Александр Уваров
Созвездие Волка

А там, на воле – там такое творят…

Линевич, старлей из службы наблюдения, рассказывал (под большим секретом, конечно, и только после принятой на грудь изрядной порции коньяка), что встречал он как-то в «Шереметьево» вернувшегося из Штатов полковника Ратманов. Полковник был пьян до полной невменяемости, на ногах не держался, пускал слюну и бормотал что-то несвязное. Но важного человека без присмотра оставить нельзя и потому от самого паспортного контроля в ВИП-зале (на котором полковника задержали лишь на полминуты, сунув в карман пиджака заранее проштампованный пограничниками паспорт) и до распахнутой двери этого самого «Порше» вели его под руки под удивлёнными взглядами сотрудников службы наблюдения какие-то совсем незнакомые, ни в одном списке агентов не значившиеся размалёванные и так же сильно нетрезвые девицы в мини-юбках.

Девиц тех было (точно сосчитали!) четверо. С полковником двое поехали, оставшиеся двое поймали такси и поехали куда-то к чёрту на рога, в Коровино.

Слишком долго этих невесть откуда взявшихся девиц вести не стали. После МКАДА наблюдение приказали снять.

И так было понятно, что это за публика.

«И где эту шантрапу полковник снять умудрился?» вздыхал Линевич. «Неужели в Калифорнии? Что, и туда матрёшки добрались?»

Да, не советские ныне времена. В некотором смысле, попроще всё стало. Человечней.

Валеев зашёл в здание КПП и набрал номер.

«Слушайте, слушайте… Всё равно другого выхода нет. Надо Машку предупредить».

– Машуня! – крикнул он в трубку, дождавшись заветного «Алло, слушаю…». – Я не смогу сегодня приехать. Я в ночь сегодня дежурю. Внеочередная смена, боремся с преступностью… И ты не приезжай! В мою квартиру не приезжай. Моя законная завтра с курорта приезжает. Опять пилить будет, что на вокзале её не встретил. Завтра обстановка нервная будет, суета сплошная. Так что ты не звони и приезжай. Даже на мобильный мне не звони! Я сменюсь, всё улажу, мегеру мою успокою – и сам тебя наберу. Поняла? Ну и умница! Целую, солнышко! Пока!

«Что за жизнь?» с грустью подумал Валеев. «Каждый шаг под контролем!»

И положил трубку.

– Что ты нарисовал?! – закричал Марк. – Как ты мог?! Я доктору!.. Я всё расскажу!

Марсель улыбнулся виновато и закрыл альбом.

– Сам же просил нарисовать смерть. Я ведь могу и цветы рисовать, ты же знаешь…

Беляк посмотрел на часы.

Половина первого ночи.

«Мало времени, мало!»

Подходящая машина, как назло, не попадалась. Да и легко ли это: за считанные часы нужную машину найти («и чтобы среднего класса, и технически исправная, и неброская, да ещё и такая, которую угнать можно быстро и без лишнего шума… вот придумали!»), перегнать в безопасное место (а гараж с подходящими инструментами тоже не так-то просто найти!), номера перевесить (хорошо – на двигателе перебивать не надо), стёкла затонировать…

И дел полно, и ночь уж началась, а результатов…

«Никаких! Ничего подходящего не попадается, как назло!»

Если и попадались подходящие, то стояли они под окнами, под фонарями, либо на охраняемых стоянках.

Угнать, конечно, можно и оттуда (и не так уж сложно это сделать), но не хотелось рисковать. И шума не хотелось. Уж больно ответственной была завтрашняя операция.

Действовать надо было наверняка. На второй заход времени может уже не остаться.

Закапал дождь. Мелкие и редкие поначалу, капли становились всё крупнее и стучали по асфальту всё чаще и чаще.

Потянуло знобящим ветром, стало по-осеннему сыро и холодно.

Скоро и лужи захлюпали под подошвами. Заболели стопы тянущей ревматической болью.

«От армии подарок» подумал Беляк, выбираясь с дороги на тротуар. «Намёрзся там в своё время, до сих пор отойти не могу. Сейчас ещё суставы дёргать начнёт… Совсем плохо! Однако…»

Нет, не совсем. Даже совсем неплохо! Вот он, вариант! Прямо под носом, голубчик!

