Александр Сергеевич Палкин
Гранд-Леонард

– Прекрати. Все идеально, лучше не придумаешь. Я бы никогда не поверил, что кабачок может быть таким вкусным, – в подтверждение своих слов он начал поглощать содержимое тарелки с удвоенным усердием.

Элинор засмеялась. Не весело – чего обычно ожидаешь от смеха – но тепло, нежно.

– Просто я тебя обманула. Это мясо вкусное, а кабачок всего лишь неплохо его дополнил.

– Тогда надо выпить и за твою хитринку, раз блюдо из-за нее такое вкусное получилось.

– Давай.

Их бокалы соприкоснулись с утонченным звоном, и Рамон вдруг посерьезнел.

– Любимая, я тебя очень прошу: не делай так больше. Я знаю, что все далеко не идеально, но мы будем к этому стремиться. Не бросай меня.

Элинор в легком смущении стала водить пальцем по кромке бокала.

– Не брошу. Честно сказать, я сама не знаю, зачем… Мне отчего-то захотелось опять оказаться в городе. Я никогда не думала, что однажды заскучаю по людным улицам, шуму… Думаю, это от скуки. Прости меня.

Рамон был особенно доволен тем, что она подняла голову и посмотрела на него большими, блестящими глазами, полными чувства вины.

– Я и не обижался. Я только испугался. Что остался один, что все было напрасно. Что я отказался от немногого ради ничего.

– Я с тобой, Рамон. У нас все наладится. Я тоже буду очень стараться.

Вскоре с бутылкой было покончено, и по телам вместе с алкогольным теплом разлилось возрожденное за день желание и нежность. Занавес ночных небес окутал мирок романтического ужина, нависнув над крышей оазиса и предавшимися новому акту единения беглецами.

* * *

– Сколько мы уже здесь? Я потеряла счет, дорогой.

– Мм… Сам скоро потеряю. Кажется, конец третьей недели. То есть, то ли двадцатый, то ли двадцать первый день. Но мне так хорошо в последнее время, что я не слежу за датами.

– Невероятно, что всё – так, – Элинор сладко потянулась и повернулась на бок, чтобы глядеть на лежавшего справа Рамона. – Не думала, что когда-нибудь настолько привыкну к этому месту, что буду чувствовать себя… нормально. Ну, почти…

– Вот видишь, все потихоньку налаживается. Кстати, как ты думаешь, который час?

– Десятый? – предположила Элинор.

– Не-а. Вон, видишь, солнце бьет в окно с краю? В нашу первую неделю это происходило примерно в одиннадцать. Ну, а с поправкой на укорачивающийся день… Думаю, сейчас где-то одиннадцать двадцать пять. А то и одиннадцать тридцать.

Элинор раскрыла рот в изумлении:

– Это сколько же мы валяемся в постели?

– Одиннадцать часов, не меньше, – ответил Рамон и подавил зевок.

– Надо же. До жизни здесь я, кажется, никогда столько не позволяла себе спать. Даже в детстве. Мать меня строго воспитывала, вдалбливала мысль об обязательствах, о том, что необходимо следовать правилам, распорядку.

– И как же сложилась ее судьба? Помогли ей принципы?

– Прожила заурядную жизнь и умерла от гепатита. Я привезла ее в приют, там постаралась облегчить последние месяцы. Впрочем, эту часть истории ты уже знаешь, – она помолчала, невидящими глазами уставившись на противоположную стену. – А принципы… Не знаю. Скорее, мешали. Эта ее закостеневшая мораль не дала развестись с нелюбимым мужчиной, хотя было много желающих занять его место. Мама была очень красивая женщина, но так и не воспользовалась своей красотой, чтобы как-то наладить жизнь. А потом она и меня заставила выйти за Франциска.

– Да, печально. Зато ты, наученная ее опытом, делаешь все, чтобы избежать тех же ошибок. Вырвалась из замкнутого круга! Вдумайся, ты живешь настолько спокойно, свободно, насколько желаешь! Она бы просто не поняла всю прелесть этого, а ты понимаешь и потому можешь считать себя счастливой.

Элинор не ответила, только вздохнула.

– Ты не согласна? Остаются все же сомнения?

