Александр Силаев
Деньги без дураков. Почему инвестировать сложнее, чем кажется, и как это делать правильно
2.2. Доллар, вложенный в 1900 году. – Снова тень сингулярности. – Подгон на столетнем тесте? – Между графиком и карманом. – Большие проблемы мелких издержек. – Под крылом черного лебедя. – Искусство еще хуже.
Третье доказательство, как и второе, идет от эмпирии, но более дедуктивно и находится где-то между нашими полюсами. Поднимем статистику за XX век – наравне с XIX веком лучшее время в истории человечества для извлечения пассивного дохода. Для доказательства отсутствия доходности возьмем данные, которыми обычно доказывали ее присутствие. Разница процедур в том, что оптимисты просто предлагали на них посмотреть – и все. А мы предложим посмотреть и еще немного подумать.
Известная книга, где данные были широко озвучены, так и называется – «Триумф оптимистов»[4]. Авторы книги Элрой Димсон, Пол Марш и Майк Стонтон сотрудничают со швейцарской корпорацией Credit Suisse, и каждый год выходит их новый бюллетень с обновленными графиками и таблицами. Интересно, что книга вышла в самом начале ХХI века, и с тех пор базовая закономерность книги – перевес доходности акций над облигациями – чувствует себя не лучшим образом. На промежутке 2000–2017 годов в мировом масштабе этой закономерности нет. В целом по миру акции хуже: примерно 2 % реальной доходности против 5 % облигаций. Если бы так повел себя алгоритм краткосрочной торговой системы, говорили бы о разнице между периодами бэк-теста и реала и в конечном счете о курвафиттинге – подгоне на исторических данных (подразумевается, что для алготрейдеров в этом месте стоит жирный смайл). Впрочем, как раз данная закономерность вполне разумна и про подгон на истории относительно нее было шуткой. Я полагаю курвафиттингом куда большее – сам вывод о существенной доходности по всем классам активов.
Вот таблица доходности по этим классам – акциям, облигациям, векселям – и по странам.
Впечатляют и данные в виде графика. Особенно если взять успешную страну, например США, и максимальный срок (по США есть статистика с начала XIX века).
График дает понять, что доллар, вложенный в акции в 1802 году, превратился бы сейчас в миллион долларов! И это с учетом инфляции, то есть шесть нулей – это реальная, а не номинальная доходность. Как можно смотреть на это и отрицать?
Сначала вернемся от этих цифр к менее впечатляющему рабочему виду: годовой реальной доходности. В целом по миру у акций – 5 %, у облигаций – 2 %, у векселей – 1 %.
Надо понимать, что это данные за ХХ век, сам по себе аномальный в истории человечества. Это рекордный экономический рост, вызванный – чем?
Во-первых, был экспоненциальный рост численности населения, вышедший к XX веку на финальный, ударный отрезок. Если численность населения нанести на график, это будет самый вертикальный отрезок с начала времен. Так больше не будет. В 1970-х годах случился демографический перелом. Вероятно, не все осознают масштаб события, но в каком-то смысле оно делит историю человечества надвое. Есть формула, описывающая рост численности населения в любой отрезок времени до этого момента. Если бы все дальше продолжалось по этой формуле, в 2020-х годах население Земли стало бы бесконечным. В знаменитой статье 1960 года Хайнца фон Ферстера «Судный день. Пятница, 13 ноября 2026 года» названа конкретная дата, когда бесконечное население могло бы оценить, каково это – быть бесконечным. Впрочем, в той же статье сказано, что так быть не может и, значит, тенденция сломается. Если вы уже были живы в 1970-х, то присутствовали при историческом переломе, правда, немного растянутом и не особо заметном.
