Александр Тамоников
Иван Грозный. Сожженная Москва
– А этот Камиль не побежит к мурзе с докладом, что русский посланник пытался купить его?
– Мыслю, не побежит. Жадность удержит. Но чтобы спокойней быть, то и ему преподнеси подарок на эту сумму, а лучше деньги, чтобы сам купил подарок не дешевле. Тогда какой подкуп? Всего лишь желание угодить татарским вельможам и их верным людям, родственникам. Здесь это в порядке вещей.
– Это так. А где деньги брать на выкуп?
– Они есть. Не здесь, в Бахчисарае. Ты договорись с мурзой Басыром, остальное – не твоя забота. Но договоренность должна быть оформлена выкупной грамотой, поименной – с указанием цены за каждого и общей суммы, а также с обязательством Басыра обеспечить вывоз бывших невольников за Перекоп. А куда точно, ему сообщит другой человек, не ты.
– Ясно, Афанасий Федорович.
– Согласен, Михайло, трудно тут, иногда просто невыносимо, но кто-то должен и здесь работать.
– Не спорю и готов работать. И не за звания или чины.
– Достойный ответ.
– Так я пойду?
– Ступай, Михайло!
Бордак нашел помощника посла, и Агапов передал ему деньги. После этого московский посланец прошел в комнату, отведенную женщине с ребенком. Петруша спал, Алена сидела у окошка в задумчивости.
Обернулась, как скрипнула дверь, вздрогнула.
– Это я, Алена, – сказал Бордак.
– Все пугаюсь, извиняй, Михайло, никак не могу привыкнуть, что свободна.
– Привыкнешь. – Он присел на скамью и посмотрел на нее: – Я завтра возвращаюсь в Кафу.
– А я? – встревожилась женщина.
– Ну, ты же ведаешь, что поедешь на Москву. И уже послезавтра. – Бордак достал из-под рубахи мошну: – Возьми. Это деньги, здесь пятьдесят рублей. Тебе и сыну надолго хватит. Ни в чем не отказывай ни себе, ни Петруше. И живи на подворье спокойно. Если что, ведаешь, к кому обратиться за помощью. И эта помощь будет очень значимой, никто после и взглянуть на тебя не посмеет.
Алена, теребя в руках платок, тихо спросила:
– А когда ты вернешься?
– То не ведаю. Может, скоро, может, нет. Мыслю, не позднее, как выпадет первый снег.
– А что будет, когда ты вернешься?
– Жить будем, Алена. И жить так, как пожелаешь ты. Об этом позже. Сейчас не время обсуждать те дела. Но будь покойна, мой дом в любом случае станет и твоим домом, если ты, конечно, не захочешь что-то изменить. Ну, вроде все. Я уеду рано…
– Я провожу тебя, – подняла на него глаза Алена.
– Нет, то лишнее. Встретимся на Москве. Счастливой вам поездки! Пошел я.
– Спасибо тебе, Михайло.
– Не на чем, Алена, не на чем.
Бордак поднялся и ушел к себе.
Алена еще долго молилась. Потом легла, прижав к себе сына. Для них начиналась новая жизнь. Какой она будет, знал только один Господь, но ей верилось, что долгой и радостной.
Встала она задолго до рассвета, оделась в лучшие одежды, какими с ней поделилась Ирада, навела румяна, подвела брови, уложила волосы. Как только просветлело, вышла во двор. Там был только служка, и она спросила у него:
– Что, неужто Михайло уже уехал?
– Нет, он трапезничает на кухне. Меня послал коня вывести.
Вскоре появился Бордак, увидел ее и возволнованно спросил:
– Алена? Ты пошто в такую рань здесь или приключилось что? Не приболел ли Петруша?
– Все у нас в порядке, Михайло, я просто… проводить тебя пришла.
– И стоило вставать в такую рань?
– Стоило. Вот возьми, татары не нашли, не отобрали, потому как дюже хранила. – Она протянула ему бечевку, на которой висел махонький мешочек. – Это талисман, Михайло. Он помог нам с Петрушей, да не помог мужу, но талисман-то мой. Теперь пусть будет твоим. В мешочке земля наша русская.
– Оставь, Алена, тебе самой пригодится.
– Нет, я еду на Москву, ты же – к проклятым басурманам.
Агапов, вышедший из летней кухни, услышал эти слова и, улыбнувшись, спросил:
– Ризван – тоже басурман?
