Александр Трапезников
Затерянные в Полынье
– Ну-ну, – только и сказал я.
Вскоре мы сидели в его кабинете: доктор – за своим столом, на котором лежали фонендоскоп, аппарат для измерения давления и даже переносной электрокардиограф, а я – на кушетке, покрытой клеенкой.
– Ну-с, выпьем за знакомство? – предложил Густав Иванович.
– Дернем, – согласился я.
– Вам дистиллированной водой разбавить?
– Обижаете.
На столе появился рифленый пузырек, две мензурки и банка с солеными огурчиками. Мне почему-то этот человек начинал нравиться все больше и больше. Хотя я понимал, что в числе подозреваемых он – один из первых. Поскольку, как ни крути, а дед являлся его единственным конкурентом во врачебной деятельности. Других-то лекарей тут не было. Но весь мирный облик Мендлева как-то не вязался с классическими признаками убийцы.
– Прозит! – сказал доктор.
– Вах! – ответил я, чокаясь с ним мензуркой.
Спирт был действительно превосходный. У меня хорошая школа по этому делу. Можно сказать, красный диплом, с отличием. Ведь еще Островский устами своего персонажа Шмаги сказал, что место артиста – в буфете. Там я и набрался образования.
– Мне кажется, вы хотите меня о чем-то спросить? – произнес Мендлев, захрустев огурчиком.
– Хочу.
– Спрашивайте, не стесняйтесь. Что-нибудь о вашем деде?
– Об этом потом. Времени у нас впереди много.
– Кто знает! – многозначительно вздохнул доктор, разливая по второй.
А я свернул к другой теме, которая меня также чрезвычайно заинтересовала:
– Что вы думаете об этой местной легенде? Девушка-Ночь, Волшебный камень… Какие-то гоголевские сказки. Нечто инфернальное, не так ли?
Я заметил, что Густав Иванович как-то испуганно вздрогнул и поморщился, словно его кольнули в больное место. На мгновение смешался, в глазах за стеклами очков появилась растерянность. Но он быстро взял себя в руки.
– Ерунда… Никакой мистики во всем этом нет. Я вообще в чертей не верю и вам не советую. Иначе быстренько ко мне в палату номер шесть попадете. Я ведь и психиатр тоже.
– Многостаночник?
– У меня два высших образования. Аллопат и психотерапевт. Ну какая может быть Девушка-Ночь, сами посудите? Просто местное предание. А вот Волшебный камень действительно существует. Сам ходил к нему не раз и трогал руками. Кстати, он лежит неподалеку от вашего дома. И представляет собой, скорее всего, какой-то осколок метеорита.
– Вот как?
– Да-с. Молва приписывает ему волшебные свойства потому, что в любое время года он сохраняет тепло. Даже в зимнюю стужу снег вокруг него мгновенно тает. Почему такое происходит, я не знаю. Возможно, какая-то особенность его структуры. Или почвы вокруг него. Аномальная зона. Наверное, в этом месте выходят болотные газы. Сколько раз мы писали в Москву, и в Минздрав, и в Академию наук, и даже на Старую площадь, но никто к нам так и не соизволил приехать. Заняты распилкой бюджетных средств. Вот тут медлить никак нельзя. Это важнее всяких загадочных метеоритов в какой-то там Полынье.
– Правильно. Надо бы сходить, посмотреть на это чудо-юдо. Вот почему его так облюбовала Девушка-Ночь: совершать таинство любви на таком Волшебном камне – это, должно быть, нечто! Какая уж там кровать с подогревом! Никакого сравнения.
– Да нет же никакой Девушки-Ночи, – почти в раздражении отозвался доктор. – И вы туда же!
– Нет – так будет, – миролюбиво отозвался я. – Чего это вы так взволновались? Родственница она вам, что ли?
– Ну вы уж совсем… По третьей?
– А то! Ну, хорошо. А скажите, мой дед сильно мешал вашей практике? Ведь вы, кажется, платный доктор?
