Александр Уваров
Созвездие Волка

Шевалдин скосил взгляд на листок бумаги.

– Да, через неделю начнётся съезд партии «Единая Россия». Оперативник из группы Ратманова по плану учений должен будет пройти через все ваши линии обороны и оказаться в определённой точке здания. Мы передадим вам план здания с соответствующей отметкой. На точке наш человек «бросит флажок». Ну, скажем, обнимется с каким-нибудь делегатом. И постарается уйти, если вы ему, конечно, позволите. Маршрут оперативника, уж извините, будет вам неизвестен. И бойцов своих, работающих, так сказать, «в поле» вы об учениях н6е известите. Ничего им не скажете! Учения будут в самой настоящей боевой обстановке. Оперативник наш будет без оружия. Можете лично его обыскать. Здание будет под полным вашим контролем. Наших людей внутри здания не будет вообще. Наш человек – в вашей власти. Попробуйте его остановить. Заодно и вашу систему проверите. Это ведь не с газетными террористами бороться и не с пацанами из НБП. Мы – противник серьёзный!

Шевалдин улыбнулся и остальные сотрудники УССМ, поддерживая начальника, дружно закивали головами и стали обмениваться понимающими и многозначительными улыбками.

Чем вывели Сомова из себя.

«Противники… В поле решили сыграть? Не доросли ещё!»

– Без оружия,.. – медленно, словно сквозь зубы процеживая слова, произнёс Сомов.

И покачал головой в задумчивости. Посмотрел искоса на сидевшего в молчании бледного от волнения полковника Вишнякова.

– Без оружия… Михаил Николаевич, а ведь не вчера на свет родился. И знаю, что может сделать подготовленный боец голыми руками. Вы хотите, чтобы я на охраняемую территория головореза запустил?

– Не головореза! – резко ответил Шевалдин.

Его сотрудники сразу перестали улыбаться и помрачнели.

– Нашего оперативника, – жёстким тоном произнёс Шевалдин. – Нашего проверенного, кадрового сотрудника. Человека, которому доверяем мы. А нам доверяет высшее руководство страны!

– Нам тоже доверяет, – парировал Сомов. – А сотрудник, как вы справедливо заметили, ваш, а не наш. И не в холле он будет крутиться, а постарается выйти прямиком к президиуму. Я должен вам в этом помочь?

– Так остановите его! – воскликнул Шевалдин. – Это и есть ваша задача. Поставьте себя на место террориста. Изложите полковнику Ратманову ваш вариант выхода на цель. И уж этот вариант будет вам точно известен. А мы, со своей стороны или забракуем его, или используем. Мы назовём вам контрольную точку, передадим фотографию нашего человека. Если хотите, даже познакомим с ним. Считайте, что передадим вам детальную информацию о готовящемся покушении. О том, что это учения будете знать только вы двое и ваш непосредственный руководитель. Остальным бойцам можете дать любые нужные вам вводные. День и час начала учений будет вам известен. Уверяю вас, что высших руководителей страны в это время в здании не будет. Да вы и сами сможет это проверить. Так что всё продумано, Николай Иванович, всё безопасно. И согласовано…

Шевалдин откинулся в кресле и пальцем показал на потолок.

– Там! На самом верху! Иначе мы вообще не стали бы ни о чём с вами разговаривать.

Тишина после слов Шевалдина всем показалась особенно тягостной.

Первым нарушил молчание Сомов.

– Есть распоряжение руководства оказать вам поддержку, – немного охрипшим голосом произнёс он. – Какого рода поддержку – не уточнялось. У меня не было детальных указаний… Могу это объяснить чрезвычайным режимом секретности. Иных объяснений искать мне бы не хотелось…

«Нехорошо ты говоришь, генерал» подумал Шевалдин.

Желваки заиграли на его щеках.

– Принимая во внимание эти обстоятельства, – продолжал Сомов, – ответ будет следующий: мне нужны сутки на согласование вопроса. Завтра не позднее…

Он посмотрел на часы.

– …Шестнадцати сорока я дам ответ. Всё!

– Вы получите подтверждение, – уверенно произнёс Шевалдин.

И ровным, спокойным голосом повторил:

– Получите.

