Александр Проханов
Здравствуй, мобилизация! Русский рывок: как и когда?
Что модернизация совершает с социумом? Модернизация – это осовременивание. Фактически модернизация подразумевает преодоление отставания от какого-то образца, который уже эмпирически случился.
Александр ПРОХАНОВ: А почему не состоялась модернизация в 70-х – начале 80-х годов? Ведь страна была беременна этой модернизацией. Я не видел в стране групп, которые не были бы заинтересованы в модернизации, не было групп сознательного торможения. Но модернизация не состоялась. Причем был грандиозный технологический запас, технократический вектор не остановился и продолжал развиваться до последнего, до 1991 года – «Буран» и «Энергия», например. Было блестяще образованное население. Такая категория, как «общее дело», не покинула нас в 70-е годы – напротив, сама готова была объединиться ради общего положительного модернизационного дела. Было ощущение, что вот-вот модернизация должна произойти. И было понимание того, что если она не произойдет, это приведет к гигантским осложнениям.
Александр АГЕЕВ: Мне кажется, модернизация произошла, но произошла в достаточно извращённой и худшей форме. Если мы сравним две четверти века: до 1990 года и после, – то окажется, что последний период был худшим. Мы за последние 25 лет выросли на четыре процента. При этом за предыдущую четверть века мы выросли в 2,5 раза. Но тот отрезок времени почему-то теперь называется «застоем», а следующий, действительно «застойный», – «реформами».
Но, в любом случае, мы опять сталкиваемся с воспроизводимой очаговостью развития. Потому что возникли целые слои – почти треть населения, – которые живут в модернизированной по всем аспектам, которые характеризуют образ жизни, среде. Но это очень шаткая социально-демографическая конструкция. Потому что для двух третей населения страны эта модернизация состоялась в формате архаизации, примитивизации, деколлективизации, деградации, деиндустриализации, декоммунизации…
В итоге мы получили слишком расслоенное общество, хотя оно и так было ячеистым по принципу своего устроения. Это сейчас называют блочно-иерархическим устройством социума. Есть несколько категорий, экологических ниш, внутри каждой из которых действуют свои правила, институты. А у нас таких обособленных субобществ и субэкономик – несколько. Все эти слои сосуществуют, иногда соприкасаются в конфликте, но по большей части живут параллельно.
И, очевидно, на уровне интуиции – такая система не очень сильна, потому что это ослабленное, разорванное на слои и (вновь) на сословия общество. Это иная степень консолидации, чем та, которая нужна перед лицом вызовов, с которыми мы и весь мир сталкиваемся.
В этом смысле модернизация действительно состоялась – для части нашего социума. Но эта часть – малая, и характер модернизации – устаревший, бесперспективный, по колониальному принципу. Поэтому так ожесточённы и так бесплодны дискуссии.
Александр ПРОХАНОВ: А в чём дефектность нашего общества, та дефектность, которую надо преодолеть через модернизацию? В ней есть огромный запрос, запрос людей на развитие.
Александр АГЕЕВ: Есть, наверное, не дефекты, а слабости, потенциальные уязвимости нашего социума в нынешней и прогнозируемой мировой обстановке. Вопрос не о мелочах, а о том, что за жизнь сейчас, какая жизнь будет дальше, способен ли «постсоветский» российский социум сохранить те качества, которые воспроизводят в нем человечность. По крайней мере, сохранить хотя бы базовый цивилизационный код: код тех сказок, которые воспитывают, тех мифов, на осознании которых люди живут, того понимания счастья, благоустроения, благоукрашения жизни, – всего, что составляют нашу особенность. В принципе, можно всех перевести на один язык, тогда у всех будут примерно одинаковые сказки, но, очевидно, это разнообразие было зачем-то нужно природе, эволюции, раз у нас такое разнообразие языков, этносов, племен, разнообразие фауны и флоры. В этом разнообразии есть глубокая эволюционная значимость.
И с этой точки зрения можно оценить системные уязвимости нашего социума. Я бы назвал четыре такие уязвимости.
Первая уязвимость – это, конечно, лживость. Она нарушает обратные связи в системе управления. Если вы опираетесь на ложную информацию, на «фейки», то вы не можете управлять. Не случайно одним из первых указов Трампа был указ о фейковых новостях. Потому что та среда, которая сейчас генерирует информационные потоки, в том числе – новостные, ощутила, что может этим манипулировать. Это было и раньше, это называли пропагандой, но сейчас это достигло беспрецедентного размаха.