– Согласна в целом. Просто думаю о матери, как она… Она была хорошим человеком, но так нелепо прожила. Ради чего все это было? Кому и что она пыталась доказать своими твердыми убеждениями? Жизнь ради выполнения долга! Мне очень жалко ее, – слезинка скатилась по ее лицу и осталась мокрым пятнышком на подушке.

– Ну-ну, – Рамон поспешил обнять женщину. – К сожалению, ты уже не можешь ей ничем помочь. Но повторюсь: ты не она. И, быть может, она бы сделала выводы к старости, может, порадовалась, глядя, как ты не побоялась начать жить не по шаблону… Каждая мать желает счастья своему ребенку. Каждая сделает все, чтобы…

Повисла напряженная пауза, Элинор прикрыла глаза, будто от стыда.

– Прости, я не имел в виду…

– Нет, ты все правильно говоришь. Каждая мать. Невероятно, но я тоже своему этого желаю. Диаманду без меня будет лучше. Эх, если бы он родился при других обстоятельствах, в другое время, от любимого… Я была не готова. Я и рада бы найти в нем свой смысл, но неприятие просто возникло, вопреки логике и здравому смыслу. Понимаешь?

– Понимаю, – Рамон подумал, что поспешные и болезненные оправдания Элинор вызваны страхом, что и Рамон возненавидит ее за сомнительный поступок. – Насколько могу – как бездетный – понимаю. Но есть и свои плюсы: сложись жизнь по-другому – мы бы не встретились.

– Это верно.

Из ее ответной реплики он не понял, рада ли женщина, в конечном счете, что все вышло так, как вышло, или же сожаления о невозможности иначе прожить молодость перевешивали. Но почему?! Две недели все шло прекрасно. И вот Элинор зачем-то стала бередить поджившие раны!

Все еще под тяжелым впечатлением от разговоров в постели, немногословные, они встали, позавтракали кашей и консервированной ветчиной с сухарями.

– Я в душ, – объявила Элинор, когда они закончили трапезу и составили грязную посуду в стопку.

– Давай. А я следом. Надо уже вынести мешки с мусором, а то запах начинает ощущаться.

– Куда же ты его отнесешь? Мусоропровода тут не предусмотрено, как я понимаю?

– Унесу подальше, чтобы не привлекать крыс к нашему жилищу. Как можно ниже. Спущу на технический ярус и сброшу в колею железной дороги – там глубоко, места много. Пока так. А там, возьмут на работу…, – Элинор, благо, не стала на этот раз уточнять, когда случится долгожданный акт трудоустройства. Только кивнула и пошла к выходу, перекинув полотенце через плечо. Рамон зашуршал большим пластиковым мешком у выхода, пытаясь утрамбовать содержимое, чтобы вместить отходы после завтрака и завязать его.

– Тихо! – вдруг шикнула Элинор.

Вздрогнув от неожиданности, мужчина обернулся к ней. Она замерла на верхней ступеньке, прижав ухо к двери. На лице отразился страх.

– Что такое? – прошептал Рамон, выпрямившись.

– Я слышала, как кто-то внизу топает, а потом – голос.

– Невозможно, – отмахнулся он, но почувствовал, как неприятный холодок сжимает внутренности.

– Иди, послушай сам, – вняв предостерегающим жестам филомены, Рамон на цыпочках подошел, поднялся по ступеням. Занял место у замочной скважины и напряженно, сосредоточенно вслушивался пару минут, пока его женщина прижималась к нему сзади, щекоча неровным дыханием затылок.

– Ничего, Элинор.

– А не могло быть такое, что охранники заглянули? Ну, очередной обход…

– Не говори ерунды. Двери внизу не открыть, хоть снаружи пробуй, хоть изнутри. А зная, что попасть в здание никто не может, они и не будут в него соваться. Проход через коллектор охране неизвестен, поэтому она не в курсе, что внизу осталась незапертая дверь в подвал пансиона. Так что…

Не выглядя полностью успокоенной его доводами, Элинор, тем не менее, кивнула и рискнула от шепота перейти к полушепоту.

– Хорошо. А коллектор? Не мог ли кто-то наткнуться на тот люк, и пройти по коллектору сюда?

– Нет.

– Ты совершенно точно можешь это утверждать, Рамон?

– Я… Ну, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Но сама эта мысль нелепа!