Через час, выходя из неприметного серого здания на окраине Москвы, где и проходило совещание руководства УССМ, генерал Сомов сказал Вишнякову, понизив голос:

– Вот что… То, что они там наговорили про Украину и всё прочее… Окопы эти с двух сторон… В общем, забудь и не вспоминай. Возможно, разводка всё это. Или значимость свою хотят раздуть. Или просто легенда прикрытия… До сих пор, правда, не пойму, что же они на самом деле прикрывают.

Чёрный, тонированный до непроглядной темноты, «Мерседес Гелендваген» подъехал к подъезду и выскочивший из кабины офицер сопровождения проворно открыл перед начальством двери.

– А номерок-то ты сменил, – с улыбкой заметил, повернувшись к генералу, Вишняков. – Номер-то у машины не козырный теперь. Гаишники не остановят?

– Не остановят, если не дураки, – сердито буркнул в ответ Сомов. – Ты же видишь, какие они конспираторы? Устроились так, что со стороны и не заметишь. Так чего с нашими номерами ЕКХ тут светиться? Тем более, что мы ездим теперь не как хотим, а как прикажут. Допрыгались…

– А помогать им будем? – осторожно уточнил Вишняков.

Николай Иванович тяжело вздохнул и, не скрывая досады, ответил:

– Боюсь, придётся. Какие сказки они там, наверху, наплели про борьбу с врагами – не знаю. Но начальство нам руки выкрутит, это точно! Но ты смотри… Затребуй у них всю информацию, постоянно мне докладывай. И бойца их непременно подлови и обработай по полной программе. Будет у нас повод их…

Сомов вдруг осёкся, замер и подозрительно осмотрел козырёк над подъездом.

– Едем! – коротко скомандовал он.

И фразу завершил лишь в машине, едва отъехали они подальше от скромного и неприметного на вид, но такого опасного здания.

– …Повод у нас будет башкой в дерьмо окунуть это УССМ. Глядишь, отпадёт у них охота нас в авантюры втягивать!

Полковник Вишняков кивнул в ответ и по-военному чётко ответил:

– Есть подловить!

На душе у него стало радостно и спокойно.

Теперь политика командования по отношению к этим мутным ребятам из УССМ была ему совершенно ясна.

«Доклад службы контроля периметра.

На улице «гости» продолжили обсуждение тем, затронутых на совещании.

Объект «один-один» высказал негативное отношение к легенде УССМ, разработанной в рамках реализации плана учений «Лабиринт».

…видеофайл «выход-запись 0124» прилагается…»

– Пить хочу!

Петя потянулся к запотевшей банке с «кока-колой», извлечённой мамой из сумки-холодильника, но Алина погрозила ему пальцем и отвела его руку в сторону от призывно красневшей, покрытой не оттаявшим ещё инеем жестянки.

– Кому сказала! Холодная! Простудиться хочешь?

– Хочу! – упрямо стоял на своём пятилетний деспот. – Хочу простудиться! Хочу пить!

Он открыл рот и показал язык.

– Вот! Сухо. Вредина, дай попить!

– Ты как с матерью разговариваешь?! – возмутилась Алина. – Борис, ты слышишь? Слышишь, как он с родителями разговаривает?

Сидевший за рулём отец заметил меланхолично:

– Не вообще с родителями, а конкретно с тобой.

Машина спокойным, размеренным ходом ехала по чёрному, похожему на застывшую смоляную реку шоссе, протянувшемуся вдоль дикого пляжа на краю белой от полдневного жара аравийской пустыни.

Бориса разморила жара, от которой едва спасал включённый на полную мощность кондиционер.

Иногда Борис начинал клевать носом, с трудом удерживая себя от гибельного в дороге сна, и едва разбирал слова жены.

И, даже разобрав, отвечал иногда невпопад.

– Что? Ты так?! – пуще прежнего разозлилась Алина. – Так ты мне помогаешь ребёнка воспитывать? Сам уткнётся то в компьютер, то в газету, то вообще на месяц пропадёт, а возись тут с этим…

Петя, подпрыгнув, вцепился-таки в банку с проворством мелкого, настырного хищника и радостно зашипел.

Однако тут же получил увесистый шлепок от матери и, всхлипнув, обиженно забился в угол.

– …Оглоедом! – закончила фразу Алина. – А тебе и дела нет!

– Я машину веду, – с прежней полусонной меланхолией ответил Борис. – Мне отвлекаться нельзя.

