Александр Александрович Тамоников Пуля для карателя

– А вы молодец, – вновь похвалил Венцель. – Признаюсь честно, я поражен, господин Шитов. В школы абвера отбирали не всех, кого попало, – учитывали лояльность фюреру, личные качества, ум, физические способности. И все же по окончании чуть не половина при первой же возможности перебегала к Советам, вымаливала прощение. Другие погибали, едва оказавшись за линией фронта, третьих хватали, расстреливали, бросали за решетку или заставляли вести двойную игру. А вы прошли через все горнила, не утратили верность нашему делу, а только закалились и снова рветесь в бой. Это заслуживает высокой похвалы и уважения, господин Шитов. У вас персональные счеты к большевикам? Вы ведь кадровый военный?

– Да, окончил военное училище в Москве, – без охоты поделился Шитов. – После армии решил, что военный образ жизни мне подходит… Семья была, жена молодая, красивая, служил в Подмосковье – дали двухкомнатную квартиру в общежитии военного городка, все обставили… Загуляла, стерва… Особиста себе нашла, энкавэдэшника хренова… Сначала тишком встречались, потом вообще страх потеряли, на людях стали появляться. Она аж цвела и пахла, совсем бабе крышу снесло… Ну и поскандалили однажды, припечатал ей так хорошо, что сияла фонарями под каждым глазом… А год был не какой-нибудь, а 38-й, мать его… Задержание, предъявили обвинение – дескать, участвовал в какой-то троцкистско-террористической группе. Я и слов-то таких не знал… Тот самый особист меня и допрашивал – Кальман Борис Яковлевич, как сейчас эту гниду помню. Рослый такой, весельчак, член ВКП(б) с 33-го года… Еще смеялся, гад, на допросе: ну что, Николай Петрович, не передумал вступать в партию? Потом сообщил эдак доверительно: мол, все в его власти, снимаем обвинения за отсутствием состава преступления, валишь из Подмосковья, к чертовой матери, и чтобы близко не подходил к Анастасии Федоровне своей разлюбезной. А прямо завтра – заявление о разводе на стол в загсе – мол, я прослежу… Этого гада через полгода, кстати, тоже арестовали и на Колыму отправили – далекие окраины осваивать. – Шитов оскалился. – Но я уже служил под Витебском, жил в офицерском общежитии… Видать, пятно осталось, что был под арестом, чурались меня, гнобили, только к лету 41-го старлея дали – дальше просто неприлично стало… Первые дни войны – ваши гнали через всю Белоруссию, «котел» за «котлом», командование корпуса бросило солдат подыхать в болотах под обстрелами, а сами с чемоданами в обнимку – в «эмки», да за линию фронта. Этих тоже надолго запомнил: комкор Потапов и член Военного совета Тушинский Лев Аркадьевич… Ненавижу с тех пор лютой ненавистью коммунистов, жидов и всю власть их тошную!..

– Так вы не идейный, – усмехнулся Венцель. – Отомстить решили?

– И это тоже, – согласился Шитов. – Почему это не идейный, герр гауптман? – спохватился он. – На дух не выносить большевистскую власть – чем плоха идея?

– Идея, вы правы, достойная, – сухо засмеялся Венцель. – Нам налево, Николай Петрович, почти пришли.

Дорожка раздваивалась влево и вправо, упираясь в забор. Направо – охраняемые подвалы бывшего банка. С обратной стороны – ничего, кроме парочки разрушенных многоэтажек. Справа от тропы – забор, слева груды битого камня, зияющий проход в помещения первого этажа – без окон, без дверей. Людей здесь не было. Сзади тоже никого, сквер пуст, активность у казематов заслоняла неработающая трансформаторная будка. Гауптман зашагал по дорожке влево, Шитов машинально свернул за ним.

– Здесь ближе, господин Шитов.

– Да все в поря… – И Шитов икнул, когда доселе мирный собеседник вдруг резко шагнул назад, повернулся одновременно с выпадом ножа! Тонкое лезвие вошло в живот, и грубая сила потащила Шитова с тропы в развалины. Он не мог сопротивляться, только пучил глаза и беззвучно шлепал губами. Венцель краем глаза отслеживал обстановку – пока никого, дай бог, чтобы и дальше… Нож пронзил живот до рукоятки, Шитов вцепился ему в руку, машинально хотел вытащить, хотя вытаскивать ни в коем случае нельзя, тогда всего кровью зальет! Ноша была строптива, неудобна, гауптман отдувался, обильно потел. Попробуй потащить такого борова одной рукой! Венцель вволок его в развалины, мимо массивных опорных столбов – и с силой отбросил от себя. Шитов катался по каменной крошке, держась за живот, из которого фонтаном била кровь. Кровь пошла и из горла. Венцель схватил его за ноги, потащил дальше, в темноту руин, бросил за горкой кирпичей и только там, переводя дыхание, опустился на корточки. Но услуги постороннего уже не требовались, умирал Шитов самостоятельно.

