Александр Проханов
Россия: страна негасимого света
Где Проханов – там свобода!
С Александром Андреевичем Прохановым связана вся моя жизнь. И, когда я был совсем юн, я уже приходил в его редакцию на Комсомольском проспекте. В тринадцать лет я принёс туда свое первое, сразу же опубликованное в прохановской газете, стихотворение с подзаголовком «Любовавшимся на расстрел Дома Советов в октябре 93-го года».
Я вспоминаю свои первые впечатления от книг Проханова. У меня на даче была старая «Роман-газета», с красной обложкой и черно-белой фотографией, – это роман «Дерево в центре Кабула». Взрослея, будучи подростком, я ходил с этой роман-газетовской тетрадью, словно с хоругвью, и сам образ Проханова стал для меня вдохновляющим. Он растворился в крови, в дыхании. Если говорить о ключевых людях, которые формировали меня стилистически и мировоззренчески, то, безусловно, здесь имя Проханова должно полнозвучно раздаться, потому что Проханов – это человек сформировавший не только меня, но в значительной степени повлиявший на жизнь страны.
Если говорить о личности Александра Андреевича, то здесь можно согласиться с критиком Львом Данилкиным – Проханов неисчерпаем, как электрон. И артистизм Проханова, и красноречие Проханова, потому что он и красноречив, и златоречив, и красно-коричневоречив, и гротеск, художественный гротеск Проханова, метафоры Проханова, переполненность красками его литературы, его полемическая страстность, его бескомпромиссность и одновременно настроенность на интеграцию самых разнообразных сил – всё это неотделимо от его личности.
Проханов – это религиозная причастность к судьбе России. Вера в Россию, вера страстная, вера, позволяющая примерять самые разнообразные периоды исторической судьбы страны. Проханов – это ходячий парадокс, потому что это человек, который идёт путем синтеза, и эти взрывоопасные коктейли, которые он сладострастно потягивает через трубочку, и составляют жизнь страны. Это живительные, молодильные коктейли.
С одной стороны, Проханов выступает за государственную твердость, за умиротворение, за благостность, но, очевидно, что он черпает энергию в бунте, порой, в инфернально-гротескных сюжетах и образах. Совершенно очевидно, что он воспринимает жизнь как экстравагантное приключение. Он всегда ждет чуда, и в этом – детскость Проханова, но в этом и глубина его понимания. Отсюда и терминология Русского чуда, которую он часто предлагает, потому что без этого от сакрального начала, без сильного чутья иррационального, без понимания того, что не всё укладывается в схемы и таблицы невозможно постичь историю нашей страны. Зачастую, когда кажется, что страна должна обвалиться в бездну, она вдруг воскресает, мы видим воспрянувшее государство.
Но сводить Проханова исключительно к государственнику, стороннику предельно тихой стабильности, тоже невозможно, потому что Проханов клокочет. Один из Прохановых – это, безусловно, 1991-1993-й годы. Это годы жизни одного из Прохановых. Это годы жизни его газеты «День», где собирались все: и православные, и исламисты, и казаки, и монархисты, националисты и коммунисты, и куда приходили писатели-диссиденты и иммигранты. Это был интереснейший, взрывной коктейль.
Проханов – интегратор. При всей своей решительной и размашистой, безапелляционной конфликтности, при всём стремлении жёстко и воинственно обозначить свои позиции, отделить чёрное от белого, он – интегратор. Интегратор в масштабе российской истории и в масштабе политической действительности, современником которой он оказывается. Он старался соединить противоречивые силы сначала в патриотическую оппозицию, сегодня он старается, так или иначе, найти общий знаменатель для разных государственнических сил – для тех, кому дорога Россия, и отсюда идея примирения «красных» и «белых».
И внутри себя он тоже интегратор, потому что он – модернист, он – авангардист, он был в значительной степени чужд консервативной среде. Он не был писателем-«деревенщиком», он вырос на эстетизме Набокова, но, одновременно, он оказался государственником и трубадуром красной советской империи. И это противоречие оказалось живительно, оно дало развитие и сделало Проханова фигурой собирающей, потому что человек просто скучно-охранительского толка, брюзжащий о том, как всё было некогда и раньше, человек благостнопатриархального склада – не мог бы порождать живые миры. Это и стилистика Проханова, потому что есть стремление к нежной лазури, к умиротворению, и одновременно есть увлекающие его пожары, и одно немыслимо без другого. И точно так же Проханов, с его оптимистическими и мировоззренческими полутонами, с его готовностью увидеть живого человека в каждом, с его бесконечно усложненным, утонченным восприятием мира неотделим от другого Проханова – грубого, атакующего, наступающего, топчущего своих оппонентов.