– Тут других машин нет! – заявила Алина.

И тут же опровергая её слова, из-за поворота, огибавшего насыпанный затяжными пустынными ветрами длинный бархан, выскочил серебристый «Лендкрузер» и, отчаянно сигналя, проскочил мимо их вильнувшего от неожиданности «Мерседеса».

– Вот! – сказал Борис, вытирая со лба проступивший от волнения пот. – Видала, как тут ездят некоторые? Угробят ведь – в одно касание!

– Па-а-п! – улучив момент, плаксиво затянул Петя. – А чего она мне ещё и пить не даёт?

– Не она, а мама! – присоединился, наконец, к воспитательному процессу отец.

И подрулил ближе к обочине.

– Сейчас я найду место, – сообщил семье Борис, – мы остановимся и все дружно и спокойно попьём. Немного отдохнём и поедем дальше.

– И нечего было в такую даль забираться, – добавила от себя Алина. – Городские пляжи ему, видите ли, не нравятся! Свой особняк с видом на набережную, так нет же – потащил ребёнка чёрт знает куда. Экзотика тут, видите ли! Верблюдов он не видел!

– Теперь тебе и верблюды не нравятся, – тихо произнёс Борис, явно стараясь не втягиваться в спор с супругой.

Он остановил машину на широкой обочине в месте, где дорога особенно близко подходила к морю.

Выключил кондиционер. Заглушил двигатель и, с наслаждением потянувшись, сказал:

– Всё! Отдыхаем десять минут. Вы пейте, можете даже перекусить, а папа погуляет у моря, подышит свежим воздухом…

– Я ещё «пи-пи» хочу! – заявил Петя.

– Мама, отведи ребёнка в тихое место, – посоветовал Алине супруг. – Он не должен это сделать на кожаные сиденья!

Алина довольно резко схватила захныкавшего ребёнка за руку и, вытащив из машины, повела к морю.

– А дверь кто будет закрывать? – спросил Борис.

Жена ему не ответила.

Тогда он сам, перегнувшись через сиденье, прикрыл дверь. Потом закрыл глаза и сидел так с полминуты, приходя в себя.

«Нет подышать свежим морским воздухом. Очень свежим и очень морским! В сон тянет… Невозможно! Какие-то блики перед глазами, пелена. Словно сквозь туман едешь. Пойду, пойду гулять!»

Минуты три он бродил вдоль берега моря, рассматривая выброшенные прибоем разноцветные ракушки.

«Сотворит же природа! И жёлтые тут с коричневыми линиями, и даже вон оранжевая одна. И с красной каймой… Интересно, как так…»

– Мы в машине будем! – крикнула ему Алина, возвращавшаяся с сыном после короткой прогулки.

Борис быстро закивал в ответ.

– Я скоро! И дай ему, наконец, попить!

«…греется… сейчас» услышал он.

Часть фразы ветер унёс в сторону.

Борис посмотрел на часы. Три часа пополудни. Самое пекло.

Он смочил руку, погладив волну, и приложил ладонь ко лбу.

«Долго здесь стоять нельзя. Солнечный удар схвачу».

И едва он повернулся, чтобы пойти к машине, как услышал мелодичную, протяжную трель звонка. Только один абонент в адресной книге его мобильного получил такую соловьиную мелодию. Только один… И его звонка Борис не ждал.

«Куда торопится? Сначала Осипов должен отзвониться».

Он вынул телефон из заднего кармана брюк, посмотрел на экран…

«Точно, Гриша на проводе. Какого чёрта?»

Нажал на кнопку приёма звонка и сухо ответил:

– Слушаю.

– А, слушаешь! – металлически зазвенев мембраной, взорвалась криком трубка.

Выкрик был такой резкий, что Борис даже на мгновение отодвинул телефон подальше от уха и брезгливо поморщился.

«Очередная истерика… Отдохнуть не даёт, зануда!»

– Слушаешь, Боря?! Молодец. Тогда слушай внимательно. Это Сахновский!

– Какой сюрприз! – Борис не скрывал сарказм и недовольство. – Давно, Григорий, тебя не слышал. Ты мне целую неделю не звонил. Я уже начал надеяться, что ты мне предоставишь возможность спокойно сделку подготовить…

– Какую сделку?