– За что? – булькал он, и глаза умирающего затягивала болотная муть. – За что, герр гауптман… Я же верой и правдой…

– Давай, поспеши, не нужен ты здесь, – поморщился Венцель. – Верой и правдой он, ага. Ты еще скажи, что без сна и отдыха. Не буду я тебе показывать советского агента с позывным «Шторм»… Хотя почему не буду? – Он как бы беседовал сам с собой. – Видишь меня, Шитов? Это я – агент с позывным «Шторм», понимаешь? Не какой-то Томас Эбель, который вообще не при делах, а я – прошу любить и жаловать…

Сколько сил и средств ушло, чтобы выдать его за большевистского агента Томаса Эбеля, уроженца Гамбурга, прекрасного семьянина и отца белокурых близняшек! Идея невероятная, вранье вызывающее – но разве после агиток Геббельса осталось в этой стране что-то более невероятное? Сомнений не осталось, когда этот упырь, курирующий управление польской полиции, на его глазах расстреливал маленьких польских детей! А ведь еще позавчера показывал снимки своих белобрысых ангелочков, умилялся, был таким чувственным, лиричным. Подтасовать улики не составило труда, подсунуть радиостанцию в нужное место, поместить возле нее платочек с вышивкой, на который мастерица супруга Эбеля нанесла свои инициалы, парочку окурков дорогих сигарет, тройку-другую не менее весомых «аргументов» – и пусть гадают господа со скрещенными костями в петлицах, очевидно это или невероятно! А проделывать финт пришлось бы в любом случае (либо делать ноги из Варшавы) – ищейки уже сжимали кольцо вокруг агента с псевдонимом «Шторм»…

Шитов затих – счастливой дороги! Надо же, пострадал он, видите ли, в 38-м! Все пострадали, не повод Родину продавать и уничтожать своих же соотечественников! Гауптман Отто Венцель благополучно трансформировался в майора Ивана Таврина, работающего в Варшаве под «легендой». Главное управление контрразведки СМЕРШ, 4-й отдел – зафронтовая работа. 34 года, уроженец Воронежа, не женат – да и слава богу, тяжкое бремя – иметь семью в военное время. Копнуть подноготную, и он провален, но кто в этом бедламе, когда все трещит по швам, когда владения рейха сжимаются на глазах, будет копаться в подноготной грамотного, серьезного и уравновешенного офицера военной разведки? Таврин одернул обмундирование, носовым платком стер цементную пыль с сапог и осторожно высунул нос из развалин. Место рядом со штабом, а абсолютно непосещаемое. Он вышел на дорожку, прогулочным шагом направился в обратную сторону, но, сделав несколько шагов, передумал и остановился. Люди видели, как он шел с мужиком в штатском, будут удивлены, когда вернется один. Проходя мимо руин, он невольно покосился в черноту. Тело могут найти, но не сразу. Запах разложения почувствуется только завтра, но кого в этих бесконечных развалинах удивишь запахом разложения? Через сутки, если не раньше, он уже должен быть далеко…

