Александр Строганов
Знаменосец

– Не знаю. Откровенно говоря, не только оценить, понять вас не очень получается.

– А вы себя отпустите. Пытаться все понять – себя погубить. Все равно, что намеренно отравиться. Чувства много выше… Скажите по совести, вы меня чувствуете?.. Хотите, по голове вас поглажу или поцелую?.. А вот я вас по голове поглажу или поцелую – поймете, зачем и отчего?.. Или вдруг пощечину влеплю. Вы ко мне с добром – а я вам пощечину. Сумеете осмыслить?

– Вряд ли.

– А в памяти останется. Надолго, если не навсегда. И настроение соответствующие, и последующие поступки. И жизни поступь. Видите как?.. А спроси меня, зачем я вас поцеловал или ударил? Так я и не скажу. Сам не знаю. Импульс. Видите как?.. Живем, не осознавая, а понять силимся. Парадокс. Видите как?.. А Чехов – это позже, много позже… Прошу, будьте внимательнее к окружающим предметам и явлениям. Они – не просто так.

Рыбалка

Кулик сказал:

– А ведь можно было эти годы провести, скажем, на рыбалке. Разве плохо на рыбалке? Хорошо. И зимой и летом. Хорошо… Даже очень хорошо!.. Почему эта мысль явилась мне только сейчас?

Жизнь – трактат

Кулик сказал:

– Еще путешествия Марко Поло. В свете будущего бродяжничества оказались для меня путеводителем и утешением. Выучил наизусть. Засыпая, представлял себе его экспедиции. У нас по части путешествий с ним много общего. Монголия ведь недалеко ушла. Если вообще ушла. Знавал я монголов. И с индусами дело иметь приходилось. И частенько. Климат у нас суровый, вот нам Господь, во избежание уныния, цыган посылает. Цыгане – те же индусы… Да, страстей на Руси не счесть: сочинительство, водка, еще роковая любовь. Другое многое, сразу всего не упомнишь… Крапива, карты. Перистые облака в баньке занимаются. Потом по небу летят… Помнится, ночь. Без луны, без звезд. Бреду вслепую наугад. Ну, думаю, все, к людям не выберусь. Лягу где придется, и буду утра ждать. Если оно вообще наступит. Отчаяние, страх… И вдруг парус. Близко, у самого берега бьется. Это когда уже к морю-океану приблизился. А моря-то в наших местах отродясь не было… Откуда океан? Парус откуда?.. Скучаете по океану? Бывает?.. Вот, кстати, бьется или белеет? Или блеет? Ха-ха… Вот уже и веселье. Только что от страха содрогался, а уже смеюсь. Это только у нас возможно. Чудеса, да и только. Чудеса и Марко Поло описал во множестве, но ничего подобного он не встречал. Но у него интерес корыстный был, оттого его чудеса пышные, тяжелые. Впрочем, у нас и такого добра пруд пруди. Все наличествует, что душе угодно. Как говорится, есть и ситец, и парча. Всё и все, включая диковинных животных, в природе существующих и не существующих. Горгоны, горгульи, всякое такое. Вам горгону доводилось встречать?.. Встретите еще, какие ваши годы?.. Все, что душе угодно. И того, что не угодно в избытке. Другое дело – видеть разучились. Ибо уже привыкли к небывалому… А блеяние повсеместно, стоит только прислушаться. Все мы ягнятки, если сосредоточиться и окинуть трезвым взором… Тотчас Лермонтова ягнятку вспомнил. Бедный, бледный. Не нужно было ему. Что имею в виду? Не могу сформулировать. Все у него как-то невпопад, все не к месту. Еще эти ранние стихи. Согласитесь, настоящие стихи пишут не для того, чтобы их читали. Тем более, вслух… Я ведь одно время софистику в университете преподавал, покуда не изгнали по причине крайней осведомленности и независимости помыслов и поступков… Тоже смолоду метался как Лермонт. Вот и парус у нас с ним один на двоих… А как изгнали? Инкриминировали пьянство. Уходил «в чем мать родила». Намеренно, в знак протеста… Студенты плакали. Стояли в окнах и плакали… Как сейчас вижу. Студенты мои плачут, и я вместе с ними плачу. Они – в окнах, а я уже с тополем сравнялся, к воротам приближаюсь… Тихо-тихо. Снежок такой робкий… Какая наука для грядущего поколения! Не в том мораль, что нагим ушел, а в том, что таким в памяти закрепился. Фактически младенцем новорожденным. Чистым… Думаете, зачем баснописец Крылов слона на улицы вывел? По той же самой причине… Так что, изволите видеть, педагог я отменный. Да я уже вам себя рекомендовал… Педагог, но и ученик. Одного без другого не бывает. Отсюда следует – возраста моего определить решительно невозможно. Можете вообразить, как я выгляжу, когда выбрит, причесан, одет соответствующим образом? Бабочка непременно. Я поклонник бабочек, шейных платков, всего такого. Впрочем, военная форма мне тоже к лицу. Да хоть косоворотку на меня надень, хоть зипун. Эполеты обожаю. Эполеты, аксельбанты. А так, могу и в рубище вырядиться, и лапти надеть. И пенькой подпоясаться. Как известный граф. Сам-то он почвенником не был, но таким образом знак из прошлого им подавал. Все предвидел… Почвенники, да – корневые писатели земли русской, соленые словотворцы, сопатые тяжеловозы… Почвенников любите?.. Компост и сопло. Вот кто действительно страдает! Всегда на плахе… Я вам так скажу, страдать – тоже талант иметь нужно. Настоящие почвенники с рождения терзаемы, с первого крика. Лица у них землистые, предсмертные. Но, что любопытно, живут долго… Да, чудны дела твои, Господи! То любовь пошлет, то цыган. Я и цыганом предстать могу. У меня душа подвижная. Что скажете?