– Почему? Если ты попал сюда из города, то и другие как-то могли…

– Я – особый случай: специально искал место неделями, специально прочесывал местность, шел вдоль стены Периферика и только тогда нашел спуск. Нет, никто больше не стал бы этим заниматься.

– Откуда тебе знать? Мало ли ненормальных…

Рамон нахмурился.

– Так я ненормальный? Значит…

Элинор начала краснеть.

– Нет, я же не про тебя. Я вообще…

Он продолжил, распаленный:

– Может, ты и пыталась сбежать от меня, потому что решила, будто я свихнулся? Да, такое объяснение кажется мне…, – оборвав тираду на полуслове, мужчина замолк и уставился на дверь. Сведенный к минимуму расстоянием и закрытой дверью мужской голос и еще какие-то неопределенные шумы – все шло с первого этажа, из вестибюля. А ему уж точно до сих пор голоса не мерещились. Выходит, Элинор не показалось. Как бы не хотелось верить в обратное, не показалось им обоим.

– Слышишь? Вот, я же говорила! – возбужденно прошептала Элинор.

– Слышу, – упавшим голосом отозвался Рамон. – Черти б его драли.

– Все-таки, охранник.

– Нет, это не он. Ни один из них. Те уже в возрасте, а голос молодой. И незнакомый. О, еще один, еще! То ли двое их там, то ли трое…, – на целую минуту они замолчали, прильнули к двери. Но как Рамон ни напрягал слух, ни слова не удалось разобрать.

– Что они там ворочают? – спросила Элинор, когда раздался скрежет, а потом мощный глухой удар, как если бы пришельцы передвинули громоздкий и тяжелый предмет.

– Понятия не имею. От строителей в комнатах остался какой-то хлам: пустая бочка, банка краски, ржавый инструмент. Но я почти все полезное, что видел, перетащил сюда. Вот внизу, на подземном уровне много всего. Не знаю, что случилось, когда заморозили проект, но рабочие ушли отсюда поспешно.

– Как ты это понял, милый?

– Обычно ценные материалы вроде мотков кабеля, дизель-генераторов и мешков с цементом не бросают. А тут – поразительное расточительство. Того, что есть внизу, могло бы хватить на постройку еще одной высотки! Но нет. Побросали – и были таковы. Как будто вдруг им стало наплевать.

– Или что-то плохое случилось. И пришлось бежать, – сипло предположила Элинор.

– Вряд ли. Да и какая разница. Меня сейчас беспокоят те трое. Надеюсь, они скоро уберутся.

– А вдруг, нет? Как мы тогда? Не помыться, не… ну, ты понял.

– Не бойся. Я думаю, уйдут. Если моя догадка верна.

– Какая? – в голосе Элинор отчетливо проступила почти детская надежда. Знала бы она, как страшно ему самому! Ведь он мог и ошибиться насчет незнакомцев. И что тогда? Питьевой воды осталось на пару недель. И когда она закончится, им придется спуститься, чтобы набрать хотя бы водопроводной, даже если на первом этаже их будет ждать «теплый» прием.

За что ему все это?! Почему за считанные минуты оазис обернулся чуть ли не западней?

– Так что за догадка? – переспросила женщина, видя, что Рамон совершенно ушел в себя.

– Что? Ах, да. Эти люди… Я думаю, они из собирателей.

– Кого?

– Собирателей. Есть такое неформальное… э-э-э… движение, назовем их так. Они рыщут по всяким заброшенным местам, где можно чем-то поживиться: склады, ангары, закрытые заводы. Собирают… не знаю точно, но могу предположить, что металл, детали от всяких аппаратов, провода и прочий хлам.

– В таком случае, они осмотрят здесь все, заберут, что им надо, и уйдут, правда? – эта мысль приободрила Элинор, она даже робко улыбнулась.

– Скорее всего. Так что будем ждать. Погоди-ка! Они поднимаются, – Рамон взял Элинор за руку и вместе они отошли от двери, спустились на нижнюю ступеньку. Звук шаркающих шагов приближался, затем ручка двери со скрипом повернулась, заставив обоих дернуться в испуге. Но верный замок спас от вторжения: дверь осталась закрытой.