Несколько минут Таврин обходил скопление разрушенных зданий. На заднем КПП эсэсовцы смерили его удивленными взглядами, но прилежно отдали честь и пропустили. Еще минут восемь он пешком обходил комплекс строений на Пшемыльской улице. Здесь повсюду стояли противотанковые «ежи», мотоциклы, трехтонные «Опели Блиц» с зачехленными кузовами. Прохаживались патрули с собаками – нападения и обстрелы боевиков потрепанной Армии Крайовой были не редкостью. По тротуарам сновали гражданские, сотрудники польской полиции с карабинами «Маузер» заигрывали с местными девицами (очевидно, официантками или певичками кабаре), которые могли бы быть и покрасивее. Но красавицы здесь не ходили – если не имели, конечно, серьезного покровителя из офицерского состава. Пока он не подошел к штабу, еще пару раз пришлось показывать документы. У бокового крыльца штаба ничего не изменилось. Механик продолжал ковыряться во внутренностях мотоцикла, охранники с тоской на него поглядывали. Капитану военной разведки отдали честь – физиономия примелькалась. Он с достоинством кивнул, вошел внутрь и только в полутемном тамбуре перевел дыхание, ослабил воротник френча, чтобы не давил. Из коридора доносились глухие голоса. Штурмшарфюрер Лейтнер отчитывал дневального. И это правильно – пусть все горит и взрывается, а у тебя должен быть чистый воротничок и отглаженные манжеты. Иван шагнул влево, переступил через порог и начал мягкими шагами спускаться по лестнице. Четырнадцать ступеней, полуподвал, еле освещенный коридор, нужная дверь – первая по коридору…

В помещение он вошел, уже обуздав волнение. Как славно, когда в мире ничто не меняется! Словно и не выходил «на минутку». Лейтенант Уде сидел в углу, закинув ногу на ногу, разглядывал свои постриженные под корень ногти. Обер-лейтенант Вольф Зейдеман стоял у карты, заложив руки за спину, и пристально разглядывал Южную Америку – видимо, подыскивал себе уютное местечко.

– Как успехи, Отто? – поднял голову Уде. – Наш приятный русский друг, конечно, не узнал агента с позывным «Шторм»?

– Не узнал, – кивнул Таврин. – Эти двое впервые видели друг друга – уж поверьте моей наблюдательности. Ну что ж, по крайней мере, мы должны были попытаться.

– И где он сейчас? – спросил Зейдеман.

– Отправил отдыхать. Хватит с него на сегодня. Вы никому не говорили про группу Каляжного, которую упоминал Шитов?

– Никому, – пожал плечами Зейдеман. – Ты же приказал поберечь эти козыри, Отто.

– Отлично! А про пана Завадского, обитающего на Новоградской улице, надеюсь, тоже языками не трепали?

– Ты чего-то опасаешься? – приподнял одну бровь Уде. – Узнав про парня, которого ночью доставили в Трибор, ты нездорово возбудился. Потом начал нас уверять, что полковника фон Ритховена со дня на день арестуют по обвинению в причастности к заговору Трескова, Ольбрихта и Штауффенберга, и лучше нам перехватить себе его агентов – в противном случае Германия их просто потеряет. Мы молчаливо поддержали твою дезинформацию о командировке Ритхофена, хотя он находится у себя в департаменте и, судя по его виду, под арест не собирается. Ты уверен, что его задержат? Мы начинаем беспокоиться за свою безопасность, Отто! Ты играешь в некую игру?

– Нет, дружище, никаких игр, – покачал головой Таврин. – Разве я ошибся с участью Бронислава Каминского, расстрелянного нашими солдатами 28 августа? За неделю до этого вы могли себе подобное представить?

– Да, для этого требовалась большая проницательность, – согласился Зейдеман. – А может, ты владел информацией?

– Вот и сейчас владею, – улыбнулся Таврин. – Все в порядке, господа офицеры.

Он собирался уходить из Варшавы. Центр сообщал: ваша миссия закончена, через неделю начнется наступление, ваше присутствие в осажденном городе станет ненужным и опасным. Предлагалось прозондировать варианты переправки на правый берег Вислы и не затягивать это дело. Дико повезло, что ему первому сообщили о пробившемся в Варшаву агенте Ритхофена. Он уже реально собрался уходить…

– И что дальше, Отто? – спросил Уде.

– Для вас, парни, к счастью, все…

Возможно, они испытывали некое легкое беспокойство, но среагировать не успели. Зейдеман получил тяжелый удар кулаком в загривок, ударился носом о карту и, мгновенно потеряв сознание, рухнул на колени, потом завалился на бок. Лейтенант Уде открыл от изумления рот, зачарованно глядя, как появляется «кролик» из рукава – вернее, не кролик, а рукавный британский пистолет «Sleeve Gun» от компании «Welrod», недавняя разработка союзников – ни рукоятки, ни магазина, а только ствольная цилиндрическая коробка со спуском и единственным патроном «Браунинг» калибра 7,65. В последний миг ожили голосовые связки, но лейтенант не успел взреветь – выстрел прозвучал почти бесшумно, его впечатало вместе с табуретом в угол, где он и остался сидеть с бессмысленными глазами. На уровне сердца расплывалось алое пятно.

