Я заметил их, когда вышел по тропинке из зарослей краснотала на опушку, а нагнал на подъёме в гору.
Как нетрудно было догадаться, два моих случайных попутчика – дед с внуком – возвращались с озера, куда они ходили, скорее, на прогулку, чем на рыбалку.
Кроме свежесрезанных двух удочек с короткими лесками да ржавых крючков на них, больше у моих попутчиков ничего не было.
Деду – седому, грузному, то и дело громко и заразительно смеявшемуся, лет за шестьдесят, внуку едва перевалило за три года.
В нём я запоздало узнал Ромку, брата Дениса, и мы поздоровались за руку.
Познакомились мы и с его дедом. Его зовут Альбертом Львовичем. Он первый раз приехал в эти места. Дед у Ромки большой и голова у него красивая и большая. Он – профессор.
…Мы идём по просёлку теперь вместе, и вскоре я начинаю понимать и дедов весёлый смех, и их беспрестанные остановки на дороге. Идут два человека, открывающие мир. Один – впервые, другой – заново.
Впрочем, не только веселье озаряет их лица. Порой смех смолкает и лицо мужчины становится задумчивым…
У околицы на обочине дороги нас встречает вечная беспокойная спутница просёлочных дорог – трясогузка.
Увидев её, внук тут же спрашивает:
– Деда, кто это?
– Птичка.
– Нет, кто это?
– Ну, как кто? Я же сказал: птичка. Такая же маленькая, как и ты.
– Нет, деда, ну, нет! Кто? Как зовут её?
– Ах, вон что! Зовут птичку трясогузка.
Внук тут же выдёргивает свою ладошку из дедовой руки и бежит к кочке с трясогузкой.
Вскоре возвращается с плачем.
– Ну, что теперь?
– Трясогузка улетела быстро и далеко.
– И что же?
– А как же я?
– А что с тобой случилось?
Внук потерянно смотрит на деда. В глазах досада и обида на его непонятливость:
– Я не успел сказать ей, что меня зовут Ромка.
Сегодня под клёнами учитель Сергей Иванович рассказывал, как определять время, если кто заблудится и у него нет часов.
– Деда, ты раньше часто блудил в лесу, поэтому и научился? – спрашивает Настя.
– Нет, мне мой дед ещё рассказывал, я и запомнил. И вам советую, запоминайте, пока жив. Будьте наблюдательны в лесу и в поле.
Ребята внимательно слушают.
– Вот, когда вы все сладко ещё спите, ровно в семь часов белая кувшинка раскрывает свои лепестки лицом к солнцу. И её красивая фарфоровая головка весь день поворачивается к дневному светилу.
Под вечер зелёный бутон её, как створки часов, закрывается и он тонет в озёрной воде.
А теперь посмотрите на поляну за нашими воротами, есть ли там одуванчики?
Ученики побежали к изгороди из длинных жердей. Искали глазами жёлтенькие головки цветков и не нашли. Ребячьи головки, как одуванчики, торчали над изгородью недолго.
– А утром были, – сказал Денис, когда все садились на скамейку.
– Верно, утром были, потому что одуванчик раскрывается в пять – шесть часов утра, а к двум – трём часам дня гаснет.
– Сколько, значит, сейчас времени?
– Больше трёх часов, – ответил шустрый Денис.
– Молодец, быстро соображаешь! – похвалил учитель.
– А кто помнит, где у нас растёт большой куст шиповника?
– Прямо около обрыва у реки, где тропинка кончается, – вспомнил Алёшка, – он сейчас весь красный от цветов.
– Правильно, красный, потому что его цветки раскрываются в четыре часа утра, когда баба Вера встаёт сгонять корову в стадо, – я несколько раз это проверял. А сворачиваются цветки в бутоны, не скажу, когда, сами понаблюдайте и мне доложите. Хорошо?
– Хорошо, – согласились все разом.