Второй фактор – технологические инновации. Сложно нанести на график то, что измеряется в непонятных единицах, если оно вообще измеряется, но по ощущению динамика чем-то напоминала рост населения. Именно на экстраполяции линейных трендов в ХХ веке родилась концепция технологической сингулярности. Суть та же, что у «пятницы, 13 числа» фон Ферстера: график устремляется в бесконечность. Непонятно только, график чего именно, но суть понятна. С демографической сингулярностью уже ясно, что ее нет, – график постепенно ложится на плато. Полагаем, то же самое произойдет с технологической сингулярностью, если нет, то мы живем в самое привилегированное время в истории человечества, ибо сингулярность, по всем расчетам, – это первая половина XXI века. Предполагается, что почти все мы, если не сядем на героин и не будем ездить с пьяным водителем, доживем до конца света. А после того как конец света настанет (интерпретировать это событие более скромным образом трудно), начнется самое интересное. Как вам перспектива?
По соображениям вкуса все-таки очень смело полагать, что из сотен ожидаемых концов света именно наш – единственный настоящий. И есть пример того, что уже произошло с демографией. Не катастрофа, но замедление. Все-таки бесконечность не самая частая вещь, чтобы рассчитывать познакомиться с ней при жизни. Будет интересно, если мы ошибемся, но тогда ничто, включая и эти строки, не будет иметь большого значения.
В любом случае независимо от дальнейшего уже видно: ХХ век – это уникальное время.
Возвращаясь к акциям…
Чтобы акции показали свои фантастические 5 % доходности, должны были наложиться друг на друга две аномалии, два взрыва: демографический и технологический. Продолжение любого из них тем же темпом было бы окончанием привычной нам истории человечества в XXI веке.
И на основании такого периода кто-то берется выводить нечто как общий закон? Это все равно что взять год, когда цена нефти упала или выросла в два раза. Построить торговую систему, ставящую на рост волатильности. И предложить ее, оптимизированную в параметрах на редком периоде массового безумия, к торгам на обычных основаниях. Первое, что предложит тот, кому вы это предложите, если он не идиот, – прогнать систему на обычном ценовом ряде, убедиться, что она не работает, и пойти заниматься делом.
Это соображение – миф о пассивном доходе как следствие подгона на исторических данных – плохо воспринимается из-за того, что можно назвать ловушкой таймфрейма. Ведь взято целое столетие, не может быть подгона на столетней истории. Более того, если заглянуть в XIX век – будет похоже.
Да, это два редких столетия, третьего такого еще не было, их уникальность мы обосновали. А выборка должна отвечать масштабу закономерности. Если трейдинг идет на минутном таймфрейме, годовых данных может быть достаточно (если это не какой-то редкий год вроде 2008-го). Если нам нужно правило, которому можно доверять следующие 20 лет, то 100-летней истории, скорее всего, достаточно. Если закономерность сломается, то вряд ли завтра – примерно такая логика.
Столетия просто мало для обобщения, если мы хотим методом индукции выйти на исторический закон.
Тем более такого редкостного столетия.
Итак, что видим? Обычно рост акционерного капитала как-то соответствует росту экономики. Экономический рост в 5 % – это ставка на то, что довольно скоро по историческим меркам мы заглянем в глаза бесконечности. Давайте будем ближе к реальности и вычтем из него, например, демографический фактор. Затем уменьшим (скорее всего, оправданно) фактор технологический. Цифра 5 ожидаемо упадет как минимум вполовину. И это акционерный капитал с его, как принято считать, премией за риск. Реальная доходность по облигациям и векселям, если считать нормальной дельту в 2–3 %, вообще уходит на грань отрицательных значений. Ничего особенного, это уже реальность – отрицательная ставка депозита в западных банках, например, – 0,25 %. Но это лишь первый пункт критики.
Сколько из 5 %-ного роста фондового рынка на графике оказались в кармане рядового инвестора? В исследовании сказано, что налоги не учитываются – они часто меняются, нет данных по всем периодам, сильные различия по странам. Можно понять, почему их нет. Однако если они есть, особенно с учетом прогрессивной шкалы, это серьезно меняет дело. Насколько серьезно? Опять-таки меня слишком мало, чтобы провести обстоятельное, законченное исследование. На глаз видно, что ставка налога сильно меняется в зависимости от стран, периодов, размера капитала. Налогом облагаются как дивиденды, так и сам прирост стоимости (разница между ценой покупки и продажи ценной бумаги). В либеральные времена ставки сохраняются в районе 10 %, но в периоды войн, кризисов и засилья левых правительств налогом могло изыматься более 50 % роста портфеля.