Таврин подлетел к двери, замкнул ее на внутренний замок, перевел дыхание. Пистолет достался от британского летчика, сбросившегося с парашютом не туда, куда следовало. Не Таврин, понятно, лишил его жизни, но присутствовал при этом позоре королевской авиации, а потом прибрал планшет, в котором и обнаружилась эта штука с тремя запасными патронами. Ночью изучал устройство при свете настольной лампы, цокал языком, удивлялся, на что способны нещадно эксплуатируемые капиталистами английские инженеры…

Перезаряжать штуковину – сплошное неудобство, оттого и пришлось обер-лейтенанта Зейдемана предварительно выключить. Можно было, конечно, и ножом, но как-то противно, ей-богу… Обер-лейтенант уже шевелился, стонал, начал переворачиваться на спину. Под разбитым носом запеклась кровь, порвалась нижняя губа, превратившись в страшноватое подобие заячьей. Он так и не понял, что произошло, лишь со свистом дышал через сплющенные носовые хрящи, а изо рта вырастал кровяной пузырь размером с первомайский шарик. Таврин выстрелил прямо в сердце и опустил пистолет. Обер-лейтенант в последний раз взбрыкнул ногами и затих. Таврин перевел дыхание, прислушался. Снаружи все было тихо. У смешного британского пистолета масса недостатков и неудобств, но преимущества очевидны. Коллеги по многотрудной работе на благо рейха были мертвее некуда.

Что-то шевельнулось на стене справа, и на лбу выступил холодный пот. Он все-таки не железный! Оказалось, это собственное отражение в настенном зеркале. Оно отображало офицера вермахта с каменной, сведенной судорогой физиономией – среднего роста, среднего сложения, с тщательно уложенными светлыми волосами. Так уж удружили мама с папой – вышел блондин, «высшая раса, истинный ариец» с голубовато-серыми глазами и квадратными скулами, хоть на плакат, восхваляющий последние достижения германской генетики! «Северная нация» – еще бы, мама с папой были уроженцами глухой деревни на севере Архангельской области, там таких «викингов» пруд пруди! Как предстал в июле 43-го перед светлыми очами подполковника Истомина, начальника 4-го отдела ГУКР Воронежского фронта, – так у того от вожделения аж слюнки потекли. Готовый разведчик – внешность, выдержка, личные качества, знание немецкого языка. А выряди в эсэсовскую форму – вообще загляденье!

Вроде не сбегались демоны… Снова долгая перезарядка похожего на толстый карандаш пистолета – береженого бог бережет. Таврин направился к письменному столу, стал лихорадочно выдергивать ящики, быстро просматривал бумаги, нужные забирал, складировал в кожаную папку. Тактика слона в посудной лавке – но тоже допускается за неимением других. Переметнулся к столу лейтенанта с рыбьим лицом, стал вытряхивать документы – Уде парень ушлый, себе на уме, мог заныкать что-то интересное для использования в личных целях: компроматы на товарищей по оружию, список лиц, подозреваемых в причастности к сопротивлению, но пока придержанных по неким (зачастую шкурным) причинам… Лишнего он не брал. Основные материалы отложились в голове – псевдонимы, позывные, явки, пароли. Агентура в тылу советских войск оставалась разветвленной, умело структурированной и глубоко запрятанной. Надо сваливать. Маршрут пока не очерчен, но он справится…

Таврин вышел из кабинета с нахмуренным лицом, сунул папку под мышку, запер дверь на ключ и неторопливо двинулся к лестнице.

– Минуточку, господин Венцель! – словно ножом пырнули в загривок.

Он резко повернулся. Майор Кристиан Гайдрих – ушлый жилистый тип с неприятным взглядом – образовался из полумрака коридора у Таврина за спиной и быстро приближался. Откуда он взялся? На появление этого типа, можно сказать, Франкенштейна, создавшего и взрастившего агента Шитова, Иван как-то не рассчитывал.

– Хайль Гитлер, герр майор! – Резкое опускание головы, едва не касаясь подбородком щитовидки, и такое же резкое вскидывание.

– И вам того же, гауптман, – ворчливо бросил Гайдрих, со смутным скепсисом озирая вытянувшегося капитана. – Что происходит, Венцель, вы можете объяснить? – Колючие глаза буравили советского разведчика, который в этот момент явственно ощутил себя на грани провала.