– Откровенно говоря, потерял мысль.

– И не нужна она вам. Мысли – сами по себе, и пусть их. Не пытайтесь вникать. Просто слушайте, можете даже задремать. Дремлите себе покойно. Вам теперь передохнуть нужно. Денек у вас тяжелый выдался. Еще наговоримся… Вам, Нелюбов, привыкнуть ко мне нужно. Я и сам к себе, откровенно говоря, не до конца привык… Путеводная звезда может появиться в любую минуту. Где угодно. В стакане с брагой или в умывальнике. Я умывальников с сосочком в особенности зеленых большой поклонник и пропагандист. Под краном, например, или в луже – это не умывание. В особенности если ноги омыть требуется. Здесь и сноровка вырабатывается, и находчивость… Еще раз – с предметами будьте внимательны. Не всякий предмет или вещь – то, что вы о них думаете… А ноги побаливают. Стали побаливать… После знакомства с приснопамятным трактатом Кальвина и сама моя жизнь незамедлительно превратилась в трактат. Если подружимся, а что-то подсказывает мне, что мы подружимся, и ваша жизнь незаметно превратится в трактат. Уж не знаю, готовы ли вы к такому повороту событий.

– Думаю, готов, – вновь заговорил во мне портвейн.

В тот день мы с Сенечкой полировали не пивом, но портвейном.

Элиот

Кулик сказал:

– Я, конечно, не Иеремия, хотя Иеремия. «Не взрыв, но всхлип». Так, кажется, у Элиота? Такая игра смыслов получается. Хотя плач тоже очень подходит. Масштаб чувствуется.

Математики

Кулик сказал:

– Математиков вспомнил. Команда убогих. Не одну сотню лет носятся со своими штанами.

– С какими штанами? – спросил я.

– Пифагоровыми. Уже от дыр светятся, а они все размахивают ими как знаменем. Тоже мне знамя. Хотя я с числами дружу. Ну так у меня своя математика.

Зеленый коридор

Кулик сказал:

– Знаете, что мне сегодня снилось? Зеленый коридор. В больнице или в гостинице. Длинный-длинный. Зеленый такой… салатный, скорее. Я иду по нему. В пижаме и мягких тапочках. Шествую. Без какой бы то ни было определенной цели. Просто иду. Размеренно. Молча. Иду, и все.

Судьба

Кулик сказал:

– Душегубы, в сущности, несчастные люди. Я и о них частенько думаю. Не только что о жертвах. Сами того не подозревая, врожденный ужас в себе носят. Отсюда и наколки, и фикса, и панцирные сетки, и заточки, и майки с лямками, и песенки блатные, и чахотка. Три струны – три аккорда. А оно и гармошкой можно беду накликать, не обязательно гитара. Иной еще в тюрьме не побывал, а душой тянется. Ибо уготовано, и он это чувствует… Если присмотреться – глаза, там на дне, темные, сразу не рассмотреть… Но постепенно синева просвечивает. Это же душа, понимаете?.. Голубоглазых пару раз встречал. Редкость.