Сахновский явно сбавил обороты, и тон его был уже не таким агрессивным. И тем явственней в голосе его слышалось не беспокойство даже – паника.

– Какую сделку? Это ты будешь спрашивать, Климович? До тебя новости не доходят! Ничего не знаешь!

Боря забеспокоился.

– А что я должен знать? Всё по плану…

– Со вчерашнего дня нет никакого плана! – отрезал Сахновский. – И сделки нет! Осипова убрали…

– Что? – переспросил Борис. – Его… Как это?

– Как обычно в таких случаях, – почти спокойным голосом, в котором лишь едва слышался лёгкий отзвук недавней истерики, ответил Сахновский. – Свинцом в башку. Похитили портфель, мобильный, портмоне.

– Ограбление? – с надеждой в голосе предположил Борис.

– Чёрта с два! – снова взорвался Сахновский. – Климович, ты плохо соображать стал в последнее время. И не обижайся на правду! Плохо!

Последняя вспышка гнева была совсем короткой. Сахновский замолчал, тяжело дыша в трубку.

– Объясни всё спокойно, по порядку, – едва сдерживая раздражение, произнёс Борис. – Где его убрали? Как? Кто именно?

– Я мало что знаю, – ответил Сахновский. – Сначала расследованием менты занимались, а сегодня все материалы у них забрали в ФСБ. У меня там есть информатор… Но фээсбешники явно не в курсе! Они сами понять не могут, ко мне обращались! Представляешь? Кто сработал – ни хрена понять не могу! Моя служба безопасности землю роет – никаких следов. Никаких! У нас же крыша до администрации президента растёт, мы бы раскопали всё, что можно. А тут – глухарь! Ни уголовник, ни менты, ни чекисты… Башка кругом идёт!

– Как это случилось? – повторил вопрос Борис. – Когда?

– Вчера…

Сахновский захрипел и закашлял, подавившись слюной. От неожиданного хрипа его Борис невольно вздрогнул. И стало почему-то холодно.

– Вчера его уложили. Он на переговоры приехал, встречался с Семенко, директором института. Должны были установить срок передачи документации. Там оригиналы уходили, не копии! Мы с чекистами всё согласовали, и их долю заложили…

– Я помню, – тихим голосом откликнулся Борис. – Продолжай, Гриша, не уходи в сторону.

– В институте его и отследили, – срывающимся голосом продолжал Сахновский. – И как отследили! Едва от директора вышел… Вместе с телохранителем! Там ещё какой-то свидетель есть, да он ничего вспомнить не может. Его так башкой об пол приложили, что всё из головы вылетело.

– Следили, стало быть, – прошептал Борис.

– Следили! – охотно подхватил Сахновский. – Шаг за шагом вели. И убрали именно в институте! Чтобы директора запугать и замазать. У Семенко с сердцем плохо, в больницу лёг. В несознанку ушёл, от всего отказывается. Никакой сделки, дескать! Ничего не знаю! Боря, родной…

Сахновский всхлипнул.

«Когда это я тебе родным стал?» удивлённо подумал Климович.

– …Нас же отстреливают! Это же охота, Боря!

«Типун тебе!..»

– Успокойся ты, – сказал Борис. – Хватит паниковать! На нас охотиться – себе дороже. В этой сделке такие люди засвечены…

– Плевать они хотели на людей! – прервал его Сахновский. – Если они на это пошли, то не боятся они ни нас, ни чекистов, ни Игоря из администрации. Никого! У них свои хозяева. И, главное… Кто они?! Откуда вылезли?

И, мгновенно меняя тему, тут же спросил:

– Боря, где ты? Ты не в Европе ведь, правда?

«Ах ты, зараза!» возмутился Борис.

Мысленно, конечно. Он-то прекрасно понимал, по какой причине Сахновский задаёт такие провокационные вопросы.

– В хорошем, тёплом месте, – ответил Климович.

– Мы ведь не только в России дорогу перебежали, – обеспокоенным тоном продолжал Сахновский. – Покупатели… они ведь и Штатам поперёк горла стоят.

– Якуб сказал – хорошие люди, – уверенно произнёс Борис.

