Александр Шаганов
Мы пойдем с конем по полю вдвоем…
Серия «Лучшие поэты»
В оформлении книги использованы фотографии из личного архива автора и графика Екатерины Шагановой
© А. А. Шаганов, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Выйду ночью в поле с конем
Выйду ночью в поле с конем,
Ночкой темной тихо пойдем.
Мы пойдем с конем по́ полю вдвоем,
Мы пойдем с конем по по́лю вдвоем.
Ночью в поле звезд благодать,
Боле никого не видать…
Только мы с конем по́ полю бредем,
Только мы с конем по по́лю бредем.
Сяду я верхом на коня —
Ты неси по полю меня!
По бескрайнему полю моему,
По́ полю бескрайнему, вольному.
Дай-ка я разок посмотрю,
Где рождает поле зарю.
Ай – брусничный свет, алый да рассвет,
Али есть то место, али его нет?
Полюшко мое, родники,
Дальних деревень огоньки,
Золотая рожь да кудрявый лен —
Я влюблен в тебя, Россия, влюблен.
Будет добрым год-хлебород.
Было всяко, всяко пройдет.
Пой, златая рожь, пой, кудрявый лен,
Пой о том, как я в Россию влюблен!
Я в рабочей семье народился
Метрика
Разбирая архивы – есть у меня такой заветный сундучок, – наткнулся на метрику из роддома больницы № 68. Пожелтевший от времени документ сообщал о рождении 4 марта 1965 года младенца весом 3100 г и ростом 51 см. Фамилия Шаганов – беглым почерком, имя не проставлено. Первое впечатление, что написанное касается незнакомого тебе однофамильца. И не сразу понимаешь, что это о тебе самом. Что выписан из медицинского учреждения 14 марта с прибавлением в весе в 350 граммов.
Получается, что десять дней пребывал я в отличном физическом состоянии, развивался в пеленках, а у родителей были сомнения, каким именем назвать своего второго. Отложили до дома. И ведь были, видимо, варианты. И тут можно пофантазировать – какие именно? К сожалению, у родителей об этом уже не узнаешь… Но, прожив свои на сегодняшний день пятьдесят три года Сашей, Александром, Саней, иногда Александром Алексеевичем (не часто), понимаешь, что очень трудно даже представить, как еще по-другому могли бы тебя величать. Нет уж, как нарекли, так уж и нарекли! Мне нравится, я не против.
Вообще, забавные вещи встретишь в личном архиве. И наличие его не зазорно, я не согласен, вы уж простите, в этом с Пастернаком. Нужно и заводить его и над рукописями трястись. А вот в том, что быть «знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь» – тут я соглашусь.
К таким же своеобразным метрикам можно отнести и первые школьные тетрадки. Вот, например, передо мной зелененькая цветом, подветшалая тетрадочка для работ по математике ученика 1 класса «В» Шаганова Саши. Написано рукой учительницы Людмилы Александровны. Сам я еще писать не умею. Палочки, потом единички, цифирьки – домашние задания. Первая оценка случилась 16 сентября – четверка. А спустя месяц перьевая ручка заменена на шариковую, это я и сейчас помню, без архивной подсказки. Такая замена своего рода поощрение, значит, справляешься и можешь уже не пачкаться чернилами, а выводить два плюс три шариковой ручкой. В тетрадке этой 23 такие четверочные оценки, пять пятерок и столько же троек. На обложке оттиск печати красной звездочки. Тетрадь не дописана до конца, последняя запись на девятом листке от 4 ноября. Потом каникулы наступили.
А дневник – а? Это вообще документище! Спасибо, что мама, будучи сама учительницей начальных классов (но в другой школе), сохранила, а уже потом они и в сундучок перебрались. Среди замечаний на предпоследней странице у четвероклассника Шаганова записи строгие.
«19.03. Безобразно ведет себя на перемене. Толкнул мальчика так сильно, что он мог сломать себе позвоночник». А ведь на самом деле давал кому-то сдачи. Я, кстати, за всю свою жизнь никого не ударил по лицу. Ни в детстве, ни потом. Хотя многим и не мешало бы врезать! Но так уж я воспитан: бить человека по лицу – последнее дело.
«7.05. Мешает разговорами соседу». А иначе зачем мои места за школьной партой были всегда на «галерке»?
«8.05. Безобразно ведет себя на уроке изобразительного искусства». Рисовать я до сих пор не умею. Но моя жена Катя – художница. И за обедом я вполне сносно могу поддержать беседу о каком-нибудь там «Бубновом валете».
«Я в рабочей семье народился…»
Я в рабочей семье народился,
Юных Ленинцев улица зва́лась.