– Я же сказал, – прогрохотал по ту сторону незнакомец. – Заперто. В этом поганом месте что ни дверь – то на замке. – Другой голос долетел снизу с ответной репликой, но слов было не разобрать. Задверный смешно ругнулся, словно собирая фразу из двух разных языков, а затем протопал обратно к своему компаньону в вестибюль.

Рамон выдохнул, а Элинор снова на цыпочках поднялась к двери и стала слушать.

– Они что-то возят по полу.

– Собирают добычу в кучу, осматривают и решают, что унести, а что оставить.

Возня продолжалась около получаса, затем шаги и голоса стихли, оставив куда более привычную паре нетронутую тишину оазиса.

Рамон заставил себя проявить инициативу и осторожно спустился вниз, уровень за уровнем. Между первым и вторым он перегнулся через перила, вытянул шею и почувствовал, как сердце, еще полминуты назад бившееся в тревожных предчувствиях, отбило ликующий марш: ушли. И оставили груду хлама перед выходом из здания. Оно и понятно: рук не хватит, если собирать все подряд. Разборчивые какие!

Он прошел в душевую, боясь, что могли унести генератор, но нет. Слишком тяжелая ноша была бы, хотя и ценная. Сам Рамон на их месте его унес бы, предпочел всему остальному. Мужчина поспешил спуститься в подвал и закрыть дверь, ведущую в подземный уровень, – довольно хлипкую, ведь он сам ее взломал, когда искал убежище. Но все же спокойнее жить за задвинутым засовом.

Насыщенное тревогой утро прошло, и жизнь вернулась в прежнее русло, в котором не было места страху. Были только неторопливые Рамон, Элинор, скромный, но сытный обед, разговоры, объятия и незамысловатые планы по добыче счастья из недр повседневности.

* * *

Следующее утро, однако, преподнесло куда более неприятные сюрпризы, чем заглянувшие на час собиратели. Рамон варил суп из сухих смесей, когда Элинор вернулась после неизменных водных процедур. Она закрыла за собой дверь на ключ и поспешно сообщила:

– В подвале кто-то ломится в дверь. Теперь, наверное, уже выбили и поднялись на первый уровень.

– Опять они?! Какого черта им тут надо? Если только…, – он скривился. – Все-таки, приперлись за генератором…

– А может, нет? – голос Элинор дрогнул.

– Нечего тут больше брать, кроме пары железяк у дверей. Точно утащат, сволочи!

– Как же мы тогда будем мыться? Ведь воду не нагреть без того котла, да?

– Как и раньше будем, не бойся. У меня еще один припасен, забыла? Только тогда мы останемся без света здесь. Но ничего не поделаешь.

– А, может, попробуем их прогнать? Не смотреть же, как они таскают наше добро! У нас его и так немного.

Рамон одарил ее негодующим взглядом:

– Ты же взрослая женщина, Элинор! Посмотри на меня! Я никогда в жизни ни с кем не дрался. А эти… они же подонки. У них и оружие какое-нибудь может быть. Меня порежут, а тебя…

– Ты не преувеличиваешь? Мы просто спустимся, скажем, что это наше жилище и попросим уйти.

– Какое жилище? Они знают, что это нежилая территория, что никто не имеет права здесь находиться. С этой точки зрения у нас никаких прав нет, чтобы кого-то выгонять или распоряжаться здешним имуществом. А эти вообще закон, не боясь, нарушают. Хорошо, если не убьют!

– Рамон, я все-таки…

– Нет, Элинор, мы будем сидеть и ждать! – отрезал он с непривычной для себя твердостью.

Она пристально посмотрела на Рамона:

– Ясно. Ты так трусишь, что боишься и шаг сделать за дверь.

– Я не трус! Я… не люблю рисковать многим из-за ерунды. Пусть берут, что им надо, и уходят. Потом попробую достать все необходимое, чтобы поставить надежную дверь взамен выбитой.

Элинор поджала губы и более в тот день не заговаривала со своим мужчиной. Лишь убивала время, как и чем могла, да периодически подходила к двери послушать, что происходило внизу. Когда за окном стемнело, и скромную резиденцию беглецов заполнили желтоватые ореолы свечей, Рамон начал нервничать: десять часов минуло с момента прихода собирателей, но те все еще топали и переговаривались внизу. Хуже того: голосов и топота стало больше. Почему они так задержались в почти пустом здании, которое можно осмотреть за полчаса?