И это определяет сразу все наши уязвимости сверху донизу.
Вторая уязвимость – несправедливость. Она в системном смысле означает разбалансировку, нарушенный «сход-развал» между различными социальными силами. Несправедливость – это несоответствие реального положения имеющимся ожиданиям о том, как должно быть. Иначе говоря, сущее не отвечает долженствующему. В понятиях социально-экономических это совершенно очевидные вещи, но в более тонких моментах, скажем, таких, как перспективы жизни, – тоже несправедливо всё устроено. И эта дискуссия становится в нашем обществе очень острой. Это связано с упомянутой сословностью. В ячеистом, блочно-иерархическом обществе в предыдущие десятилетия родители создавали себе устойчивые, на века экономические позиции, соответственно – с передачей их детям. Отсюда возникает каскад последствий. 100 лет назад жестоко лечилась именно эта проблема. Способ лечения, как известно, может приводить к ухудшению заболевания.
Третья существенная проблема, третья уязвимость, связана со свободой. Мы по каким-то параметрам являемся суперсвободным социумом: свобода печати у нас есть, существует принцип нейтралитета Интернета, который сейчас подвергается изменениям даже в США. Принцип нейтралитета означает, что любая информация, появляющаяся в Сети, независимо от источника и контента, имеет равные права на присутствие там.
Но если посмотреть по глубинным вещам, то да, человек свободен, но в какие экономические условия он поставлен? Экономически он – раб. Если посмотреть его трудовой потенциал, он тоже окажется рабом – работодателя, хозяина, барина… Мы просто-напросто вошли в рабство. Рабство фактически всех перед немногими, но на самом деле перед всеми по разным основаниям.
И четвёртая уязвимость – это способность к изменениям без потери ориентира. Это можно назвать преображением. Потому что преображение – это качественное изменение, улучшающее состояние того, кто изменяется. Улучшение состояния проверяется через увеличение свободы выбора. Если свобода выбора уменьшается, то это было плохое изменение. Если мы посмотрим на изменения 1991 года: они вели к повышению свободы выбора или к ограничению? Ответ будет, к сожалению, однозначный.
Вот четыре критерия: правда, справедливость, свобода, преображение. Они отражают очень глубокие свойства, цивилизационный код нашего социума, нашей цивилизации, независимо от союзных республик, которые входят в это пространство. И в Казахстане мы его найдем, и на Украине, и в Литве, и в Беларуси свой национальный эпос, который все эти идеи утверждает через разного рода героев.
Александр ПРОХАНОВ: Иначе говоря, все эти принципы нарушены, они деформированы и побуждают наш социум к исправлению, к реформе, к восполнению этих утрат?
Александр АГЕЕВ: Да. А дальше возникает вопрос способа этих реформ. Ведь эти четыре названных свойства составляют уязвимость, но они же составляют и характеристики идеала. Он, конечно, имеет ещё десятки характеристик, но эти являются фундаментальными.
Александр ПРОХАНОВ: Здесь отсутствует такая характеристика, как уровень материального бытия, уровень технологического прогресса. Это вторично?
Александр АГЕЕВ: Я назвал фундаментальные аргументы. А функции – такие, как технологическое превосходство, капитализация, благосостояние, – являются производными. Из каждого свойства можно вывести последствия. Скажем, технологическое развитие, совершенство, конкурентоспособность, – это уже следствия свободы, прежде всего. Иначе говоря, чтобы быть свободными, мы должны быть свободны в примитивном военном смысле, то есть нам нужны свобода и независимость нашей Родины. Это Конституция обозначила, об этом говорит вся наша история. Если у нас не будет способности парировать любые угрозы, то у нас не будет свободы. А если у нас не будет базовой свободы, то будут концлагеря в том или ином виде, а обо всём остальном можно даже и не мечтать. Ни о преображении, ни о справедливости, ни о правде.
Александр ПРОХАНОВ: А существует в недрах нашего общества проект такого рода модернизации? Существуют человеческие группы, институты, существует теория эволюционного проекта XXI века или это все пока только на уровне чаяний?