Этим фактом я очень гордился —
Всей страны моя гордость касалась!
Глядя в нежную даль Первомая,
Я шагал, семилетний оболтус,
Кулачонки от счастья сжимая
За страну, устремленную в космос.
Отутюжен костюмчик воскресный,
Выходная рубаха надета,
Жизнь веселая, мир интересный —
Детству я благодарный за это.
По подъездам гуляют гитары,
Серебря перезвонами полночь.
Откликаются смехом бульвары,
Жив на свете Владимир Семеныч…
Репетируют школьные ВИА,
Налагают запрет педсоветы.
Не слагаю стихов о любви я —
О любви пели нам «Самоцветы».
Пригуби из горла́ кислый «Рислинг»,
Вспомни вкус сигареточки «Ява»…
Эх, вернуть бы те грешные мысли
Для сегодняшней грешной забавы.
Не страдаю я по комсомолу,
И не жаль мне вчерашние танцы;
Как всегда, не везет по футболу,
Но в хоккей – нас стеснялись канадцы!
Да, конечно, не все было гладко,
Протоколы подписывал Пельше,
Но поболее было порядка,
И стреляли по гражданам меньше.
Пригуби из горла́ кислый «Рислинг»,
Вспомни вкус сигареточки «Ява»…
Эх, вернуть бы те грешные мысли
Для сегодняшней грешной забавы…
Юных Ленинцев улица зва́лась…
Оттого что она до сих пор не переименована, не знаю, как другие, а я себя чувствую по жизни поуверенней. До шести лет, мальчонкой – в колготках детских и шортах, по той моде, под неусыпным оком бабушки Насти пробегал я на той улице во дворе дома пятиэтажного, что рядом с кинотеатром «Кишинев». «Кишкой» – для простоты общения – наградили здание светло-рыжего кирпича старшие пацаны. Возводили его уже в моем понимающем пятилетнем возрасте. Помню.
Потом 28 годков прошли на 1-й Новокузьминской. Школа, институт… «Пиво в бидоне» с дружком моим, пятнадцатилетним Мишкой Шабаевым тоже в первый раз доставляли по тому же адресу. Вносили алюминиевый сосуд объемом 1,5 литра в 79-ю квартиру, пользуясь отсутствием родителей. Здорово я тогда траванулся, лет пять запах пива не переносил. И там же наблюдался «с отцом разговор» по поводу этого не очень красивого моего подросткового времяпрепровождения. Собственно говоря, после от тех ассоциаций и песня сложилась «Ребята с нашего двора».
Это одна из самых давних моих песен. Она о моих детских впечатлениях. Говорят, жить надо сегодняшним днем. Я так не считаю. Когда думаю о прожитом, вспоминаю дорогих мне людей и приятные встречи, мне становится тепло. К тому же только теперь мы понимаем, что наша прежняя жизнь была не самой плохой. В России трудно найти поколение, выросшее без войны, а нам в отличие от наших родителей это удалось.
Ребята с нашего двора
От вечернего шума устанешь
И по старым прогулкам пройдешь,
И друзей своих рядом с собою представишь,
И студенческий воздух хлебнешь.
Вечерок этот дивный, блаженный,
Повторяется с каждой весной,
Ой, затянет тебя он беседой душевной,
Закачает, как мост подвесной.
И ты споешь про свет в любимом окне,
Про звезды, что в тишине над горизонтом горят.
И ты споешь, и тихо клены вздохнут,
И вновь тебе подпоют ребята с нашего двора.
И припомнятся звуки баяна
Из распахнутых в полночь окон,
Витьку рыжего вспомнишь, соседа-буяна,
И Кирюху по кличке Флакон.
Помнишь, пиво носили в бидоне —
Ох, ругался на это весь двор,
И смолили тайком мы с тобой на балконе,
А потом был с отцом разговор.
А еще я весне благодарен
За Отчизну, что все же живет,
И за то, что в апреле Гагарин
Совершил свой высокий полет.
И ты споешь про свет в любимом окне,
Про звезды, что в тишине над горизонтом горят.
И ты споешь, и тихо клены вздохнут,
И вновь тебе подпоют ребята с нашего двора.