Возможна и ситуация, когда вы заплатите налог с большего дохода, чем получите реально. Например, вы продавали бумаги, выросшие на буме, и честно платили налог с дохода. В следующем десятилетии случилась депрессия, и рынок просел вместе с вашим портфелем. Вряд ли вам кто-то вернет уже уплаченный налог с доходности брокерского счета. Что сделано, то сделано: выплатили процент с большей суммы, чем та, на которую реально вырос счет за все время.
В статусе нулевой априорной гипотезы предположим, что налоги сокращают капитал не менее чем на 1 % в год.
Это много, поверьте. Надеемся, кто-то посчитает более точно, но полная точность, увы, недостижима. Хотя бы потому, что, переиначивая известный дисклеймер, «налоги в прошлом не гарантируют таких же налогов в будущем», а аппетиты левых теоретиков уже простираются на то, чтобы ввести небольшой (они называют 2–3 % в год «небольшим») налог на само богатство, даже не на прирост.
Далее, помимо налогов есть транзакционные издержки.
Вы не можете пассивно держать индекс, совсем ничего не делая.
«Держать индекс» означает компенсировать доходностью брокерские комиссии, проскальзывания цены в моменте и т. д. Но по-настоящему издержки велики, если вы инвестируете через посредника. Комиссии фондов, через которые можно пассивно держать широкий спектр ценных бумаг, в развитых странах сейчас не превышают 1 %, но это большое достижение – таких низких расценок не было никогда. В мире было примерно так, как сейчас в России: средняя комиссия ПИФа в районе 2–5 % годовых и примерно такой же процент к бенчмарку (национальному индексу полной доходности с дивидендами) ухитряются терять непонятно на чем даже индексные фонды. Для фондов активного управления, как правило, выше и комиссии, и потери к бенчмарку, то есть…
Инвестируя через среднестатистический российский ПИФ, мы, скорее всего, покупаем отрицательную доходность (к этому еще вернемся).
Это более-менее очевидно, а есть еще и нюансы, не видимые на первый взгляд. Касательно инвестиций в акции, например, вопрос, что считать ростом рынка. Рост общей рыночной капитализации всех компаний страны или рост фондового индекса? Кажется, что это синонимы. Нет, это очень похожие величины, но одна будет всегда чуть-чуть лучше. А именно: капитализация всего рынка.
Если хотите показать, как сильно растут акции, выбирайте именно эту цифру. Она будет чуть выше. Почему? Потому что крупным компаниям уже некуда особо расти, средние и мелкие – растут лучше. Про это достаточно статистики. Но они, будучи ударниками роста, имеют меньший вес в индексе, большая часть компаний вообще не входит в него! Еще раз: акции, растущие быстрее, растут помимо индекса. А когда подрастают достаточно, то входят в него. При этом рост замедляется. Часть бизнесов, растущих особенно резво (удачные стартапы, например), – по определению не могут быть представлены в индексе. Их акции вообще не обращаются на открытом рынке.
Не удивительно, что рост капитализации обгоняет рост индекса. Но вложиться в рост первой величины рядовой инвестор не может чисто технически. Во вторую – да, конечно, очень легко. Но это заведомый недобор в доходности 1–2 % годовых.
Это еще не все, чем может обернуться триумф оптимистов. В их собственной статистике значится, например…
Доля Российской империи в совокупном акционерном капитале планеты – 6 % на 31 декабря 1899 года. Инвестирующему под 5 % (которых все равно нет) стоит помнить про эти 6 % (которые точно были, а потом перестали).