– Мешал, – думая о чем-то другом, проговорился Мендлев, разливая спирт.
– И поэтому вы его убили?
Густав Иванович открыл рот, уставившись на меня, потом закрыл. Затем снова открыл и опять закрыл. Как выброшенная на берег рыба. Я вновь чокнулся с его мензуркой и выпил. Он тоже. Только после этого ответил:
– Ну, знаете ли… это уж вообще ни в какие ворота… Шуточки у вас, Вадим Евгеньевич…
– Да какие уж шутки. Шекспировские трагедии.
Ситуацию разрядила заглянувшая в кабинет медсестра Жанна, этакая рыжая ведьмочка, с ходу стрельнув в меня зелеными, жадными глазами.
– К вам пациент, Густав Иванович. Дрынов. Здрассьте! – последнее относилось ко мне.
– И вам – мерси! – широко улыбнулся я, послав ей на всякий случай воздушный поцелуй. Это спирт начинал действовать.
– Проси, – доктор забарабанил по столу пальцами, с намеком взглянул на меня. Я поднялся, чувствуя себя лишним.
– Нет, нет, не уходите пока, я вас познакомлю. Это наш газетно-журнальный король, через него проходит вся пресса. Потомственный спирит, между прочим… Личность исключительная в своем роде.
Вошедший мужчина, король-киоскер, имел благородную внешность, был высок, бледен, с серебром в шевелюре. Он долго тряс мне руку, заглядывал в глаза, а потом поинтересовался: как я отношусь к спиритическим сеансам и каббале?
– Да никак, мне фиолетово, – ответил я. – Еще не приходилось сталкиваться лоб в лоб. А что?
На что местный оккультист тотчас же предложил:
– А не хотели бы присоединиться?
– Я всего хочу. Только сразу.
– Тогда завтра, в десять вечера, я жду вас у себя. Мы собираемся по вторникам. Густав Иванович, надеюсь, не откажется сопроводить вас.
– Я зайду за вами, – пообещал мне на прощанье доктор Мендлев.
А я, выйдя на улицу и немного поразмыслив, направил свои стопы к местной кузнице. Мне очень хотелось побеседовать с лучшим другом, как уверяла тетушка Краб, моего покойного деда.
Глава 5. Борьба стихий
По дороге к кузнице, которая находилась на окраине поселка, мне встретилась Аленушка – фиалка этих не слишком веселых мест.
– Пойдем со мной! – предложил я ей. – Может быть, дядя Потап тебе подковку подарит. На счастье.
– А у меня уже есть одна. Он мне ее выко… вырял, – ответила малышка.
Вскоре мы подошли к жерлу местного вулкана, откуда доносился грохот железа и удары молота. Двери кузницы – деревянного амбара – были распахнуты настежь, а внутри, где в печи бушевал огонь, выбрасывая языки пламени, Гефест Полыньи со своим помощником ковали какое-то непонятное для меня, городского жителя, изделие. Потап Ермольник был широк в плечах, жилист, коренаст и, кажется, как и его олимпийский покровитель, тоже прихрамывал. Встретил он меня угрюмо, не выразив никакого восторга по поводу моих родственных связей с его усопшим другом.
– Иди, Степа, погуляй пока, – сказал Ермольник своему подмастерью, и тот, усадив на плечо хохочущую девчушку, вышел из кузницы.
Некоторое время мы молча присматривались друг к другу. Я чувствовал, что вызываю у этого богатыря неприязнь. Но почему? Ничего не понятно. Или у него характер такой? Наконец, кузнец довольно-таки грубо произнес:
– Ну, чего пришел? Шляются тут…
– Хочу поговорить, – миролюбиво отозвался я.
Но разговаривать он явно не желал. Пришлось брать быка за рога.