Проханова можно изучать до бесконечности. Чего стоит сама его биография. Множество интереснейших эпизодов: от школьника, который позирует для обложки книги «Как закалялась сталь», и в 53-м году вышла эта книга, где юный Проханов изображал юного Островского. Судьба его рода, разбросанного не только по России, его предки – крестьяне, молокане, протестантизм, их отношения с Львом Толстым, их участие в Гражданской войне. Вообще, то, что Проханов понимает драму конфликта, который не раз сотрясал нашу страну, драму раскола, понимает логику и правду самых разных социальных страт, – это тоже делает его драгоценной фигурой, потому что Проханов всегда был далек от крохоборства и политического или идеологического сектантства.
Продолжая говорить о его судьбе, конечно, обращаешься к его войнам, его участию в бесчисленном количестве конфликтов. Даже вспоминаешь историю, как его в одной африканской стране перекрасили в чёрный цвет местные бойцы, и он нёсся с ними по раскаленным пространствам. Проханов – человек, на которого дважды нападали, били по голове кастетом. Проханов был под ударами пулемётов у Останкино в 93-м году и Проханов, уже не молодой человек, отправился на Донбасс.
Это стремление оказаться в центре битвы, в центре конфликта, быть, по его выражению, певцом боевых колесниц, тоже очень характерно. В этом есть, безусловно, мужская экспрессия и проявление воли. Проханов, в каком-то смысле, сумел навязать себя, не боясь обструкции. Он – человек предельно демонизированный, человек табуированный во многих средах, человек высмеиваемый, которого гасили, как только угодно, не показывали долгими годами вообще по телевидению, он, тем не менее, прорывался и прорастал.
Я застал то время, когда Проханова вообще нигде не было, кроме его газеты. И я помню, учась на журфаке, написал работу и читал ее на кафедре стилистики русского языка, она была посвящена метафорам в газетных передовицах Проханова, потому что кроме его разнообразных книг: от самых первых, которым предшествовали вступительные тексты Юрия Трифонова, до самых поздних, включая «Господин Гексоген», который как бы дал новую жизнь Проханову – признанному литератору, – так вот, в любом случае, были же еще передовицы, где странным образом, вот в этом кратком формате, талант Проханова нашел бешеную и неподражаемую реализацию. Именно здесь вся российская общественно-политическая действительность, все её персонажи, всё было сведено к целой галерее невероятных метафор. И все эти деятели сравнивались с какими-то животными, рыбами, насекомыми и всё это было каждый раз очень метко и точно. Интересно, что это была литература, перераставшая каждый раз в реальность. Литература прямого действия, литература, которая заставляла быстрее биться сердце, у людей сжимались кулаки, когда они читали передовицы Проханова.
Очень своеобычный, сам его стиль, его язык, казалось бы, крайне оригинален и должен отталкивать многих, отпугивать и то, что сегодня слева и справа говорят на языке Проханова, – и не столько даже в идеологическом смысле, но, используя его лексику, это как раз признак особой силы его личности и умения себя навязать. Особой экспрессии и экспансии Проханова.
Проханов сегодня растворён повсюду, во всех сферах. К нему будут снова и снова обращаться. Будут любоваться его головокружительной биографией. Это пример того, что жизнь состоит из преодоления. Это пример удивительно свободного человека. Проханов, который часто посмеивается над плоским пониманием слова «свобода», явил пример свободы необычайной. Это увлекательная, яркая, приключенческая жизнь. И при любых обстоятельствах он живет головокружительно, и остаётся только любоваться Александром Андреевичем, наслаждаться его текстами, его речами. Чувствовать, как в самом тебе отражается феноменология личности Проханова. Честно говоря, все те, кто неравнодушно послушал или почитал Проханова, – тоже уже немножко Прохановы. И я от всего сердца поздравляю дорогого Александра Андреевича с его славным юбилеем.
Но эти слова как-то не вяжутся с ним, потому что юношеское и даже детское есть в Александре Андреевиче, и до сих пор неразгаданной остается тайна его невероятной энергии, экспрессии, его яркой реакции. Даже, если вот сейчас, в свои 80, он реагирует моментально, блестяще и сражает наповал. Вот это – тайна Проханова. Казалось бы, он разобран по косточкам. Вся его судьба многажды препарирована и разобрана на своего рода мемы. Например, мем – это череп Николая Фёдорова, то есть игра в футбол в детстве вместо мяча – черепом, быть может, великого русского философа «Общего дела и воскрешения». Множество всяких деталей известно, но, тем не менее, загадка остаётся. Проханов – это по-прежнему тайна и по-прежнему неудобная фигура. Он – своего рода индикатор, проверка. В том числе – на свободолюбие, на терпимость. Когда люди кривятся при имени «Проханов», когда их перекашивает, когда они пытаются запретить само упоминание Проханова, а это остается до сих пор – всё это и есть настоящий признак несвободы и закабаления. А где Проханов – там свобода, и, если мы верим в то, что Россия продолжается, что у нас есть великолепная русская литература, у нас есть искрометная русская мысль, у нас есть потрясающие личности, которых может рождать наш народ, – значит, мы должны поклониться Александру Андреевичу Проханову и сказать ему: «Многая и благая лета!»
Сергей Шаргунов
Символ веры
«Благословен плод чрева твоего»[1]
В минуты редкой душевной тишины я спрашиваю себя, что для меня Россия и что я для нее? Я родился на этой земле, я состою из песчинок этой земли, из капель росы, из ее лучей, из цветочной пыльцы. Россия сотворила меня, как Господь сотворил Адама, и вдохнула в меня свою жизнь и свой дух.
Россия для меня – это сверкающие ночные январские звезды и дивные дневные ослепительные снега от горизонта до горизонта. Россия для меня – это ветреные дубравы, наполненные дождем рощи, овраги, бушующие во время весеннего половодья. Это лесные цветы, то голубые, то алые, то белые. Россия для меня – это бесконечные разливы рек и летящие по небу летние облака.
Россия для меня – язык, которым я в раннем детстве научился произносить имена родивших меня отца и матери. На этом языке я читал моим маленьким детям русские сказки, на этом языке я молился и молюсь. Этот язык позволил мне пережить высочайшие наслаждения, когда я читал стихи Мандельштама и Гумилева, Пушкина и Лермонтова. Я по-прежнему обожаю открывать страницы Толстого, Достоевского, Бунина и замирать от восторга – восторга от того, что есть на свете такой божественный русский язык. На этом языке на могильном камне будет начертано моё имя.
Россия для меня – это русская история, это история моего рода и моего народа, который, чем дальше удаляется от моего сегодняшнего дня, тем больше и больше сливается во что-то огромное, бесконечное, дорогое мне, готовое меня принять в свои объятия, когда я исчезну с этой земли и «приложусь к народу моему». Россия для меня – это моя вера. Я молюсь на языке России. Она, Россия, открывает мне небесную лазурь, из которой я узнаю, что смерти нет, что все мы бессмертны, и в мире торжествует любовь.
Россия для меня – это Волга, река русского времени. На её берегах сошлось множество народов – русские, чуваши, татары, казахи, люди степи, финны, угры. Народы, которые пришли на этот восхитительный водопой к священной русской реке и сложились в удивительную державу между трех океанов. Державу гармонии и красоты.
Я пережил вместе с моей Родиной страшные, чудовищные дни, когда она погибала, когда я кричал от боли, кричал вместе с ней. Я видел, как она умирает, и чувствовал, что умираю я. И мы умерли: она и я. И мы легли во гроб. И казалось, что эта смерть бесконечна. Но постепенно, повинуясь таинственным законам русской истории, мы стали открывать глаза: сначала она, потом я. И мы встали из гроба. И теперь я с восхищением посещаю университеты, где много превосходных, дивных, красивых юношей и барышень. Я посещаю заводы, где строят замечательные машины, современные самолеты и космические аппараты. Я выхожу в поля, которые десять лет лежали, как пустошь, были не паханы и зарастали диким лесом. Теперь они возделаны, и на них зеленеют злаки.
Когда истекут мои земные дни, я вернусь в ту землю, которая меня создавала, и опять превращусь в эти песчинки, в эти капельки росы, в эти переливчатые лучи света. Вернусь к тем бесконечно любимым близким и далеким людям, которые поджидают меня там, в другой жизни, сидят в застолье, где уготовано для меня место.
Думая о моей Родине, плача вместе с ней, ликуя вместе с ней, наделенный от нее удивительными дарами, иногда недостойный ее, я повторяю вслед за нашим великим полководцем Александром Васильевичем Суворовым: «Господи, какое счастье быть русским!»
Где ты, Святая Русь?[2]
Святая Русь – что она? Преподобный Сергий среди русских деревень и посадов, окружённых негасимой зарёй? Рублёвская Троица с небесной лазурью ангельских хитонов? Пересвет, берущий в руки своё святое копьё? Или сияющая в вершинах русских берёз мартовская лазурь, от которой ликует душа? Святая Русь – в нашем прошлом, и дана нам как божественное воспоминание, однажды случившееся в древности дивное чудо, которому больше не повториться?
А тихие выцветшие глаза волоколамских вдов? А внезапное милосердие, раскаяние и любовь, озаряющие вдруг самую тёмную погибшую душу? А священномученики, которых в годы гонения распинали на царских вратах, а они с креста молились за своих мучителей? А жуткая шахта в Алапаевске, из которой сквозь рыдания и стоны неслись божественные песнопения? Это ли не Святая Русь? А воздевшая меч Родина-мать на Мамаевом кургане, вокруг которой по всей сталинградской степи – несметные могилы героев, отдавших жизнь за ликующий свет против чёрной мглы? Не она ли, Святая Русь, обнаружила себя в безбожные годы, озарённая вселенской победой?
«Мати негасимого света, претерпевших до конца – победа».
Наши русские художники-провидцы угадывали Святую Русь, которая открывалась во дни великих торжеств и великих русских скорбей. Барма и Постник, воздвигшие храм Василия Блаженного, напоминающий цветы из райского сада – это образ Святой Руси. И Нестеров, писавший Святую Русь, помещал среди схимников, отшельников и блаженных Гоголя, Достоевского и Толстого. А Петров-Водкин, написавший алого коня и золотого наездника среди лазурного озера, не он ли узрел Святую Русь в те годы, когда по земле мчались конные армии с окровавленными клинками? А великий провидец и мистик Александр Блок? Не он ли увидел «в белом венчике из роз» Христа, который шёл по голодному Петрограду, возглавляя отряд матросов?
А праздник Победы, когда в московском небе расцветали букеты победного салюта, и тысячи людей, измученных и исстрадавшихся, ликовали, словно им было явлено чудо? И Крым – Святая Русь. Разве он не был дан нам как чудо? Святая Русь сопутствует русской истории и русской судьбе так, словно она была явлена нам изначально – когда Господь своим кропилом окропил сотворённый им русский народ, обременив и наградив его непомерной ношей: неустанно искать райские смыслы, низводить их с неба на землю, строить Царство Божие на земле.
Открывшиеся над русским народом небеса больше никогда не смыкались. И свет Фаворский, не иссякая, лился в русскую душу, делая её мечтательной и молящейся. Россия поднималась на вершины цветения и славы, когда её украшали великие победы, когда ею правили великие мужи, когда в ней сотворялись великие вероучения и создавались бесподобные картины и храмы. А потом Россия опрокидывалась в чёрную бездну и в ней истиралась дотла так, что от храмов не оставалось камня на камне. Картины и летописи сгорали в пожарах. Могилы мудрецов и воителей осквернялись и предавались забвению. Эти чёрные дыры истории были волчьими ямами, куда падала русская жизнь, чтобы никогда не воскреснуть.
Но она воскресала. И это воскрешение каждый раз было необъяснимым чудом. Потому что Святая Русь не могла погибнуть, как не может погибнуть божественная лазурь, дающая начало всему. Воскрешение государства российского из чёрных дыр истории объясняется Русским чудом, присутствием в русском мироустройстве Святой Руси.
Сегодня Святая Русь явила себя в Новороссии. Под бомбами, снарядами, среди рукопашных схваток, среди залитых кровью городов и селений, среди гробов и лазаретов ослепительно сияет Святая Русь.
В этой крохотной, чудесно возникшей стране русские люди сражаются за вселенское счастье против алчных мировых банкиров, звероподобных фашистов, которые вновь, как бурьян, выросли из коричневых семян гитлеризма.
Новороссия – это русская икона и русская мечта. Новороссия – наш храм и наше будущее. Там, в Новороссии, Преподобный Сергий отправляет на бой Пересвета. Там, в Новороссии, Александр Матросов закрывает грудью гнездо пулемёта. Там, в Новороссии, по разгромленным улицам Луганска и Донецка скачет алый конь Петрова-Водкина. Там, под развалинами Славянска и Шахтёрска, «в белом венчике из роз», не касаясь земли, идёт Иисус. Там, как прихожане единого храма, стоят Достоевский, Толстой и Гоголь, казак-ополченец в косматой папахе, бесстрашный боец Моторола, добровольцы из Сербии, из Каталонии. Там, в этом храме, стоит бесподобный Стрелков – русский мечтатель и воин.