Семья у меня большая
Семья у меня большая. Папа Леша, мама Юля, старший брат Юра и сестренка Лариса. Она совсем маленькая, только-только и ходить-то научилась – ножки колесом еще, а все равно – взгляд серьезный уже. Недавно мы переехали на новую квартиру, а до этого жили в одной комнате, а в квартире еще одна семья. Теперь по тому адресу бабушка Настя осталась, мы ездим к ней по воскресеньям в гости, а раньше все вместе ютились, как говорит бабуля. А теперь у нас с Юрой комната на двоих – детская – как одна та прежняя. И дом совсем новый, самый высокий – четырнадцать этажей. Мы на двенадцатом. Во как! И салют можно смотреть из всех четырех окон. Раздолье, по-другому не скажешь. И все очень рады. Особенно папа и мама. А мне шесть лет, и сейчас весна, потом лето, а осенью я пойду в школу. Она тоже совсем новая, мы будем первые первоклашки. Меня уже мама записала туда. И мне, конечно, немного боязно, но все равно я хочу, чтобы быстрей пришел сентябрь и я пошел учиться. У меня и портфель уже есть, и ручки, и тетрадки. Это все мне тетя Женя подарила на день рождения – 4 марта, на той неделе. А форму школьную купят в конце лета. Никто же ведь не знает, на сколько я вырасту в деревне. И я не знаю, расту себе и расту…
А еще тетеньки у подъезда сказали, что в нашем новом доме у нас, у Шагановых, всех больше детей. Ни у кого нет троих. А у моих папы и мамы – есть! Мы – Юра, я и Лариса. Вот такие вот мы, Шагановы, вот сколько нас! И этим я ужасно горд.
И все очень счастливы. Какой-то даже воздух счастливый, мартовский ветерок и запах новостройки ошеломляют. И все улыбаются, а я, наверное, больше всех. Я вообще очень хороший, только читать не умею, а считать до десяти – уже. Хотите, покажу?.. Вот видите, один раз только сбился. Считать меня научил мой старший брат. Это очень хорошо, когда есть старший брат.
А летом мы поедем к дедушке Павлу в деревню. Там у меня знаете что есть – велосипед! Уже на двух колесах, да! Из дома мы поедем к вокзалу на такси, потом ночью на поезде. Я буду так ждать, так ждать, когда же наша остановка, но все равно усну и спросонья ничего не пойму. Будет четвертый час утра, и мы уже за городом Владимиром. Еле-еле встает зорька, и нас встретит дядя Саша на грузовой машине. Мы с мамой и Ларисой сядем в кабину, а папа с Юрой (Юра ведь уже большой) – в кузов. И я тоже хочу в кузов, но мне не разрешат. Но ничего, Юра после мне все расскажет о дороге. А дедушка Павел улыбнется нам, как умеет только он, возле дома в Пигасово.
Самый лучший дедушка на свете! Папин папа. Я никогда не называю его «дед», а только распевно «де-едушка» или еще бегло – «дедуль». А бабушка наша Наташа умерла два года назад, и все плакали. И папа тоже. Он вообще никогда не плачет, а тогда плакал. Я видел.
Теперь в деревне остались дедушка и дядя Матвей. Дедушкин старший брат, как для меня Юра. Они всю жизнь вместе. Еще до войны, еще когда царь был, дядя Матвей ослеп. В три годика. Из-за тифа. Тогда тиф был, сейчас его нет совсем, а тогда из-за этого тифа проклятущего много людей умерло, а дядя Матвей выжил, но всю жизнь ничего не видит. Но зато вся скотина – корова, овцы там, слушается дядю Матвея даже больше, чем дедушку. И все мы дядю Матвея очень любим. И зовем все дядей.
Собственно, по причине овец и произойдет случай, о котором я расскажу. Так получится, что я останусь на день-другой только под присмотром дедули. Паренек я небаловной, поэтому особого пригляда не требуется. А дел у дедушки хватает. Вон сколько дров нужно наколоть. Дрова он колет получше, чем даже папа, хотя дедушка и не такой молодой. А я – знаете, что я сделаю?.. Вон уже пастух гонит стадо, ну я и подсоблю. Возьму кусок черного хлеба и сдобрю его коровке (ох, какое же вкусное у нее молоко, в городе такого нет!) и овцам. Наших штук шесть-семь. Все похожи друг на друга в стаде. Но ничего, парочку своих я запомнил, а остальные уж забегут в хлев за компанию. И дедушка после уж меня похвалит. Скажет: «Молодец, совсем уже взрослый стал».
Только выйдет-то все по-другому… Ну, корова – та понятно. Посмотрев удивленными глазами на незнакомого мальчика, буренка с достоинством проследовала за ворота. Даже моя краюха хлеба не понадобилась. Она только мычала, ждала дойки. А вот овцы, что бы вы думали, скушали весь мной предложенный хлеб, а за калитку ни-ни. Это я потом пойму, что они испугались меня, а я их. Все же ведь я городской парнишка и кормить с ладошки не очень-то обучен. Я их и хотел обойти со стороны, и так и этак, но они ни в какую. Бегают по деревне туда-сюда, я за ними по лужам. Все сандалии стали мокрыми. Уже меня и соседи спрашивают: «Саша, что случилось, где дедушка?»