Александр АГЕЕВ: Мне кажется, сегодня в нашем социуме есть значительное число разных групп, которые занимаются подобной проблематикой, разрабатывают тексты, вокруг которых формируются так или иначе сообщества, консорции. Они, безусловно, плохо скоординированы, но они присутствуют внутри различных государственных институтов – и научных, и образовательных, и в силовых и несиловых структурах. Если характеризовать это поле, то легко обнаружить, что оно очень негомогенное, дисперсное: пятен много, оно не представляет собой единого пространства. Но эта работа идёт.
Александр ПРОХАНОВ: Однако она не выходит на поверхность? Или она появляется в виде каких-то докладов, возникают всевозможные форумы, такие как Гайдаровский, Петербургский экономический?
Александр АГЕЕВ: Она проявляется во всех этих событиях. Особенно, если смотреть не только через окно новостных лент, которые проходят через фильтр журналистов и редакторов. Более существенно даже не то, что это делают журналисты, а то, что это делает регламент, то есть амбразура, которая выдается для информационного потока о событиях, сужена временем, рейтингами телевизионных каналов, директивами собственников и начальников. Интернет в этом плане более свободен, но присутствие внутри этих событий даёт ощущение очень серьёзной работы, ведущейся многими.
Александр ПРОХАНОВ: Значит, модернизация в России неизбежна?
Александр АГЕЕВ: Она происходит. Просто нам хочется, чтобы она была помасштабнее, побыстрее, с меньшими ошибками.
Александр ПРОХАНОВ: Но это не будет модернизация рывка? Это будет модернизация эволюции?
Александр АГЕЕВ: Зависит от уровня, с которого мы смотрим. Мы можем забраться на геостационарный спутник – это будет одна картина. И мы увидим с высоты спутника, что российские города освещаются лучше, чем это было 10 лет назад. Что потоки автомобилей в город и из города гуще. Можем спуститься чуть ниже и увидеть, что и дорог стало больше, они стали лучше. Если сядем за руль, то увидим, что некоторые дороги совсем хороши. Иначе говоря, окажется, что какой-то важный этап всё же пройден.
Любую успешную модернизацию можно характеризовать как экономический успех. А неуспешная модернизация может быть политическим или экономическим провалом. Но когда мы вводим категорию успеха, это нас связывает с категорией восприятия и оценки. Мы разучились воспринимать жизнь позитивно – мы все стараемся видеть в мрачном свете. У нас самовосприятие скорее занижено. Хотя, как показывают опросы, большая часть населения считает, что живёт вполне неплохо.
Александр ПРОХАНОВ: Но есть такое понятие, как дефицит исторического времени – перед началом войны, например, перед началом крупных переделов или перед началом какой-нибудь крупной технократической революции. Этот дефицит времени опять нас настигает. И перед лицом этого дефицита, по-видимому, нам не избежать рывка. А рывку сопутствует усечение ряда нравственно-моральных категорий. Рывок – это, конечно, мобилизация. Мобилизация – это, конечно, отсутствие свободы, принуждение. Такой фактор, как нехватка исторического времени перед началом новых мировых бед, разве он не формирует сегодняшний социум и характер будущей неизбежной модернизации?
Александр АГЕЕВ: А представим себя на месте руководителя, которому нужно принять важное решение. Или даже родителя, который знает, что утром случится пожар, а может и не случиться. А сейчас дети спят. Если пожар случится, то они окажутся без крова. А не случится – они спокойно проснутся утром.
Никто не может сказать, когда этот момент относительно мирного времени закончится. И отсюда выбор: если вы преждевременно включите ресурсы и технологии мобилизации, то сердце может не выдержать – сколько можно нацию терзать разного рода рывками? Плюс есть тот самый эффект мальчика, который, шутя, кричал: «Пожар, пожар!», а когда пожар случился, никто не пришёл… К мобилизации следует отнестись именно так, и, мне кажется, к ней именно так относятся те, кто должен этим непосредственно заниматься: с мягким теплом.
Мы по многим фактам можем видеть, что тренировки на некий час Х происходят. Он может наступить из-за природной катастрофы, причём не вообще, абстрактно от астероида или какого-нибудь космического катаклизма, это может случиться рядом с нами, когда взорвётся гидростанция, например. У нас в стране – три тысячи потенциально опасных объектов, в мире их – десятки тысяч. Мы живём с предощущением возможного катаклизма. И в России готовность массового населения к возможным чрезвычайным событиям выше, чем, скажем, в Европе.