– Меня интересует смерть моего деда, – сказал я, выждав театральную паузу. Это я умею делать. Тут главное – не перетянуть. Ермольник, продолжая орудовать молотом, не оборачиваясь ко мне, бросил:
– Опомнилась попа, когда ночь прошла. Где ж ты раньше был, парень? Когда он тебя ждал тут. Говорил: вот скоро приедет, скоро уже… Дождался. Прибыл. На каникулы. Уж лучше бы и не приезжал вовсе.
– Я не мог вырваться, – соврал я. – Съемки в кино, спектакли. Я ведь существо подневольное.
– Кино-о, шпектали-и, – язвительно протянул он. – Артист, что ли? Артист, сразу видно. Все вы артисты.
– Да что я вам плохого сделал? – возмутился я. – Где я вам дорогу перешел?
– У нас дорожки-пути разные. Я прямо иду, а вы все криво.
– Да что вы все обобщаете? Всех под одну гребенку чешете?
– Право имею, – с вызовом ответил Ермольник. – Насмотрелся в жизни.
Но тут он вдруг неожиданно смягчился. Отставил молот, зачерпнул кружкой воды из бака и протянул мне.
– На вот, испей. В кузне вода особую чистоту и сладость имеет. Живой становится. Потому как грохот железа из нее все бациллы выгоняет.
Я попробовал, ничего, вкусно (а было действительно жарко), так и осушил до дна. Мастеру, видно, это понравилось.
– А некоторые брезгуют, считают – грязная, – проговорил он. – Я вот тут у себя проверяю, кто как воду пьет. С ужимками, из вежливости или от души. Сразу человека видно. А ты не поморщился. Молоток, хвалю.
– Теперь будете со мной говорить нормально? – спросил я, улучив момент.
– Ладно, валяй, – смилостивился он. – Чего надо-то?
– Почему вы установили столь странное надгробие на могиле деда? Скрещенные мечи, руки из земли… Что это все значит?
Он помолчал. Видимо, у него тоже была своя, кузнечная пауза. Потом ответил:
– Что ж, скажу. Об этом меня просил твой дед еще два года назад.
– Но что за дикая фантазия? Для чего?
– Для чего? – Ермольник усмехнулся, а угрюмое лицо его от этого как-то сразу подобрело. – Он сам растолковал мне, для чего. Потому что это борьба двух стихий – темных и светлых. Которая проходит не где-нибудь, а в душе человека. Борьба эта вечная и продолжается даже после смерти, так считал твой дед. Вот почему руки тянутся из-под земли – оттуда, где покоится мертвое тело. Понимаешь теперь? Борьба в загробном мире. А может, и со смертью тоже, – добавил он, подумав.
– Странно… – произнес я в полной растерянности. – Мне кажется, это уже не похоже на аллегорию… Черная магия какая-то. А вы ковали когда-нибудь для деда настоящие мечи?
Ответа пришлось ждать еще минуты две. Затем нехотя последовало:
– Да. Года четыре назад. Два меча смастерил.
– А зачем они ему понадобились?
– Не знаю, парень. Он не всегда посвящал меня в свои замыслы. Да вообще никогда не говорил, что к чему.
– Хорошо, а были ли у него тут враги?
– Что ты имеешь в виду?
– Не думаете ли вы, что его могли убить?
Ермольник хмуро посмотрел на меня, отошел к чану с холодной водой, зачерпнул полную жестяную кружку и долго пил, запрокидывая голову все выше и выше. Затем вытер ладонью губы. И только после этого ответил совершенно будничным голосом:
– Мне незачем думать. Потому что, видишь ли, я знаю.
– Что знаете?
– Что его утопили.
– И молчали до сих пор?! – почти выкрикнул я. – Как? Кто это сделал?
Кузнец произнес всего одно слово:
– Они… – Потом похлопал меня по плечу и добавил: – Вот что, парень, потолкуем об этом в другой раз. Больше я тебе пока ничего не скажу. А как-нибудь вечерком загляну домой. Ты же постарайся вести себя потише. Не высовывайся.