Не менее грустная история произошла с рынками Китая и Восточной Европы. Но даже там, где не было 100 %-ной национализации капитала, зачастую проходили перераспределения, уменьшающие доход начальных инвесторов. Например, в послевоенных Японии и Западной Германии национализации а-ля Советская Россия не было, но перераспределения, назовем их так, были, притом фондовый рынок и сам по себе обесценился на порядок. Фактически для инвесторов в национальную экономику проигранная мировая война примерно то же, что социалистическая революция – начало новой жизни с нуля.
Но чтобы стать жертвой передела, не обязательно дожидаться общей катастрофы. Помимо коммунистов с их умением отнимать и империалистов с их умением проигрывать войны, бывают обычные рейдеры. Вряд ли они сильно опасны для миноритарных акционеров на развитых рынках, но мажоритарий в России конца XX – начала XXI века должен был учитывать этот фактор.
Мы говорим именно о доходе инвестора. Если богатство сохранено как богатство, но потеряно для изначального собственника, то оно потеряно, точка. Если общий капитал страны прирос со стороны, изначально закрытой для свободных и массовых инвестиций, то это доход кого угодно – предпринимателей, диктаторов, рейдеров, – но не инвесторов.
Кстати, возвращаясь к семье Фуггеров – именно небольшая стая черных лебедей преградила им путь к квадриллионам (например, их просто кинул король Испании – кинул щедро, по-королевски, и т. п.). Те же лебеди не дали бы развернуться гипотетическому капиталу гипотетического Иуды. Занять можно было и под большую ставку, чем 5 %. Проблема не в ставке. Проблема всегда в неизбежной реализации риска.
Вообще, интересный вопрос – как учитывать риски редких, но важных событий? Мировая война начинается не каждый год, равно как и левая диктатура. Но вовсе не учитывать – тоже нельзя. Если это случилось, обычно это конец. Бывает и более скромный конец отдельных классов активов. Например, гиперинфляция – конец долговых активов с фиксированной ставкой. Бывает и совсем маленький, локальный конец отдельно взятой инвестиции: дефолт эмитента. Если это дефолт компании второго эшелона, беда устранима диверсификацией. Но если это дефолт страны?
Полагаю, что можно не только помнить про эти риски, но даже более-менее посчитать. Не очень точно, но ответом будет число, хоть и довольно странное. Представьте, что Бог существует и страхует от этих случаев. Все человеческое тут летит в трубу, ибо кто застрахует самого страховщика? Но Бог берет при этом справедливую премию. Она следует из вероятности. Попробуйте хоть как-то посчитать эту премию. Мы не боги и сильно ошибемся, но получим некое представление, с которым можно работать. Лучше иметь плохие априорные гипотезы, чем никаких. Со временем скорректируем под реальность, накапливая опыт и толкуя свидетельства, а пока лучше так, чем никак.
Итак, страхуем в уме все, что можно. Получили цифру премии? Теперь делаем что угодно: открываем депозит в российском банке, даем взаймы первому встречному, покупаем растущие акции африканских компаний. Ожидаемую доходность нам уже сказали на входе там, где мы вложились. Но теперь мы знаем, какую цифру надо отнять, чтобы получить правду.
Где-то это будет 0,1 % годовых, где-то 10 %. Неважно, есть у нас такой полис или нет. Конечно, его нет. Но теперь вы знаете риски и окончательную реальную доходность вложений. Карета превращается в тыкву: часть слабоположительных активов стала слабоотрицательными. Наверное, их лучше не брать. С советом «делайте что угодно» мы все-таки пошутили.
Если суммировать наши претензии к триумфальному оптимизму, то вот они.
1. Некорректность выборки: редкий рост вследствие редкого наложения демографических и технологических факторов.
2. Игнорирование налогов.
3. Игнорирование транзакционных издержек.
4. Игнорирование черных лебедей.
Даже если отбить нашу атаку по одному-двум пунктам, остальные колонны возьмут бастион. Мы штурмуем не так уж и много: всего-то цифры в 1, 2 и 5 %, и победа будет засчитана, если лучшую из них мы загоним в свой нулевой интервал от –2 % до +2 %.