– Провокатор он, твой Якуб! – опять завёлся Сахновский. – Может, он на американцев работает? Или на двух хозяев сразу? Или от нас захотел избавиться, потому и втянул в эту стрёмную сделку?! Твои хорошие люди в горах сидят, их венесуэльская полиция с фонарями ищет! А кто в Боготе такие сделки отслеживает? И кто им помогает? Боря, рви когти из своего тёплого места! Раньше для нас Россия тёплым местом была, а теперь именно здесь кто-то нас давит. А в твоём тёплом месте тебя тем более за задницу возьмут!

– А куда бежать-то? – демонстративно-равнодушным тоном произнёс Борис.

– Да уж не в Штаты и не в Россию! – ответил Сахновский. – И не в Европу, понятное дело… Один вариант у тебя6 Азия. Юго-Восточная Азия, Боря! Только туда. А ещё…

– Хорошо, – сказал Борис. – Спасибо за звонок. Я подумаю…

И отключил телефон.

Процедил сквозь зубы: «провокатор…»

И пошёл к машине.

По дороге он попробовал было придать себе выражение сонной беззаботности, потому старательно зевал и тёр якобы слипающиеся от дрёмы глаза.

Но не вышло… Жена разоблачила его игру.

– Что случилось? – спросила Алина. – Ты там с телефоном по берегу ходил. Кто звонил?

– Так, по работе, – ответил Борис, заводя машину.

– Сейчас кондиционер включим, опять прохладно станет…

– А я всю воду выпил! – похвастался Петя.

– И на здоровье! – радостно воскликнул отец. – А мы сегодня, Петькин, путешествовать поедем! Вечером и поедем!

– Куда? – забеспокоилась Алина. – Куда собрался?

– Дружно, все вместе, летим в Доминикану, – пояснил Борис. – Хватит вас пустыней мучить…

«Так я тебе и сунулся в Азию!» подумал Борис. «После твоего звонка именно там меня и ждут!»

Сахновский с минуту крутил телефонную трубку в руках, любовно поглаживая кнопки.

«Хороший ход, Григорий. Ай, какой хороший ход!»

Затем решительно и быстро набрал номер личного помощника.

– Дмитрий?

Закрыл глаза. Тихое, лесное озеро. Пристанище, убежище, защита. Там, в Штатах. Он всё объяснит, он всё расставит по местам. Он встретится с людьми из ЦРУ. Ведь этот Джексон… или как его там зовут на самом деле? Да, он точно связан с ЦРУ. Ведь он их предупреждение передавал.

Или это какая-то другая спецслужба? Да чёрт с ним! Какая разница?

Послезавтра, не позже, надо быть в Штатах. Выйти на Джексона. Объяснить ему, растолковать, доказать, в конце концов, что не имеет он никакого отношения к этой проклятой, губящей их сделке.

И пусть он доведёт эту информацию до своих хозяев. И срочно!

«Уж я-то знаю, откуда ноги растут. Это ваша туземная гвардия в России начала отстреливать тех, кто перешёл дорогу белым сахибам. Но я-то не занимаюсь политикой! Я вам не враг, поймите вы это!»

– Слушаю, Григорий Константинович, – подал голос секретарь. – Вы на связи? Разъединили, что ли…

«Задумался я что-то…»

– На связи, Дмитрий, на связи. Ты это… вот что… Слушай внимательно!

Сахновский посмотрел на экран стоявшего на письменном столе электронного календаря.

– Завтра к полудню – билет в Нью-Йорк. Рейс на послезавтра. Любой авиакомпанией, через любой транзитный аэропорт и за любые деньги, но на послезавтра. И не позже одиннадцати билет должен быть у меня на столе, в офисе. Можешь воспользоваться корпоративной кредиткой. Не справишься – в порошок сотру! Понял?

Сахновскому отчего-то показалось, что слушавший его указания помощник иронично и весьма дерзко улыбнулся. Конечно, помощник был на другом конце Москвы, и увидеть его непочтительную улыбку Сахновский никак не могу. Да и почувствовать, наверное, никак не мог, поскольку от рождения не обладал никакими экстрасенсорными способностями.

С каких это пор развилась такая чувствительность?

Однако же, странно…

«Что, страху моему радуешься?» с раздражением подумал Сахновский.

– Понял, я спрашиваю?!

– Да, разумеется, Григорий Константинович, – поспешно ответил помощник. – Всё будет точно в срок! К одиннадцати ноль-ноль. Не сомневайтесь!