– Вы общались с душегубами?

– Всякое бывало. Смолоду… И зеленоглазых пару раз встречал. Но зеленые мутноваты. Тоже редкость. Карие главным образом встречаются. Тоже красиво. В унынии и страхе, Александр Юрьевич, своя красота. Надо не бояться всматриваться. Опять же вовремя руку протянуть, слово молвить. Доброе слово. Обиду найти, растопить. Стыду, слезам хода дать. Иногда удается. А не успел – погиб человек… Когда ему уготовано… Судьба.

Открытки

Кулик сказал:

– У меня открыток много. «Портрет дракона с острова Комодо». «Парадный мундир обер-офицера лейб-гвардии Драгунского полка в строю». «Портрет сына Неба Хана Хубилая». «Охота на мамонта». «Миклуха-Маклай знакомит туземцев с астролябией». «Нападение муравьеда на термитник». «Групповой портрет голых землекопов». «Портрет купца первой гильдии Тарагжанова». «Изгнание демонов в стадо свиней». «Стрикс – химера собора Парижской богоматери». «Гибель дирижабля «Гинденбург». «Утро чиновника, получившего первый крестик». «Повсюду жизнь». «Портрет космонавта Гречко у куста смородины». «Доставка воды». «Память с Севера». «Витязь в тигровой шкуре». «Запретный плод». «Бывшие товарищи». «Гимназистка Воробьева». «Свиноногий бандикут». «Серго Орджоникидзе в гостях у пионеров». Гравюра пятнадцатого века «Удаление зуба». «Портрет Тасманского дьявола». «Красавец с иголочки – ротмистр татарин Яфаров». «Чудные мурлатые девчушки в рюшах». «Потатуйка». «Из Германии любимой Тасиньке». «Крещенское погружение в прорубь работниц фермы-сыроварни «Дары жизни». «Казнь Дантона». «Астронавты Нил Армстронг и Базз Олдрин водружают американский флаг на Луне». «Набор глубоководных рыб», включая бассогигаса, рыбу-каплю, рыбу-удильщика, бочкоглаза. Морского нетопыря найти не смог. Две карты Таро – «Четверка Пентаклей» и «Император». Панно «Девушка с веслом и летчик обсуждают проблемы мировой революции». Картина «Полярник Григорий Седов и его собаки» – моя любимая. «Жители Нерчинска покидают город после взрывов на складе». «Самсон и Далила». «Настройщик волынки». «Елка в доме слепых». «Три богатыря». «Юбилей Трехгорной мануфактуры». «Мальчик-с-пальчик». «Усатая малакоптила». «Явление золотого дождя Данае». «Схема четвертования». «Чески-Будеевицы весной». «Портрет глухаря на токовище». «Встреча товарища Сталина с молодыми лесорубами». «Ловец жемчуга». «Утонченная дама и господин». «Падшие женщины с кварталов Парижа». «Избиение ацтеков конкистадорами Кортеса». «Олгой-Хорхой». «Дама с ливреткой». «Станция Зима зимой». «Портрет биолога и селектора Ивана Мичурина у цветущей яблони». «Буриданов осел». «Надежда Крупская в последние годы». Групповой портрет крутильщиц шелкокрутильной фабрики «Вдова Анна Кутуар и сыновья». «Первое знакомство с лампочкой Ильича». «Мадагаскарский присосконог». «Емельян Пугачев в клетке». «Труженица порта Сямынь обнаруживает бутылку с посланием полувековой давности». «Мужик и журавль». Рисунок «Анатомия бычьего цепня». «Чемпион мира по шахматам Хосе Рауль Капабланка в гамаке». «Злая щитоспинка». «Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль принимает ванну в пустыне в Египте». «Пигмеи племени Монг наблюдают солнечное затмение». «Изгнание тигровой акулы». «Импозантный воронежский помещик с львиной гривой». «Процедура влажного обертывания в частной больнице А. Я. Фрея на Васильевском острове». «Дед Мазай спасает зайцев от потопления». «Товарищ Ким Ир Сен среди ветеранов антияпонской революции». «Ложный опенок». «Возвращение блудного сына». Набор «Рыбные блюда». «Слава Великому Октябрю». «В новом доме не скучаем». Почтовая карточка «Письмо военнопленного». «Гамлет и Офелия». Портрет Кнута Гамсуна с книгой «У жизни в лапах». «Типичный мексиканский дом и семья». «Бабуины Восточной Африки». «Артист А. С. Пирогов». «Выбор шкатулок». Изображение павильона «Охота и звероводство». «Попугай Ара». Красная Пасха с надписью «Больше двух кума не пью, больно буен во хмелю». «Ну очень жирный мальчик Антон Чернявский – 19 лет, весит 15 пудов». «Бабушка-чекистка». «Иван Андреевич Крылов в окружении своих персонажей». «Портрет патриота Джона Адамса». «Сусанна и старцы». «Действующая модель паровоза Черепановых». «Наживление живца». «Планеристы Коктебеля». «Наживление хруща». «Портрет Елены Молоховец с ее кулинарной книгой». «Поимка японского лазутчика дальневосточными пограничниками в 1939 году». «Схема топливной системы». «Крылатый лев». «Виссарион Белинский на смертном одре». «Бабочка-людоед». «Последний день Помпеи». «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». «Сипуха обыкновенная» и многое другое. Это я вам представил первое, что пришло на ум. А так-то открыток много.