– Нет, – ответила Алена. – Ризван хороший, и семья его хорошая, добрая семья. Они не басурмане, они наши друзья. А будут на Руси, так и самые дорогие гости.
– Правильные слова, – улыбнулся Бордак. – Ризван не из тех собак, что продают и покупают людей, как скот или вещи.
Служка подвел коня. Агапов обнял Бордака, кивнул служке, и тот ушел.
Алена настояла на своем, и Бордак надел на шею бечевку с мешочком земли русской.
– Да хранит тебя Господь, Михайло, – перекрестила она его.
– И тебя с Петрушей также, Алена. Доброй дороги вам!
– Ох, и не ведаю, что со мной. За себя и сына не боюсь, а вот за тебя боязно.
– Все будет хорошо, Алена. Мне пора ехать.
Алена неожиданно прижалась к нему, поцеловала и тут же, подхватив подол платья, побежала к своему жилищу.
А у Бордака пылали губы. Вельми жарким оказался этот короткий поцелуй.
Он поправил саблю, проверил, как закреплены мошна и посольская грамота. Вскочил на коня, ударил по бокам, и тот пошел рысью со двора.
Выезжал Бордак прямо на улицу, обитатели которой только начали просыпаться. Вышел к краю селения и поскакал проторенной дорогой через степь.
На утро следующего дня, когда посольское подворье покинул отряд под предводительством Осипа Тугая, с Аленой и Петрушей, он прошел уже полпути, отдохнув среди колючих степных кустов.
Проснувшись, подумал об Алене. Хорошо, если за полтора месяца доберутся и не встретят по пути лихих людей. За то след Бога просить. Бордак помолился, перекусил и продолжил путь.
К Кафе подъехал, когда стемнело. Заехал во двор Ризвана со стороны сада. Во дворе находился Хусам. Завидев Бордака, поприветствовал его, забрал коня, повел в стойло обтереть, напоить, накормить.
Ризван с женой не спали. Сидели в главной комнате, говорили о предстоявшей свадьбе сына. С возгласом «А вот и снова я!» Бордак вошел в комнату.
Ризван улыбнулся, Ирада сразу закрыла нижнюю часть лица платком, чужой мужчина не должен ее видеть. Впрочем, это было сделано машинально.
– Я знал, что ты вернешься. Но ладно, Ирада, – повернулся Ризван к жене, – Михайло голоден, сделай что-нибудь покушать.
– Да, Ризван, – кивнула она и ушла.
Ризван взглянул на Бордака:
– Что за дела на этот раз у тебя, Михайло?
– Расскажу потом, сейчас же поведаю лишь то, что завтра мне нужна встреча с Курбаном.
– Желаешь вновь говорить с мурзой Азатом?
– Об этом, Ризван, позже. Не представляешь, как я устал.
– Да что представлять, знаю, нелегко путешествовать по пустыне на солнцепеке. Баню топить поздно, помойся из бадьи. И приходи на кухню. Потрапезничаешь, и спать. А утром прознаем, в Кафе ли мурза Азат, а с ним и Курбан. Коли тут, то будет тебе встреча с ним.
– Ох, опять бриться. Знал бы ты, как это противно, – вздохнул Бордак.
– Для иноземцев удобно.
– На то они и иноземцы.
Михайло обмылся, переоделся в легкие одежды, откушал вдоволь и завалился спать.
Проспал до того, как солнце нежным и горячим, как поцелуй Алены, лучом пробилось через оконце. Поднявшись, умылся, побрился, надел прежнюю одежду литвина, которую Ирада выстирала и на досках выгладила, расчесал волосы и вышел во двор. На топчане сидел Ризван.
– Салам, друг! – поприветствовал его Бордак.
– Салам, салам! Долго ты спишь, Михайло, так можно многое проспать.
– Что-то произошло, пока я спал?
– Ничего особенного. Курбан заезжал. У него неподалеку дела у кузнеца были, заглянул и к нам.
– Вот черт! – воскликнул московский посланец. – Мне нужна встреча с ним, а сам проспал. Пошто не разбудил, Ризван?
– Курбан сказал, не надо. Я поведал ему твое пожелание, он ответил, что будет на невольничьем рынке после полуденной молитвы.
– Опять невольничий рынок, другого места в Кафе нет? – скривился Михайло.
– Есть, но место встречи назначил Курбан.