Ответ лезвием полоснул по нервам.

– Элинор! Скорее, надо подготовиться! – Рамон ворвался в спальню, перепугав дремавшую женщину. Она приподнялась на кровати и повернула к нему сонное, растерянное лицо.

– Что? Что такое?

– Почему они еще тут, а? Где еще не были в этом здании? – Элинор продолжала, ничего не понимая, хмуро смотреть на него, и Рамон нетерпеливо мотнул головой в сторону выхода. – Ну, очевидно же! Они знают, что есть дверь на чердак. Запертая. Но теперь, когда их много, эти люди точно придут ее ломать. Как ту, в подвале. Может, надеются еще чем-нибудь тут поживиться, – ему было трудно сохранять самообладание: голос дрожал, челюсти будто окаменели вместе с губами, мешая нормальной артикуляции. Это была она – новая волна слабости, что отравляла ему жизнь с давних пор. Но ее напор нужно выдержать, потому что в такой опасности Рамон никогда не был.

По крайней мере, в этот раз он был не один.

К Элинор постепенно приходило понимание, и выражение лица менялось:

– Они идут? Они смогут сломать нашу дверь?

– Не знаю, смогут или нет, но я уверен, что скоро поднимутся. Нам надо подготовиться, – мужчина судорожно сглотнул.

Филомена встала с постели, натянула босоножки.

– Что надо делать?

– Собирай все режущие и колющие предметы. А я забаррикадирую дверь. Не хочу ни с кем драться, но если они сами к нам полезут – придется. Будем отбиваться, чем сможем.

– Рамон…

– Что еще нам остается?

За последующие десять минут у двери выросла хаотичная комбинация из дерева и металла – Рамон перетащил к ней всю мебель, какую можно было поднять в одиночку. Сняв насквозь мокрую от пота майку, он сел на нижнюю ступеньку и вздохнул:

– Долгая может выдаться ночь, – Элинор тем временем собрала в одну кучу потенциальное оружие: молоток, тесак для мяса, топорик… – А крышку деревянную зачем? – спросил недоуменно Рамон, когда подошел осмотреть амуницию.

– Ну… Можно как щит использовать, если все совсем плохо окажется.

Рамон не сдержал истеричного смешка, взяв крышку за большую ручку:

– А что, удобно. И топором не сразу пробьешь.

– Вот до чего мы дошли, – горько изрекла Элинор, обведя рукой баррикаду и орудия. – Хотели тихой, спокойной жизни, а теперь готовимся отбивать штурм.

– Кто же знал? Вдуматься только: я проделал такую работу; мы забрались в самое безлюдное место в радиусе сотни километров, но нас и здесь достали! И все рискует стать еще хуже, чем было, из-за каких-то подонков, будь они прокляты! – Рамон сплюнул. Его лицо ожесточилось, и будь он в состоянии видеть себя со стороны, понял бы, почему эта перемена вызвала у Элинор заметную неприязнь.

Ночь подобралась вплотную, давила на веки, и усталость мало-помалу вытесняла нервозность. Головы Рамона и Элинор склонились в сладкой дрёме, потом – в крепком сне прямо на посту у баррикады.

Он проснулся первым. Нестерпимо ныла спина и затекла шея: стул оказался не очень удобной кроватью. Рядом в похожей позе сопела любимая, подперев голову рукой. Волосы закрывали ее красивое лицо, а локоть грозил вот-вот соскользнуть со спинки.

Оборонительное нагромождение не претерпело видимых изменений. А если б и претерпело, им предшествовал бы шум, какой сложно проспать. Рамон протер слезившиеся глаза, потянулся и посмотрел на часы: семь утра. С опостылевшей за последние дни осторожностью он приблизился к двери, точнее – к тому, что свалил перед ней накануне. Стало очевидно, что из-за баррикады звуки долетали хуже, а значит – можно не услышать происходящего на первом этаже. Впрочем, Рамон был уверен: гости никуда не делись. Мужчина не уловил, разговор ли то был, топот ног или далекий грохот металла, сбрасываемого в кучу, – вибрации, ощущавшиеся в воздухе, раздражали слуховые рецепторы.