Сахновский отключил мобильный. И, не сдерживая уже эмоций, бросил телефон на пол. Только благодаря пушистому, толстому ковру, расстеленному на полу кабинета, тонкий пластиковый корпус не раскололся.

«Успокоиться… Вырваться…»

– Беги, Боря, – прошептал Сахновский, закрыв глаза. – Беги, родной… Чем больше ты будешь бегать и метаться, тем больше внимания к себе привлечёшь. Именно это от тебя и требуется. Тяни время. Прыгай как заяц. Путай следы. Уводи охотников за собой. Дай мне время оправдаться… А там и подыхай!

Сахновский открыл глаза. Резким движением выпрямил спину, едва удержав равновесие в закачавшемся кресле.

И громко уже, с неприкрытой ненавистью произнёс:

– Подыхай!

В кабинете полумрак. Тени плывут по стенам. Тени читают названия и имена, напечатанные на обложках книг. Золотистые буквы на синем фоне. Синий сафьян. Тени медленно плывут по стенам, по дубовым панелям стен. Бесшумно.

Тени читают, но не вслух. И не видно их шевелящихся губ.

Тяжёлые, старомодного плюша бордовые шторы не запахнуты до конца. Тонкая полоска освещена закатом.

Солнце – перезрелый помидор, раздувшимся красно-багровым шаром висит над оранжевыми крышами, будто готовясь сорваться с вечернего неба.

И над едва видными сквозь мутное стекло верхушками деревьев больничного парка плывёт, поднимаясь вверх от разогретой земли, летнее туманное марево.

В кабинете полумрак. Стучат размеренно напольные часы. В резных узорах их деревянного корпуса застревают частички времени.

Мелкие песчинки. Пылинки.

Прах.

«Вот и моё время останется здесь…»

В этом кабинете, в этих часах, в этом воздухе.

Пылью осядет на стенах, серой пылью осядет на шторах. Смятыми листками, вырванными из записной книжки, рассыплется по столу.

«Оно не уйдёт отсюда, даже если мне удастся уйти. Время заперто вместе со мною в этих стенах. Оно исчезнет вместе с этим странным, забытым, затерянным в подмосковной глуши зданием. Оно останется под охраной, под присмотром, под надзором. Моё время, мои мысли, моя боль. Пыль, частички моей кожи, прах мой… Мои воспоминания… Я оставлю их здесь!»

Приют для больных. Последнее пристанище для изгоев.

Колыбель новой революции!

Балицкий открыл и включил ноутбук. Дождался загрузки и запустил программу воспроизведения аудиофайлов.

Набрал пароль. Нажал на кнопку Enter.

Нашёл в открывшемся меня файл «Марк – 19 июля».

Из динамиков ноутбука зазвучал глухой, с лёгкой простудной хрипотцой, голос больного.

«Зырянов Дмитрий Данилович. Одна тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Осуждён за убийство соседа по дачному участку, и ещё пассажира электрички, и ещё мать прикончил. Она сама просила…»

Кашель.

«…Экспертизой признан душевнобольным. Назначено принудительное лечение. В больнице закрытого типа. Ну, конечно, не в этой больнице. Сюда меня перевели. Потому что я избранный. Меня избрали и перевели. Я теперь особенный… Нет, конечно, не теперь особенный, а всегда таким был! Вот только теперь я это осознал, а раньше не осознавал. Не хватало времени, чтобы осознать. И обстановка была неподходящей. А здесь хорошо! Люди хорошие…»

Кашель. Смачный плевок.

«Извините, доктор. Что-то нехорошо мне после вашего лекарства. А вот то, в капсулах, тоже принимать? Лис говорит, что это наркотик… Зачем мне наркотик? Я же и так псих! Думаете, если совсем свихнусь, то стану здоровым? Впрочем, вам видней. Вы бог, по глазам вижу. Бог! Боженька, точно говорю! У вас глаза – как у меня. Точно, точно… Я бы тоже мог богом стать, да не вышло. Образование у меня – профтехучилище да автомастерская. Для бога маловато… А вы, говорят, институт закончили. Труды всякие научные писали. Степень у вас… И английским владеете, и французским. А на рояле играете? Нет? А почему? Надо играть, доктор, надо! Бог должен на рояле играть! Так в святом писании сказано!»

Хрип.

