Александр Прозоров
Крестовый поход
– Слушаю, матушка, – поклонилась девка, взяла индианку за руку и повела за собой.
– С емчугой же дело чуток хуже вышло, княже, – проводив ее взглядом, продолжил купец. – Всего двести пудов ее купить удалось.
– Двести? – Егор ненадолго прикрыл глаза, переводя меру в более привычную. Двести пудов – это примерно три тонны. В порохе емчуги, как в этом мире называли селитру, три четверти как минимум. Выходит, привезенного новгородцем сырья хватит всего на четыре тонны огненного зелья. А каждый пушечный выстрел среднего калибра – полкило пороху. Если же сюда еще и крупный калибр приплюсовать, да еще и сотни пищальщиков… – Это же всего на пять-десять крупных схваток хватит, Михайло! Или на одну осаду! Ты чего, с ума сошел, Острожец? Чем я воевать буду, буржуй?! Безоружным меня решил оставить?!
– Не серчай, княже, то не по моей вине случилось! – вскинув руки, попятился купец. – То ведь ты первый начал из пищалей да тюфяков по ворогам лупить! Где конницу жребием снесешь, где вороты высадишь, где лодки потопишь. От и остальным захотелось так же лихо победы одерживать. Там стволы отлили, тут отлили, еще где-то отлили. Глядишь, ан емчуга вдруг нарасхват везде и всюду и пошла. Коли все ее жгут, рази напасешься? Стреляют все, а копают всего в двух местах: в Орде, на Емчужной горе в десятке верст от Сарая, да в Египте сарацинском, в пустыне где-то. В пять раз цена выросла, княже! Кабы кто такое о прошлом годе сказал, ни в жизнь бы не поверил.
– Ты чего, цену набиваешь, Михайло? – захлопнув крышку ларца, нехорошо прищурился Вожников.
– Помилуй, княже, не в цене дело. За любое серебро, ан все едино не купить. Нету емчуги на торгах, расхватали. Ныне от интереса такого смерды многие тут и там кучи зловонные из падали и навоза всякого закладывать стали. Зелье-то сие, знамо, из дерьма всякого мерзкого растет. Вот и копят, дабы опосля продать с прибытком. Не поверишь, кормилец, до того дело докатилось, у золотарей содержимое выгребных ям торговцы покупать начали! Видано ли дело, за мочу и какашки серебро дают!
– Фу, Михайло, как ты можешь о такой мерзости вслух сказывать? – Княгиня брезгливо передернула плечами. – И слышать о сем не желаю! Князь, я к себе отойду, там грамоты пересмотрю.
Елена, высоко вскинув подбородок, пошла из горницы. В руках ее невесть откуда опять появился татарский ярлык.
– Хорошо, милая, – кивнул Егор, опустил крышку сундука с ордынскими документами, поставил «алмазную» шкатулку сверху.
– Что же ты, княже, тревожишься? – кинулся на помощь паренек. – Я бы закрыл!
– Не бойся, не надорвусь, – хмыкнул Вожников, так до конца и не привыкший к услужливости окружающих. – Сбегай лучше в погреб да меду хмельного бочонок принеси. И ковш прихвати. Не через край же хлебать.
– Слушаю, княже, – поклонился слуга и умчался по коридору.
– Ладно, Михайло, – хлопнул в ладоши Егор. – В моем положении не до брезгливости. После летнего похода рати, почитай, вовсе без припасов домой вернулись, стрелять нечем. Согласен на вонючую емчугу. Давай ту, которая из дерьма.
– Так это, княже… – развел руками купец. – Ты эти кучи мерзопакостные хоть озолоти, да токмо им самое меньшее три года зреть надобно. Ранее ничего не будет. А лучше пять. Да потом еще вываривать, сушить, вычищать.
Вожников представил себе процедуру, и его передернуло почище, нежели жену:
– Ладно, Михайло, не будем об этом! Расскажи лучше, как плавал, чего видывал.
– Да чего там сказывать, княже? – пожал плечами Острожец. – До Персии путь привычный, там о заказе твоем с сотоварищем местным сговорился. Знакомец давний, надежный. Как понял, что дело крупное да срочное, так мы с ним на верховых и помчались. Одному нельзя, никак нельзя. Земли-то сарацинские, закона не знают. Христиан грабят без колебания, на то им и дозволение от султанов своих имеется. Три недели ехали, еще столько же там товар выбирали. Толком ничего и не увидел, токмо то, что в глаза бросалось. Коров этих, что на улицах пасутся невозбранно, а иные и в венках цветочных, богиню страшную многоругую, церкви тамошние издалека. Все больше на камни, на самоцветы смотрел, дабы не обманули тебя, княже, да доверие твое. А цены-то, цены там какие, княже! Здесь супротив тамошних в два сорока поднимают, коли не более. Вот те крест, один разор тут самоцветы покупать.
– Много взял?
– Ну, откуда, когда? – Глазки купца забегали. – Все второпях, в заботах. Путь дальний. Коли с торгами не поспешишь, то обратно за лето не обернешься! И так страху-то натерпелся, когда в самую сечу на Волге попал. Там, верь не верь, Едигей со ставленником своим Темюр-ханом насмерть сцепился, целая война разразилась! Мыслю я, поменялась ныне власть в Сарае, опять новые вестники с ярлыками по землям русскими поскачут.
Судя по тому, что Острожец не знал о появлении Егора и его татарской союзницы, низовье Волги новгородец миновал довольно давно. И добрый месяц где-то пропадал, прокручивая свои делишки.
– Успел? – подмигнул ему Вожников.
– Что? – не понял купец.
– Успел самоцветики индийские дальше на запад, в края немецкие, до ледостава отправить? Дабы не сам-сорок, а сам-четыреста перепродать?
– Ну… Так это… Ну, рази чуть-чуть… – замялся Острожец.
– Не ври мне, Михайло, – покачал пальцем Егор. – Ой, не ври.
– Ну, так дело-то купеческое! – развел руками тот. – Как же о мошне своей не подумать, коли удача такая редкостная выпала? До Индии наш купец православный добирается редко. По пальцам ходки такие можно пересчитать!
– Ладно. Коли успел – твоя фортуна. Поручение исполнил – стало быть, за прочее спроса нет. Только не ври. Веру в тебя потеряю, того ты никаким золотом уже не вернешь.
– Да вот те крест, княже, со всей душой стараюсь! – размашисто перекрестился купец.
Очень вовремя в горницу вошел слуга с объемистым дубовым бочонком, умело выбил донышко, привесил сбоку ковш, зацепив крючком на рукояти за край бочонка. По комнате потянулся гвоздично-медовый аромат.
– Ну, коли так, друже, то садись, – оседлав сундук, указал на место перед собой Егор. Зачерпнул меда, отпил половину ковша, протянул купцу: – На, по-братски.
– Твое здоровье, княже! – сказал купец и с удовольствием угостился пенным хмельным напитком.
– Теперь сказывай, где мне этой чертовой емчуги возков двести-триста добыть? В пудах ее мерить мне не интересно. В пудах – это на половину похода ратного едва хватит. Может, в Орду гонцов заслать? Она ныне нам дружная, пусть холмы свои разрывает для общего дела.
– Пока встрепенутся, пока людей наберут да на работы поставят, пока добудут, пока выварят… Год, раньше нового большого запаса не получишь. – Острожец зачерпнул еще меда, выпил. – Да и плохая емчуга земляная-то. Намокает моментом, коли просто дождь за окном пойдет. А вот из дерьма – та куда как лучше. Ее просто в мешках вощеных держать можно, и ничего не делается[3].
– Три года! – Егор забрал у него ковш и тоже черпнул медовухи. – Мне теперь что, три года вовсе без пороха сидеть? А ну случится что? Воевать чем?
– Так ведь господь-то ныне все так устроил, что опасаться Руси нечего, – перехватил корец Михайло. – Сам посуди: после смерти Тамерлана могучего в Хорезме до сих пор смута не кончается. До гибели своей он османов разгромить успел и султана тамошнего сразил. И у них тоже смута зачалась нескончаемая. Витовт с орденом Тевтонским так сразился, что сил не осталось в земли побежденных крестоносцев войти, замирились на уступках мелких, ради коих и войны затевать не стоило. Сам орден, знамо, треть кавалеров убитыми потерял, да еще более ранеными – ему и вовсе воевать нечем. Лепота! Опасаться далеко окрест ныне некого. Живи себе, князь, мед-пиво пей да в ус себе не дуй.
– Твои слова да богу в уши, – Последовав совету, Егор опрокинул еще ковш. – За три года они раны залижут да опосля со всех сторон разом и вцепятся!
– Коли так, бери двести пудов да молись, – посоветовал Михайло Острожец. – Авось да и хватит, коли с умом использовать. Голь на выдумки хитра!
– Да, тут надо технически… – согласился Вожников. – Ладно. Алмазы теперь есть, авось чего и выгорит.
Оружейная ювелирка
Отец сказал:
«Манджуша, лучше быть сытой рабыней, чем всю жизнь прозябать в нищете. Смотри, как легко расстается с золотом этот торговец, горстями покупая камни, годные только на точила и шлифовку! У него всегда найдется для тебя кусок хлеба и миска творога. Я подарю тебя ему, и ты избавишься от проклятия вдовы».
Но девушке и ее отцу не удалось обмануть карму. Если в этом воплощении супруг Манджуши не дожил даже до гарбхадхана[4], выходит, в прошлой жизни она соблазнила слишком много чужих мужей для сытой жизни. Вместо ласк и угощений от нового хозяина она получила одиночество, холод и жидкую мучную похлебку с капельками жира. Сперва ее везли в тряской повозке, потом вместе с бочками чуть ли не на вечность заперли в темном трюме, а когда наконец-то выпустили на свет, она до полусмерти окоченела от сырости и холода.
Правда, в последние дни ее кормили вдосталь, два раза в день кашей с мясом и копченой рыбой. Но она знала почему. Впереди был невольничий рынок, и чужеземец хотел откормить невольницу, чтобы продать подороже.
Манджуша не боялась рынка – девушка даже мечтала о нем, надеясь перейти в более хозяйственные руки. Но больше того она хотела согреться – проводя все время на палубе, свернувшись на парусине в приоткрытом сундуке и накрывшись тремя слоями толстой кошмы. Так, завернувшись в кошму, она и шла от причала до огромного дома из бревен, стоявшего в обширном дворе с земляными стенами и деревянным полом.
В тускло освещенном коридоре за двойными дверьми торговец снял с нее кошму и стоптанные сапоги, вручил в руки ларец с отцовскими алмазами и жестом показал, что его нужно носить перед собой на выставленных ладонях. После чего поправил на двух мальчиках толстые шервани[5], обшитые мехом, сунул им бархатные свертки и повел за собой по коридору.
После недолгих разговоров со слугами у одной из дверей все они вошли в просторную комнату, и у Манджуши окончательно оборвалось сердце: здешними дикими землями правила женщина! Богато одетая, она была единственной, кто восседал на троне. Все мужчины стояли, с почтением внимая ее словам. Великий Авалокитешвара, похоже, смотрел куда-то в другую сторону, а мудрый Варуна[6] не желал прощать ей грехи прошлого воплощения. Девушка еще могла бы привлечь к себе внимание мужчины, добиться для себя каких-то милостей, надеяться на ласки. Но чего хорошего можно ожидать от женщины? Женщины благоволят к мужчинам…
Купец преподнес подарок правительнице, потом ее придворному, сделал знак Манджуше. Девушка пошла вперед, всячески стараясь выказать уважение и подчеркнуть собственные умения и красоту, опустилась на колени, преподнося госпоже доставленные драгоценности. Однако женщина не снизошла, шкатулку забрали слуги, открыли, начали обсуждать содержимое. Хозяйка, глядя на нее, вскинула руку, крутанула ладонью.
Повинуясь приказу, Манджуша начала танцевать, сама себе напевая и выстукивая ритм. На некоторое время, как показалось, ей удалось привлечь общее внимание. Но потом торговец и придворный затеяли проверять качество камней, и, как поняла девушка, у них что-то не заладилось. Испугавшись, что отца обвинят в обмане, Манджуша подбежала к ним и показала, что любой из проданных алмазов легко царапает стекло. Мужчины обрадовались, а вот госпожа была рассержена самовольством танцовщицы, внезапно прекратившей ее развлекать, – ее служанка взяла рабыню за руку и увела из хозяйских палат, затащила куда-то наверх, в крохотную, как отцовская спальня, комнатенку…
Наказания за дерзость не последовало. В холодном темном узилище ее даже покормили – служанка принесла крынку с пряной горячей жидкостью и запеченной в тесте смесью яйца с какими-то кореньями. Однако утром стало ясно, почему: в узилище вошел давешний придворный, сунул ей сапоги и длинное грубое одеяние из овчины, что-то сказал, закрутил руками, явно торопя. Похоже, недовольная ею здешняя правительница просто-напросто передарила рабыню своему слуге.
Однако он, по крайней мере, был мужчиной.
Манджуша как можно приятнее улыбнулась и стала одеваться, а потом вслед за господином вышла на промозглый ветер, под дождь, и долго семенила за его спиной по деревянным мосткам, проложенным вдоль раскисшей в кашу улицы. Путь оказался долгим: сперва через весь город, потом через мокрый лес, вдоль реки к оглушительно грохочущей водяной мельнице с медленно вращающимся на краю деревянной плотины колесом.
В этом мире, похоже, вообще все, от дорог и стен до крыш и плотин, делали из дерева!
Мостки закончились у двери в просторный сарай. Господин вошел туда, Манджуша нырнула следом и… И наконец-то впервые за много дней смогла вдохнуть полной грудью и развернуть плечи, окунувшись в блаженную волну ласкового летнего тепла.
Тепло исходило от полного желто-красных углей горна, в котором калились какие-то полосы, круги и бруски. Вал мельничного колеса через ременный привод равномерно поднимал и опускал рычаги мехов, а рядом накатывал толкатели на хвостовики сразу двух огромных, размером с поросенка, молотов. Молоты поднимались и падали на наковальни, на которых полураздетые бородачи ворочали красными трубами, наматывая на них сверху и тут же проковывая железные ленты.
Слуга правительницы скинул свой толстый меховой шервани, обнял вставшего навстречу бедно одетого, но мускулистого бородача. Потом подманил Манджушу, раскрыл ларец. Вдвоем они поворошили сокровище пальцами, потом ее хозяин зачерпнул где-то с половину горсти алмазов, высыпал на небольшую наковальню, стоявшую в стороне за горном. Мужчина взял молоток, аккуратно примерился, вскинул над головой…
– Стойте! – не выдержала девушка. – Нет, не бейте! Они разлетятся, воткнутся в железо, будут разного размера. Если хотите дробить, не бейте, а растирайте. – Она показала жестом, как нужно крутить молоток. – Растирайте! Тогда порошок выйдет одной зернистости.
Хозяин остановился вовремя, переглянулся с бородачом, потом отступил и протянул молоток Манджуше.
Авалокитешвара по-прежнему не желал оделять несчастную вдову своей милостью. Ее новый господин оказался даже не слугой, он принадлежал к касте ремесленников. Знал бы отец, на какую судьбу ее обрекает! Рабыня ремесленника… Пасть ниже уже невозможно, она лучше умрет, чем достанется неприкасаемым. Пока же… Манджуша много раз видела, как отец растирает непригодные для украшений алмазы в порошок или в пыль, чтобы сделать скребки для обработки камня, пластины для шлифовки хороших камней, ленты для полировки. Нужно только взять тяжелую терку и тщательно следить, чтобы драгоценные пылинки не улетали в стороны.
Пройдя по мастерской, она выбрала подходящий по весу молот, проверила качество его поверхности, принесла к наковальне, положила на горстку драгоценных камней и принялась неторопливо прокатывать их, дробя в мелкий царапучий порошок.
Бородач засуетился, принес откуда-то длинный шест – удивительно ровный, и только на кончике чуть-чуть сведенный. Затем притащил от горна высокое ведро с пахнущей супом жижей.
Насколько крупный был нужен хозяину порошок, Манджуша не знала, и потому, добившись камнерезной зернистости, остановилась, подняла молот, подозвала господина. Он посмотрел на результат, явно обрадовался. Бородач сунул палку в ведро, достал, пошел к наковальне.
– Нет, не так! – замахала руками девушка. – Много клея нельзя! Он будет трескаться и откалываться вместе с алмазами! Нужно совсем немножко, чтобы только впиталось!
Мужчины замерли, смотря на нее с ожиданием. Манджуша забрала палку, вернула ее мокрой стороной в ведро, чтобы пропитывалась клеем, потом показала на порошок, наклонилась, провела пальцами по глянцевой коже сапога бородача.
Отец как-то пояснил, что приклеивать камни к терке нужно на мягкой поверхности. Если алмаз прижимать к ней, он повернется острием наружу, а ровным сколом приклеится к инструменту. И вот надо же – пригодилось.
Мужчины сообразили, бородач убежал, вскоре вернулся с большим куском кожи. Девушка аккуратно пересыпала порошок на него, вернула на наковальню, как смогла равномерно распределила. Затем выдернула шест, руками тщательно отерла от горячего клея и несколько раз прокатала по коже от кончика и выше, насколько хватило блеска на коже.
И тут случилось чудо! В грохочущий сарай пришла сама повелительница этой земли, о чем-то поговорила с ремесленниками, отдала им кувшин, а уходя – увела Манджушу с собой! Похоже, она передумала и забрала подаренную рабыню обратно, отдав в качестве платы кувшин с каким-то забродившим пойлом.
Невысоко, однако, они в здешних краях ценят невольников! Кувшин браги – за человека.
Дикари…
* * *
– Вот видишь, матушка, токмо о делах князюшка и хлопочет, нет у него никаких иных помыслов. – Милана расправила складки на подоле платья, отступила. – Велишь дальше грамоты ордынские доставать?
– Коли нет иных помыслов, что же он спозаранку немку сию прихватил да на кузню поволок? – перевела взгляд на невольницу княгиня Елена.
– До железа зело охоч князюшка наш, вот и бегает, – ответила служанка. – Напрасно ты в нем сумневаешься. Да на мельнице этой кузнечной ничего, окромя железа, и не сделаешь. Эвона, грохот там какой, да жара, да трясется все, не зайти даже…
– На мельнице, может статься, и никак… – покачала головой княгиня. – Да токмо чую я, касался он другой бабы, ох, касался! Сердцем чую, губами, ласками ночными. Другим он стал, изменился Егорушка. След на нем чужой.
– Не может быть такого, матушка. Напрасно себя изводишь. Любит тебя муж твой, ни на кого другого и не смотрит. Он тебя, почитай, полгода не видел, как же тут не измениться? Соскучился он по тебе, истосковался. Оттого иным и кажется.
– Так истосковался, что поутру первым делом за эту страхолюдину схватился…
Поняв, что госпожа обращается к ней, Манджуша мигом скинула меховую одежду, сапоги и, мерно притоптывая, начала танцевать.
– Велишь отослать? – торопливо спросила Милана.
– В свинарник бы ее загнать, – мечтательно ответила княгиня. – Да боюсь, Егор обратно приведет…
– Никак мне косточки перемываете? – Распахнулась дверь, и в горницу вошел Вожников, веселый и румяный, в простых сапогах, овчинном тулупе и серой суконной шапке. – Добром поминаете, али заговор какой задумали?
– Ты пахнешь дымом! – недовольно поморщилась Елена. – И одеваешься, как смерд!
– Прости, милая, но в кузне искры тут и там летают постоянно. Того и гляди прожгут одежду-то. Шубу будет жалко. А тулуп если и подпалится чуток, так и черт с ним.
– Егор! – укоризненно покачала головой княгиня и наскоро перекрестилась. – Не сквернословь. Ты когда последний раз на исповедь ходил?
– По мне кружка хорошего кваса для души куда полезнее, – усмехнулся Вожников. – Кстати, за квасок тебе спасибо, очень вовремя ты его принесла, милая.
Он двинулся было к жене, но та испуганно вскинула руки:
– Сперва переоденься! От тебя воняет углем и железом! Иди, а я велю накрывать на стол.
– Кстати, индианка чертовски полезной оказалась! – ткнул пальцем в невольницу князь. – Милана, переодень ее во что-нибудь более подходящее. А то по нашей погоде она в этих обносках через неделю ноги протянет. И вообще, больше на попрошайку ныне похожа, нежели на дворню княжескую.
– Чем это она так полезна? – моментально вспыхнула Елена.
– Показала, как правильно алмазы дробить, как порошок этот на основу класть. Мы с Кривобоком рыбий столярный клей для этого взяли. Он такой прочный, что, если склеенные детали разорвать, то не по шву, а по древесине вещь всегда ломается. Нагрузка тут опять же небольшая, так что выдержит.
– Что выдержит? – не поняла княгиня.
– Мы попытаемся стволы кованые изнутри этой разверткой миллиметров на пять рассверлить, чтобы неровности снять, – объяснил Вожников. – Если алмазный инструмент железо возьмет, то каналы получатся ровные, гладенькие и калиброванные. А значит, стволы можно будет ковать в три раза длиннее, чем сейчас – это раз, снаряды делать точно в размер – это два, и я так думаю, что с оперенными снарядами покумекать удастся. Проще говоря, наши пушки станут бить раз в пять дальше, чем у остальных. У нас с Кривобоком с разрывными снарядами тут кое-какие задумки появились. Дорогие, заразы, получаются… Но если пороха в обрез, лучше использовать его по полной, чтобы каждая крупинка с пользой сгорала.
– Лучше бы ты к исповеди сходил, Егорушка, – вздохнула княгиня и махнула рукой: – Ладно, Милана, наряди ее нормальной девкою. Может, и вправду какую пользу принесет. Хотя, право слово, лучше бы в свинарник…
* * *
Варуна смилостивился! А может, Авалокитешвара все же глянул в ее сторону, поразился страданиям – и по воле его здешняя правительница вдруг передумала и забрала Манджушу из лап ремесленников, чтобы оставить при себе. Больше всего рабыня испугалась, когда шудра[7] прибежал требовать ее обратно – указывал на нее рукой и громко ругался. Однако воля госпожи, конечно же, оказалась сильнее, и она не просто оставила рабыню себе, но и велела переоблачить ее в свои одежды. Теперь дочь ювелира стала ее собственностью.
Под руководством другой служанки Манджуша переоделась в кладовой в войлочные туфельки, рубаху из грубого полотна, такое же грубое, но разноцветное платье, в несколько юбок, накрыла волосы платком, но сама при этом постоянно думала о том, чем отблагодарить хозяйку, как выразить свою преданность? Сказать она ничего не могла, с танцем все время получались неприятности, соблазнить женщину привлекательной внешностью невозможно. И что делать? Ведь будет правительница недовольна – опять кому-нибудь подарит. И потом уже не передумает.
Опасность быть проданной, неумение говорить, незнание дикарских обычаев и желание хоть как-то проявить благодарность привели к тому, что поздно вечером, когда Манджуша вместе с тремя другими служанками помогала хозяйке разоблачиться перед сном, девушка, увидев рядом руку правительницы, наклонилась и торопливо ее поцеловала.
Госпожа руку отдернула, посмотрела с удивлением, явно не оценив порыва рабыни. И тут Манджушу осенило! Она сбегала к полке, на которой вместе с другими редкостями стоял лоток из слоновой кости, схватила, перебежала к кровати и упала на колени, подняв его над собой.
Княгиня неуверенно хмыкнула. Невольница, поняв, что ее не гонят, поставила лоток на пол, аккуратно сняла крышку, нанесла на ладони немного масла и начала осторожно натирать, одновременно разминая, ноги хозяйке. Не встретив сопротивления, тихонько запела.
Поднимаясь все выше и выше, она сняла с правительницы рубашку, еще раз смочила ладони, принялась растирать тело. Женщина расслабленно вытянулась под ее руками и что-то произнесла. Остальные служанки с поклоном вышли, и сердце рабыни забилось от радости: она смогла обратить на себя внимание! Теперь главное – не упустить удачу, проявить себя так, чтобы навсегда остаться нужной и близкой. И Манджуша постаралась, умастив и размяв все тело хозяйки, ее руки и ноги, спину и живот, каждый пальчик, каждую складочку. Под конец знатная дикарка стала даже постанывать от удовольствия.
Неожиданно дверь распахнулась, в спальню вошел уже знакомый рабыне ремесленник. Манджуша вскрикнула от испуга, отскочила к темному слюдяному окну. Однако правительницу появление слуги не смутило. Она перекатилась на спину, улыбнулась и, с готовностью поцеловав мужчину, позволила себя обнять, приласкать.
Манджуша в ужасе закрыла лицо ладонями. Она поняла, что узнала позорную тайну властительницы этого мира: госпожа осквернилась мужчиной из низшей касты! Теперь рабыню неминуемо казнят!
И вот к ней приблизились тяжелые шаги, мужчина остановился рядом. Манджуша втянула голову в плечи и… Вместо смертоносного удара ощутила легкое похлопывание по руке. Опустив ладони, девушка взглянула на палача – но тот лишь пошевелил указательным и безымянным пальцами, изображая переступающие ноги. Рабыня все поняла и, сорвавшись с места, выскочила из спальни.
– Странная какая, – удивился Егор, глядя ей вслед. – Нечто не знает, что между мужем и женой в опочивальне по ночам случается?
– Ну ее, любый мой! – откинулась на спину княгия. – Иди ко мне, утоли мое томление. Вся горю, просто мочи нет никакой…
Ночь была жаркой и долгой, неожиданно чувственной и сладкой – и потому на следующий вечер Елена опять позволила новой невольнице остаться в спальне и умастить ее благовониями, а через пару дней разрешила разжечь курительные свечи. Отчего бы и не попробовать, коли все равно на полке лежат? Ароматы щекотали и пьянили, добавляли новых ощущений, делали Егора неожиданно страстным и жадным. Это было интересно и забавно.
Манджуша действительно обрела доверие и внимание своей госпожи. А вместе с тем и новый страх – она с ужасом видела, как стремительно пустеет лоток из слоновой кости. И что случится потом?
Между тем слякоть на улицах наконец-то исчезла, сменившись прочным ледяным панцирем, вместо дождя с неба величаво падал снег, окрашивая мир в девственно-белый цвет, озеро Воже подернулось льдом и прикинулось огромным ровным полем.
Рыхлая ватага князя Заозерского продолжала гулять по кабакам и постоялым дворам, тратя добытое в кровавом походе серебро, засыпая и просыпаясь прямо за столами и путая день с ночью. Что, впрочем, в долгие осенние ночи и короткие сумрачные дни было совсем не удивительно. Крестьяне только успевали подвозить крупу и освежеванные туши со своих дворов, а рыбаки – таскать на кухни корзины с уловом.
В кузне Кривобока было не так весело, но дело двигалось. Опасаясь перегреть «развертку» с драгоценным наконечником или выломать камни, мастер занимался сверлением самолично, стоя над душой у двух рабочих, крутивших вороты, следил за соосностью ствола и инструмента, проверял пальцем температуру, смазывал кожу на удерживающих шест осях. Сверление продвигалось медленно, и когда Егору сообщили, что оно закончено, он поначалу даже не поверил. Но уже через миг сорвался с места и побежал на мельницу, что продолжала работать, несмотря на мороз – обледенелое колесо вроде даже быстрее крутиться начало.
К появлению князя все было готово: шест убран, ствол снят со станка, пол подметен, молоты подняты в верхнее положение, работники стояли вдоль стены, одетые в чистые рубахи.
– Да знаю, знаю, молодцы, – мимоходом похвалил их Вожников и кинулся к пушке, тонкой на конце и с намотанной на казенник в пять слоев железной лентой.
Канал ствола, не в пример обычному, был не серый, в мелких язвинках, а гладкий, сверкающий, что зеркало, совершенно чистый. Егор выхватил у Кривобока факел, подсветил горловину, вглядываясь в глубину. И не нашел ни единого огреха, к которому можно бы придраться.
– Тройная длина, тройная толщина, тройная чистота, – произнес Вожников. – Коли выстрел с тройным зарядом выдержит – всем по три алтына!
Работяги радостно взвыли, кинулись к стволу, намотали на него веревки, разобрали по плечам, поднатужились. Пушка оторвалась от козел, закачалась в воздухе.