Тысячелетие

Кулик сказал:

– Еще эти барашки в океане, стоит в травке растянуться, голову задрать. Ляг и лакомись. Небо. Вечное путешествие. Тысячелетие. Быстро пролетит.

Птички Божьи

Кулик сказал:

– Птички Божьи не трудятся. Ибо манна небесная.

Звезды

Кулик сказал:

– Не составит труда заметить на небе звезды, но нет возможности дать им всем имена и объяснить. Не хватит ни имен, ни фантазии.

И снова Кальвин

Кулик сказал:

– А теперь, Александр Юрьевич, открою вам секрет. «Трактат» не случайно оказался моей первой книжкой. Я, с позволения сказать, прямой наследник того известного или неизвестного вам Кальвина. Ивана или Жана. Это как вам больше нравится. По мне, так Иван. Да мы и внешне похожи, будь он неладен. Не находите? Как родные братья. Единственно не могу понять, кто из нас старше… Навсегда встревожен его убеждениями. Притом сомневаюсь безмерно… Сомнения, сомнения. Все проверять нужно. Порой собственной судьбой. Знаете, сколько аферистов и провокаторов, лжепророков и престидижитаторов? Не знаете. Никто не знает. Положить жизнь на сомнения – непростое дело. Но без этого не спастись. И не спасти… Кого? Всех. Весь народ. Как сам он не раз в трудную годину спасал наших родителей и прародителей. А первый этап – сомнения, отрицание, разрушение, пламень. Всегда. Вы это в голове теперь держите, раз уж мы с вами встретились… В чем-то, не скрою, пошел дальше Кальвина. Если будем дружить, сможете в этом убедиться. У меня свой концепт и своя революция… О пламенных революционерах что-нибудь слышали? Вот те были настоящими знаменосцами. Какие костры жгли! Преимущественно мерзавцами, конечно, были, но из песни слов не выкинешь… А как народ умен, обратили внимание? До неприличия. В особенности когда ступают, шествуют. На загляденье… Если без лукавства, все что было и чего не было – все народ… Любите народ, Нелюбов?.. Надобно любить. Всем сердцем. Как я. И народ всех любит. И вас любит. Вы можете об этом даже не догадываться, а оно так. И осудит, конечно, не без этого, но и пожалеет, когда надо. Впрочем, если есть возможность, на улицу лучше не выходить. Житейская мудрость. Но я так не думаю. Все равно придут и припечатают: поставят перед выбором. Ха-ха… А мы с вами их любовью встретим. Любовь обезоруживает… Немного не к месту, хочу признаться: я желтую краску люблю. Памятуя о вашей профессии – без намеков и аналогий. И когда штукатурка немножечко облупилась, люблю. Штукатурка немножечко облупилась, а оттуда Святые выглядывают. Видите как?.. Это как раз в революцию в храмах склады да застенки устраивали. Штукатурка, бывало, немножечко облупится, а оттуда Святые выглядывают. Пленникам утешение, надежда. Сам не бывал в застенках тех, но отлично помню… У вас наверняка есть дом?

– Уже не знаю.