Тёмно-синий «Форд Фокус», новенький, с глянцевым отблеском, игрушка милая, да уже и затонированный – выехал из внутреннего двора на улицу и на выезде притормозил.

Водитель («дурачок юный» сразу определил Беляк) держит ногу на педали тормоза и ждёт… Кого-то ждёт. Или по мобильному разговаривает?

В любом случае – быстрее надо действовать. Нельзя его упускать!

– Эй! Командир!

Беляк подбежал к машине и крикнул водителю, не успев перевести дыхание. Отчего крик получился особенно пронзительным и отрывистым.

– Стой!

Водитель посмотрел удивлённо в его сторону.

«Ждёт кого-то… Надо быстрее, мне свидетели не нужны».

– Чего вам?

Голос недоумённый и недовольный одновременно. Конечно, не входила эта встреча в твои планы, не ждал ты Кирилла Толмачёва, агента с оперативным псевдонимом «Беляк».

Не ждал, так тебе же лучше. Спокойней отключишься, без лишней нервотрёпки.

– Ты чего творишь, родной? – мастерски разыгрывая возмущение, быстро и подчёркнуто нервно затараторил Беляк. – Нет, ты чего тут вообще разъездился? Тебе кто тут позволил?

– А что? – ошарашено произнёс водитель.

Удача! Приголубил господь Беляка, и впрямь – дурачка для него приберёг. Водитель был юн и его водительский стаж был весьма невелик. Да и жизненный опыт – небогат.

Поэтому с трусоватой наглостью застигнутого на месте преступления «чайника» он попытался было отбиваться:

– Да что я сделал-то?

Но был тут же сломлен уверенным криком Беляка:

– Что сделал? Ещё спрашиваешь, гад?! А ну, выходи! Выходи, я тебе покажу! Я тебя мордой ткну! Я твой номер записал! Тебя милиция везде достанет! Ты, когда со двора выезжал, крыло мне помял! У тебя у самого вмятина сбоку осталась! Сам посмотри!

Парень, ошарашено покрутив головой, словно из кабины пытаясь рассмотреть последствия ужасной аварии и, конечно же, не увидев таковых, поставил машину на ручной тормоз и подрагивающими руками приоткрыл дверь.

– Сейчас я… Не заметил ничего,.. – бормотал он что-то бессвязное.

Высунул голову. Готово! Попался!

Беляк наотмашь ударил его по шее. И кулаком – в затылок.

Водитель тут же потерял сознание и едва не вывалился на асфальт, но Беляк быстро подхватил его и закинул обратно в салон.

Затем быстро обошёл машину, открыл дверь со стороны пассажирского сиденья, и потащил тело на себя, освобождая водительское место.

Парень забормотал что-то и попытался взмахнуть руками. Беляк ещё раз ударил его, на этот раз – в висок. Беляк силой был не обижен, скорее наоборот – наделён от природа весьма щедро. Потому и знал: от его фирменного удара в висок любой, даже самый крепкий мужик отключится минимум на полчаса. А уж этот хлюпик не меньше часа сопеть будет.

А там по свободным ночным дорогам можно будет за город выехать, вхорошо знакомое укромное место.

И там уж с начальством посоветоваться, судьбу водителя решить.

«Может, повезёт тебе» подумал Беляк, сочувственно глядя на окончательно отключившегося водителя. «Может, тебя в живых оставят. Мы же не злые, работа просто такая. Выехал бы минут на десять пораньше или попозже, так совсем по-другому судьба у тебя сложилась бы. Мы же как трамваи: давим только тех, кто на пути встаёт. Да и то не всех. Рельсы, брат, такая штука… Не лезь на них, и всё будет хорошо».

Беляк сел на водительское сиденье. Отрегулировал зеркала. Глянул на приборную панель…

«Да ты и заправиться успел? Молодец!»

..снял машину с ручника и, мигнув поворотником, повернул на дорогу, ведущую к проспекту Мира.

Примерно через триста метров, уже у самого выезда на проспект, его остановили сотрудники ДПС.