– Деда, а я вчера смотрел, как осы мух ловят там, где норки у них около шиповника как раз, только выше. Так пахнет там сильно цветами жёлтыми. Как они называются?
– Или таволга цветёт, или это жёлтый донник. У него горьковатый запах.
– Завтра покажешь? – спрашивает дед.
– Конечно, – соглашается Алёшка, – я ещё одно там гнёздышко покажу вам всем. Оно в зарослях.
– Это которое у самой речки на ивовой тонкой ветке подвешено, как колыбелька? – спросил учитель.
– Да!
– Как же ты её углядел? И птичку видел?
– Видел, – ответил Алёшка, – я долго высматривал, она рыжая.
– И на головке у неё чёрная косыночка, верно?
– Верно, – согласился Алёшка.
– Это очень редкая птичка, тебе повезло, а зовут её ремез, – говорит Сергей Иванович, – она искусный ткач, такое гнездо умеет делать – загляденье. Правда, певец из неё никакой.
– Деда, как ты всё успеваешь видеть и знать?! Непонятно мне.
– Долго живу здесь, что ж непонятного-то? – с улыбкой ответил Сергей Иванович. – Не одни сапоги истоптал, а уж и ноги наполовину.
Я слышу их разговор и думаю:
«Надо и мне посидеть, покараулить у речной водицы. Может, и я увижу эту редкую птицу – ремеза. Алёшка вот увидел!»
– А у китов детки бывают? – спрашивает Настя.
– Конечно, – отвечает Алёшка, – как у всех.
– Тогда я видела китёнышей в нашей рытвине. Их там ужас сколько!
– Это не китёныши, – смеётся Алёшка, – придумала! Это головастики, из них лягушки вырастают.
– Лягушки вырастают?! – удивляется Настя, – так неинтересно! Я думала по-другому.
– А как ты думала?
– Ну, я думала, что маленькие эти китёныши уплывают от нас далеко в океан. И, пока плывут долго до своего океана, вырастают в китов больших.
Океан же далеко и большой – вот и киты становятся большие.
– Ты, Настя, фантазёрка у нас большая, – сказала подошедшая бабушка Вера, – как только в твоей головушке умещается всякая всячина.
Сказала так и ласково взяла светлую Настенькину косичку, как птичку, в свою большую ладонь.
– Бабушка Вера, вы так с Настей похожи друг на друга бываете, – удивился Алёшка, – только одна большая, а другая – маленькая.
– Ага, – быстро проговорила Настя, тряхнув головой, – мы с бабушкой – как кит с китёнышем, выходит.
Она ещё раз тряхнула головой: так ей стало смешно! И весёлая её косичка выскочила из бабушкиной большой ласковой ладони и запрыгала, как трясогузка.
Жаворонков в небе слышали многие, а вот какая эта птаха на вид, мало кто знает.
Я тоже с детства знаю, как поёт эта звонкая и радостная птица. Но ни разу не видел её близко на земле, только в небе – высоко над головой.
Наблюдательный Сергей Иванович заметил, где жаворонки иногда садятся, и мы решили понаблюдать за ними.
У него есть настоящая подзорная труба, она увеличивает в шестьдесят раз сильнее, чем бинокль.
У этой трубы удобный чехол и тренога.
Напротив того места, куда прилетают жаворонки с просяного поля, Сергей Иванович установил на треноге эту подзорную трубу и позвал нас. Мы пришли втроём и стали ждать, укрывшись в траве.
Пролетали разные птицы.
Сорока потрещала-потрещала слева от нас на сухой ветке осины и улетела, успокоившись.
Совсем рядом от нас из-под жёлтых соцветий корзиночек пижмы – дикой рябинки – вылетела маленькая птичка и мы даже не успели её узнать.
– Наверное, у неё там гнездо, – сказал Сергей Иванович, – вот она и таилась от нас. Не хотела, чтобы мы его обнаружили. Но не выдержала.
– Я пойду проверю? – спросил Алёшка.