– Но…
– И хватит об этом! – строго оборвал он меня, и в его словах была такая сила, что я молча опустил голову. Кого он имел в виду, кто такие «они»? И тут взгляд мой упал на его башмаки – тупоносые, большого размера, никак не меньше сорок третьего. Не эти ли ботиночки оставили следы в моем доме сегодняшней ночью? Но если у меня побывал кузнец, зачем ему понадобились тетрадки деда? У меня накопилось много вопросов, но ответов на них я здесь уже не получил бы, потому что Ермольник закричал над самым моим ухом:
– Степка! Хватит прохлаждаться! Подь сюда, печь стынет!
Я вышел из кузницы, взял Аленушку за руку, и мы направились к поселку. «Ладно, – подумал я в некотором раздражении. – Сам разберусь, кто убил деда. Главное – я теперь точно знаю, что он умер не своей смертью. И что убийц было несколько. По крайней мере, не меньше двух».
– А вон папа идет! – выкрикнула вдруг Аленушка и побежала вперед, к шедшему нам навстречу священнику, которого я видел накануне в церкви. Он с улыбкой подхватил ее на руки, поцеловал и подождал, пока я подойду ближе.
– Здравствуйте, батюшка, – сказал я, наклоняя голову. – Вы уж нас извините, это я виноват, уговорил ее пойти со мной в кузницу.
– Ничего, ничего, – ответил он, продолжая улыбаться. – Она у меня самостоятельная, просто сладу нет. Я уже слышал о вас. Приехали надолго?
– Как получится.
Мы были с ним примерно одного возраста, только небольшая борода пшеничного цвета, прорезанное ранними морщинами лицо да усталый, но какой-то мягкий и теплый взгляд делали его старше. Я вспомнил, о чем мне говорила тетушка Краб: какую титаническую борьбу с сектой проповедника Монка вел здесь этот человек, сражаясь практически в одиночку за души прихожан.
Дальше мы пошли все вместе. Я разговорился с отцом Владимиром. Меня, конечно же, интересовал дед. Все, что было с ним связано. И чего я лишился, столь легкомысленно отбросив общение с ним.
– Часто ли он посещал церковь? – спросил я.
Священник смущенно кашлянул:
– Должен вас огорчить. Он был не слишком усердным прихожанином. Скажу больше: за те четыре года, что я возглавляю приход, мне довелось видеть его в храме всего несколько раз. Но приватные беседы с ним мы вели. В его доме.
Меня почему-то удивило это. Я не мог представить себе отца Владимира в таком месте, где и сам-то чувствовал себя неуютно, где таился страх и какая-то неведомая мне опасность.
– Да, да, – снова улыбнулся священник. – Должно быть, и вам этот дом внушает неприязнь. Я предлагал Арсению Прохоровичу освятить его, и коли там поселилась нечистая сила, она покинула бы те стены. Но он всякий раз отказывался… Наверное, это моя беда, что я так и не смог его убедить.
– О чем же вы с ним беседовали, отец Владимир? – спросил я. – Простите, меня влечет не простое любопытство, а желание понять: что же за человек был мой дед, какая борьба шла в его душе и кто в конце концов одержал верх?
– Его любили и уважали здесь, в поселке, – мягко отозвался священник, наблюдая, как Аленушка рвет полевые цветы. – А такие чувства плохой человек не вызовет… Плохого будут бояться, тайно презирать, но любить – никогда… Мы говорили о разном. О боге и вере, о человеческих заблуждениях, о тех силах, что тянут человека вниз, к дьяволу, об исцелении души и тела и возможно ли одно без другого. Мне искренне жаль, что он умер, так и не приняв последнего причастия. Внезапно. Жалко.
Последнее слово в его устах прозвучало почти так же, как сказала мне Аленушка при нашей первой встрече. И он словно бы повторил вслед за ней еще раз:
– Жалко.