Атмосфера в обществе меняется молниеносно, если происходит что-то запредельное. Ситуация в обществе до полудня 22 июня 1941 года была одна, после речи Молотова – другая. Вот тогда разом переключаются все важные «рубильники», все ценности – и то, что было значимым несколько минут назад, становится незначимым.
Поэтому, чтобы не оказаться «спящими» в момент наступления того самого возможного форс-мажора, есть контуры в государстве, которые несут постоянную боевую службу. И есть основания полагать, что они работают хорошо. Ведь многие факты, которые с нами происходят, не интерпретируются как мобилизационная тренировка. А на деле это и есть мобилизационная тренировка. Но проводится она мягко.
Александр ПРОХАНОВ: Кто является сегодня субъектом модернизации? Ведь в России всегда модернизация была персонифицирована. Иногда носителями модернизационных идей являлись группы. Как правило, эти группы образовывались вокруг лидера, который нёс в себе идею модернизации. Скажем, Александр I не был модернизатором, но вокруг него была мощная группа интеллектуалов, которые побуждали его модернизировать Россию, он просто на неё не пошёл. У Петра I не было такой исходной группы, он сам её создавал с юности в виде семёновско-преображенских полков. То же самое и у Ивана Грозного было. У Сталина – ясно совершенно. У большевиков была модернизационная грандиозная идея, они искусственно создавали орден меченосцев, например. А сегодня есть субъект, который несёт в себе модернизационную идею? Я не считаю, что модернизационную идею несёт в себе наш президент. Он очень осторожно к ней относится. Его побуждают к модернизации как слева, так и справа. А он как бы остановился. Он выбирает между путями, но ещё не выбрал. Может быть, он вообще не видит варианта, на котором может остановиться?
Александр АГЕЕВ: Сегодня субъектом модернизации во многих случаях является каждый гражданин Российской Федерации. Даже пользуясь мобильным телефоном и всякого рода приложениями, включая банковские, он, с какой-то стороны, является клиентом банка, а с другой – носителем новой культуры. Мы проделали за последние полвека значительную эволюцию. Ещё в 1940-е годы или в 1950-е легко было свести субъекта модернизации, скажем, к Гамалю Абдель Насеру. Да, субъект модернизации, хотя отнюдь не одиночка. Наверное, Эйзенхауэр, Аденауэр, де Голль – лидеры преобразующего масштаба. Реально это были фигуры, воплощающие в себе некий концепт и команду модернизации.
Впоследствии на роль субъектов перемен явно выдвинулись корпорации. Отсюда появилась идея, что для модернизации стала более важна корпоратократия. Множество фигур: от Уэлча и Мориты до Маска и Гейтса, – это всё разного рода субъекты модернизации.
Но идём чуть дальше. Возьмём Сноудена. Мы видим, что не очень высокопоставленный офицер важной спецслужбы оказался способным совершить глобально значимое деяние. Журналист, который осмелился выпустить фильм о чём-то. Политик, который осмелился что-то значимое совершить. И представить даже за день до этого, что вдруг возникнет такой субъект исторического процесса, модернизации, изменений, было невозможно.
Вот конкурс на лидера – сотни тысяч людей захотели войти в этот процесс. Это меньше одного процента населения, но это активные жизненные кадры. Если в стране найдётся миллион активных людей, готовых менять жизнь к лучшему, принять на себя ответственность: будь то в роли государственного деятеля, бизнес-деятеля или общественного деятеля, – это уже большая энергия. Это те масштабы, которые делают историю.
Сейчас организованная группа в 30–50 тысяч человек может создать опасные проблемы на Ближнем Востоке. Меньшая по численности сила может её нейтрализовать. Академия наук – тоже всего-навсего несколько тысяч человек. Посмотрим другие контингенты, например отраслевые: сколько у нас работает в Росатоме, сколько в Роскосмосе? Две-три сотни тысяч человек, и всего тысяча является носителем особо важных знаний. Таким образом, судьба модернизации сводится, в конечном счёте, к личностям.
Если вспомнить четыре критерия наших уязвимостей и наших идеалов, то что из этого вытекает? Первое – по критерию, например, свободы: для свободы технологическая возможность возникла, проявляй себя, как хочешь и чём можешь. Но в этой свободе ты к правде стремишься? Или ты занимаешься тем, что устраиваешь разного рода лохотроны? Вот сразу и выбор. Он же виден сразу, и каждый его может оценить.