– Не надо, мы же жаворонков ждём, всё испортишь. Вот лучше обрати внимание: узорчатые листья пижмы всегда повёрнуты с севера на юг. Если запомнишь – не заблудишься в лесу.
– Здорово как! – отозвался Алёшка и стал глядеть в трубу.
– Смотрите, что я обнаружил, – вдруг зашептал он, – целый муравейник, а раньше мы его не замечали.
Я припал к окуляру.
Там, за широко раскрытыми навстречу утреннему солнцу венчиками полевого вьюнка, посредине цветов красного клевера, под засохшим вязом возвышался муравейник, дом-бастион.
Ай да Алёшка, какой молодец. Обнаружил такое чудо. Рыжие муравьи!
Муравейник похож был на шлем богатыря Ильи Муромца.
Жара стоит несносная, а они трудятся вовсю, разбежавшись по своим тропинкам. Кто волочит за собой гусеницу, кто муху, либо совсем маленькую сухую палочку. Все заняты. Все куда-то торопятся. Некоторые, встретившись на секунду, постоят друг против друга, словно передают важные сведения. И вновь разбегаются: работы много.
А вокруг стрекочущий на все лады мир, состоящий из множества насекомых, и среди них милые сердцу кузнечики.
Тёплый воздух июня поднял с земли на опушке и в луговине герань, васильки, иван-чай. В красно-белое и васильковое одевается земля.
И всё время, пока мы ждём жаворонков, за нами подглядывают анютины глазки.
Ещё в памяти стоят изысканные белоснежные ландыши, а здесь, на просторе, всё больше и больше с каждым днём становится красного и жёлтого цвета.
…Наступил краткий момент тишины: ни птичьего вскрика, ни мышиного шороха – даже странно.
– Завтра будет, наверное, дождь, – говорит Сергей Иванович, – смотри какой большой паук неподвижно сидит среди паутины. Он чувствует ненастье.
И вдруг, смолкнув, подносит палец к губам:
– Ти-хо, – шепчет он, – смотрите!
Вот они! Жаворонки!..
Четыре пташки спланировали на маленький островочек песка.
– Алёшка, смотри в окуляр!
Алёшке не надо подсказывать. Он сам быстро повернул трубу куда надо и стал наблюдать.
Долго смотрит, потом делает вывод:
– Наш петух красивее, чем жаворонки.
– Ну, то петух, кто ж спорит, – соглашается тихо Сергей Иванович.
Когда подошла моя очередь смотреть в трубу, я был удивлён. Звонкая, радостная в воздухе птаха, дарящая чудесные трели, оказалась внешне не яркой. Но в её оперении была своя особая прелесть: крылья и хвостик у неё тёмно-бурые, со светлыми каёмками по наружным опахалам крыльев. Спинка у птицы охристо-буроватого цвета, а грудь – беловато-глиняного цвета с пестринками на горле и зобе.
Когда я всё это перечислил Алёшке, он ещё раз посмотрел в трубу и согласился, что птичка нарядная.
Жаворонки деловито копошились в песке, что-то выклёвывая.
– Что они делают? – спросил я.
– Наверное, клюют необходимые им минералы, – предположил Сергей Иванович.
– А питаются они чем?
– Просяными зёрнышками, семенами вики, коноплёй. Да мало ли чем… ячменём… Мой приятель когда-то держал жаворонков у себя дома в клетке.
Услышав это, я вначале удивился, а потом опечалился. Стало жалко этих весёлых птичек. Зачем же их держать в неволе? Пускай они поют под небесами. Там песни звонче. И душе веселее от простора.
Мама всегда в детстве говорила нам, что жаворонки приносят детям и всем людям после долгой холодной зимы долгожданное лето красное. Она пекла из теста жаворонков и они у неё получались всегда красивые.
Мы весной забирались с братом на крышу нашего дома и звали жаворонков скорее прилететь, лето красное принести на крыльях. А мать стояла внизу и улыбалась – и была красивая такая!