«С лёгкими беда. Дышат так хорошо, что я замучился. Очень хорошо у меня лёгкие дышат. И бегать всё время хочется. А где тут бегать? Нас на полигон повезут? Я занятия по стрельбе люблю…»

Пауза.

«Доктор, а зачем я вам всё это рассказываю? Ну, про убийства, приговор… Вы же всё знаете. Дело моё читали. Я ведь псих, да не дурак. Всё понимаю… Вы уже в который раз заставляете меня всё это рассказывать! Зачем? Чтобы я помнил, не забывал – кто я такой? Помнил, что я давно уже в отбросы списан и назад мне дороги нет? Так я это помню, не сомневайтесь!»

Пауза.

«Как я их убивал? Обыкновенно… Матери отвёртку в ухо сунул. Я же автомастер, у меня дома с инструментами порядок. Соседу пилой-болгаркой по горлу проехал. Хмыря того в электричке забил до смерти. В тамбуре. Кровищи там было… Эх, хорошо на воле было! Разговариваешь, общаешься. Да и тут неплохо… У меня собака на даче осталась. Когда за счастье бороться будем, за новый мир? Я ведь людей люблю. А собак – так сердце пронзает! Доктор, может, перестать мне разговаривать? Хватит на сегодня… Мысли у меня путаются… Не надо мне эту микстуру подсовывать, я вам и так всё расскажу. Связно, красиво… Я умею анекдоты рассказывать, и книги читаю… Элизиум – слово какое хорошее! Это я в вашей книжке прочитал…»

Конец записи.

«Странно» подумал Балицкий. «Им всем так хочется бороться за счастье… Интересно, а пациенты доктора Губера тоже хотели всех осчастливить? Или это только мои подопечные такие альтруисты?»

Он достал из ящика письменного стола микрофон, подключил его к ноутбуку и, активизировав функцию записи, надиктовал:

«Шестнадцатое августа. Лис находит кроличьи норы. Впечатляющие успехи! Инструктор по боевой подготовке просто поражён его необыкновенными способностями, а ведь ещё полгода назад он весьма скептически оценивал диверсионный потенциал душителя.

Мои пациенты…»

Он остановил запись.

«Нет, эту информация я не оставлю на компьютере. Я слишком хорошо знаю моих покровителей. Они проверяют все мои записи. Я ещё ни разу не поймал их за руку, однако уверен в том, что они регулярно проводят обыски в моём кабинете. Возможно, в этих вот дубовых панелях скрыты микрофоны и видеокамеры. От этих людей всего можно ожидать! И в первую очередь – слежки! Нет, до срока вы не узнаете самой сокровенной моей тайны. Мои больные – авангард нового революционного класса России. Вершители ваших судеб! Да вы… Всё равно вы ничего не поймёте!»

Он снова включил запись и договорил фразу:

«…полностью готовы к работе по плану «Лабиринт».

На сегодня – всё. Ужин, ванна и сон».

Он отсоединил микрофон и спрятал его в ящик стола.

Встал. Заложив руки за спину, медленно прошёлся по кабинету, от стены к стене.

Остановившись у книжного шкафа, смотрел он долго, сонным, будто ничего не видящим взглядом, на сине-золотистые корешки книг, на резной орнамент массивных полок чёрного дерева, на едва отсвечивающую в предзакатном полумраке красную декоративную полоску полированной меди, протянувшуюся по средней полке во всю её ширь.

Потом протянул руку, пальцами пробежал по корешкам, словно на ощупь выискивая одну, ту самую книгу…

Хотя нашёл бы её безо всякого труда, с первого взгляда определив место её на полке! Но теперь – будто вслепую искал.

…вынул аккуратным, медленным движением.

Карл Юнг, «Структура души».

Балицкий открыл книгу, перелистал страницы.

Закрыв книгу, процитировал заученное наизусть:

«Сознательный ум – это эфемерный феномен, который выполняет все провизорные адаптации и ориентации, и по этой причине его функцию лучше всего сравнить с ориентировкой в пространстве».

Усмехнулся грустно, и, погладив ладонью обложку, прошептал:

«Ну, старина Юнг, какие же древние чудовища пробуждаются в моём сознании? Куда завёл меня мой эфемерный феномен?»