– То-то и оно. Многие сейчас в вашем положении. Взвесь. Я про себя происходящее взвесью называю. И спасения от этой субстанции, кажется, нет. Но в осознании сего факта и заложено спасение. Уроборос. Помните?.. Спорьте, спорьте со мной. Разрешаю отныне. Мне нравится, когда спорят. Не в поисках истины – просто так. Чего истину искать, когда она на поверхности? Спор – одна из немногих уцелевших примет жизни. Согласны?.. А ведь как-то уцелел.

– Кто?

– Кальвин. Сервета обезглавили, а Кальвин уцелел. Ибо так угодно было. Богу угодно было… «Наконец, Бог неисповедимой уздой Своего провидения отвратил меня с моего пути в иную сторону… Внезапным обращением в покорность усмирил. Он разум мой, чрезмерно неподатливый в мои лета». ¹Видите как?.. Мне бы тоже остепениться, но боюсь, меня уже не остановить. Если будем дружить, сможете в этом убедиться. Сервета первоначально к сожжению заживо приговорили, но Кальвин в известной степени спас его, душу сохранил – предложил сожжение заменить обезглавливанием… Как сейчас дело повернулось бы – не знаю. Сейчас бы на них обоих внимания не обратили… Где-то они теперь бродят?

– Кто?

– Сервет с Кальвином. Быть может, ребятишками бродят, кораблики пускают. С высоты птичьего полета – как семечки арбузные. Когда представлю себе их таким-то образом – сердце замирает. Родня!.. Был бы Нестеровым – тотчас бы петлю сделал. Я в душе – летчик. Не исключено, хорошим летчиком мог бы стать. И ребятишек люблю – от них молоком пахнет. Еще запах полыни обожаю. Многие не переносят. Как вам полынь?.. Не звезда – трава?

– Не задумывался.

– Теперь вам о многом задуматься придется.

Так не спеша беседуем с Куликом. Идем, беседуем.

А тем временем, трепеща и чертыхаясь, простуженный четверг волочит намокшее белье вдоль ставен. Чернильные облака, пряча во чреве дневные звезды, зевая, плывут на запад. Скользит, выныривая из себя лунный экспресс с размазанными по стеклу рожицами. Пейзаж спешит, кувыркаясь на ходу, опережая собственную тень. Совушками ухая, по-медвежьи косолапя хоронятся в сопатых рукавах домов закуты и чуланы. Литой священник, сверкающий медом и молоком, сзывает птенцов крылышками рясы. Опасно гуляют золотые мошки в саже тополей. Вторя им, мятные пузыри, хохоча и подпрыгивая в ручейках, дразнят сорок бесстыдной своей гурьбой. Медный трамвайчик в бенгальских огнях и поворотах трещит, тает в дымке непогод. Кондукторша, сума с атласной подкладкой, оглушает пунцовым граем притихших ездоков. Похмельный сторож-грач, упершись обугленным клювом в землю, грезит громом и сухарями. Восточный человек, сам азбука Маштоца, балагурит с абрикосами и хурмой. В тряпичном цирке нешуточный слон горным эхом валится набок. Сердобольная калитка рыдает в крапиве. Забор дрожит, разбрызгивая черемуху, заштопывает прохудившиеся сумерки. Улыбчивые котики, мурлыча и перемигиваясь, бредут поодаль, как в бреду. Потухшие волны, осатанев от качки, вылизывают мертвый пляж. Рыжий птицелов, запутавшись в силках и петлях, плачет ночной птицей. Младший лейтенант Экзюпери в летней панаме залпом выпивает стакан холодного чая и уходит, сам не знает, куда. Онемевший кончик языка нащупывает треснувший зуб. В потемневшем доме покойника люди и ходики на цыпочках – боятся спугнуть. Творожный увалень, сопя и разваливаясь на глазах, трудится над уснувшей женой. Эльза-умница, белые носочки, теряя зрение и сердце, вслед за дождем бесконечной лестницей спускается в омут погреба. Узловатые руки на глазах у мышат возят по полу дремучей ветошью. Беззубые детки тянут безвольный подол мускусной няни. Паучок-водомер, только что нарезавший годичные кольца бессмертной луже, прячется под крыльцом. Почтальон-костыль приставными шагами мерит жирную грязь, поспешает. Мутные пьяницы медленными пальцами благословляют оконные переплеты. Гулкие псы, приоткрыв один глаз, сравнивают сон и явь. Грудастый мясник, сочась от мяс, сам мясо, тяжело вонзает тупой стук. Сказочный Матюша, состарившийся и желтый от табака, скачет на табурете, ни трезв, ни пьян. Ржавые солдатики, топча туман, влачат согбенно валяную дорогу. Каменная черепаха точно тяжеловес перед штангой сосредоточенно и натужно погружается в себя. Свист сам себе и провод, и воздушный змей, рыщет, рыщет. Нерон, исчерпанный и нежный, наблюдает полет дирижабля. Рябой Фаон с лицом смертника нянчит кифару хозяина. Смелый запах грозы, ластясь и играя, потрескивает в львиных кронах. Волоокие волы, пережевывая себя, хвостами отгоняя перламутровых слепней, переходят Стикс. Косматый мячик, обгоняя щенка, мчит по хмурому коридору. Дождь, горбясь и озираясь, нашептывает на ушко прохожему: «поспешай».