Молодой, худощавый, тонкошеий лейтенант, в широком и массивном бронежилете своём похожий на мокнущего под дождём, неведомо как попавшего на московские улицы черепашонка, подошёл к машине, постучал по стеклу и, выдержав паузу, важно представился:

– Лейтенант Якименко, документы на машину…

– О, братан! – радостно закричал Беляк. – Чего тебе, начальство жизни не даёт?

Лейтенант удивлённо посмотрел на Кирилла, зачем-то поправил затянутую в мокрый полиэтиленовый чехол фуражку, откашлялся и, неуверенно приложив ладонь к виску, строгим голосом повторил:

– Документы на машину, права! Пожалуйста! И выйдите из машины! Что у вас там?

Лейтенант сделал попытку просунуть голову в салон.

– Что с пассажиром? У него кровь на лице!

– Да не дёргайся ты, лейтенант!

Беляк упёрся растопыренными пальцами в лицо любопытному лейтенанту и буквально выпихнул его из салона.

– Чего?! – повысил голос милиционер.

– На тебе документы!

Беляк протянул лейтенанту спецталон и удостоверение майора ФСБ.

И одновременно набрал номер на мобильном.

– У вас в талоне номер машины не проставлен, – задумчиво протянул лейтенант, внимательно рассматривая с фонариком документы. – Мне проверить надо…

Он сделал было шаг по направлению к своей машине.

«Если ты, урод, с моими документами уйдёшь, я вас всех тут урою!» мысленно пообещал лейтенанту Беляк. «Хватит меня доводить!»

– Поговори с начальством, – спокойно и уверенно сказал Кирилл и протянул мобильный лейтенанту.

Якименко поправил висевший у него на шее АКС-74, отвёл ствол в сторону, наклонился и аккуратно, кончиками пальцев взял телефон.

– Слушаю, – тихо сказал лейтенант.

Беляк демонстративно отвернулся, словно бы и не вслушиваясь в разговор, но сквозь шум дождя профессионально настроенным слухом улавливал обрывки фраз: «…так точно, лейтенант Якименко… проверка документов… он не сказал… оперативное задание, понимаю… да, простите за беспокойство…»

«Давай, лейтенант, извиняйся» подбодрил служивого Беляк. «Не каждый день тебе с таким высоким чином общаться приходиться. А если бы милицейское удостоверение ему показать, то меньше бы он сомневался? Или…»

Лейтенант, отряхнув телефон от капель, вернул трубку Беляку.

– Проезжайте!

– Документы верни! – грубым тоном потребовал Беляк.

И, ядовито усмехнувшись, поинтересовался:

– Номер записать не хочешь?

Лейтенант покрутил головой и, возвращая документы, забормотал:

– Ну вас с вашими номерами! Операции у них какие-то, машины оперативные… С вами без башки останешься!

– Это точно, – согласился Беляк.

И миролюбивым тоном заметил:

– Да не парься, лейтенант. Видишь, кореша домой везу. Плохо парню стало… на задании.

«Знаем мы ваши задания» подумал лейтенант. «С гулянки, небось, да ещё и сам на грудь принял. Потому из машины выходить не хочешь. Боишься, что на ногах не удержишься».

Но, подумав так, ничего не сказал. Только козырнул на прощание.

Спустя минуту после того, как «Форд», взвизгнув резиной, улетел прочь, подумал Якименко, что дело тут всё-таки какое-то нечистое. Отметил он с запозданием, что не пахло алкоголем в салоне. И кореш тот белый какой-то и обмякший в кресле сидел… И вообще…

«Да ну их!» окончательно решил лейтенант. «С лубянскими и солнцевскими лучше не связываться. Забыть – и всё тут!»

Он поправил съехавший на бок бронежилет и с важным видом заходил по краю тротуара, вглядываясь в ночную темноту.

Смена его только начиналась.

