Александр Амфитеатров
Скиталец

– Привел-таки Господь. Здесь, на Кавказе, я всякую тропку знаю. По всем аулам у меня приятели. Еще здесь не так, а вот как Гудаур^[1] перемахну, пойду Хевским ущельем, в Гудашаури^[2] заверну, на Сионе^[3] остановлюсь, – там меня Боже мой как любят! Чудной народ! бедны – аж смотреть жалко, земля, кроме ячменя, ничего не родит, лета нет, за дровами в Капкой^[4] за шестьдесят верст с одной арбой ездят… Это вы рассудите только, господин: шестьдесят верст – день, назад – другой, скотина мореная, у самого брюхо от голодухи подтянуло, потому, кроме чурека, он другой пищи по неделям не видит, а дровишек привезет охапку, на четыре топки, больше не осилить карманом за один покуп. Скудный народ! А добрый! – придешь к какому из ихнего брата – рад: чурек положит, мацони^[5] поставит, вина раздобудет, пожалуй, и барана заколет… душу заложит, а угостит!.. Я, как в Сионе к Михо – охотник, кунак мой – заверну, так и говорю: уговор, Михо, – вино твое, баран мой… Что их разорять! помилуйте!.. Довольно их беки душат: жирные черти, из духана не выходят…

– Куда же вы теперь пробираетесь?

– На Яик хочу пройти. Аккурат к осенним ловлям там буду…

– Вы бывали там раньше?

– Бывал. Хороший народ. Насчет табаку только строги, а то ничего, не гнушаются нашим братом… Другие старообрядцы есть такие, что компанию с тобой водить водят, но все-таки за стол с тобой не сядут, а коли сядут, так свою посуду поставят: когда же я жил у казака, на Урале, то мы из одного стаканчика водку пили. Но курева не любил; чуть увидит, что курю, не то что в горнице, а хоть во дворе, на заваленке, – сейчас заругается. «Ты, говорит, Москва, чем небо коптить, шел бы лучше в горницу, да мы бы с тобой по чернушке выпили, благословясь»…

– Я думаю, в ваших странствиях вы имели немало приключений?

– То есть как это?

– Ну… например, нападали на вас разбойники, дикие звери?

– Мало… Злодей на меня с оглядкой лезть должен, вид у меня, как сами изволите заметить, сурьезный. Однако бывало. Давно, лет пятнадцать тому назад, верстах в двадцати пяти от Капкая, заарканили меня ингуши. Обобрали. Денег на мне нашли двадцать пять копеек. Рассердились. «Сказывай, что ты за человек!» Говорю им по-татарски: «Известно какой. У вас Бог, у меня Бог, все мы Его дети». – «Мы тебя не отпустим: на тебе сапоги хорошие… у тебя в городе деньги есть! посылай в город за деньгами – жив будешь, а не то – горло резать будем». – «Денег у меня нет, – говорю я, – а горло резать ваша воля…» Однако резать меня они не захотели, а выдумали такую штуку: разложили навзничь, один сел на грудь, другой на ноги, а третий настругал тонких колышков, да и ну шашкой забивать их мне под ногти… Боль, скажу вам, нестерпимая – однако я молчал… три пальца мне разбойники испортили на левой ноге!