Александр Амфитеатров
Расплата

– Мало.

– Если вы одолеете казаков, то вам достанется хорошая добыча: вероятно, они еще не успели пропить первых моих пятисот рублей.

– Не знаю, на твои ли, на свои ли деньги, но они ужасно пьянствуют вот уже третий день. Это очень кстати нам – понимаешь? Итак, пятьсот и пятьсот, говоришь ты? Все-таки мало.

– Через год я могу уплатить тебе еще 500 рублей.

– Через год я, наверное, буду на виселице, да и ты тоже. Да и опять таки, братец мой, мало! Предприятие твое отчаянное. Если из них будет хоть трое трезвых, мы идем на верную смерть.

Я слушал Ридо, но слышал, что он только испытывает меня, а, на деле, ему жаль и меня и брата, он пойдет! И я сказал спокойно:

– Больше у меня нет ни гроша за душою и я не имею, откуда достать. Отдаю последнее. Остаюсь на свете – вот в этой одежде, как ты меня видишь. Завтра буду такой же голяк, как и ты.

Ридо долго молчал. Потом спрашивает:

– Я твои деньги в бумажник положил. Ты видел – ничего не сказал. Значить, согласен, чтобы я их взял?

– Для тебя принес их – тебе их и брать.

– Вперед?

– Как хочешь.

– А если я тебя обману?

– Не обманешь.

– Казаки обманули же?

– Ты не казак.

Ридо долго смотрел мне в глаза – взглядом пронзительным, глубоким, голубым. У него было лицо добродушного бюргера, торгующего москотильным товаром, сандалом, мускатным орехом, а совсем не плотью и кровью человеческою.

И вот лезет он правою рукою в карман, достает свой бумажник и выкладывает предо мною – возвратно – мои пятьсот рублей.

– Спрячь.

– Ты отказываешься?

– Нет, напротив, соглашаюсь. Сегодня же, в эту ночь, мы их распотрошим. Но денег твоих вперед брать не желаю. У всякого другого взял бы – у тебя не возьму. Когда дело будет сделано, тогда заплатишь. И заплатишь столько, сколько захочешь заплатить. Для другого я в такую затею безумную не вмешался бы даже за десять тысяч рублей, а для тебя теперь – хоть вовсе ничего не плати: пойду даром.

А затем он шепнул шинкарю слово. И понемногу начали приходить к нам, в каморку, один по одному, разные люди. То – темные, дикие, страшные, неизвестные мне люди со дна. То – совсем приличные, обыденные горожане, которых я знал даже по имени, и которые меня знали, но теперь мы глядели друг на друга, как незнакомые, и не признавались не только словом, но хотя бы жестом, хотя бы взглядом, что когда-либо в жизни встречали друг друга.

Со всеми приходящими Ридо говорил что-то словами, которых я не понимал. Одни соглашались и оставались, другие отказывались и уходили. Осталось шесть человек, Ридо – седьмой, я – восьмой.

Была черная ночь. И мы, восьмеро, вошли в черную ночь. И по мере того, как мы шли к городу, число наше таяло. Но я ни разу не успел заметить, когда отставал от нас тот или другой. Они расточались в ночи, как нечистые духи.

Когда мы очутились на пустыре, в пятистах шагах от казачьего поста, где спали мои недруги, нас осталось, из восьми, всего двое: я и Ридо.

Я думал, что мы всеми брошены, я смотрел на Ридо с ужасом, удивлением, отчаянием, которых он не видал, потому что было темно. Но он приказал мне: