Александр Рязанцев
Принять и пережить потерю, горе, утрату. Как научиться снова радоваться жизни
Люди часто путают это депрессивное состояние с депрессией. Самостоятельно или при помощи горе-психологов ставят себе диагнозы и начинают ходить на длительные «терапии», чтобы «справиться с депрессией». И вот это уже не очень нормальный процесс, потому что долгое пребывание в депрессивном состоянии может привести к депрессии, если отмахнуться от него и не пережить с целью присвоения опыта и переосмысления событий, повлекших за собой это состояние.
Помните: самый оптимальный срок завершения горя – один год. Потом человек начинает привыкать к новой реальности, и его жизнь начинает «складываться». На этом этапе каждый должен принять решение – продолжать умирать от тоски по ушедшему человеку или все-таки встать и идти в жизнь.
Теперь, когда вы знаете, почему работать с утратами жизненно необходимо, мы подробно рассмотрим каждую стадию переживания горя.
Тем, кто оказался рядом
Часто возникает вопрос: как вести себя близкому человеку пострадавшего или тому, кто просто оказался рядом в момент получения известия о трагедии? Плакать – не плакать, реагировать на ситуацию или оставаться безучастным, сопереживать или стараться быть в стороне?
Если близкий или родственник сопровождает умирающего (помогает, ухаживает за ним), он должен быть собранным и внимательным в выражении чувств. Здесь не может и речи идти о слезах, иначе он присоединится к умирающему.
Если же у родственника или знакомого случилась невосполнимая потеря, тому, кто рядом, напротив, необходимо быть живым и открытым в чувствах. Естественно, важно не впадать в истерику и сознавать, что есть собственная боль, вызванная осознанием произошедшей с близким ситуации, и есть боль этого человека, который переживает ее по-своему, но дать волю слезам в таком случае можно.
Был случай, когда в начале 2000-х годов известный консультант, работая с утратой на семинаре в Санкт-Петербурге, в конце сеанса расплакался. Мужчине было 70 или 80 лет, и, конечно, это потрясло наш санкт-петербургский терапевтический круг: профессиональный психотерапевт с огромным стажем работы – и плачет. Когда его спросили: «Как же так?! Ты терапевт и работаешь с человеком, который переживает горе. Почему ты плачешь, а он нет?», консультант ответил очень просто: «Кто-то должен был показать, что плакать нестрашно и неопасно, что человек не умрет, если заплачет». Тем самым он помог клиенту сделать первый шаг к публичному переживанию горя.
Еще раз подчеркну: очень важно в таких ситуациях не присоединяться к горюющему человеку. Можно сопереживать параллельно. В этом смысле у каждого должны быть свои границы: «Твое горе здесь, а я – вот здесь. Я рядом с тобой, но мы не вместе, это твое горе, не мое, я уважаю его, но нахожусь на некоторой дистанции». Чтобы выдержать эту дистанцию, необходимо самому быть осознанным и знать все собственные процессы и переживания – что для вас закончено, а что нет. Важно сохранять эмоциональную толерантность: сопереживать близкому, но не «умирать» вместе с ним, оставаться в безопасности, а для этого нужно четко разделять свое и чужое. При этом нельзя быть закрытым. Надо оставаться честным. Это непростая задача, и, конечно, если вы чувствуете, что не справляетесь с ней, нужно обратиться к профессиональным консультантам, работающим с утратами.
Глава 2. Несогласие
Впервые я столкнулся с массовым горем, когда служил офицером в закрытом гарнизоне подводников. В 1989 году в Баренцевом море затонула подлодка «Комсомолец», и весь процесс переживания острого горя и слияния с ним людей от начала и до конца трагедии происходил на моих глазах. Горе пришло в 42 семьи, плакали 30 000 человек. Я помню разные формы поведения людей, проявившиеся в тот момент. Кто-то тихо сидел, кто-то беспокойно ходил из угла в угол и критиковал всех вокруг, кто-то кричал и плакал от боли, ругался матом. Тогда, ничего еще не зная об утратах, я просто не мог это объяснить и удивлялся, почему люди себя так ведут. Когда я плакал вместе со всеми от боли, я не понимал, что со мной происходит. Почему я, такой эмоционально стойкий, не могу сдержать слез? Сейчас ответ для меня очевиден. Я был потрясен тем, что произошло. Я верил в нашу технику и оружие, в их неуязвимость и непотопляемость, поэтому, когда один из друзей-сослуживцев сказал мне, что «Комсомолец» затонул и два моих товарища, находившиеся на борту, оказались в числе погибших, Я БЫЛ НЕСОГЛАСЕН. Этого просто не могло произойти в моем понимании, это противоречило моей вере в технику и людей, которые ее обслуживали. Если бы я тогда работал терапевтом-консультантом, я мог бы вынести из этой ситуации много полезных вещей, но тогда я был одним из пострадавших, я не был готов.
Несогласие с произошедшей ситуацией – это самый сложный этап переживания потери, с которого все начинается. Как говорится, умом-то мы понимаем, что близкий человек умер или ушел (при разводе), что кошелек, часы или мобильный телефон украли, но на эмоциональном уровне мы со случившимся не согласны. Именно этот внутренний конфликт между пониманием и эмоциональным восприятием заставляет нас из нашего несогласия выстраивать определенные формы поведения, принимать ошибочные решения, которые отвлекают и уводят от реального события.
Несогласие – это первое чувство, которое возникает (причем неосознанно), когда человек что-то теряет (еще тяжелее, если кого-то). Он испытывает сильное потрясение: «Почему я? Почему именно у меня? Пусть бы где-то в другом месте это произошло! В чем я виноват?» Мне очень нравится высказывание Никиты Михалкова про наш менталитет, которое как нельзя лучше иллюстрирует механизм несогласия: «Если у меня корова издохла, то я думаю, не почему у меня корова издохла, я думаю – почему у соседа до сих пор живая».