«Комарницкий А. Л., одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года рождения. Образование высшее, профессия – инженер-механик. После окончания института (1996 год) работал продавцом, грузчиком, разнорабочим. В 2001 году женился. В 2003 году родился ребёнок (девочка). В сентябре 2007 года Комарницкий, находясь в состоянии буйного помешательства, убил жену и дочь. Тела убитых сбросил с балкона во двор дома. После чего открыл краны и затопил квартиру (а так же квартиры соседей). При задержании оказал активное, вооружённое (в качестве оружия был использован туристический топорик) сопротивление сотрудникам милиции. Один сотрудник милиции был убит, двое – тяжело ранены. Сам Комарницкий получил пулевое ранение в плечо, и только после этого был задержан.

Ввиду полученного ранения сразу же после задержания был направлен в тюремную больницу.

В сентябре 2007 проходил лечение в тюремной больнице. После завершения лечебного курса помещён в камеру предварительного заключения.

В октябре 2007 года задушил сокамерника. В конце октября 2007 года напал на конвоира. Обезврежен с применением спецсредств (резиновых дубинок).

До конца октября 2007 года (несмотря на явно агрессивное и неконтролируемое поведение) следственными органами на прохождение психиатрической экспертизы не направлялся.

Экспертиза, проведённая по настоянию защиты, определила у Комарницкого А. Л. ярко выраженное состояние маниакально-депрессивного психоза с преобладанием маниакальной составляющей, перешедшего в фазу необратимого распада личности.

В ноябре 2007 года Комарницкий А. Л. судом признан невменяемым, помещён в психиатрическую лечебницу закрытого типа.

В июне 2008 года группой поиска был направлен для исследования в подконтрольный УССМ лечебный центр. По представлению Балицкого С. С. включён в оперативную группу КПБ.

По информации медицинских сотрудников КПБ состояние Комарницкого стабилизировано. Успешное проведение процедуры психореабилитационной трансгрессии по методу Балицкого даёт основания считать данного сотрудника одним из самых перспективных боевиков «Коллектива патриотических больных».

Лопарёв Т.П….»

«Мой отец умер, когда мне было пять лет. Говорят, его погубила пневмония. Зимы в Казахстане обычно суровы, в северных степных районах зимой бывают очень крепкие морозы. Такие, что и спиртовой градусник на улице под мертвящим дыханием ледяной степи вымораживается, покрывается белым льдом, а потом и вовсе трескается, да так, что столбик замёрзшего спирта выпадает прямо на снег.

Это ведь одно из воспоминаний моего детства: безлюдный двор, скрипящие под ветром качели, облизывающая сугробы позёмка, колючий снег, смешанный с солоноватым песком.

И потрескавшийся градусник у подъезда. Ещё одиночество. Я гуляю один. Сам не знаю, почему так произошло, как так могло случится, что одиночество не отпускало меня и ревнивым, занудным, надоедливым другом бродило рядом со мной, отпугивая от меня всех прочих друзей.

Быть может, потому так всё было, и продолжается сейчас, и будет продолжаться впредь, потому нет никого рядом со мной и никогда не будет, что слишком сконцентрирован я ан самом себе, на своей, возможно, выдуманной и иллюзорной миссии, на своих чувствах и желаниях, на своих тщательно расковыриваемых мною же болячках, на своей никому не нужной и никчёмной исключительности.

Вот и сейчас пишу я о самом себе, погружаюсь лишь у ту часть воспоминаний, которая доступна мне одному и из картин детства приходит мне на ум лишь те, где я один, и рядом – никого. А ведь было так не всегда, не всегда я был одинок, но помню лишь одиночество, потому что избирательна моя память.

Избирательна до лживости. И зеркала её… нет, мои – кривые!

Я хотел написать о своём отце. Это важно для меня – вспомнить о нём, именно сейчас. А вспомнил привычно… снова себя. Но я исправлюсь, исправлюсь непременно.

Сейчас не обо мне речь. О нём, о моём отце.

Я родился в декабре 1959 года. В декабря 1964 года мне исполнилось пять лет. В январе 1965 года умер мой отец.

Мы жили в маленьком посёлке, где-то в пригороде Кустаная. Может, на окраине самого Кустаная. Не помню точно… Это был не город, просто рабочий посёлок.