– Значит, в полдень надо быть у «площади слез»?
– Немного позже. И выходить на рынок не обязательно, там проулков, откуда все видно, много.
– Ладно, разберусь. Вы уже трапезничали?
– Конечно, – кивнул Ризван и тут же позвал жену: – Ирада!
– Да, Ризван? – вышла она из дома. Увидела Бордака, прикрыла лицо, кивнула: – Салам, Михайло!
– Салам! Но разве тебе можно говорить с чужим мужчиной? Приветствовать его?
– Э-э, друг, зачем ты так говоришь? Ты для нас не чужой и не смущай женщину, – покачал головой Ризван.
– Извините, не хотел обидеть.
Хозяин подворья взглянул на жену, та все поняла без слов и сказала:
– Трапеза русского в летней кухне, – после чего повернулась и быстро ушла.
– Ну, Михайло, теперь не жди приветливости от жены. Она у меня упрямая. Упрекнул, почитай, обидел, – рассмеялся Ризван.
– Да я не хотел, само вышло.
– Слово вылетает легко, а вот потом попробуй поймай!
– Это верно. Но, надеюсь, ты поговоришь с женой?
– Бесполезно. Пока сама не сменит нрав, бесполезно. Да и какая тебе разница? Женщина, она и есть женщина, а у тебя дела серьезные, мужские. Ступай трапезничать.
В полдень, когда муэдзины с минаретов прекратили призывать мусульман на обеденный намаз, Бордак прошел к улице, ведущей на «площадь слез». Здесь, где в это время кроме иноземных торговцев обычным товаром и местных жителей из христиан народу не было, он остановился. Сейчас и на рынке затишье. Правоверные, но не чурающиеся торговать «живым» товаром, строго блюли свои законы. То же самое должен бы делать и Курбан, вот только где, в мечети или где-нибудь в тени на носимом с собой коврике?
Солнце припекало к полудню, не спасали ни легкая одежда, ни головной убор.
Михайло зашел в небольшой проулок, там под тенью дерева присел на корточки.
Служба закончилась, и надо было выходить на невольничий рынок. А так не хотелось.
Там, как и всегда, торг продавцов и покупателей, женщин и мужчин. Невольников, детей и девиц, уже всех разобрали. Бордак не пошел к главному фонтану, не хотелось еще раз встретиться с той изуродованной женщиной. Он обошел фонтан, и тут в спину его ударили с такой силой, что он едва не упал. Оглянулся. Сзади два типа в национальной татарской одежде, заметно находившиеся под воздействием какого-то дурманящего зелья. Видимо, не один кальян выкурили в ближайшей чайхане.
– Эй ты, свинья! – крикнул один из них. – Невольника купить не желаешь?
Бордак бы легко снес головы обоим, но сейчас и здесь сделать этого не мог.
– Не желаю, – коротко ответил он.
– Что так? – сощурился второй. – У нас есть очень хороший товар.
Они расступились, и Михайло увидел позади них человека, стоявшего на коленях, с вырванными ноздрями и отрезанными ушами. Даже трудно было с ходу сказать, кто это, мужчина или женщина.
– Смотри, литвин, какой хороший товар, – засмеялся первый. – Только к себе привезешь, народу много сбежится посмотреть на это чудовище. И просим за него мало, всего триста акче.
У Бордака задергалось веко. Он начал терять самообладание.
– Послушайте, вы, жертвы кальяна и собственной глупости! Я не покупаю людей.
– А что ж тогда делаешь тут?
– Э-э, какая разница, что он тут делает? Не хочет покупать товар, пусть платит за посещение рынка.
Сбоку раздалось угрожающее:
– И кто тут устанавливает плату за посещение рынка?
Обкуренные татары повернулись на голос, схватившись за рукояти своих кривых сабель, и тут же отпустили их.
– Курбан-ага?
– Я спросил, кто?
– Да мы, Курбан-ага, пошутили.
– Где взяли изуродованного невольника?
– Так он уже не жилец, сосед Вахида, – кивнул младший на старшего, – так отдал.
– А вы в литвина вцепились? Забыв, что за нарушение порядка на рынке любого ждет наказание? Хотя чем вам помнить, если головы прокурили. Так, сейчас забирайте невольника и проваливайте! Если еще раз увижу в городе, прибью. Поняли, торгаши?
– Да, да! – Бросив умирающего человека-раба, татары бросились бегом по ближней улице.