– А что-то происходит, герр майор? – Таврин старательно пытался сохранять спокойствие и невозмутимость.

– Полагаю, да. Мне сообщили, что ночью прибыл наш агент из большевистского тыла с позывным «Болотник», и его оперативно прибрали ваши люди. С чем это связано, Венцель? Надеюсь, этому есть логичное объяснение – в противном случае я вынужден инициировать расследование. Где «Болотник», где ваши люди? Полковник Ритхофен, находящийся со мной на связи, очень недоволен. Ваш кабинет заперт.

А за дверью – главный сюрприз… Имелось что-то комичное в этой напряженной служебной драме.

– Прошу прощения, герр майор! – Голос Ивана звучал ровно и беспристрастно. Его загнали в угол, импровизировать с умом не осталось времени, приходилось импровизировать безрассудно! – Мои люди провели беседу с Николаем Шитовым, и у нас возникли резонные опасения, что его используют Советы. Не можем избавиться от ощущения, что это двойной агент.

– Какую чушь вы несете! – вспыхнул Гайдрих. – «Болотник» не может быть двойным агентом! Это проверенный и надежный человек. Где он сейчас? Где ваши люди?

– Они проводят очную ставку Шитова с Томасом Эбелем, которого подозревают в сотрудничестве с русской разведкой.

– Я был у Эбеля час назад, он едва пережил ночной допрос – с ним проводили время гестаповские костоломы. Эбелю оказывали срочную медицинскую помощь – в противном случае он уже отправился бы в свой большевистский ад.

«В большевистский рай, – мысленно поправил Таврин. – Большевики не умирают, их души живут и побеждают. Хотя при чем тут изувер и садист Томас Эбель? Майор, ты окончательно заврался!»

– Не могу знать, герр майор, – равнодушно пожал он плечами. – Возможно, с этим и связана их задержка.

– Марш за Шитовым, – приказал Гайдрих, – и без него не возвращаться! И мне плевать, куда вы его спрятали! Ваши люди тоже должны прийти – у меня накопилось к вам несколько вопросов. А пока вы выполняете мой приказ, гауптман, я подожду в вашем кабинете.

Иван открыл было рот чтобы возразить, но майор продолжал кипеть:

– И никаких возражений! Это была не просьба, Венцель. Открывайте кабинет и будьте милостивы исполнить приказание!

А ведь чувствовал недоброе этот хитрый лис, еще как чувствовал. Возможно, не сегодня зароились в нем сомнения, возможно, не только на Венцеля грешил, и не факт, что подозревал подчиненных в работе на русских (чем плохи англичане или, боже упаси, американцы?) – но какой-то червячок сомнений его все же грыз.

Иван пожал плечами – дело хозяйское. Если господин майор торопится на тот свет… Он зашагал обратно, доставая ключ из брючного кармана, подойдя к двери, вставил его в замочную скважину, распахнул дверь, посторонился, вежливо пропуская майора. Тот неласково покосился на своего мутного подчиненного, переступил порог и встал как вкопанный, в глазах его мелькнул страх.

Не прибрано, господин майор? Иван втолкнул его в комнату, захлопнул дверь и, разрядив ему в грудь патрон из ствольной коробки, придержал за лацкан мундира, чтобы падал не очень громко – до пола добрался уже хладный труп. Затем прижался к двери и прислушался. Кого там черти несли? Самое время появиться полковнику Ритхофену – только его в этом месиве не хватает. И полна коробочка…

Кто-то прошел по коридору. Поскрипывали подошвы яловых офицерских сапог. Звукоизоляция в здании приличная, двери качественные, человек в коридоре не слышал ни выстрела, ни звука падающего тела. Иван дождался, пока тот выйдет на лестницу, и окинул взглядом комнату. Беспорядок, три трупа – и такое чувство, что угодил в мертвую временную петлю, события будут наслаиваться друг на друга, и все произойдет именно здесь…

Нет, он вырвался из порочного круга, снова вышел в коридор, не забыв прихватить папку, запер дверь на ключ. Как скоро хватятся людей, дойдут до этой двери и примут решение ее взломать? Элементарный разум подсказывал, что нескоро. Его ни в чем не подозревают, люди работают, могут отлучаться. Первым хватится полковник Ритхофен, и мысль о том, что гауптман Венцель причастен к деятельности вражеской разведки, превалировать не должна. Он имеет несколько часов, чтобы сделать ноги…