Отец мой родом из семьи ссыльных. В 1938 годы деда моего, профессора Балицкого (известного петербуржского, петроградского, а потом и ленинградского учёного-психиатра), арестовали по делу Барченко, судили скорым пролетарским судом и приговорили к расстрелу. Собственно, с Барченко мой дед не был знаком и никогда вместе не работал (тем более не имел никаких общих дел с лубянским магом и покровителем красных колдунов Глебом Бокия), однако фантазёры-чекисты, распутывавшие «заговор гипнотизёров», добрались и до моего деда, включив его в группу террористов, планировавших погубить товарища Сталина при помощи «психических волн».

Болван из НКВД с двумя классами образования, избивавший деда на допросе, просто зверел и выходил из себя, едва только при нём произносили слово «гипноз».

А гипнозом мой дед занимался, это правда. Наверное, это родовое у нас, фамильное. И дар гипноза, и склонность к изучению души человеческой… И проклятие, губящее нас.

Дар-проклятие.

А ещё – недалёкие, заносчивые, малограмотные «государственники» из бесчисленных, непрестанно меняющих имена и маски спецслужб, неизменно липнущими у телу призраками сопровождающие нас, Балицких, из поколения в поколение, из жизни в жизнь.

Дед, отец, я.

Это тоже – часть проклятия.

Я погубил сына. Проклятие, быть может, кончится не мне.

Должно быть, Творец всеведущий, которого я испытывал, решил, что миру достаточно мучиться. Решил, что меня – хватит. Конец!

Чекисты подвели деда моего под расстрел, они же, как ни странно, спасли его. Точнее… Не спасли, нет. Просто немного изменили приговор. Информация об уникальных опытах по воздействию на психику человека, которые в своей ленинградской лаборатории в течение многих лет проводил мой дед, была, оказывается, детально зафиксирована сексотами НКВД и доведена до сведения руководства.

Исполнение приговора отсрочили. Потом вслед за Ежовым пришёл Берия. Что-то изменилось в Москве. Чекист стали более прагматичными. Деду расстрел заменили двадцатью пятью годами отсидки. И отправили…

Не знаю точно, как называлась эта организация. Под вывеской медицинского института была настоящая живодёрня. Дед едва не сошёл с ума…

Он выжил. В 1953 году был арестован Берия. Деда моего освободили в 1954-м. освободили, но не реабилитировали. В 1956 году дедушка неожиданно умер. Да, неожиданно и скоропостижно. Он не жаловался на здоровье, в заключении находился он хоть и не в санаторных, но всё-таки во вполне приличных, по гулаговским меркам – в очень даже хороших условиях.

Он собирался долго ещё прожить. Отцу сказали: «приступ перитонита».

Не люблю строить гипотезы при отсутствии достоверной информации. Но… труп кремировали. У деда нет могилы.

Отец мой не дождался возвращения деда. В 1938 годы (от греха подальше!) бабушка из Ленинграда уехала в Саратов. В 1940 году их нашли и там.

Члены семьи «врага народа» сосланы были в Казахстан. В тот самый степной посёлок.

В 1944 году отцу исполнилось 18 лет. Но на фронт он не пошёл, а отправился прямиком в следственный изолятор. Кто-то из местных написал на него донос… Не знаю всех деталей этой истории. Кажется, у какого-то чина из районного управления НКВД болела дочь. Припадки. Возможно, эпилепсия.

Чекист, присматривавший за нашей семьёй, рекомендовал чину обратиться за помощью к моему отцу. Отец мой, добрая душа, многих в посёлке лечил. Дар его был светел и проявился очень рано и мощно.

Лечение девочки было успешным. Три сеанса гипноза. Девочка выздоровела.

На чина из НКВД написали донос («коммунист, а пользуется услугами какого-то шарлатана! да ещё и члена семьи… сами знаете, кого…»). Чин, спасая себя, упрятал отца в тюрьму.

Выбил показания. Но до суда дело довести не успел. Сам был арестован.

В 1945 году отца выпустили. Он долго болел. Горлом шла кровь.

На фронт он так и не попал.

В 1954 году отец узнал об освобождении деда. Дедушка прислал ему письмо. Делился радостью, строил планы на будущее. Просил пока не приезжать и не встречаться с ним. Не знаю, какие доводы и объяснения подобной просьбе он приводил в своём письме (откровенность в письме могла плохо закончиться и для деда, и для отца), но семья всё поняла.