Несогласие ведет к тому, что потеря не преодолевается и, оставаясь в прошлом, начинает воздействовать на жизнь настоящую. Очень часто на консультациях, когда я вижу у людей характерные признаки непережитой утраты, я говорю им о том, что именно старые раны влияют на их текущую жизненную ситуацию. Первое, что я слышу от них в ответ, – это несогласие. Люди заверяют меня, что прошло достаточно много времени и они уже справились с горем и болью. Они уверены, что старые утраты не могут влиять на их жизнь сегодня.
– Да нет, это не то. Причина должна быть в чем-то другом!
Но когда более детально разбираешься в ситуации, оказывается, что это еще как «то»! Просто человек очень глубоко спрятал свое горе, научился скрывать его от других и от себя самого, жить с этим «камнем» на душе и убедил себя в том, что он справился с потерей.
В качестве примера приведу одну историю. Как-то раз приходит ко мне практикующий психолог на супервизию, я разбираю его запрос и понимаю, что тема утраты для него не завершена. Я ему говорю:
– Слушай, у тебя утрата не пережита. Как ты работаешь консультантом?
– Да нет, это уже столько лет назад было. И потом, я ходил к психологам, потратил огромное количество сил и времени, так что ту утрату я давно пережил.
В таких случаях я обычно задаю два вопроса. Первый касается дня сегодняшнего: «Есть ли то, с чем ты до сих пор не согласен в этой истории?» Когда человек начинает перечислять пункты несогласия, я понимаю и говорю ему, что утрата до сих пор в нем живет.
Второй очень сложный момент, к пониманию которого мы с вами придем чуть позже, я выявляю вопросом: «Чувствуешь ли ты, что в чем-то до сих пор виноват?» Если человек отвечает, что до сих пор в той или иной степени ощущает вину, можно с уверенностью предположить, что процесс переживания потери у него находится на начальной стадии, на этапе несогласия. Он все еще пытается справиться с потерей. Он с ней живет. Пусть перенесенная травма каким-то образом скрыта, но она продолжает влиять на его поступки, поведение, отношения с людьми, ощущение полноты жизни и т. п. Несогласие и вина очень сильно связаны. Если есть вина, есть и несогласие.
Собственно, эти два вопроса, которые я определил для себя, исходя из опыта практики, точно показывают мне, начал ли человек переживать утрату, закончил ли свое переживание и как сейчас смотрит на случившееся с ним событие. Бывают консультации, когда мне приходится задавать еще и третий, «показательный» вопрос: «Что в твоей жизни поменялось и в какую сторону?» Изменения со знаком «минус» показывают, что утрата продолжает жить. Если человек движется в позитивном направлении, то можно говорить о том, что он начал все заново, стал справляться с горем и принимает решения, которые позволяют менять к лучшему качество жизни. Такой человек уже не чувствует вины, не наказывает себя за то, что когда-то с ним случилось.
Наконец, есть еще одна подсказка. Чаще всего человек, говоря об утратах, пытается улыбаться. Кэррол Изард отметил, что люди много улыбаются, стараясь скрыть печаль. Это объясняется тем, что в последнее время общество тяготеет к американской модели поведения, когда вместе со страхом причинить неудобства человек боится быть отвергнутым или непонятым социумом, поэтому на людях вместо того, чтобы дать выход настоящим эмоциям, «держит лицо», улыбается и говорит себе: «Зачем людям моя печаль? Я сам с ней справлюсь!» Об утрате можно говорить со светлой грустью, с горькой печалью, но о ней точно не говорят с улыбкой.
Важное открытие при работе с непережитыми утратами (особенно невосполнимыми) я сделал в 2000 году, когда в течение пяти дней вместе с коллегами консультировал родственников офицеров и моряков, погибших на затонувшей подводной лодке «Курск» в Видяево.
Я знаю, что самый сложный момент и самая тяжелая задача – сказать человеку правду в глаза. Для этого нужно правильно выбрать время и место, найти нужные слова. Тогда, в Видяево, людям, переживающим массовое горе, необходимо было от представителей власти услышать «Ваши мужья погибли». После этой фразы требовалась пауза, чтобы они приняли сообщение. Но все руководители говорили на планерках и встречах с пострадавшими: «Ваши мужья погибли, но мы надеемся, что кому-то все же удалось выжить, и сделаем все для их спасения…» Такое неоднозначное послание дало людям ложную надежду, и, даже когда через 40 дней после трагедии была построена часовня, еще оставались женщины, которые продолжали верить: их мужья до сих пор живы.
Еще один пример поведения при отрицании реальности, который помог мне осознать: тот, кто хочет помочь другому в переживании утраты, должен быть готов к сильным эмоциональным проявлениям несогласия, отвержения, гнева и других чувств. Это история жены офицера, которую я сейчас расскажу.
Когда лодка лежала на дне Баренцева моря, в Видяево был такой ритуал: каждый день в 10:00 всех собирали в Доме офицеров, и начальники рапортовали, кто и как работает над спасением экипажа. Приходившая на эти встречи жена одного из офицеров всегда улыбалась. Люди плакали, а она вела себя так, словно ничего не произошло. Многих это настораживало. Те, кто знал меня по службе, просили: «Саша, не могли бы вы с ней поговорить? Нам кажется, здесь может быть что-то серьезное». Тогда мы с моей коллегой Светланой отправились к этой семье. Это был мой первый подобный опыт, но в результате встречи я понял об утратах одну очень важную вещь, которая, как ни странно, в книгах нигде не описана.