Святая Русь, возникнув однажды в русском народе, объемлет всю землю.
Жар-птица и золотой телец[3]
Принято считать, что Америка – страна здравого смысла, пример предприимчивости, кладезь научного рационального сознания. Неверно думать, что Америка – страна инженеров и учёных, глубокомысленных политиков и осмысленных конструкторов. Америка – грандиозная мировая империя, склонная к расширению, стремящаяся захватить весь мир. Америка – страна иррациональной мечты о мировом господстве, о своём божественном предначертании, о космическом мессианстве.
В основе американской цивилизации лежат деньги – таинственная субстанция, завладевшая душами людей, душой страны, душой американской истории. Золотой телец, вокруг которого совершает свой исторический ритуал Америка, – это древнейшая религия, что ещё в библейские времена противостояла Творцу. Моисей лишь ненадолго оставил народ свой, чтобы взойти на гору, услышать глас Божий. Но этот жестоковыйный народ мгновенно построил себе золотого кумира, поклонился ему, и Моисей, вернувшись с горы со скрижалями Бога, был вынужден истребить треть этого златолюбивого народа. Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатой Америке войти в Царствие Небесное.
Америка богопротивна Царствию Небесному, богопротивна раю. В подземелье Форт-Нокс, набитом золотыми слитками, хранится тайный пергамент, в котором начертана заповедь этого золотого животного, бросающего свой ослепляющий свет на поверженное умирающее человечество.
Этот пергамент, хранимый за семью печатями, иногда открывает свой смысл в манифестальных речах американских президентов. Буш-старший определил Америку как «град на холме», чертог божества, вознесённый на вершину мира, откуда божество взирает на покорённые народы.
Обама назвал свою страну самой совершенной державой мира, владычицей мироздания, которой вменено в задачу управлять несовершенным человечеством.
Когда Рейган назвал Советский Союз «империей зла», он подверг нашу страну метафизическому удару, направил против СССР всех демонов, обитающих в «граде на холме». Нанёс Советскому Союзу удар метафизическим оружием, которое облекалось в ядовитые технологии холодной войны.
Недавно Обама назвал Россию «главной угрозой для мира», тем самым повторив формулу Рейгана об «империи зла». Это было не политическое заявление. Это было заявление магистра и жреца, стоящего у подножия таинственного бога с копытами кенийского козла и золотыми рогами тельца.
Именно это заявление определяет отношение современной Америки к России. Именно оно получает развитие во множестве враждебных технологий: начиная со «списка Магнитского», экономических и политических санкций, кончая военными базами, системами ПРО и орбитальными группировками.
На этот метафизический удар Обамы последовал российский ответ. В своей валдайской речи Путин обвинил Запад в попрании фундаментальных основ человечества, в попрании христианских ценностей. По сути, назвал Запад машиной, продуцирующей зло. Он противопоставил американской модели мира русское представление об истинном устройстве мироздания. И это подтверждает, что современная история есть арена грандиозных метафизических схваток.
Российские политики, генералы и концептуалисты, защищая сегодня государство российское, должны это понимать – в современной истории идёт схватка метафизических смыслов. Схватка великих религиозных космогонических моделей. Образу «града на холме», кумирне золотого тельца Россия противопоставляет своё мироздание, свою космотоническую мечту, своё божественное мессианство, ради которого и были сотворены русский народ и российское государство. Мессианство, направленное на взыскание райских смыслов, на сведение этих смыслов на землю, на создание идеального бытия, основанного на божественной справедливости.
Эта заповедная мечта открывается нам в русских народных сказках о Жар-птице. В учении старца Филофея о Москве – Третьем Риме. В возвышенной грандиозной мечте патриарха Никона, построившего под Москвой Новый Иерусалим и ожидавшего здесь Второго Пришествия. И в «красном проекте», уповающем на вселенскую гармонию о живущем по справедливости человечестве.
Эта русская мечта, хранимая в понятиях о Святой Руси, в стихах Пушкина и музыке Мусоргского, творениях Достоевского и Нестерова, в грандиозной битве за Сталинград, в мистической Победе сорок пятого года, эта русская мечта сверкает сегодня среди развалин и дымящихся городов Новороссии. После мрака девяносто первого года, после «чёрной дыры» истории, куда была опрокинута Россия в девяностые, эта мечта восходит, как восходит заря.
Пусть высока гора, на которой стоит американский град. Пусть град достаёт своими небоскрёбами мерцающее ночное небо. Русская заря ещё выше. У них – золото. У нас – золотая заря.