И бабушка, и отец мой остались в Казахстане.

Ждали встречи. А потом… Потом узнали, что возвращаться некуда и не к кому.

Чужие люди похоронили деда. Хотя… Можно ли назвать казённую кремацию – похоронами?

Не ритуал, заметание следов.

Замело время… Рассыпало, развеяло прах.

Жестокое, страшное, подлое время!

В 1957 году бабушка умерла. Должно быть, она очень переживала смерть деда. И ещё то, что они так и не встретились…

В 1958 году мои родители встретились и поженились.

В декабре 1959 года я родился.

Болел краснухой и свинкой.

Питание было плохое. Воду брали из колонки во дворе. Я не любил пить эту воду из стеклянного, прозрачного стакана. В воде стояла мутная, жёлтая взвесь. Противно было смотреть на эту воду.

Из металлической кружки – как-то легче. Не видно…

Глупость!

Я не любил и боялся людей. Во жила дворняжка. Забыл, как звали её… Она играла со мной.

Привозили молоко. Холодильников не было тогда. А летом в тех краях – жарко.

Потом была какая-то желудочная инфекция.

Зимой – холод и пронизывающий ветер.

Та зима была особенно холодной. В январе отец простудился и слёг. Пневмония. Болезнь развивалась быстро.

Лёгкие у отца были отбиты ещё сапогами чекистов. Жизнь в степи здоровья не прибавила.

В январе отец умер.

Мать плакала. Степь казалась ей кладбищем. Гиблым местом. Она говорила, что надо уезжать отсюда. Точнее – бежать. Говорила, что есть родственники в Москве. Какие-то очень дальние родственники. Они примут, хотя бы на несколько дней. Потом всё устроится…

Она была явно не в себе. Она помешалась. Но мне было всего пять лет, и она была для меня мамой. Единственным родным человеком. Поводырём моим в этом мире, опорой моей.

Любимой мамой.

Она говорила: «я не брошу тебя!»

Зачем… Почему она обманула меня? Сама не понимала, что творит?

Она бросила…

Мама моя была школьным библиотекарем. В тот день она закрыла двери библиотеки, оставила завучу ключ.

Пришла домой, собрала вещи. Одела меня.

Мы пошли на железнодорожную станцию. Степной полустанок.

Она сказала, что скоро должен быть поезд, на котором мы уедем отсюда. Далеко, далеко… Да, в Москву!

Здесь она не обманула меня. Я действительно уехал. И она – не смогла.

Она бросила меня.

Может ли её безумие служить оправданием?

Могу ли я оправдаться перед ней за всю мою жизнь, прожитую без любви? За то, что подаренное ей тепло погасло во мне?

За то, что не только молюсь ей, но и проклинаю её?

И как ей оправдать меня? Ведь её нет!

А я каждую ночь прошу её6 «держи меня, не отпускай… не покидай».

Будто стараюсь схватиться за руки её… за пустоту!

Откуда знаю всё это? Как узнал я о судьбе моего деда, бабушки, отца? Аресты, ссылки, письма… Откуда знаю о том, что мама моя закрыла библиотеку перед бегством из степного посёлка?

Много лет по крупицам восстанавливал я историю моей семьи.

Выросший в приюте, хотел я вернуться назад. В те первые пять лет жизни, когда была у меня семья.

Я вернулся в степной посёлок. Было это уже в середине восьмидесятых. Я встретился с завучем. Старушка давно была на пенсии, в преклонных летах, но память сохранила отменную и день тот помнила хорошо. Запомнился ей тот день…

Ещё был я на станции… Там всё изменилось, дощатую платформу замерили бетонной, перестроили станционное здание.

А вот рельсы… Глупость, конечно, чушь, но рельсы казались мне прежними.

Будто не меняли их с той поры. Я боялся смотреть на них. Боялся, что увижу пятна крови.

Я не стал ночевать в посёлке. С первым же поездом уехал прочь.

Я всё-таки уехал, мама!

В тот февральский день стояли мы на платформе. Мне было холодно, очень холодно.