Бордак взглянул на невольника. Но тот уже ничего сказать не мог, завалился на бок и хрипел, изо рта шла пена. Он умирал.
– Оставим его, все одно помрет, избавится от мучений, пойдем, Михайло.
– Куда?
– Есть тут неподалеку один дом, там и поговорим спокойно. Ведь ты же хотел говорить со мной?
– Да! Идем. Указывай, куда.
– Прямо в проулок.
Идти пришлось недолго. Пройдя два переулка, уперлись в тупик. Вернее, в площадку, огороженную заборами и не имевшую дальнейшего свободного пространства. Свернули вправо, зашли во внутренний двор обычного для этой местности дома. Во дворе – никого. Перед входом сняли обувь. Далее Курбан провел Бордака в комнату, разделенную занавеской на две половины, мужскую и женскую. Зашли, естественно, в мужскую половину. Там у передней стены на нарах, укрытых ковром, восседал среди подушек татарин в одежде не простой, но и не вельможной. Он привстал при появлении гостей.
– Салам, Камиль! – кивнул Курбан.
– Салам, Курбан! – ответил татарин и, посмотрев на Бордака, проговорил: – Ты, Курбан, точно русского привел? Не похож он на московита.
– Руского, не сомневайся, – ответил Михайло.
– Ну, тогда приветствую тебя, русский!
– И тебя так же.
Камиль хлопнул в ладоши, и в комнате мгновенно появился мужчина лет сорока:
– Да, Камиль-ага?
– Скажи, чтобы чаю принесли и сладостей.
– Сделаю.
– Хозяин дома, что ли? – спросил Бордак.
– Хозяин, – отчего-то усмехнулся Камиль, – помощник и доверенное лицо влиятельного мурзы Басыра.
Но вернулся не он, а женщина, укутанная с ног до головы в черное одеяние. Она поставила поднос с чайником, пиалами, вазой со сладостями и, кланяясь и пятясь, удалилась.
Камиль разлил по пиалам чай, сделал глоток, бросив в рот засахаренную «подушечку», взглянул на Бордака, спросил:
– С чем пришел, московит?
– Мне надо поговорить с мурзой Басыром.
– Желающих говорить с мурзой много, – вальяжно усмехнулся Камиль, – вот только господин Басыр далеко не со всеми встречается. Для встречи нужна веская причина. Она у тебя есть?
– Есть.
– И что за причина?
– Мурза держит много наших людей…
– Не ваших, московит, а Басыра, – прервал Бордака Камиль. – Это рабы мурзы, его собственность, приобретенная за немалые деньги.
Михайло едва не вскипел, но Курбан поспешил разрядить обстановку:
– Пусть так, Камиль. У твоего хозяина много русских невольников.
– И не простых, хотя есть и простые крестьяне. Но есть и стрельцы, и дворяне.
– А у нашего царя Ивана Васильевича есть намерение выкупить их у мурзы, – сказал Бордак, тем самым обозначив главную причину встречи.
– Хм… Выкупить, говоришь? Выходя на такое дело, ты не можешь не знать, сколько стоят невольники, которых продают Москве.
– Я знаю.
– А ведаешь ли, московит, что товар подорожал?
– И с чего это вдруг?
– Невольники у мурзы Басыра живут довольно долго. На работы, и то не самые тяжелые, привлекаются только крестьяне, по хозяйству бабы. Их кормят не так, как рабов, для них созданы сносные условия проживания. А это все деньги. Ежедневные траты. Вот и считай, сколько на невольников затратил мурза.
– Согласен, – кивнул Бордак. – Тратился твой мурза, но делал это с умыслом и по доброй воле. Дабы дороже продать людей.
– Это не наше дело, что и почему делал господин Басыр.
– И здесь я с тобой согласен, татарин. Посему, если мурза Басыр желает продать всех имеющихся невольников, то я должен встретиться с ним и обговорить это.
– Он спросит меня, сколько готовы русы заплатить за своих людей.
– Скажи, что это я буду обсуждать только с ним.
Камиль допил чай, бросил в рот еще одну «подушечку», недобро посмотрел на Бордака:
– А ты либо слишком умен, московит, либо слишком глуп. Встречу с мурзой Басыром могу организовать только я. А ты со мной ведешь себя нагло, вызывающе.
– Не забывай, что есть еще мурза Азат, чей помощник находится рядом. Как думаешь, Камиль, мурза сможет организовать встречу?