– Мне кажется, его убили, – произнес я. Лицо отца Владимира чуть дрогнуло, он поднял на меня ясный взгляд. Глаза у него были такие же синие, как у Аленушки, в них таилась какая-то прозрачная чистота. И он просто спросил:
– У вас есть доказательства тому?
– Пока только предположения.
– Что вы намерены делать?
– Искать. Искать убийц.
– Возможно, бог уже наказал их, – задумчиво произнес он. И добавил: – Вам будет трудно справиться в одиночку.
– Но вы же ведете свою борьбу почти один, я знаю.
– То другая борьба. И протекает не только здесь, на земле. Я – всего лишь служитель божий. Ну что ж, мне пора…
Он подозвал к себе Аленушку, и она прижалась щекой к его ладони. В ее руке был уже целый букет цветов.
– Вот еще одна моя опора, – с улыбкой сказал отец Владимир, потрепав ее по льняным волосам. – Примите на прощанье мой совет: даже борясь со злом, не уподобляйтесь ему, не закрывайте свое сердце наглухо, иначе со временем и вы сами переродитесь. Вы перестанете различать границы – где ложь, а где правда, где дозволен человеческий, а где лишь божий суд, который не обратим ни для кого из нас, и это перерождение, эта мутация станет гибельна для вас. Приходите ко мне почаще, еще потолкуем.
Глава 6. Расследование продолжается
Дорога из городка N. как бы переходила в главную улицу поселка, упиравшуюся в центральную площадь Полыньи. От нее уже лучами расходились маленькие улочки, вдоль которых располагались дома жителей. Некоторые строения имели запущенный вид, другие, наоборот, говорили о хорошем достатке хозяев.
Я отправился посмотреть на озеро, в котором утонул дед. Поодаль располагались домики рыбаков. Возле каждого из них на длинных шестах сушились сети, а лодки красовались на берегу. Рядышком сидели трое мужчин, покуривая трубочки. Несмотря на довольно жаркий день, тут же дымился небольшой костерок.
Я постоял на берегу, любуясь светло-голубой гладью. Странно, но я не чувствовал вражды к расстилавшимся передо мной водам, которые поглотили моего старика. Наоборот, они манили меня к себе, словно и я должен был пройти путем деда. Постояв так некоторое время, я направился к группе рыбаков возле костерка. Они, прервав беседу, с любопытством посмотрели на меня.
– День добрый и хорошего вам улова! – сказал я. – А что здесь водится-то? Пираньи есть?
– Все есть, даже утопленники, – засмеялся один из них, с рябым лицом. – Рыбки хотите купить?
– Окуньков, пожалуй, взял бы, – согласился я. – Штучек десять.
– Как раз для вас и приплыли. – Рябой ушел в дом и вскоре вернулся с ведерком. – Забирайте. Тару только потом не забудьте вернуть. Вы ведь внук Арсения?
– Да, – ответил я, расплачиваясь. – А вы его хорошо знали?
– Кто ж его не знал! Он тут всех лечил. Особливо нас, кто, почитай, весь день и ночь в сырости проводит. А вы тоже знахарствуете? Или так, баловством пробавляетесь?
– Ага. Пробавляюсь.
– Жаль, жаль… Мы-то думали: вот, внук на смену деду приехал. Значит, оборвалась ниточка, кончилось его мастерство вместе со смертью.
Впервые я почувствовал стыд оттого, что глупо транжирил время, вместо того чтобы хоть чему-то научиться у деда. Не за теми сокровищами гонялся. А овладей я его знаниями, так, наверное, и меня почитали бы, как его самого. А так – кто я? Бесполезный актеришка. Чтобы скрыть свое смущение, я поинтересовался:
– Где обнаружили его тело?
– Вон в тех камышах, – показал рукой один из рыбаков. – Мой брат Валентин наткнулся. Пошел ранним утром, извиняюсь, по нужде и углядел. Валька сейчас в городе, вам бы с ним потолковать надо.