– У-у-у-у… м-м-м-м-м…, – он не сразу понял, что мычание загнанного зверя рвалось из его собственной груди. Утробное, нездоровое. Той же природы, что и ненависть к людям, от которой Рамона буквально трясло. Куда ему идти, если он лишится этого места? Как жить, если Элинор утратит всякое уважение и доверие к нему?

А она может… Сколько вытерпит использовать ведро в качестве отхожего места? А вдруг собиратели не уйдут до того, как кончится питьевая вода? Немногочисленные и уже не новые наряды скоро износятся, сможет ли он купить Элинор новые на свою скромную зарплату помощника охранника? Ведь и эту работу ему только обещали. Рамон чувствовал, как рассеивается приятная дымка его воображаемой реальности и проступает оскал объективной. Черт возьми, это же так очевидно! Почему эти вопросы во всей своей масштабности пришли ему на ум спустя месяц? Вероятно, они и не давали Элинор покоя в первые дни; из-за них она попыталась убежать, захватив лишь сумочку с документами и небольшую сумму денег. Тогда Рамон не придал этому значения, а сейчас, еще раз прокручивая в памяти неудавшийся побег, вспоминал детали.

Нужно что-то предпринять. Он просто сойдет с ума, если Элинор однажды пойдет по стопам Магды и станет кричать, обвинять, уничтожать остатки его достоинства взрывами истерики.

Высокие визгливые голоса, а также звонкие и писклявые, напоминающие крики чаек. Это что, женщины и дети?! Рамон не слышал, чтобы среди шакалов-собирателей была хоть одна женщина, про детей и говорить нечего. Значит, в пансион забрался кто-то еще.

Открывшийся только что факт, вкупе с осознанием хрупкости их с Элинор отношений толкал на риск.

– Ой! – рука Элинор все-таки сползла со стула, и женщина ударилась головой. – Рамон, что…? – она встрепенулась, стала дико озираться. – Который час? Они еще не пришли?

– Нет. Мы к ним сами пойдем.

– Погоди, ты же сказал…

– Элинор, там не те, на кого я думал. У них женщины с детьми. Я теперь совсем ничего не понимаю. Но придется выйти и… попробовать разобраться, – он принялся разбирать груду мебели и прочего хлама, чтобы открыть дверь.

– Спустимся вместе? – потирая ушиб, предложила Элинор. Она заметно повеселела, узнав, что наступает конец их самоизоляции – даже ради этого стоило осмелиться спуститься. Да и, если подумать, вряд ли при детях на них нападут, кем бы незнакомцы ни были. Это было бы в высшей степени странно, не по-человечески.

Разбирать, к удовольствию обоих, было легче, чем сооружать, так что спустя четверть часа Рамон открыл замок и легонько толкнул дверь. Многоголосие разговоров сразу стало явным, ударило по ушам столь резко, что он на пару секунд замер. Сколько там народу? Десять человек, больше?

– Готов? – тихонько спросила Элинор и положила руку ему на плечо.

Мужчина напряженно кивнул. Еще шаг за дверь и…

– А-а-а-а! – закричал он, пойманный врасплох. Элинор в тон ему взвизгнула. – Какого…! Ты что творишь? – выпалил Рамон, чуть придя в себя.

На них напал всего лишь ребенок лет восьми-девяти. Смуглый, голый по пояс, он притаился за дверью, а теперь, весело подскакивая на месте, тыкал в сторону Рамона длинной палкой.

– Ты кто? – спросил мальчик. Глаза его блестели хитринкой.

– Я… Эй, я взрослый человек, почему ты ко мне обращаешься на «ты»?

Мальчик проигнорировал вопрос, зато поднял свое копье еще выше, когда Рамон приблизился.

– Говори мне, кто такой, а то не пущу!

Ребенок действительно закрывал проход, и Рамон начал раздражаться из-за столь глупой преграды.

– Все, хватит. Уйди с дороги! – он попытался выхватить назойливую палку, но ребенок ловко увернулся и ткнул его в ногу чуть выше колена. – Ты что, с ума сошел, сволота маленькая?!

– Рамон, дай я! Ты не умеешь с детьми общаться, – сказала ему на ухо Элинор.

– Да он же … Что мы с ним церемонимся?

– Мы не знаем, с кем он, забыл? Не надо раньше времени…

– Ладно, ладно, давай, – Рамон пропустил филомену вперед, едва подавляя жгучее желание одарить юного стража оплеухой.