Способствует ли это справедливости? В чём она, справедливость? Справедливость в мире, где идёт конкуренция талантов, чуть другая. Где справедливость в мире пенсионного обеспечения? Это разные справедливости. Как показывают последние опросы, две ценности опережают все остальные десятки ценностей в нашем социуме – сила и справедливость. Сила – больше применительно к внешней политике, справедливость – больше к внутренней.
Александр ПРОХАНОВ: А Изборский клуб является субъектом модернизации?
Александр АГЕЕВ: Исходя из сказанного, Изборский клуб является возмутителем спокойствия, прежде всего. А нарушение спокойствия – это предпосылка модернизации и перемен. Клуб стимулирует общественную дискуссию. Любой человек может увидеть, что, во-первых, Изборский клуб не равнодушен к тому, что творится с нашим Отечеством, с миром, с душой и с каждым человеком. И то, что, во-вторых, Изборский клуб демонстрирует своим составом необычайное разнообразие. Это палитра. Тем самым воплощается принцип разнообразия. А это – предпосылка свободы. Изборский клуб свободен в выборе своих тем, повесток, действий. В чём-то он ограничен. Если бы не было ограничений, Изборский клуб давно бы уже стал всероссийским и всемирным.
Призывает ли Изборский клуб к тому, чтобы мы менялись? Безусловно. Будит и ум, и совесть, заставляет думать и учиться, переживать и сопереживать. Возможно, особая изюминка Клуба – предвосхищение вызовов, упреждающая постановка вопросов, генерация гипотез и ответов. Клуб верен принципу «Пессимизм ума, но оптимизм воли».
Александр ПРОХАНОВ: Изборский клуб постепенно превращается в Изборский мир.
Александр АГЕЕВ: Древний Изборск – сравнительно небольшая крепость – дал неугасающий импульс российской истории.
Мир накануне больших перемен
«Круглый стол» Изборского клуба
Александр НАГОРНЫЙ, политолог, заместитель председателя Изборского клуба: Уважаемые коллеги! С начала нового, 2018 года произошло такое количество уникальных и значимых событий, особенно – в Соединенных Штатах, что впору говорить о новой ситуации не только у наших американских «друзей», но и во всем мире. Многие из этих событий были обобщены и проанализированы в работе Владимира Овчинского, опубликованной в газете «Завтра» (2017, № 4), но, конечно, автор не мог охватить все темы сразу, да и плотность событийного потока за это время не уменьшилась, а, скорее, возросла. Поэтому, надеюсь, мы продолжим, расширим и углубим начатый Владимиром Семёновичем разговор – особенно в свете предстоящих президентских выборов в России. Полагаю, что пресловутый «кремлёвский доклад», представленный министерством финансов конгрессу США, хотя и беспомощный, на первый взгляд, всё-таки оказал серьёзное воздействие на умы и настроения нашей «властной вертикали» – во всяком случае, сразу же состоялась поездка за океан троих высокопоставленных российских разведчиков: Александра Бортникова, Сергея Нарышкина и Игоря Коробова, потом началось ралли: сначала – на американском, а затем – и на других фондовых рынках.
Сергей ГЛАЗЬЕВ, академик РАН: Как один из героев «кремлёвского списка» я не претендую на сочувствие, но прошу слова.
Находясь уже четвертый год под различными санкциями США и их союзников, не устаю удивляться нашей властвующей элите, подавляющее большинство представителей которой до сих пор продолжает думать, что «Запад нам поможет», что всё происходящее – какое-то недоразумение, которое каким-то образом можно устранить. Эти люди сначала пытались дружить с Бараком Обамой и Хиллари Клинтон, потом они рукоплескали Дональду Трампу, а теперь «ищут подходы» к американским конгрессменам…
Говорят, Сталину потребовалось несколько дней, чтобы разувериться в дружбе с Германией после гитлеровского вторжения. А у нас уже четвёртый год после захвата Украины спецслужбами США и выращенными ими неонацистами, ежедневно убивающими и насилующими русских людей, всё «протягивают руку дружбы» нашим американским «партнерам» – после того, как им в лицо швырнули перчатку. Думаю, даже если эти люди окажутся в американской тюрьме, или у них конфискуют всё имущество – личное, а не государственное, которого им не жаль, это не сможет поколебать их веры в «американскую мечту», ведь всё так хорошо начиналось…
Самая опасная ошибка на войне, как известно, – это недооценка противника. А если противника принимают за союзника и друга, причем – «старшего», то такая ошибка вообще фатальна. И, хотя еще в позапрошлом веке один из русских генералов сказал, что хуже войны с англосаксами может быть только дружба с ними, наша «властная вертикаль» не желает учиться ни на прошлых, ни даже на своих собственных ошибках.