Он услышал тихий стук. Не робкий, а, скорее, осторожный. Будто тот, кто стоял за дверью, не желая нарушить установленный порядок и войти без стука, не хотел, тем не менее, и встревожить его, вспугнуть прежде времени.

«Тигры на мягких лапах» с грустной иронией подумал Балицкий. «Надеются, что когда-нибудь я потеряю бдительность, забудусь – и пропущу их бросок?»

Быстрым движением он захлопнул книгу и поставил её на полку. Он успел это сделать прежде, чем дверь бесшумно открылась и в комнату вошла его ассистентка.

– Извините, доктор, не хотела вас беспокоить…

Балицкий медленно повернулся к ней и ровным, бесцветным голосом произнёс:

– И побеспокоили. Не надо извиняться, Наталья Петровна.

«Ей тридцать пять. На тринадцать лет младше меня. Я называю её – Наталья Петровна. Так официально… У неё светлые волосы, голубые глаза и красивое, но какое-то строгое и отрешённое, иногда даже холодно-равнодушное лицо. Никаких эмоций… Она не прячет их. Она не играет со мной. Игру я разгадал бы… Она действительно построила стену между собой и миром. Вот только со мной она может быть откровенной. Ей хочется быть откровенной со мной, она всё время хочет поделиться со мной чем-то очень важным для неё… Тем, что не отпускает её и тем, что она сама боится отпустить на свободу. Она не может освободить себя. Она боится!»

Наталья Петровна переступила смущённо с ноги на ногу и всё не решалась нарушить затянувшееся молчание.

– Слушаю вас, – сказал Балицкий, стараясь придать своему голосу побольше мягкости. – Что-то случилось?

– Мы накрыли стол в малой гостиной комнате, – ответила Наталья Петровна. – Мы готовы подать ужин. Сегодня утка с апельсинами, ваше любимое блюдо. Французские сыры, паштеты. Ваш любимый сок – апельсиновый с добавкой лайма. Калифорнийское вино. На десерт – фруктовый салат и пирожные с заварным кремом. Кофе?

Последнее слово она произнесла с явно вопросительной интонацией и Балицкий немедленно ответил:

– Эфиопский. Помните, какая должна быть крепость?

– Слабый, слегка разбавлен сливками, – уже уверенным и чуть более громким голосом произнесла Наталья Петровна. – Коробку с сигарами подать в гостиную или вы перейдёте в курительный салон?

– В гостиную…

Балицкий осёкся и, будто заподозрив что-то, посмотрел искоса на ассистентку.

– У нас будут гости сегодня?

«Да вряд ли его гостем можно назвать» подумала Наталья Петровна. «Ведёт-то он себя как хозяин!»

– Да, Семён Сергеевич. Ратманов приехал в клинику десять минут назад. Он хочется остаться на ужин и надеется, что вы позволите ему составить вам компанию.

И с какой-то жалобной, просящей интонацией добавила:

– У него есть очень важная информация для вас. Он просил сообщить вам, что в центре совсем недавно закончилось очень важное совещание, и он хотел бы именно сегодня рассказать вам об его итогах и принятых решениях. Пётр Владимирович…

– Передайте Петру Владимировичу, – прервал её Балицкий, – что я согласен. Но его присутствие за вечерней трапезой серьёзно испортит мне настроение. Это тоже обязательно передайте!

– Да, конечно, – и Наталья Петровна склонила голову в полупоклоне. – Будут ли специальные указания для лечебного персонала?

«Чего она хочет?» забеспокоился Балицкий. «Запереть больных, чтобы они не попались на глаза Ратманову? Или Ратманов не попался им на глаза? Да без моего сопровождения и прикрытия этот жандарм и близко не подойдёт к милым моим психам! Это горе-куратор до дрожи и икоты боится того оружия, которым, как ему кажется, он безраздельно владеет. Окружил своими охранниками больницу, расставил автоматчиков по коридорам, агенты в штатском бродят по всем окрестностям. Такие силы привлёк, чтобы держать нас под контролем – а боится! Боится, гад! Никогда и никому не признается в трусости. На самом донышке неглубокой душонки своей будет прятать страх; ни начальству, ни жене, ни детям своим, ни самому себе – никому не скажет, что боится шестерых сумасшедших и одного запертого им в чёртовой закрытой клинике психиатра! Властолюбивое ничтожество!»