– Нет, ты не глуп, московит. Мурза Азат в почете у мурзы Басыра, вот только зачем ты встречаешься со мной, когда мог сразу прийти к Азату?
– Скажу прямо, Камиль, это дешевле.
Помощник Басыра с недоумением посмотрел на московского посланника:
– Дешевле? Что ты имеешь в виду?
– То, Камиль, что мне проще заплатить тебе, скажем, тысячу акче, чем выделить долю Азат-мурзе за посредничество.
– Да ты умный человек, – рассмеялся Камиль. – Говоришь, тысячу?
– Да.
– Две!
– Тысячу. Это то, что я могу дать тебе прямо сейчас. На нее ты сможешь купить себе хорошего скакуна. Наложниц, мыслю, у тебя хватает.
– Наложницы – это так, для утехи, а вот хороший конь – это действительно моя слабость.
– Ведаю, что и мурза Басыр – любитель хороших коней.
– И то правда. Но к делу. Давай деньги.
– Э-э… – протянул на этот раз Бордак, – разве так дела делаются? Деньги я передам Курбану. Как только переговорю с мурзой Басыром, он отдаст их тебе. Не состоится встреча, Курбан вернет деньги мне.
– А ты не слишком ли самоуверен? Ведь не на Москве у себя разговор ведешь, а в Кафе, где иногда бесследно пропадают десятки иноземцев.
– А вот пугать меня, Камиль, не надо, пуганый. И ничего ты не сможешь сделать против меня.
– Это еще почему?
– Потому что я служу при русском посольстве, о чем имею грамоту, а хан Крыма Девлет-Гирей повелел жестоко наказывать всех, кто посмеет нарушить неприкосновенность иноземных посланников. Как думаешь, сохранит ли свое положение, свой дворец, свое состояние, состояние родственников мурза Басыр, если его люди нарушат повеление хана?
И вновь помощник мурзы рассмеялся неестественным смехом, показав свои гнилые зубы.
– Вы все продумали, московиты. Ты прав, на посольских людей никто не посягнет, ну, если только разбойники, которым терять нечего, и то по глупости своей. Но таких в Крыму становится все меньше. А скоро и вовсе не останется. – Камиль имел в виду предстоящее военное нашествие на русские земли. Тогда в орду Девлет-Гирея вольются все желающие нажиться на крови русской. – Яхши, – ударил он ладонью по ковру. – Давай деньги Курбану, я ему полностью доверяю. И жди, когда Басыр-мурза соизволит принять тебя. Я же поведаю ему о желании Москвы выкупить невольников.
– Хорошо, – сказал Бордак, достал мошну и передал Курбану: – Здесь ровно тысяча акче.
Курбан прикрепил мошну к своему поясу и повернулся к Камилю:
– Все?
– У меня к московиту вопросов нет, – пожал тот плечами.
– У меня к Камилю тоже нет, – сказал Бордак. – Спасибо за хлеб-соль.
– Ну, тогда, Камиль, – продолжил Курбан, – передай мне о времени и месте встречи посланника Москвы и мурзы.
– Непременно. И уверен, долго ждать не придется.
Попрощавшись с помощником мурзы Басыра, Курбан и Бордак покинули его дом и выехали в центр.
– Жди, Михайло.
– Да, Курбан, но у меня и к тебе есть дело.
– Да? Что ранее не говорил о нем?
– Надо было с одним разобраться. Как у нас говорят, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
– Хорошая поговорка. Правильная. Ты с Камилем поговорил, он устроит встречу с мурзой. Ты верно решил дать ему денег, теперь он из кожи вылезет, чтобы быстрее заполучить их, а это возможно только после встречи. Что за дело ко мне?
– Мне надо встретиться с мурзой Азатом.
– Но он не держит невольников, – улыбнулся Курбан.
– С ним не о том говорить буду.
– Хоп, Михайло. Узнаю, когда сможет встретиться с тобой мурза, или сам приду на подворье Ризвана, либо пришлю гонца. Договорились?
– Договорились. Это тебе. – Бордак передал помощнику Азата мошну меньших размеров, и тот взял ее без лишних слов.
– Ты только на месте будь, Михайло, – сказал он, не прощаясь, – ибо мурза может назначить встречу и через день, и уже сегодня.
– Я постоянно буду на подворье Ризвана.