И вдруг – таких птиц в клетку! Это несправедливо.
Во второй половине июня ночи становятся всё короче и короче.
Такие, что «заря заре руку подаёт» – только разгорится на небе вечерний закат, а уж, глядишь, утренняя заря нарождается.
Дни длинные. И светлые-светлые!
Не наступил пока солнцеворот – 22 июня, после которого день начнёт убавляться, а ночь на прибыль пойдёт.
Тогда возврат солнца с лета на зиму начнётся.
Созрело лето.
В вечерние и утренние часы птицы ещё поют, но днём им уже не до этого: в лесу, в поле, у реки – везде пернатые добывают корм для птенцов.
Птицы все в заботах: надо быстрее своих деток на крыло поставить:
Опустела во дворе в листве клёнов скворечница. Скворчата к середине июня выпорхнули на волю. И улетели со своими родителями. И не слышно теперь их голосов.
И радостно за них, что всё вовремя успели сделать, и грустно: не услышишь теперь их пение до следующей весны.
И я подумал: вот уедут ребятишки все по домам, начнётся учебный год, и двор Чураевых опустеет, как большая скворечница.
И грустно будет его хозяевам. И клёнам скучно будет. Привыкли они к весёлым голосам и птиц, и детворы…
Но, что ж теперь поделаешь? Так всё складывается.
Да и долго ещё до конца лета.
Зачем грустить раньше времени.
Вчера вечером Рома принёс свой красивый набор игрушек фирмы «Лего» и они с Настей долго на столе под клёнами собирали замысловатые конструкции.
К ним присоединился Алёшка. Но в чём-то он оплошал. Как так получилось, я не видел, но оказалось, что, махнув рукой, он задел Насте по голове. Ей стало очень обидно и она начала плакать.
Алёшка успокаивал Настю. Видно было, что ему досадно.
– Настенька, ну, я же не специально, Денис один раз мне тоже нечаянно в лоб залимонил мячиком – я не плакал и не обижался!
– Тебе он залимонил мячиком, а ты мне не мячиком, – не унималась Настя, – мне больнее.
Так она и ушла спать обиженной, когда позвала её бабушка Вера. Алёшка выглядел потерянным.
…А сегодня утром я вышел на шум во двор из своего маленького прохладного подвальчика, где ночую, и увидел необычную картину: Настенька сидит верхом на Алёшке и своими крохотными кулачками молотит ему по спине. Алёшка ни капельки не сопротивляется.
Возню их увидела и бабушка Вера. Она тоже вышла на шум:
– Настя, Настя, так нельзя, что же ты делаешь?
Настя деловито и весело поясняет:
– Я Алёшку апельсиню!
Настя и Алёшка поворачивают к нам лица – они у них смеющиеся. Нам стало всё понятно: это они так мирятся и им обоим от этого весело.
Сегодня Сергей Иванович занят, у него много работы в лесу, поэтому урок под клёнами ведёт Андрей Иванович.
Учитель читает книжку про животных.
Кто дольше всех живёт? – этот вопрос интересует всех сидящих на скамейке.
– Американская секвойя, или мамонтовое дерево, по утверждению различных учёных, – читает медленно Андрей Иванович, – имеет предельный возраст 2500–4000 лет, при высоте ствола свыше ста метров и диаметре в десять метров.
– Ничего себе, деревце, – удивляется Денис, – как упадёт на землю, шишек всем наделает сколько?!
– Шишек? – громко начинает смеяться Алёшка, – ну, каких шишек! Мокрое место останется от тебя, если упадёт.
Андрей Иванович поправляет очки, они у него плохо держатся. У них только левая дужка на месте, а правой нет. Вместо неё пока временно жёлтая верёвочка к уху привязана. Когда мы наблюдали за жаворонками на лугу, маленький винтик выскочил из очков и упал в траву. Мы его долго искали и не нашли. На нём держалась дужка. Такой важный маленький винтик – без него Андрею Ивановичу теперь неудобно.