Нам могут возразить: «Почему вы смотрите на капитал только в такой форме? Почему не недвижимость, не драгметаллы, не произведения искусства?» Потому что наши оппоненты уже сделали эту работу за нас. В мире нет активов, дающих лучший пассивный доход, чем акционерный капитал. Это следует из статистики XX века. Это же следует из здравого смысла: вряд ли некая форма капитала принесет большую прибыль, чем капитал, специально собранный под задачу максимизации прибыли.
На графике судьба инвестиций в недвижимость из того же бюллетеня. Здесь не учтены возможные арендные платежи, что понижает доходность, но также не учтены налоги, издержки на эксплуатацию и амортизационные отчисления. Корректно учесть все за 100 лет невозможно. К вопросу, сильно ли меняет картину добавление ренты и отнятие всего остального, еще вернемся.
Как видим, сама по себе недвижимость, в отсутствие ренты, почти не дает дохода. В США, например, это всего 0,3 % годовых.
Драгметаллы? Золото уже было на графике, за 200 лет это колебания, близкие к инфляции.
Может быть, спасение в искусстве? Такое мнение поддерживается историями о картине, купленной, например, за 2 млн долларов и перепроданной за 20 млн. Такие истории нравятся журналистам и владельцам картин. Однако это единичные случаи, возводимые в теорию. Что-то дорожает, что-то дешевеет, но такие истории менее увлекательны. Для достоверности нужно что-то вроде индекса, сделанного по примеру фондовых рынков, – обобщение тысяч актов купли-продажи.
Вот индекс, составленный французской компанией Artprice по итогам продаж на мировых аукционах.
Вот график той же компании по странам с наибольшим оборотом.
Вот другой индекс, он составлен на основе повторных продаж и касается скорее современного искусства. Инфляция снова выигрывает.
Еще один вариант – редкие монеты. На сайте www.pcgs.com ведется индекс 3000 редких монет – PCGS3000. Данные доступны с 1970 года. С 1990 года – ничего хорошего.
Наконец, по самым длинным данным уже упомянутого Credit Suisse Global Investment Returns Yearbook, предметы искусства и вообще коллекционирования – лучше инфляции, если смотреть с 1900 года, но все равно – сильно хуже акций.
Я полагаю, что совокупная ценность таких активов, как драгметаллы, произведения искусства, антиквариат, – это некая пропорциональная доля в мировом богатстве, растущая вместе с ним. Люди уделяют этим вещам сопоставимое со своим состоянием внимание, их доля более-менее фиксирована, но стоимость ее растет, если растет основной капитал, выраженный в долевой и долговой форме. То есть цены на предметы старины двигает вверх все тот же экономический рост, увеличивающий общее богатство на планете.
Все пункты, по которым шла атака на акции и облигации, применимы и здесь. К ним также добавляются издержки хранения, огромные спреды и потери при инвестировании в единичные, понятные только специалистам, артефакты. Проще говоря, нас обманут с большей вероятностью, чем при покупке типового актива.
2.3. Выгоднее придумать, а не купить. – Немного теории XIX века. – Против «Капитала» за капитал.
Откуда же возникает иллюзия нетрудового дохода капиталиста? Во-первых…
Часто путают доходность инвестиций в общую массу действующих бизнесов и доходность деятельности по созданию новых бизнесов. В последнем случае доходность может зашкаливать, но, строго говоря, это не доходность на инвестированный капитал.
Там может не быть собственного инвестированного капитала: под риск ставятся деньги кредиторов и привлеченных акционеров. Самая ошеломительная доходность может вообще идти на нулевом капитале, что сильно противоречит представлениям классической политэкономии. Но это доходность других факторов (о них будет подробнее дальше). В основе там – знаниевый перевес, хорошо перемешанный со случайностью. Частный капитал стартапера, как правило, не фактор его доходности.