В ХХ веке эта дружба дважды приводила к краху нашей государственности с распадом страны – так Антанта погубила Российскую империю, а навязанное Вашингтоном «новое мышление» Горбачева с Ельциным уничтожило Советский Союз. В этот раз нам, можно сказать, повезло: Трамп открыто объявил всё российское руководство врагами США. Членство в списке – это повестка на войну, уклониться от которой, заняв известную страусиную позицию, всё равно не получится.
И не нужно здесь надеяться на конфликт внутри американской властной элиты. Как бы нам ни хотелось видеть Трампа воюющим с нашими врагами, против России они выступят единым фронтом.
Это объясняется тем, что США объективно теряют мировую гегемонию в процессе смены технологических и мирохозяйственных укладов. Они проигрывают экономическую конкуренцию Китаю, ядро нового векового цикла накопления капитала смещается в Юго-Восточную Азию. Американская властвующая элита стремится удержать глобальное доминирование любой ценой, развязывая гибридную мировую войну за контроль над периферией. А, в соответствии со своей геополитической традицией, они воспринимают Россию как ключ к господству над этой периферией, к господству над Евразией. Так же, как британская элита дважды в прошлом веке организовывала мировые войны, сталкивая нас с Германией, чтобы сохранить свое мировое господство, американский истеблишмент разжигает войну в Европе через украинский конфликт, направляя своих марионеток в Киеве провоцировать Россию.
Уцелеть в этой войне, просто сделав вид, что нас она не касается, невозможно. Выиграть ее в одиночку против многократно более сильного врага – тоже не получится. Поэтому необходимо максимально быстро создавать коалицию стран, не заинтересованных в войне и выступающих против неё. Эта коалиция должна лишить нашего противника главного источника его силы, которым является присвоенное ФРС США право эмиссии мировой валюты. Получаемый гигантский сеньоражный доход и позволяет официальному Вашингтону вести столь агрессивную политику, не считаясь с любыми тратами. В той мере, в которой мы и другие страны используем доллар, мы финансируем войну против нас. Пора прекратить эту самоубийственную политику. Главным оружием противостояния американской агрессии должен стать отказ государств антивоенной коалиции от использования доллара во взаимной торговле, совместных инвестициях и валютных резервах. Причем мы, как уже атакованная ими страна, должны сделать это первыми.
Трамп уже сделал для нас всё, что мог. Он открыто объявил врагами Америки все правительство РФ, а Россию и Китай – главными угрозами американским ценностям. По сути, он нас предупредил, что «идет на Вы», да еще и подсказал, кто наш главный союзник в этой войне. Но сделать этот союз непобедимым мы должны сами – Запад нам в этом точно не поможет.
Владимир ОВЧИНСКИЙ, доктор юридических наук: В «кремлёвским докладе» миру, на мой взгляд, предъявили «пустышку», упрятав главное в «секретную» часть. А общая ситуация куда сложнее и многомернее. Но в основе, конечно, лежат финансово-экономические проблемы, и я обратил бы внимание коллег, прежде всего, на две речи Трампа: выступление в Давосе и послание к нации. В этих речах зафиксированы расхождения между тем, что делает 45-й президент США, и тем, что делали его предшественники, особенно – Барак Обама.
Суть этих расхождений, на мой взгляд, заключается в том, что процесс глобализации современного мира – в том виде, в котором он осуществляется после событий 1991-го и 2001 года, – себя исчерпал, и Трамп его отметает, предлагая возврат к протекционизму и к новой индустриализации. Для этого он изменил всю налоговую политику, а теперь, видимо, будет добиваться изменений финансовой политики. Может, всё это случилось бы и без Трампа, но это случилось при Трампе и в результате инициатив Трампа.