Алёшка спросил:
– А из животных кто дольше живёт?
– На Галапагосских островах, где обитают гигантские черепахи, и сейчас встречают долгожителей, которым более ста лет.
– А как узнают, что черепахам столько лет, ведь они не говорящие? – сомневается Денис.
Андрей Иванович вновь подтягивает жёлтенькую верёвочку. Молча водит пальцем по странице и потом радостно говорит:
– Вот, в книжке ответ есть!
И поясняет:
– На панцире черепахи каждое лето откладывается роговое вещество в виде небольших валиков. Когда температура на улице падает, рост валиков прекращается.
Получается, что по роговым валикам можно подсчитать число прожитых черепахой лет. Как по кольцам роста в стволе деревьев.
В лондонском зоопарке живёт черепаха, которой больше трёхсот лет, – продолжает он.
– Эту старушку можно считать самым старым на Земле животным.
При слове «старушка» Настя хихихнула и уронила мячик.
– Иногда крокодилы тоже доживают до трёхсот лет.
– А слоники сколько живут? – интересуется, вылезая из-под скамейки, куда закатили красный мячик, Настя. – Они такие огромаднющие бывают!
– А вот такие огромные животные, как слоны, живут всего до семидесяти лет, а киты – всего до пятидесяти лет.
– А дождевой червяк, сколько живёт, – этого в книжке нет? – Настя подошла к деду Андрею и пытается заглянуть в книжку, – он никому не интересный, червяк, да?
– Ошибаешься, Настя, вот написано, дождевой червь живёт до десяти лет, почти столько же, сколько собака и кошка, которые иногда доживают и до восемнадцати лет. Лошадь и верблюд живут не более 30 лет. Корова – до двадцати пяти лет.
Дикие хищники доживают до сорока – пятидесяти лет, например, тигр и медведь.
– А кто из них сильнее, медведь или тигр? – поинтересовался давно молчавший Денис.
– Конечно, медведь, у него ведь такие лапы! – ответил Алёшка.
– Зато у тигра больше пасть и огромные когти, – возразил Денис, – он его быстрее загрызёт. Он ещё и хитрее.
– Их, наверное, нельзя сравнивать, они разные, поэтому трудно сказать, кто сильнее, – говорит дед Андрей.
– А вот и нет, – возразила Настя, – я знаю, как узнать! Зачем мы спорим: надо поехать в город, в зоопарк, где мы были с папой. Там есть медведь и тигр. Вот у них и надо спросить, кто сильнее? И всё станет ясно! Правильно я говорю?
За домом Чураевых, в противоположной стороне от речки Ветлянки, есть переулок, а в переулке гать – место, куда все выбрасывают, валят в топкое место всякую всячину, не нужную в хозяйстве.
Сколько раз бабушка Вера говорила Насте:
– Не ходи по гати босиком, ноги поранишь.
Настя позабыла бабушкин наказ и чуть было не поплатилась за это.
Спасла её козочка Мариша.
Так Настя и Мариша подружились, что часто ходили вместе.
Бабушка Вера радовалась всегда, глядя на них, и говорила:
– Ах, вы, мои козочки, обе – две одинаковые!
Она так говорила, наверное, потому, что обе они и весёлые, и шустрые такие. Или оттого, что они одной масти: Мариша вся коричневая и Настя загорелая такая. Светло-каштановые вихры её на голове веселят глаза.
То Мариша забежит вперёд, то Настя – так они и резвились вместе на дворе, на выгоне. Будто на резиночке друг к другу привязаны.
…На гати есть тропиночка. Около неё кто-то и высыпал золу из печки вместе с незатухшими углями.
Весёлая Мариша, когда они с Настей бежали наперегонки, наступила правой передней ногой в печной жар и спалила себе не только шерсть, но и кожу.
…Я принёс на руках Маришу во двор и Вера Михайловна с Сергеем Ивановичем начали её лечить. А мы все помогали.