Мама сказала, что в здании есть расписание. Надо посмотреть и узнать, когда придёт поезд. Он должен скоро придти.

Я побежал… Зачем? Мне было пять лет, я учил азбуку, но читать ещё не умел.

Я убежал, а она…»

«Из сообщений телевизионного информационного агентства «Седьмой канал – Russian Satellite Channel»

…С точки зрения финансовых аналитиков банковского консорциума «Moscow Unit Bank» нарастающая дестабилизация банковского сектора России вызвана набирающим обороты с мая этого года кризисом ликвидности, причинами которого являются системные сбои в кредитовании российских банков при получении займов из зарубежных источников.

Эксперт финансово-аналитической группы MUB Семён Ратецкий в беседе с нашим корреспондентом сообщил следующее:

«Не хотелось бы чрезмерно сгущать краски и заниматься апокалиптическими пророчествами, но с учётом полученной нами информации о банкротстве крупных и до последнего времени весьма устойчивых кредитных организаций, можно констатировать, что российская банковская система находится в состоянии полураспада.

Система кредитования, используемая российскими банками, фактически базируется на получении займов у зарубежных банков под относительно низкие проценты и перепродаже кредитов на внутрироссийском рынке под более высокие проценты. Я, конечно, не хотел бы сейчас обсуждать вопрос о пресловутом «суверенитете» банковской сферы, поскольку сам термин «суверенитет» является политическим, а не экономическим, да и к тому же, очевидно, плохо соотносится с принципом открытости экономики и её интегрированности в мировые финансовые процессы.

Однако следует обратить внимание на то обстоятельство, что российских банковский сектор не опирается на производственный капитал по причине фактического отсутствия оного в России, а, скорее, реализует схемы по перепродаже импортируемых денег, что лишает его необходимого прочностного ресурса.

Таким образом, любые сбои по кредитованию за рубежом, вызванные либо объективными экономическими причинами, либо иными факторами неэкономического характера, в случае их системного проявления, неизбежно приведут уже не к кризису, а к полному краху банковского сектора.

То есть, условно говоря, из состояния полураспада мы перейдём в состояние распада и развала российской системы кредитования.

И вот когда кризис финансовой системы приведёт к кризису системы политической, настанет, видимо, время поговорить о той самой «демократической суверенности», о которой так долго рассуждали наши власти, ныне по каким-то причинам не желающие и пальцем пошевелить для спасения своей гибнущей «суверенной демократии» и принять план спасения, предлагаемый нашими зарубежными партнёрами.

Времени, между тем, остаётся всё меньше…»

– Как заговорил, а? Красиво заговорил! – восхищённо прошептал Шевалдин и, нажав на кнопку пульта, отключил телевизор.

Огромное лицо Ратецкого исчезло с экрана и чёрная плазменная панель показалась генералу глухим и тяжёлым театральным занавесом, на короткое время скрывшим сцену, где невидимые зрителям хлопотливые рабочие, стараясь не шуметь и не стучать молотками, собирали поспешно декорации для нового действа, на протяжении которого силами искусных лицедеев разыграна будет главная часть трагедии, пик страстей с кульминацией, полагающимся в таких случаях катарсисом, фейерверками, парадом драконов и бесплатной раздачей театральных конфет.

А сборы со зрителей будут так велики, что покроют не только расходы на парады и конфеты, но и позволят театральной труппе долгие, долгие годы сыто и счастливо жить в покое, надолго забыв об изнурительных репетициях и постановках.

– Ай, молодец!

Генерал даже зажмурился от удовольствия.

– Смелые стали ребята, ультиматумы лепят один за другим. А наши партнёры сомневались, что Ратецкий на такое решится. А он не подвёл, точно по плану сработал.

Вот только, пожалуй, зря он упомянул в своей речи «факторы неэкономического характера». Это ни к чему…

Большинство зрителей, конечно, и внимания не обратит на эти слова. Но передачу эту не только обыватели смотрят. И политологи в поздний час у телевизора сидят. И референты аналитических служб цитату в дайджест скопируют.

И умники из администрации президента и аппарата правительства передачу на DVD запишут, а потом – кому надо покажут.