Женщина наклонилась к ребенку, делая вид, что не замечает выпадов палкой:

– Дружок, как тебя зовут?

– А тебя как? А бородач – кто?

– Давай договоримся. Ты, поскольку мы все-таки взрослые и незнакомые люди, будешь к нам обращаться на «вы» и назовешь первым свое имя. А мы тогда ответим на вопросы, какие у тебя есть. Согласен на такой уговор?

Мальчик на секунду посерьезнел, задумался, затем…

– Ну-у-у, я…, – он неожиданно плюнул Элинор в лицо и бросился бежать, прыгая через ступеньку и звонко хохоча.

– Маленькое животное! – прорычал Рамон ему вслед. Погнаться бы и стукнуть хорошенько, но разве за таким угонишься. – Теперь-то я вспомнил, почему ненавижу детей!

Элинор, обескураженная, вытерла плевок рукой:

– В первый раз такое наблюдаю. Но он не виноват, это все воспитание. Посмотреть бы, кто его родители.

– Вот и посмотрим сейчас. Пойдем, – взявшись за руки, они спустились в вестибюль и замерли на предпоследней ступеньке.

Помещение внизу превратилось в подобие маленького лагеря для беженцев: стихийного, хаотичного. Вдоль двух смежных стен рядами лежали застеленные цветастыми тряпками матрасы. На них вразнобой расположились мужчины и женщины – человек семь-восемь. Все, как тот диковатый ребенок, – смуглые, с темными, жесткими волосами. Они разговаривали на смеси имперского и еще какого-то языка, ели и пили из покореженной посуды, давно отработавшей свое. Две женщины в углу разбирали ворох тряпья, похожего на грубо сшитую одежду. Третья кормила грудью ребенка. Еще несколько мужчин у противоположной стены собирали каркасы того, в чем Рамон узнал складные армейские кровати. В центре помещения громоздились в два-три яруса мешки, рюкзаки и чемоданы. В прогалах между всеми этими людьми и вещами носились взад-вперед несколько маленьких детей.

В таком безумном средоточии жизни двух робко стоявших на лестнице чужаков заметили не сразу. Сперва пробегавший мимо ребенок добавил возглас удивления в море шума, затем сидевшая на матрасе толстая и неухоженная женщина толкнула в бок соседку и кивнула на Рамона с Элинор. Мужчины один за другим прекратили сборку кровати и уставились на них с непонятным Рамону выражением. Через полминуты все затихло. Взгляд каждого был направлен на них.

Рамон оказался будто пригвожденным к ступеньке, а Элинор сжала его руку необычайно крепко. Лицевые мышцы снова ему не повиновались, рот открыть не представлялось возможным. Он повернул голову к Элинор, как бы ища поддержки, помощи, но увидел в ее глазах то же бессилие и неуверенность. Благо, мучительную тишину прервал мужчина средних лет с густыми усами. Рубашка натянулась на его большом животе, и пуговицы грозили вот-вот отлететь – в целом, однако, он производил более приятное впечатление, чем большинство его соплеменников. Может, из-за открытого и умного взгляда, либо же потому, что имел более цивилизованный вид по сравнению с другими.

– Чистого воздуха да яркого солнца, дорогие! – сказал он спокойно и размеренно, оказавшись в двух шагах от пары.

– Я.. мы… Что ж, спасибо! Приветствуем и мы вас! – нашелся, наконец, Рамон, настороженно наблюдая за незнакомцем и подошедшими следом. Что за странное приветствие? Уж не смеются ли над ними, не готовят пакость, как тот ребенок…

– Кто же вы? – поинтересовался усатый с прежним спокойствием.

– А… вы кто? – реакция на встречный вопрос была не то что бы откровенно враждебной, но умеренно-негативной. Мужчины переглянулись, слегка насупив брови. Женщина в дальнем углу фыркнула и что-то сказала своей товарке. Главный – так про себя обозначил говорившего с ними человека Рамон – в лице не переменился, но заметил с укоризной:

– Так не положено, дорогие. Вы пришли к нам, а не мы к вам. Кто гостей принимает, тот и спрашивает первым. Вы нам ответьте, тогда и мы уважим.