Поспешай, играй водица.

Лента-жизнь, лента-смерть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Безыменская площадь

Кулик сказал:

– Ни звезды, ни предметы учету не подлежат. И люди учету не подлежат. Единственно уместное определение им – множество.

К тому времени, когда мы добрались до раскисшей от дождя Безыменской площади, торговые ряды уже опустели. Несколько кряжистых теток, да пара мужиков-тяжеловозов, покашливая и переругиваясь, набивали баулы и мешки.

Несмотря на очевидное уныние обстановки, моему знаменосцу вздумалось обратиться к присутствующим с пламенной речью. Уж не знаю, что послужило поводом. Возможно, страстная речь была заключительным аккордом некоего внутреннего монолога, обращенного, скорее всего, не к этим копошащимся бедолагам, а вообще ко всем, кто торгует и покупает, когда—либо торговал и покупал, словом, ко всем смертным, обремененным ношей, именуемой прозой жизни.

Кулик был столь яростен, что, казалось, был способен согреть своим пылом и коченеющую площадь, и ее продрогших обитателей:

– А послушайте-ка теперь, что я вам скажу, торговцы и торгующиеся, маклаки и лабазники, мытари и воры, простой люд и праздный люд, уж сколько столетий прошло, а вы все здесь! И я теперь здесь. С вами. Себя не отделяю и не выделяю, ибо вы меня помните и знаете. А кто не помнит и не знает – узнает и примет тотчас… Уж сколько столетий прошло – те же позы, те же хлопоты. Тянем – потянем, как ту репу. Будто бы вертимся в колесе, и сами – колесо… Вот прибыл напоминанием и в уповании, как говорится. Нежданным, но долгожданным прибыл… С чего вдруг? Что случилось, переменилось? спросите вы. Отчего долго не приходил, а тут взял и явился? Непраздный вопрос. Потому отвечу. Покуда перемен не наблюдается, но перемены не за горами… Окончательные перемены ждут нас, друзья!.. Все переменится, и все переменимся вскоре. Самым решительным образом… Или же все останется, как было. Нам решать. Хотя от нас ничего не зависит… Вот пришел объявить и упредить… Кроме того, обувь моя прохудилась, и, пусть я бос по призванию, но годы берут свое, так что мочи терпеть уже не хватает… Но только ли эта мелкая нужда, плевать на нее, побудила меня к пришествию, воззванию и увещеванию? Нет, конечно. Всеобщий упадок, растерянность, и, как следствие, горькая жизнь, живой иллюстрацией которой вы предстали в очередной раз, вопиет и требует… Конечно, вы можете сказать, что привыкли, приспособились, что человек, равно как и его скотина, ко всему привыкает, и будете правы. Но скажите по совести, разве не жаждете вы солнышка? Негоже, когда ливень сутки напролет! Жаждете. Несомненно. А оно все льет и льет. Уж не потоп ли? В прямом и переносном смысле… Иносказание, как вы понимаете. Но и факт… А, может быть, и призыв… Сложно понять, о чем толкую? Что же? Не без того. Прежде чем меня понять – подумать нужно. Да уж вы про меня знаете. И вообще, пора пораскинуть мозгами. Настал тот самый день и час… Таким как я к вам никто не придет! Сердце вынул и на блюдо положил. Как приснопамятный Данко. И одновременно Икар. Но об этом позже. Каждого их них вспомните и сопоставьте… Может сложиться впечатление, что я обличать вас явился! Вот и товарищ со мной. Спутник и единомышленник. Возможно, с тем и явился. Мало ли во мне мотивов и наитий? Возможно. Да только наказ не судить никто не отменял. И я его всецело разделяю. И не сужу. Есть Судья, и это не я. Не я ваш учитель, но уберечь и остановить на краю нахожу своим долгом и миссией. Ибо знамя несу, кто не знает. Развернуть и утешить. Но об этом позже… Все узнаете и познаете. Но нескоро, судя по всему. Хотя, как знать?.. Но отчаиваться не след. О радости не забывайте. В любых обстоятельствах. Дождик намочит, но не смоет, не думайте. Пока, по крайней мере… Может быть, и напрасно… Но я бесконечно добрый человек. Пожалуй, таких добрых людей больше и нет, но сейчас, не обессудьте, правду-матку резать буду. Не обессудьте и не гоните, ибо слова мои – яд, но спасение… Хорошо ли меня слышно, други?