Сначала козочка не понимала, как надо себя вести, всё пыталась вырваться. Не давала как следует мазать ногу постным маслом и накладывать марлевую повязку.
Но потом поняла, что ей помогают, и присмирела.
…Теперь вместо того, чтобы резво бегать, как она это часто делала прежде, Мариша, перевязанная, лежит у крылечка и грустно смотрит на всех, кто подходит к ней.
Ей положили большой пучок травы, Сергей Иванович принёс две больших ветки, которые она всегда любила глодать своими крепкими зубами. Но теперь ей это стало неинтересно.
Настя сидит возле Мариши на крылечке и тихо всхлипывает:
– Бедненькая моя, – говорит она, заикаясь, – вместо меня ты наступила на угли.
Слёзы текут у неё по щекам. Она их даже не замечает. Так жалко Маришу!
Это растение имеет своё научное название, но мама моя звала всегда его семижильником.
Растёт семижильник обычно в тени, на влажных местах, чаще на лесных дорогах и вдоль них, где они проходят по оврагам и вблизи озёр. В степи семижильник встречается значительно реже.
Его везде безжалостно мнут копыта лошадей, колёса телег. По нему, обжигающему босые ноги прохладой, бегают ребятишки, забравшись вглубь леса.
До поры до времени его не замечают. Но, когда нога деревенского мальчишки наткнётся на битое стекло либо гвоздь и рана начнёт гноиться, обязательно найдётся человек, который вспомнит об удивительных свойствах семижильника. И он, этот прохладный зелёный лист, своими семью жилочками, как добрыми щупальцами, накроет рану. Пройдёт время и рана очистится. Опухоль спадёт, а он, ещё недавно зелёный, засохнет, пожелтеет и пропадёт совсем. И опять все забудут про это неприметное растение. Но забудут только до поры.
Завидная судьба у семижильника.
По улице бежит женщина. Она машет руками и кричит: – Кшу, кшу!!! Кшу!!! Бандит проклятый!
А высоко в небе над домами не спеша летит большой коршун.
– Утащил цыплёнка! Какой бандит! – продолжает шуметь женщина.
Мы выбежали на середину двора, а Сергей Иванович, увидев в небе коршуна, быстро побежал в погребицу и вышел оттуда, уже не спеша, с ружьём.
Большая птица спокойно летела в небе, никого не боясь. Она верила в свою безопасность. У неё были крылья, а у людей – только короткие руки и ноги. И как женщина на земле ни кричала, полететь за птицей никто не мог. Коршун это знал, поэтому и не торопился улетать в лес.
Как только коршун оказался над нашими головами, Сергей Иванович выстрелил. Ружьё так сильно стрельнуло, что заложило в ушах.
Стрелок оказался метким.
…Когда мы выбежали со двора и приблизились к лежавшей в траве птице, она ещё была живая и целое, не перебитое её правое крыло, как маленькое живое весло, загребало под себя воздух. Но вскоре затихло. Левое крыло совсем не двигалось.
А где же цыплёнок? Мы начали смотреть вокруг коршуна.
И вдруг из-под большой хищной птицы, похожей на маленький самолёт, выскочил жёлтенький комочек – это был цыплёнок – и присел рядом.
Он либо сильно напугался, либо ничего не понял. Сидел себе задумчиво и никуда не бежал.
– Свою хозяйку не узнаёшь!? – радостно проговорила женщина и взяла цыплёнка в руки.
– Тётка Клава, а может, он не твой? – смеясь, сказал Сергей Иванович, – мало ли их тут, хищников, летает.
– Мой, мой, – отвечала женщина, – этот бандит два дня назад унёс уже одного его братика, прямо со двора, как и этого. Я выскочить из избы не успела.
Когда шли к дому, она дала Насте понести цыплёнка. Мы все шагали около Насти. Цыплёнок был совсем маленьким. У него не оказалось ни одной царапинки.