Рамон почувствовал прилив злости. Вот значит, как! Он нашел это место первым, устроил тут все, но заявилась толпа голодранцев и в момент переворачивает ситуацию, будто они хозяева, а он – никто!

– Вы не правы! Мы живем здесь уже месяц, а вы – только пару дней, разве нет?

– Месяц? Как же мы вас до сих пор не видели? – спросил, прищурившись, худощавый человек, что стоял чуть поодаль. Резкий, отрывистый тон в сочетании с излучавшим агрессию лицом делали его противоположностью старейшины. – Где же вы прятались?

– Мы не прятались. Мы живем наверху, в надстройке.

– А-а-а, – протянул с пониманием другой мужчина и обратился к тому, что заговорил первым. – Да, Нурислан, мы поднялись два дня тому посмотреть, что там за дверью, но она была заперта.

– Мы закрылись изнутри, чтобы нас… Чтобы спокойней было. И не зря, как теперь вижу, – Рамон не мог не добавить обвинительной нотки в голос. Не будь пришельцев целая орава, он бы уже заорал на них, велел убраться. Но положение было таково, что оставалось только смотреть на собравшихся исподлобья, в бессильной злобе. Он даже забыл на минуту, что Элинор все еще стоит рядом – вероятно, из-за того, что женщина не проронила ни звука.

– Ну, хорошо. Вы живете, теперь и мы живем. Места ничьи, а значит – общие. Давайте же жить, как добрые соседи, – изрек Нурислан.

– А вы… надолго тут? – осведомился Рамон, страшась услышать утвердительный ответ.

Женщины, мужчины, дети – почти все засмеялись.

– Что смешного? – недоуменно спросила Элинор, но так тихо, что не услышал никто, кроме ее мужчины.

– Как судьба-звезда закрутит, так и будет, дорогие. Может, на месяц, а может – на год.

– Почему именно это место? – не унимался Рамон. – Тут ничего нет для жизни.

– Сами-то чего тогда…, – буркнул кто-то за спинами мужчин.

– А ну, хватит вопросы швырять! Вы только гости, а уважения не проявляете!

– Ладно, Николай, спокойно, – Нурислан поднял ладонь и призвал толпу к спокойствию. – Однако мой зять вернулся к тому, с чего я начал. Дорогие гости, прошу уважать наши обычаи. Давайте познакомимся, а там и все вопросы обсудим, какие у вас есть. Не надо суеты и враждебности. Так кто же вы?

Рамона распирало от злости и желания кинуть нечто тяжелое или острое в каждого из тех смуглых, что таращились на него, как на диковинного зверька, непонятно зачем вышедшего из чащобы на чужую территорию. Еще толком не зная, кто они, откуда и зачем пришли, Рамон ненавидел их всей душой. Право, того факта, что они рушили его крохотный и донельзя простой мирок своим бесцеремонным существованием в непосредственной близости, было более чем достаточно и для ненависти, и для проклятья.

– Я не… – начал он, но Элинор вдруг подала голос. Быть может, оттого, что она долго молчала, нервничая перед толпой с неясными намерениями и наклонностями, ее слова прорезали относительную тишину помещения звонким эхом.

– Элинор и Рамон. Нас зовут Элинор и Рамон. Мы пришли из города.

– Славно! С умной женщиной говорю, – наклонив голову, похвалил Нурислан. – А что привело вас в эти безлюдные края?

– Поиски новой жизни вдали от суеты, толпы, – желчно, сквозь зубы процедил Рамон. Элинор послала ему короткий предостерегающий взгляд.

– Что ж, Элинор и Рамон, мы рады обрести в вас соседей и не осудим, хоть бы вы были богатеи, хоть нищие, хоть беглые преступники. Хотеть воли – это право каждого человека в мире. Мы – древний народ, который и сам им пользуется, и за другими признает. Добро пожаловать в лагерь вольноходцев!

Несколько человек что-то прокричали на незнакомом языке; две женщины потянули Рамона и Элинор за руки, стащили с лестницы, параллельно напевая незнакомую мелодию. Им кинули матрас неподалеку, усадили, а Нурислан, покряхтывая, устроился на точно таком же матрасе напротив. Также к нему подсела носатая старуха со струящимися до пояса седыми, но густыми волосами. Все прочие вернулись к своей бурной деятельности или безделью – смотря, кто чем был занят до прихода гостей.