– Яхши. Будь осторожен.
– И тебе удачи, Курбан.
Татарин и московский посланник разъехались.
Ждать Бордаку пришлось недолго. В пятницу, в праздничный для мусульман день, после обеда на подворье Ризвана явился Курбан. Заехал он, не таясь, с улицы. Передал коня Хусаму, поприветствовал хозяина дома.
– Ассалам алейкум, уважаемый Ризван!
– Ва алейкум, Курбан-ага!
– А где Михайло?
– Так у себя, наверное. Он, как отвез Алену с Петрушей, да после встречи с человеком мурзы Басыра, затосковал. Боле сидит или лежит в своей комнате, выходит редко, на трапезу или по нужде, вот только вчера вечером где-то с час посидел на топчане. И все вздыхает. Может, хворь какая к нему прицепилась?
– Несомненно и очевидно, что хворь, – улыбнулся Курбан.
– И что за хворь, по-твоему? – озаботился Ризван.
– О, Ризван, эта хворь может убить человека.
– Да говори понятней. И откуда тебе знать, что за хворь прицепилась к Михайло? – недоверчиво посмотрел на помощника мурзы Азата Ризван. – Ты ведь не лекарь и не знахарь.
– Для того чтобы определить эту хворь, не надо быть ни лекарем, ни знахарем, ни ученым доктором. Потому как хворь та – любовь.
– Ты мыслишь, Михайло влюбился в Алену?
– Они же жили у тебя, а ты как слепой, – вздохнул Курбан. – Это было заметно сразу, как только Михайло выкупил ее с дитем и привез к тебе. А сейчас мается, беспокоится, как они продвигаются на Москву. Да, отряд и голова его имеют посольскую грамоту, в Крыму и поблизости их никто не тронет, но вот далее, где безобразничают многие шайки головорезов, там может быть опасно, вот и переживает Бордак. Но хватит ему изводить себя, зови сюда.
– Думаешь, он не видел, как ты приехал?
– Может, и не видел.
– Хусам, – кликнул Ризван сына, – позови-ка сюда Михайло Алексеича, да передай, Курбан-ага приехал!
– Да, отец.
Но звать Бордака не пришлось, он вышел сам, так как видел приезд Курбана, которого ждал.
– Салам, Курбан!
– Салам, Михайло! Ризван говорит, затосковал ты?
– Ничто, все хорошо. Давай о деле. Коли приехал, то не с пустыми руками.
– Это так. Есть о чем сказать.
Ризван и Хусам, видя, что у русского и помощника мурзы Азата дела, ушли в сад.
– Значит, так, Михайло. Мурза Басыр сейчас в море, – начал Курбан, когда они остались одни.
– Уж не в Порту ли отправился?
– Нет, просто вдоль берега крымского на своем новом морском судне ходит. Он любит морские прогулки в обществе прелестных и юных наложниц.
– Старый развратник!
– Ну, во‐первых, не такой он уж и старый, а во‐вторых, этим занимаются многие вельможи.
– И Азат-мурза тоже?
– Он девиц любит. Но кто их не любит? Я вот тоже не прочь провести ночь с красивой и безотказной молодкой.
– По Басыру я понял. Да поможет ему Всевышний быстрее и без происшествий вернуться в Кафу, иначе весь мой план полетит к шайтану.
– Вернется, никуда не денется. Теперь по моему хозяину. Он готов встретиться с тобой уже сегодня. Я же говорил, мурза Азат – непредсказуемый человек.
– Где он готов принять меня?
– Там же, где и прошлый раз. Сразу после молитвы Магриб.
– Значит, в доме у крепости, – проговорил Бордак, – хорошо, буду. Азат не передавал, какие меры предосторожности следует предпринять?
– Такие же, что и ранее.
– Как воспринял он мое пожелание вновь встретиться с ним?
– Вполне спокойно. Мыслю, он ведает, для чего тебе нужна встреча. Так что готовься раскошелиться.
– Платить придется за все, – вздохнул Бордак. – А здесь даже за то, что не стоит ничего. Восток – это дело такое.
– У вас по-другому?
– У нас, Курбан, по-другому. И очень многое.
– Ну, тогда мурза Азат будет ждать тебя в доме у крепости в назначенный час. Не буду напоминать, что надо прийти вовремя. И… – улыбнулся помощник мурзы, – не пустым.
– Я хорошо изучил ваши традиции. Сам-то будешь в той усадьбе?