– Обязательно.
– Как вернется, я его к вам пошлю.
– А как он… выглядел?
– Ну как выглядят утопленники? – вмешался рябой. – Полежи недельки три в воде, так и узнаешь… Лицо у него было сильно попорчено. Раки да окуни – самые первые враги утопшим.
Я невольно поглядел на плескавшихся в моем ведерке окуньков.
– Его с трудом-то и распознали, – продолжил между тем рябой. – Если бы не перстень на пальце…
– Какой перстень?
– Серебряный такой, печатка. Он его на указательном пальце носил.
Я вспомнил: да, был такой перстень у деда, он с ним никогда не расставался, говорил, что даже снять его не может. Фамильный. Достался от его отца, моего прадеда. Помню даже, что в последнюю нашу встречу дед сказал, что оставит его после смерти мне, как единственному продолжателю рода. Намекал, что перстень этот заколдован, обладает магической силой. Я тогда как-то неумно посмеялся над ним, из-за чего он, кажется, втайне обиделся.
– И где сейчас этот перстень?
Рыбаки переглянулись, пожали плечами.
– Так ведь… его так и похоронили с ним. Да и зачем снимать? Грех это.
– А вы ничего такого странного не заметили? Может, следы какие-нибудь были на трупе? Раны.
– Нет, это вам все ж надо с Валентином поговорить. Мы тогда все далеко в озере были. А когда вернулись, его уже укрыли и увезли к доктору, на ледник. Петька Громыхайлов и двое ребят от Намцевича.
– А они-то тут при чем?
– Вот поживете подольше – узнаете, – уклончиво отозвался рябой. И добавил: – А доктор и вскрытие делал. Чего уж он там обнаружил, не знаю.
– А вам не кажется, мужики, что его… убили?
Я вновь использовал свой метод: вопрос в лоб. Рыбаки как-то притихли, отводя от меня взгляды. Казалось, они ждали этого вопроса, или он витал тут, на берегу, еще до меня. По крайней мере, они наверняка обсуждали его между собой, – это было заметно по их растерянно-озабоченным лицам.
– Темное дело, – произнес, наконец, один из них. – Чего ему в воду-то было лезть в такое время? Мы и не видели никогда, чтобы он купался. Так, окунется у берега – и обратно.
– А может быть, он… того… сам? – предположил рябой. – Иногда бывает, что жизнь тебе – вот так! – И он провел ребром ладони по горлу.
– Не-а! – возразил другой. – Точно знаю. Арсений мне сам за день до этого говорил, чтобы я ему к воскресенью хорошую щуку выловил. Ждал он кого-то к себе в гости. Сказал: хочу угостить знатно. Ежели гостей ждут – в озеро не лезут.
– Но в то воскресенье никто из посторонних в поселке не появлялся? – спросил я. – Припомните.
Рыбаки почесали в затылках.
– Нет… Кажется, нет… Сюда вообще редко кто приезжает.
– Значит, он мог ожидать кого-то из местных? Кому хотел оказать особые почести. Или того, с кем желал примириться, – предположил я. – Следовательно, до того с этим человеком у него произошел разрыв, ссора.
«С кем же? – подумал я про себя. – С кем можно поссориться, как не с близким другом?» Далее я развивал свою мысль так: первое – деда топят какие-то третьи лица, чтобы не дать ему возможность для примирения, поскольку оно может представлять для кого-то опасность; второе – сам друг убивает его, не зная, что дед желает с ним помириться, так как ссора достаточно серьезна; третье – эта ссора вообще не имеет никакого отношения к его смерти, а настоящая причина кроется в чем-то другом; четвертое – он действительно ждал какого-то важного гостя из города, но тот не приехал (или знал, что ехать бессмысленно, потому что дед уже мертв?); пятое (и самая невероятное) – дед и в самом деле покончил с собой, а чтобы замести следы самоубийства, заранее придумал какого-то мифического гостя.