Вторая причина иллюзии – как уже сказано, выборочность наблюдаемой выборки. Например, марксизм создавался в XIX веке также в зоне существенной аномалии. Англия, Франция и Германия давали пример неплохого среднего возврата на инвестиции в долевой капитал, в районе тех самых 5 % годовых. Если условия задачи при этом подгонять под уже заранее известный ответ (капитал эксплуатирует труд), то можно увидеть и значительно большее. Широко известна цитата из первого тома «Капитала».
Обеспечьте капиталу 10 % прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20 % он становится оживленным, при 50 % положительно готов сломать себе голову, при 100 % он попирает все человеческие законы, при 300 % нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы[5].
Забавно, что ее автором считается непосредственно Карл Маркс, хотя он сам цитировал английского публициста Томаса Джозефа Даннинга, впрочем, давая понять, что разделяет пафос. Мы видим, что марксизм более эмоциональное учение, чем, вероятно, хотел бы казаться. Немного отвлекаясь: если вы не любите Маркса и вам нужно опровержение логики «Капитала» в один ход, вот простейший лайфхак. Первый том «Капитала» противоречит третьему, на что указывал еще в XIX веке Ойген фон Бём-Баверк, родоначальник «австрийцев», в специальной работе «К завершению марксистской системы»[6].
В первом томе обосновывается, что вся прибавочная стоимость создается только общественно необходимым трудом, вещи и услуги – это застывшее в них количество рабочего времени и ценность вещей эквивалентна заложенному труду. Прибыль, понятное дело, присваивает капиталист, но это пока неважно; давайте запомним – вещь стоит столько, сколько в ней заложено труда. Капитал своим наличием не может добавить стоимость, он может только ее присвоить.
Однако бывают трудоемкие производства, бывают капиталоемкие. В каждой отрасли свое соотношение. Чем более трудоемкое производство, тем… выгоднее капиталу, конечно. Чем больше в ней труда, тем выше стоимость вещи. И ее можно присвоить себе, обладая меньшим количеством капитала. Соответственно, норма прибыли на капитал должна существенно отличаться по отраслям. Чем более капиталоемкая отрасль, тем норма прибыли меньше. Но в третьем томе описывается, что этого не может быть: норма прибыли выровнена по секторам экономики, если происходит перекос – капитал устремляется туда, где норма прибыли выше.
Таким образом, если продукты обмениваются по объему затраченного труда, то не может быть равнения по норме прибыли на капитал. Если есть равнение по норме прибыли, то его не может быть в оценке стоимости по труду. Или – или. Для марксистской теории принципиальны, однако, оба пункта. Если оставить один, не будет теории.
Так какой оставить? Конечно, пункт из третьего тома. Он согласуется со статистикой, здравым смыслом, чтобы его разделять, не надо быть марксистом – не бывает в разы большей отдачи на инвестиции в трудоемкое производство. Но именно отвергаемый нами пункт из первого тома – ядро учения.
Развернем тот же самый тезис немного по-другому. Предположим, что двое наемных работников перестали «эксплуатироваться» капиталом, став его собственниками. Но второму работнику досталось в 10 раз больше капитала (вот такой попался капиталоемкий эксплуататор). Предположим также, что разница обусловлена, например, ценой оборудования. Других работников нет. Оба работника продолжают трудиться теперь уже как владельцы бизнеса. Второй бизнес стоит в 10 раз дороже. Можно сказать, второму работнику повезло. Но нет, согласно классическому марксизму – не повезло. Прибавочная стоимость создается только трудом: добавь хоть в 100 раз больше капитала, доход будет капать только за труд. А он по-прежнему одинаковый. То есть доходность обоих бизнесов будет одинаковая. Так говорил Карл Маркс. Мы же понимаем, что это не так?
Это самая очевидная логическая дыра теории, чтобы ее увидеть – не нужно компетенций больше, чем у студента первого курса экономфака. Да у любого студента – давайте не будем отрицать наличие логики ни у физиков, ни у лириков. Но вернемся к тому капиталу, который без кавычек.