. – Тамара Александровна и Таисия… как вас там по батюшке? Свободны.

Младший медицинский персонал с облегчением выбежал из кабинета, пока милиция не передумала. Остальные выжидающе уставились на майора.

– Отниму еще немного времени, – сказал Никита и сделал строгое лицо. – Ну что, господа? Как насчет обязательств говорить правду и ничего кроме правды? Не думаю, Галина Юрьевна, что неотложные дела требовали вашего присутствия в больнице минувшей ночью. Вы работали с недавно установленной компьютерной базой. Бездельники из фирмы, снабжающей вас современными технологиями, подсунули «английскую» программу, которая отключается, не прощаясь, и съедает информацию. В рабочее время вы не успеваете. Может, хватит водить нас за нос, Галина Юрьевна? Мы же взрослые люди.

– Галя, да скажи им, – побледнел красавчик. – А то ведь не отвяжутся…

«А у Никиты нюх на чужие амуры, – подумал Вадим. – Со своими только полная беда». Впрочем, когда супруга, которую Никита с треском выгнал из дома, обзавелась любовником, нюх сработал.

– А если взрослые люди, то зачем делать вид, будто не понимаете? – у заведующей задрожала жилка на виске. – Что вы хотите услышать, господа милиционеры? Что нам обоим не повезло с семейной жизнью, и нет возможности вырваться из порочного круга? Что встречаться мы можем только в больнице дважды в месяц, что вынуждены прибегать к уловкам и ухищрениям, чтобы два часа побыть вместе?.. Или вам не терпится вытянуть из нас признание в убийстве?

Дама молодилась перед партнером, но на грани нервного срыва стала именно той, какой была в действительности – рыхлой, усталой, неумолимо подходящей к своему печальному полувековому юбилею. Доктору Гаврилову сделалось неудобно. Половина лица побелела, другая окрасилась в цвет китайского флага. Он сидел у всех на виду и не знал, куда деть руки. У молодого врача проблем с семейной жизнью не было. Не было проблем и с бесчисленными связями. Почему не поиграть в любовь со строгой начальницей? Разве повредит дальнейшей совместной работе?

Протокол заполнялся рублеными оборотами. Не уснул Гаврилов в два часа ночи. Не дали. Откупорили шампанское, выпили по бокалу. Что происходило дальше, лучше не спрашивать, а то опера совсем затоскуют. Тахта разбирается, превращаясь в элегантную кровать, и время в сладких объятиях летит, как почта по пневмотрубе. Уснули через час, проснулись, повторили. В начале шестого, сладко позевывая, Галина Юрьевна шмыгнула к себе (практически за стенку), а доктор Гаврилов отправился выполнять свои обязанности, вот только в одной из палат встретился с трупом…