Ну ладно, бестолковые овцы, не хотите по-хорошему, тогда я возьму кнут. Настоящий – дедушкин. Вообще-то нам, детям, строго-настрого не разрешалось даже приближаться к таким вещам, как косы, топор, кнут. Кнутик у меня был свой, детский, сделанный из старого ремешка. Но разве такого послушаются, нет, тут нужен дедушкин, только так! Чтобы и щелкал и свистел.
Короче, с дедушкиным кнутом загнал я бедных овечек аж до синего болота, там уж и до леса недалеко. И вот ведь как вышло. Дощелкался. Со всей шестилетней удали заехал аккурат себе по глазу. Аж голова подтреснула, искры брызнули. Глаз тут же заплыл, надулся синяком. И больно-то как, ой-ой-ой! Слезы катятся, не остановишь. Ладошкой прикрыл, бегу обратно в деревню, овцы мои следом. И тоже жалостливо блеют.
Весь зареванный, в мокрых сандалиях, продрогший, кнут бросил в кусты, подхожу к дедушке.
– Дедуль, посмотри, что у меня там с глазом?
– А что случилось?
– Да, вот мошка залетела, я и расчесал.
– Ну-ка, дай гляну… Ух ты, да это к тебе не мошка залетела, где это ты так, а?
– Мошка, мошка!.. – твержу себе под нос… Ну а как сказать-то, что кнут без спросу взял.
– Пойдем в дом скорей, Саша.
В доме тихо. Умыл мне лицо дедушка, дал рубль железный с Гагариным.
– Ты ляг, приложи к глазу и лежи, а я пойду фельдшера звать.
Заснул, и снилось мне, что будет у меня один глаз, а может, и вовсе ослепну, как дядя Матвей. Ну и ладно. Буду жить с дедушкой в деревне, а папа с мамой будут приезжать по праздникам. Ничего, проживем.
Крепко спал.
Зато на следующий день перебинтованный мой вид лихо позабавил деревенских ребят. Кутузовым дразнили. А мама, увидав, только руками взмахнула. Но не ругала. Чего уж ругать. Глаз-то видит, только синяк здоровенный. А дядя Саша даже по такому случаю возил меня на мотоцикле с коляской по полям вокруг деревни.
А про кнут я никому не сказал. Только Юре. Мы с ним потом из кустов его достали и на место повесили. Никто и не догадался.
«Я в себе пока не разобрался…»
Я в себе пока не разобрался,
Оттого, наверно, вольно жить.
Где не надо – я перестарался,
С кем не надо – я спешил дружить.
Удаль часто поджидает усталь…
Усталь – это больше, чем устал.
Еду в Суздаль, колокольный Суздаль,
Чтоб прислушаться к его устам.
Важно крепко помнить в жизни место,
Где восходит из глубин твой род,
Ведь земля – не булочное тесто,
А толпа – далеко не народ.
На владимирских лихих просторах
Деревенька есть посредь ветров,
Только город и военный порох
Пощадили в ней лишь семь дворов.
Здесь, в Пигасово, мой дед родился,
Строил школу бревна к бревнам вгладь.
Где в войну отец не доучился,
Где других детей учила мать.
В дальний лес, окутанный восходом,
С братом я ходил чернику брать.
Перед нашим ягодным походом
Бабушка твердила: «Потерять
Очень можно тама-де друг дружку.
Я в газету заверну вам хлеб,
Дам бидон для Юры, Саше – кружку».
И крестила с Юркой нас вослед.
Вечером бездушный телевизор
Заменял с лихвой роскошный чай!
Я теплом его с тех пор пронизан,
Даже если холод и печаль.
В памяти безудержного детства —
Поле за гумном, где цвел овес,
Дальше – лес, а там уж по соседству
Суздаль. От деревни – десять верст.
Детство мое
Детство мое, деревенское милое детство,
Дом – три окна, я теплом его был упоен.
Дом – три окна, вековые леса по соседству —
Детство мое, ты все снишься мне, детство мое…
Чудится мне предвечерний покой деревушки,
Вот я иду, новой книжкой, стишком окрылен.
А на пруду заливаются хором лягушки —
Детство мое, деревенское детство мое…
Детство мое, спой мне дивные бабкины песни,
Детство мое – молоко спозаранку и хлеб;
Детство мое, на мгновенье воскресни, воскресни,
Дом – три окна, где я вырос и где я окреп.
Да, навсегда я веселый парнишка беспечный —
Все нипочем, задрался козырек набекрень.
Вот я иду и такой молодой, и сердечный…
Детство мое, беспризорного сада сирень.