– Это только Всевышнему и мурзе Азату известно, – ответил Курбан.
– Понятно. Но в любом случае увидимся. Покуда буду делать дела с мурзой Басыром, мне из Кафы ни ногой.
– Встретимся.
– Вместе поедем из дома?
– Да, до площади, там разъедемся.
– Хоп, как у вас говорят.
После вечернего намаза Бордак направился по известному адресу.
Нукеры пропустили его молча. Служка принял коня.
Азат-мурза находился в той же комнате, что и при первой встрече.
– Ассалам алейкум, уважаемый мурза! – поздоровался Бордак.
– Ва алейкум! – ответил Азат. – Что на этот раз привело тебя ко мне? Хотя можешь не объяснять. Москву интересует, что будет на большом диване, угадал?
– Да, – просто ответил русский посланник.
– Там ничего особенного не происходит, большой совет обычно утверждает решение малого. Мыслю, так будет и на этот раз.
– А дата большого дивана уже определена?
– Да, на следующей неделе, в четверг.
– Надеюсь, достопочтенный мурза расскажет, какое решение, кроме утверждения тех, что были приняты малым диваном, примет большой совет?
– Ты знаешь, что для этого требуется, – усмехнулся Азат.
– Сколько? – без обиняков спросил Бордак.
– Двадцать тысяч акче.
– Может быть, уложимся в пятнадцать тысяч?
– Жизнь в Крыму портит тебя, – рассмеялся мурза. – Вернешься на Москву, если, конечно, еще вернешься, по всякому поводу да и без повода станешь торговаться.
– Я бы не торговался, но стеснен в средствах.
Азат предложил гостю чаю, но Бордак отказался:
– Благодарствую, мурза, я сегодня чая не меньше ведра выпил. И как вы столько пьете его?
– В нем сила.
– Не замечал, что становлюсь сильнее после выпитого чайника.
– Ты этого и не мог заметить. Сила проявляется в бою, ты же здесь ведешь праздный образ жизни.
– Знаешь, мурза, я предпочел бы бой этому бездельному времяпровождению в Кафе, – вздохнул Михайло.
– Не беспокойся, будет тебе и бой, война грядет.
– Кстати, уважаемый Азат-мурза, мы хотели бы знать, когда, какими по численности и составу и где отряды хана будут тревожить сторожевые станицы и заставы уже в этом году.
– То тако же окончательно решится на диване, и ты все узнаешь, но заплатить тебе придется двадцать тысяч акче, и ни монетой меньше.
– Ты оставляешь меня практически без средств к существованию, – изобразил досаду Бордак.
– Что, в русском посольстве нет денег?
– Ты же знаешь, посольство – это одно, я – совсем другое.
– А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье.
– А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло.
– С бабой и дитем, но поначалу один.
– Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой.
– И никаких других дел с послом?
– Это лишний вопрос, извиняй, мурза.
– Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе.
– Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы.
– Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза.
– Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет.
– Яхши! Давай половину сейчас.
Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой:
– Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать.
– Для того есть люди. Курбан!
Помощник вошел в залу, поклонился:
– Да, господин Азат?
– Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку.
– Конечно.
– Тем лучше. Пересчитай деньги.
– Сколько должно быть?
– Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ.
– Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате?
– Хоп. Займись там.
Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил:
– В сумке десять тысяч акче.
– Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор.
Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы.
– Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан.
– Вроде да, а там видно будет.
– Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно.
– Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан.
– Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана?
– Не надо. Доеду, бог даст.
На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе.
Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним.
Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой.
– Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли.
– Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей.
Татары шарахнулись в сторону и избежали удара.
Но тут поднялся первый со своим копьем.
Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника.
От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю.
Бордак меж тем бросился на того, что продолжал держать обрубок древка. Он не успел вытащить саблю. Удар, и татарин с рассеченной головой завалился на бок. Третий, видя такое дело, отступил за дерево.
– Выходи, собака, на честный бой, – крикнул ему Михайло.
Но куда там. Крымчаки избегали равных схваток. Они нападали только тогда, когда имели значительное преимущество. Сейчас же у этого, что прятался за деревом, не то что значительного, никакого преимущества не было.
Бордак услышал шорох за спиной, мгновенно развернулся и, увидев перекошенную злобой физиономию старшего, поднявшего целой рукой саблю, нанес колющий удар в грудь.