Но эта версия меня устраивала менее других, поскольку я знал о жизнелюбии дедули. Хотя, может быть, он уже был к этому времени смертельно болен и догадывался об этом? Все возможно… Вопросы, вопросы… Я чувствовал, что пора закругляться, больше мне от них ничего не добиться.
– А что это у вас флотилия такая маленькая? Всего семь лодок. И больше ни у кого из жителей плавсредств нет?
– Как же, у Намцевича имеется. Быстроходный катер. Он на нем гоняет иногда, рыбу пугает.
– Понятно. Так когда Валентин вернется?
– Дня через три.
– Ладно, мужики, спасибо. Вы бы мне к субботе тоже рыбки наловили. Гости у меня будут.
– Сделаем, – пообещали мне. – Только уж тогда в озеро с головой не лезьте. Как дед.
Попрощавшись, я отправился к тетушке Краб, отдав ей свой «улов». Она сразу же села чистить рыбу, пообещав угостить меня отменным блюдом: окуни, запеченные в сметанно-чесночном соусе с добавлением томатного сока и гарниром из мелко порубленного папоротника. Нечто потрясающее.
Попутно она мне рассказывала о своем «улове», о той информации, которую ей удалось раздобыть через своих подружек-старушек. Мой «Ватсон» поработал на славу. Выяснилось, что за несколько дней до смерти дедуля имел весьма неприятные контакты, перешедшие в ссору, с тремя лицами. С проповедником Монком, с пекарем Раструбовым и, как ни странно, со своим ближайшим другом – кузнецом Ермольником.
– Давайте поконкретнее, тетушка, – сказал я, усаживаясь поудобнее. – В деталях. Главное подозреваемое лицо все же доктор Мендлев – у него с дедом была давняя профессиональная вражда. Ну а с этими-то тремя что?
– Соседка моя, Марфа Терентьевна, видела, как накануне гибели Арсений стоял вместе с Монком возле его капища, а затем – ни с того ни с сего – вдруг как хвать Монка за длинную бороду, да и потащил за собой. Метра три тянул, пока тот не вырвался и не убежал. Никто этого больше не видел, только она. Марфа-то тогда чуть со смеху не померла.
– Забавно. Дальше.
– Другая моя приятельница, Степанида, зашла как-то в пекарню, а там Арсений и Кимка кричат друг на друга, ссорятся. А потом Арсений не выдержал и влепил ему здоровенную плюху. Так Раструбов аж в мешки с мукой повалился. А когда Арсений к выходу пошел, так пекарь ему и прокричал вслед: дескать, убьет его. Степанида все это слышала, хотя и стояла в сторонке. Но в чем суть ссоры – не знает.
– Еще одно оскорбление действием, – заметил я. – Дедуля-то наш драчун был, а? Прямо Депардье с Бельмондо в одной шкуре.
– Что ты! Рука тяжелая, – согласилась тетушка и покраснела. Видно, и ей кое-чего перепадало от дедушкиных «ласк».
– Ну а кузнец? Он-то в чем провинился?
– Говорила я с Зинаидой, продавщицей нашей из магазина…
– Стоп! – прервал ее я. – При этом присутствовали покупатели?
– Да… были… – растерянно ответила она.
– Ну вот и напрасно. Я же предупреждал, что надо действовать осторожно, расспрашивать наедине. Что же вы такая непослушная, тетушка? Ну ладно, продолжайте.
– За день до его исчезновения пошла она в кузницу. Только дошла, а из дверей Арсений выскакивает, сам не свой, аж трясется весь. Обернулся назад и кричит: «Старый ты дурак, Потап, такой ты сякой! Видеть тебя не могу! Верни, что у меня брал, иначе худо будет!» И пошел прочь.
– Так и сказал?
– Слово в слово.
