Александр Амфитеатров
Наполеондер

– Пресвятая Богородица! Ты еси упование и живот! Заступи и скоро помилуй!

И у самой свет Пресвятой Богородицы из-под серебряной ризы, из-под жемчужного подниза, по темному лику – слезы закапали. Весь народ Божий, вся сила-армия видела, как святая икона плакала, – и ужасно это было всем, и умильно. Внял Господь Бог русскому воплю и молитве пресвятой Богородицы, Смоленской Божьей Матери, и вскричал ко ангелам и архангелам:

– Миновал час гнева моего. Довольно претерпели человеки за грехи свои и все в сквернах своих предо Мною покаялись. Довольно Наполеондеру народ губить, – пора узнать и милосердие. Кто из вас, слуги мои, на землю сойдет, кто примет труд велик – умягчить сердце воительское?

Вызвался Иван-ангел:

– Я пойду.

А Наполеондер на ту пору большую победу одержал. Едет он по бранному полю на борзом коне, копытами конскими мертвецов давит, – и никого ему не жаль, одну думу в голове держит: «С Расеей порешу, на китайского царя и бел арапа пойду, – тогда уж как есть до остатка весь свет покорю!»

Только слышит он, вдруг зовет его некто:

– Наполеондер, а Наполеондер!

Оглянулся Наполеондер: ан поблизости, на пригорке, под кусточком, русский солдатик лежит – раненый – и рукою ему машет. Удивился Наполеондер: что русскому солдатику от него надобно. Поворотил коня, подъехал.

– Чего тебе?

– Ничего мне, – солдатик отвечает, – от тебя не надобно, только одно слово спросить. Скажи мне, пожалуйста, за что ты меня убил?

Еще большие удивился Наполеондер: сколько лет он воевал, сколько людей убил-ранил, а никто его никогда ни о чем таком не спрашивал. А и солдатик-то не мудрый: молоденький, белобрысенький, – видать, что новобранчик, из деревни, от сошки взят.

– Как за что, братец? – говорит Наполеондер. – Не мог я тебя не убить. Присяга твоя такая, чтобы убиту быть.

– Я, Наполеондер, присягу знаю и убиты быть не супротивничаю. Но ты-то за что меня убил?

– Как же мне тебя не убить, коли ты мне неприятель – сиречь враг: воевать со мною на Бородино-поле вышел.

– Окрестись, Наполеондер, какой я могу быть тебе враг? Никаких промеж нас с тобой спора-ссоры никогда не было. Покуда ты в нашу землю не пришел да в солдаты меня не забрили, – я о тебе отродясь не слыхивал. А ты меня, кто я есмь человек, и по сейчас не знаешь. И все-таки ты меня убил. И сколько других таких же убил.

– Убил, – говорит Наполеондер, – потому что мне надо весь свет покорить.

– А мне-то что до этого, что надо тебе свет покорить? Покоряй, коли охота есть, – я в том тебе не препятствую. Но меня-то за что ты убил? Нешто от того, что ты меня убил, свету тебе прибавилось? Нешто он мой, свет-то? А ты меня убил! Нерассудительный ты, Наполеондер, братец. И неужели думаешь ты чрез то, что народ бьешь и увечишь, в самом деле свет покорить.

– Очень даже думаю.

Улыбнулся солдатик.

– Совсем ты глупый, Наполеондер. Жаль мне тебя. Разве весь свет покорить можно?

– Все царства завоюю, все народы в цепи закую, один на всей земле царем буду.

Покачал головою солдатик.

– А Бога завоюешь?

Смутился Наполеондер:

– Нет, Божья воля над всеми нами, все мы в Божьей деснице живем.

– Так что же и пользы тебе весь свет завоевать? Все он, значит, не твой будет, а Божий. И покуда Бог тебя терпит, потуда только ты и цел.

– Это я и без тебя знаю.

– А коли знаешь, зачем же ты с Богом не считаешься? Разве дозволил Он человеку неповинную кровь лить? За что ты меня убил?

Нахмурился Наполеондер.

– Ты, брат, мне этих слов не говори. Я таких ханжей слыхивал. Напрасно. Не проведешь. Я жалеть не умею.

– Ой ли? – спрашивает солдат. – Смотри: много ты форсу на себя напускаешь. Без жалости человеку, врешь, прожить нельзя! Что жалость, что душа – все едино. Душа-то есть у тебя аль нету?

– Известно, есть. Нельзя без души.

– Ну вот видишь: душу имеешь, в Бога веришь, – как же тебе жалости не узнать? Узнаешь. И я так даже думаю, что вот и сейчас ты стоишь надо мною – только вида показать не хочешь, а про себя, в душе, смерть как меня жалеешь: за что ты меня убил?