– И куда нести собрались, добры молодцы? – ласково поинтересовался Егор.
– А куда надо, княже?!
– На берег озера.
– Отнесем, княже.
– Сперва станок там сколотите, с которого стрелять! Или вы ствол просто на лед бросить захотели?
Мужики, крякнув, опустили пушку на место и, толкаясь и переругиваясь, потянулись к выходу. Некоторые, как заметил Вожников, прихватили топоры. Позвать плотников никто и не подумал. В этом мире каждый второй был способен срубить из подручного бревна хоть скамью, хоть стол, хоть лодку – это Егор уже успел усвоить.
– Все едино присмотреть надо, чего делают, – решил он. – А то слепят что неладное по своему разумению. Кривобок, ты мое поручение выполнил?
– А как же, княже! – Кузнец отошел к горну и вскоре вернулся со снарядом, чем-то похожим на сосиску, но оперенным с одного конца куцыми, чуть закрученными железными крылышками. – И поддон деревянный сделал, все как ты велел. Но с тем, вторым, который из двух половин и полый, мороки больно много, еще не закончил.
– Как же ты их делать станешь, коли мне не один, а сто понадобится?
– Не беспокойся, княже. Найму работников, приготовлю оправку, поставлю к наковальням механическим, объясню, что надобно. За месяц и две сотни наклепаю, коли потребуешь. Тут ведь главное понять, как сподручнее все сие сотворить. Какая приспособа нужна, в каком порядке варить. Опосля проще пойдет.
– Ну, коли так… – Егор взвесил в руке железную «сосиску». Диаметром с кулак, она весила никак не меньше пяти кило. Плотный строй прошьет насквозь, даже если десять рядов и все в доспехах. – Коли так, пошли пробовать.
Для новой пушки кузнечные подмастерья выдолбили в подобранном где-то кряже неглубокий лоток, под руководством Вожникова поставили его у самого берега, придав возвышение примерно в тридцать градусов. Потом принесли ствол, уложили сверху, примотали для надежности веревкой. Егор самолично засыпал в ствол почти килограмм гранулированного пороха, прибил деревянным пыжом, обернутым сыромятной кожей. Заложил «сосиску», поджал пыжом из ветоши. В запальное отверстие протолкнул огнепроводный шнур – в прочности казенника он до конца уверен не был.
– Кресало есть у кого? – оглянулся он на работников.
– Дозволь мне, княже, – выдвинулся вперед один, расстегивая поясную сумку.
– Так, отходим, – махнул руками на остальных Вожников, вместе с ними отступил шагов на сто, за вытащенные на берег и перевернутые ладьи, запорошенные снегом.
Еще несколько мгновений ожидания – а потом оглушительно грохнул выстрел, подняв над берегом огромное облако снежной пыли. Мужчины напряглись, вглядываясь вдаль. Егор загибал пальцы: секунда, вторая, третья, четвертая… Пятая. Шестая…
– Не выстрелила! – разочарованно ударил себя кулаком в ладонь Кривобок.
Словно дождавшись именно этих слов, в самом центре озера неожиданно высоко вздыбился бело-черный фонтан. Похоже, ядро пробило лед и расплескало воду.
– Вот это да! – охнули кузнецы. – Да тут верст шесть будет, не менее! Точно, шесть верст, прости Господи. Ай да палочка с камушками! Ай волшебная!
– Пушку убрать, сегодня гулять и веселиться, – разрешил Егор. – Но завтра с утра начинайте высверливать новые стволы. И еще, Кривобок! Готовь развертку для ствола в фут шириной. Под разрывные снаряды. От маленьких толку будет мало, мелкашки оставим только для снайперского боя.
– Все сделаю, княже, не беспокойся, – склонил голову кузнец.
– Полагаюсь на твое слово, мастер. – Вожников достал из поясной сумки кошель. – Вот, работников своих награди. Заслужили!
Обрадованные подмастерья, шумно поблагодарив князя, поспешили к остывающей на берегу пушке. Егор же в задумчивости отправился к княжьему городку, прикидывая, как лучше всего использовать вновь открывшиеся возможности.