Конечно, изменилась и внешняя политика США. Обаму считали скрытым мусульманином, сторонником исламских кругов. Трамп, Пенс и Тиллерсон ведут себя совершенно иначе, декларируя особые отношения с Израилем. Иные позиции занял официальный Вашингтон и в сфере торгово-инвестиционных соглашений, и по климату, и по экологии, и по мигрантам, и даже по военно-политическим союзам.
Разумеется, для проигравших президентскую гонку 2016 года «неоконсерваторов» рушится вся созданная ими на протяжении последней четверти века мировая система. Они лишаются доходов, влияния, международной клиентуры – короче, всего, что имели. Поэтому они предельно отмобилизованы и уже больше года пытаются дискредитировать Трампа и, если не взять политический реванш путем ухода действующего президента в отставку, то хотя бы по максимуму отстоять свои позиции.
Как итог, ситуация в США сегодня напоминает времена Уотергейта, даже соперничество «демократического» ФБР и «республиканского» ЦРУ налицо. Но сейчас накал конфликта на несколько порядков выше, чем тогда, поскольку под вопрос ставится вся политическая, финансово-экономическая и социальная система США. На кону стоят даже не сотни миллиардов, а триллионы долларов.
Поэтому есть заказ: представить Трампа сумасбродом, идиотом, сексуально озабоченным маньяком, расистом, политическим профаном и кем угодно еще. На самом деле это мощнейшая фигура, за которой стоят серьёзные силы в реальном секторе американской экономики, связанных с этим сектором банках, спецслужбах и так далее. В Давосе он говорил просто и по делу, двадцать с небольшим минут без всякой бумажки или суфлера. Трамп не будет нашим другом – он будет нашим конкурентом, соперником, даже врагом. Но он – всерьёз и надолго, из этого факта и надо исходить.
То, что мощнейшей «фэбээровской» связке Коми – Мюллер, устроившей «Рашагейт» против Трампа с целью его отстранения от президентской власти, сейчас успешно противопоставлен «меморандум Нуньеса», – очень яркий пример того, какими средствами и на каком уровне ведется сейчас в США внутриполитическая борьба и какого накала она достигает. Думаю, что в этой борьбе Трамп не только уцелеет, но и победит. ЦРУ уже получило бюджет в два раза больше, чем они ожидали, – с целью максимально расширить работу на российском и китайском направлениях, против двух главных стратегических противников США.
Михаил ХАЗИН, экономист: Начну с того, что Трамп – представитель весьма влиятельной части американского истеблишмента, которая была отодвинута от контроля за финансовыми потоками в конце 90-х годов. В результате вся долларовая эмиссия за 20 с лишним лет, по сути, шла мимо них, исключительно в банковский сектор. США с 2008 по 2015 год напечатали «кэша» на два с половиной триллиона долларов. Почему они бросили настолько выгодное дело – ведь в Америке не было даже сколько-нибудь ощутимой инфляции? Дело в том, что в 2008 году в США был весьма высокий кредитный мультипликатор, близкий к 17, а денежная масса составляла всего 800 млрд. долл. За семь лет эта база выросла в четыре раза! И одновременно в четыре раза упал мультипликатор: с 17 до 4. То есть совокупная денежная масса не менялась – поэтому и не было инфляции, а вот соотношение наличных и кредитных денег в ней изменилось разительно. Дальше снижать мультипликатор уже нельзя – иначе в экономике начнется то, что в России 90-х было известно как «кризис неплатежей». Тогда мультипликатор у нас был на уровне 1,2, банковская система вообще не работала.
Нынешняя банковская система убыточна по самой своей сути, ибо она изначально, еще в 1944 году создавалась как система для легализации эмиссионных денег. Она не получала прибыли от своей деятельности – она утилизировала эмиссионные деньги. Это другой функционал, другие задачи. И когда она столкнулась с кризисом ликвидности, она вынимала деньги отовсюду, где это было возможно. Из Китая вытащили триллион долларов, из России – неизвестно сколько, официально видим 200 млрд., что-то печатает Европа, что-то – Япония, но больше денег, больше активов взять неоткуда. Поэтому в 2015 году программы «количественного смягчения» от Федрезерва были прекращены, печатный станок долларов остановили ввиду бесполезности его дальнейшей работы. То есть деньги есть, но их совершенно некуда вложить с нужным уровнем прибыли.