Я задумался. Это уже было что-то горяченькое. Мог ли Ермольник убить моего деда за какую-то вещь, которую тот ему дал? Выходит, сегодня днем он водил меня за нос? Или их ссора не стоит и выеденного яйца? Друзья порой частенько бранятся. Надо выяснить, что требовал дед от кузнеца? Что было дорого обоим? И в зависимости от этого – плясать дальше. А вообще-то у меня выходила какая-то странная «пляска»: то гопак с массовкой, то в одиночку вприсядку, а то и смертельно завораживающее танго с невидимым убийцей.
После сытной и здоровой трапезы я слегка задремал на кушетке. Здесь, в Полынье, все время хотелось спать – наверное, свежий воздух действовал. В Москве так не отдохнешь. Но через полчаса я очнулся, поскольку во сне меня посетила еще одна мысль. Или не мысль даже, а вполне логический довод. Вот такой. На сцене ведь есть еще один персонаж, о котором я позабыл: сын Зинаиды, убийца, приговоренный к пожизненному заключению. Скрывающийся предположительно где-то здесь, в районе Полыньи.
По срокам совпадало, что он мог появиться в поселке в момент или чуть раньше исчезновения деда. А что, если именно он проник в дом и убил его хозяина? Очень удобно: замочи деда и живи сколько влезет, никто тебя там не найдет. Но тогда выходит… Тут я, признаться, похолодел. Выходит, что он и до сих пор прячется там, теперь уже в моем доме. И может быть, именно он прошлой ночью бродил по комнатам?
– Чего это ты так побледнел, Вадим? – заботливо спросила тетушка Краб. – Не плеснуть ли тебе наливочки?
– Плесните, – потухшим голосом отозвался я.
Мысль, что под боком, где-то на чердаке или в подвале, затаился настоящий убийца и точит на нового хозяина дома нож, меня, мягко говоря, весьма огорчила.
– Тетушка, а за что посадили сына Зинаиды? – на всякий случай поинтересовался я.
– Ой, Вадим, слухи-то разные ходят, а никто ничего толком не знает. Зинаида молчит, как партизан. Говорят, то ли насильником он был, то ли семью целую вырезал… Страсть!
– Страсть, – уныло согласился я. – Маньяк, значит? И все-таки постарайтесь еще раз порасспросить Зинаиду. Это очень важно.
– Хорошо, миленький, попробую.
– А теперь вернемся к доктору Мендлеву. Честно говоря, он показался мне довольно необычным человеком. Интеллигентным. Вдумчивым. Вежливым. Меня интересует: почему он живет один, почему у него нет семьи?
– А была у него жена, была! – обрадованно заговорила тетушка. – Когда он приехал к нам, то привез с собой и супругу. Да интересную такую, красавицу! И моложе она его была лет на тридцать. Где он ее только такую ухватил, старый прыщ? Но, видно, не по сердцу ей тут пришлось. Покрутилась она с месяц да и убежала.
– Бросила его?
– Бросила. Только ее и видели.
– Не повезло, значит… А Жанна, медсестра его?
– Ну-у… Эта-то на все горазда. Глядишь, скоро она докторишку-то и подцепит.
– Ладно, тетушка, на сегодня довольно. Выражаю вам благодарность за отличную работу.
– Служу Советскому Союзу! – торжественно ответила тетушка Краб. Все-таки у нее было чувство юмора.
Я поцеловал ее в лоб и пошел к себе домой. Было еще светло, и, приближаясь к дому, я насвистывал какую-то веселую мелодию. Наверное, чтобы поддержать себя, потому что мне было как-то неприятно смотреть на зловеще чернеющие проемы окон моего «особняка».
Казалось, что кто-то стоит там и точно так же выглядывает меня. Ждет. Выбирает удобный момент. Для чего? Чтобы нанести удар? Войдя в дом, я тщательно запер за собой дверь и обошел все комнаты. Мои шаги звучали глухо, как в склепе. И я подумал, что в этот склеп я, дурень этакий, вошел совершенно добровольно. Но уж чему быть – того не миновать.