Судя по реакции торговцев, точнее, по ее отсутствию, обращение знаменосца не привлекло внимания. Тогда Кулик забрался на вросшую в землю замшелую телегу и продолжил. Теперь восклицания его напоминали раскаты грома. По крайней мере, мне так казалось:

– Ларечники! И рыжих от обжорств толстых толстосумов, и медленных от голода сельских учителей, и вас торгующих снедью и каблуками, и вас, клюющих туши и крошки язвительный полог рынка накрыл горячечным своим дыханием и, вонзившись, потрошит, похрустывая неспешно до ореховой скорлупы и лимонных корочек!.. И зимой и летом, и в радости и печали!.. Прежде вы входили в рынок как в море – окунуться и немедленно домой в песочек белый. Где же теперь ваш дом, когда песок почернел, и рынок повсюду? Рынок поглотил всех и всё!.. Разуйте глаза! Что видите? Барахольщиков, в собственном брюхе кочующих!.. Пустотой объевшихся жен безжизненных!.. Свиные головы, урчащие напевно!.. Блажащих святотатцев!.. Поводырей с их бельмами!.. Петушков без гребешков; петушков на ходулях!.. Катал игривых; каракатиц кичливых; душегубов в тумане, душегубов в фартучках; плакальщиц вприсядку, губы в лихорадке!.. Масляных харчевников; злых кочевников; пальчики барыг; язычки да фиги!.. Плаху во мху; мокриц в строю, вертухай в труху!.. Чинуш червивых; оракулов глумливых; отпрысков прыщавых; вышибал безбровых; вдовушек гадливых!.. Лежников и дежников; гремников и перчики, все были пионерчики!.. Сыромят и вазелят!.. Сужило и мятное; лужево и плакс!.. Кровяное пойло, трусливый холодец!.. Плясунов на свадьбе; черта под кроватью!.. Мышек да наушников; куколок да буркалы!.. Карликов в слюнявчиках; петрушек без штанов!.. Бабочек синюшных; бардов в колтунах; теноров сивушных; гривенничек в луже!.. Облиз да жаловней; пяточки в жаровне!.. Колченогих в юбках; потроха из утки!.. Сажу в зеркалах; уголовников в углах; рыла да брыли, плыли – приплыли!.. Младенца под кустом, однажды все умрем!.. Чапчиков да чепчики; корыта да колядки, цып, цып, цып, мои козлятки!.. Галявок да болявки; хрущей да воркунов!.. Першней и шершней, прости меня, грешного!.. Видите как? Не видите? А что видите?.. Эх, распутица! Ничего не путаю?.. Так ли? Знамо, так!.. А почто так?! Почто егозите беспробудно, мороке угождая? Почто губите себя, очи долу?.. Вы и сами теперь распутица! И нет меж вами, обреченными на съедение разницы!.. Напрасны были труды вековые, напрасна тысячелетняя жатва!.. Сколько полегло за вас просто так? И сколькие еще полягут просто так?.. Благо – пух и покой. Царствие Небесное!.. Тонете, вижу! Напрасно упреждал я вас: очаруетесь бренным, слюна мироздания тотчас спеленает вас, точно паутина зеленых мошек и черных мошек! Уж вы не в силах задуматься о первопричинах и начертать карту будущего! Ваши лампы пылятся во чреве сарая! И детки ваши брошены вами на берегу! Прощайте, Ванечки и Манечки в розовых панамочках! Нет у вас никого боле!.. На луну не надейтесь. Луна – сама по себе и безжалостна…

Свой речитатив знаменосец сопровождал присвистыванием и приплясыванием, а по завершении монолога застыл в строгости и величии.