А те, кому это надо, намёк поймут. А намекать так прозрачно ещё рано. «Лабиринт» ещё не сработал.

«Надо будет Томскому завтра позвонить».

Генерал потянулся и встал с кресла.

«Пусть найдёт время, встретиться с Ратецким. Подкорректирует его немножко… Нам-то что, мы исполнители. Сидим на своём участке, делаем дело. А вот большие люди забеспокоятся. Зачем хорошее выступление портить ненужными намёками? Надо поправить, поправить слегка…

– Миша! – позвала жена.

Шевалдин зашёл в спальню, на ходу запахивая халат.

– Опять за полночь сидишь? – спросила жена.

И поморщилась.

– Я и так тебя сутками не вижу, так ты ещё у телевизора…

– Работа такая, – виновато пробормотал Михаил Николаевич. – Насть, ты не расходись. У меня вон офицеры некоторые по неделе из управления не выходят, а то и больше.

– А я вот сама о своём здоровье заботиться должна! – разошлась-таки жена. – Сама в спа-центр хожу, сама на массаж записываюсь. У тебя же столько знакомых, такие связи! Снял бы трубку…

– Я бы тебя в наш медицинский центр свозил, – сказал Михаил Николаевич и хитро улыбнулся. – Да, боюсь, не понравится тебе там.

– Дурак старый! – крикнула в ответ жена и, окончательно расстроившись, завернулась в одеяло, прикрыв голову подушкой.

«И то ладно» согласился Шевалдин. «Спи, ворчунья, спи. А я, пожалуй, пойду, кофейку сварю. Ночи у нас бессонные начинаются, долгие…»

– Я за городом. Место спокойное. Решай, командир, что с пассажиром делать.

Беляк покосился на всё ещё не очнувшегося владельца машины.

– Ты его всё ещё с собой возишь? – изумлённо воскликнул Ладеев.

Беляк на мгновение прикрыл телефон ладонью и негромко выругался.

– А куда мне его девать? Ремнём пристегнул, вожу с собой. В городе надо было его бросить? Чтобы менты или прохожие засекли? Нас тогда завтра по дороге на работу повяжут. Клиента не окучим, и у ментов в клетке будем по дурости париться. Устраивает?

Ладеев задумался.

– Решай быстрее! – поторопил Беляк. – Здесь площадка глухая. Похоже, отстойник для дальнобойщиков. Пока никого нет, но гости могут заскочить на огонёк. Тогда место придётся менять, пассажир проснётся…

– Место точно тихое? – переспросил Ладеев.

– Вальтер, не держи меня за дурака! – разозлился Кирилл. – Не люблю, когда меня за это место держат. Я за свои слова отвечаю. Здесь никого, площадка не просматривается. Пассажир в себя не приходил, видел меня мельком. Можно сохранить. Решай!

Ладеев откашлялся. Трубка всхлипнула и зашипела.

– Ладно, Беляк, не заводись… Убирай пассажира!

Беляк посмотрел на невольного попутчика и заметил, что веки у того подрагивают и скоро могут открыться.

– Или здесь его бросить? – предложил Кирилл.

Он и сам не знал, почему не хочется ему убивать этого парня. Не первый же, в самом деле… Но что-то тошно стало на душе. Нехорошо.

По капризу, по слишком человеческой глупости захотелось не делать страшного дела. Может потому, что дело освоенное привычным так и не стало.

И ещё… Убивать безоружных Беляк не любил. Потому и не стал ликвидатором. А стал водителем в оперативной группе.

Да вот и водителю в такой группе приходится руки пачкать.

– Запрещаю! – отрезал Ладеев. – Если завтра что-то не срастётся, придётся выслеживать. Водила заявление напишет. Машину придётся бросить. Тебя менты по дороге тормозили?

– Тормозили, – тихим голосом произнёс Беляк.

Настроение у него окончательно упало.

– Номера могли запомнить? – наседал Ладеев.

– Могли, – подтвердил Беляк.

– Если до утра этот крендель очнётся и заявит, то в город мы не сунемся. Убирай!

Беляк нажал на кнопку разъединения.

Отстегнул пассажиру ремень безопасности. Парень сполз набок, головой уткнувшись в боковое стекло.