Застыл и я.

В ожидании побоев.

По счастью, эпохальное воззвание знаменосца было принято торговцами за очередной приступ сумасшествия знакомца, и должного впечатления не произвело. По всей видимости, им не раз приходилось наблюдать подобные сцены.

Кровельщики и пожарные

Кулик сказал:

– Я по природе собран и сосредоточен. Никогда не позволял себе болтаться без дела и пустозвонить. Всегда в ожидании и напряжении, что оправдано и целесообразно. Но, как вы знаете, даже китайские лампочки сгорают. Потому стал себя отпускать. Иногда. Нечасто. Научился этому у кровельщиков и пожарных. Вы к ним тоже присмотритесь. Нужно уметь себя отпускать.

Лизонька

Кулик сказал:

– Хочется прямой дороги. Прямой и яркой. Как луч солнца.

После того как новые «непременно со шнурками» ботинки все же были приобретены, мы с Куликом отправились к башмачнику.

– Теперь нужно старые башмаки устроить надлежащим образом, – объявил Кулик. – То есть место на крестцовой яблоньке найти. Засвидетельствовать, отметиться. Сакральный учет. Хотелось бы, в соответствии с моим статусом, разместиться повыше, разумеется, но, как знать, в каком настроении сегодня башмачник. Башмачник – ментальный кондуктор. Проводник. Ему до статуса дела нет. Ему все равны. В этом он прав, конечно. Но распределяет по настроению. А вот здесь он не прав. Ритуал, согласитесь, не может зависеть от настроения кондуктора… У вас, как у человека непосвященного, церемония может вызвать недоумение. И вызовет наверняка. Но что с того проку?.. Это, знаете, можно, конечно, и не смотреться в зеркало, коль скоро выпало вернуться. Но лучше не рисковать… Смотритесь в зеркало, когда случается вернуться?

– Иногда.

– Вот это хорошо. Выходит, не совсем пропащий… Крапива, не человек этот башмачник. Да он и не человек уже. Вредоносный, зараза. Но куда деваться? Назначен… Так-то он Архип, но мы его между собой башмачником зовем. Блюститель. Подключен. Один такой. Все к нему на поклон ходим. Вынуждены слушаться. А как иначе? От него все зависит. Не все, но многое. Непростой, зараза. С характером. Каждую неделю килограмма по два живого веса набирает. Утрирую немного, но от истины недалеко ушел. Ест вроде бы мало. В основном яблоками питается. Откуда что берется? От вредности, не иначе. Лопнет однажды, боюсь. А вот когда лопнет, дела у него Лизонька примет. Лизонька – совсем другое дело. Почти что ангел! Обожает меня. Всех обожает. Породистая сиротка. Конек-Горбунок. Только девочка. Это я придумал. Не обидно. Горбунок – конек славный. А башмачник ее приютил. От богадельни прячет. Созрела уже, а разум детский остался. Думаю, тоже подключена. А так, зачем бы он с ней возился? С другой стороны, он же одинок. Его же никто не любит. А девочка прикипела. Лизонька. Почти что ангел! Редкость. Умишком своим небогатым способна до самых глубин дойти. Булавочки собирает. На речку не ходит – стесняется… Что будет, когда она дела примет?.. Одна может не справиться. Сакральный учет – непростое дело. А как не справится, тогда что? Все прахом?.. Ее бы выгодно замуж выдать за духовного человека. За кого-нибудь из наших. Вдвоем с духовным таким человеком, пожалуй, справились бы. Но пока Архип жив, тому не бывать. Не отпустит… А вы к ней, все одно, присмотритесь.

– На какой предмет?

– Вам тоже надобно как-то жизнь перезапускать.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного. Внезапная мысль. Между прочим, часто судьбоносной оказывается.

– Да она же совсем ребенок.

– Э-э, не скажите. Откуда нам знать, кто ребенок, а кто не ребенок? Может быть, она умишком-то постарше нас с вами будет. А что? Я не удивлюсь. Девочка с изюминкой. Если не сказать, с жальцем.