Александр Петрович Пальчун
Похождения Аркадия Бобрика
Музейный экспонат
Успешные люди обязательно начинают интересоваться своей родословной. Не иначе как и Аркадия ожидало великое будущее. С чего бы он тогда стал расспрашивать Вениамина Петровича о предках?
– Дядюшка, а вы не знаете, откуда пошел-произошел наш род?
Вениамин Петрович сидел за письменным столом в загородном доме, подаренном самому себе от имени Соболевского.
– Отец кое-что рассказывал. Но у нас, Аркадий, не поверишь, по мужским и женским линиям столько родственников, что всех и не упомнишь. И чем глубже в прошлое, тем их больше. Но я уверен, мы с тобой произошли от англичан.
– Дядюшка, не шутите. Какие англичане в Посторомкино?
– При чем здесь Посторомкино? Англичане из Портсмута, из города где родился Диккенс. Мы с тобой, кстати, на него похожи.
– Дядюшка, я серьезно.
– Серьезнее некуда. Вот объясни, откуда у тебя появилась привычка царапать бумагу? А то, что я похож на Диккенса, убедился лично. Да и англичане меня принимали за классика.
– Как это возможно, если Диккенс давно умер?
– Не веришь? Тогда слушай.
Далее Вениамин Петрович рассказал историю, произошедшую с ним в Лондоне.
– Как-то забарахлил у нас двигатель, и мы сели в английском Хитроу. Как потом выяснилось, отказал топливный насос. Для замены вызвали ремонтников из Москвы, а сами, пока ожидали механиков, гуляли по Лондону.
– А местные спецы не могли заменить?
– Нет. У них ключи в дюймах – не подходят. Да мы англичанам и не доверяем, уж больно у них паскудная привычка пить втихомолку. Чтобы ты знал, английский ремонтник улыбается тебе, как восточный дипломат, а сам уже лыка не вяжет. Разве можно такому доверить ИЛ-72?
– А разве наши не пьют?
– И наши пьют. Но у наших железное правило – в каком бы состоянии не находился, привязывай инструменты к рукам!
– Какие инструменты?
– Ключи, плоскогубцы, отвертки. Если и заснет, например, в турбине, мы его вытащим, а вместе с ним и рабочий инструмент. В механизме в таких случаях ничего не остается. Чтобы потом не говорили – аист в турбину попал. Знаем мы этих аистов! То молоток, то накидной на 32.
– Неужели забывали? – удивился Аркадий.
– Сплошь и рядом. Человеческий фактор. И вот этот фактор завел нас – меня и второго пилота Зафесова – в одно очень интересное местечко, – Вениамин Петрович тяжело вздохнул. – Аркаша, если надумаешь отправиться в далекие страны, то предварительно подготовься. Разузнай их экзотические болезни и сделай прививки. Опять же, разведай местные напитки.
– Алкогольные?
– А то какие же.
Иннокентий Петрович поднялся из-за стола, начал расхаживать по кабинету.
– Экзотика, она, Аркадий, по-разному действует на организм. Если, например, ты сызмальства приучался к нашей «Столичной», то непонятно, как он поведет себя от смеси мексиканской текилы, японской саке и семьсот граммов французского бордо. Но оставим эту тему. Одним словом, бродили мы с Зафесовым по Лондону до самого вечера. А там бары на каждом углу…
– Та-а-ак, начинаю догадываться. И вы оказались в полиции?
– В музее мы оказались! Да еще в каком. В музее восковых фигур Мадам Тюссо, что расположен на Бейкер-Стрит. – Вениамин Петрович еще раз тяжело вздохнул. – По правде говоря, Аркадий, я не запомнил всех его восковых обитателей. Были там Майкл Джексон, Чарли Чаплин, английская королева. Мэрилин Монро была. Она руками придерживала поддуваемое ветерком платье. Мэрилин стояла на небольшом возвышении вроде постамента. Неподалеку от нее выставил живот Уинстон Черчилль, напротив Черчилля – худой и босоногий Ганди. Был там и Дали с какими-то павлинами за спиной, римский папа Бенедикт XVI и прочие знаменитости.
– И кто вас более всех впечатлил?
– Разумеется Диккенс. Он в первом зале – как зайдешь, налево – сидел за столом. Вот за таким.
Вениамин Петрович сел за стол, взял ручку, поднял голову кверху, изображая, словно обдумывает очередную фразу.
– Аркадий, он похож на тебя, только немного старше и весь растрепанный и углубленный в работу.
– Совсем он не похож на меня, я видел его портреты. А вот на вас он, согласен, немного смахивает.
– А я о чем говорю! Зафесов как увидел – давай хохотать. «Веня, – говорит, – посмотри на своего дедулю! Что он на потолке увидел?» А я отвечаю: «Как ты завтра с больной головой из Хитроу вылетать будешь».
Обошли мы Диккенса со всех сторон. Зафесов предлагает: «А ну, присядь рядом». «Куда я сяду? Диккенсу на колени?» «Сейчас попрошу уступить тебе местечко». Зафесов схватил воскового писателя подмышки и уволок за дверь, в какой-то закуток. Как потом выяснилось, там располагалась подсобка для хозяйственных нужд – краска, швабры, фанера…
Я занял место Диккенса. Зафесов командует: «Смотри в потолок, словно увидел таракана». «Иди ты к черту! – говорю. – Лучше прилягу». Положил я голову на стол и так мне, Аркадий, в тот момент сделалось хорошо, хотя и находился на далекой чужбине. Уснул я от усталости.
– На стуле Диккенса?
– Да я в тот момент и на электрическом бы уснул! Мы ни одного погребка на Бейкер-Стрит не пропустили.
– Да-а-ас, представляю, – Аркадий покачал головой.
– Ничего ты не представляешь. Как потом рассказывал Зафесов, он пытался меня растолкать. Но тут подошло время закрытия музея, и его самого вытолкали. Они приняли его за пьяного, хотя Зафесов еще крепко держался на ногах, вырывался и кричал, что хочет забрать своего друга Диккенса.
– Дядюшка, а вы?
– А я всего этого не видел. Отвернулся от вампиров, Маркиза Де Сада и прочей нечисти, что выставлена в соседнем зале, положил голову на «Крошку Доррит» – так называлась рукопись лежащая перед Диккенсом – и задремал. И вдруг слышу, среди ночи кто-то меня толкает в плечо: «Диккенс, не храпи».
– Неужели привидения? – воскликнул Аркадий.
– Я тоже так подумал, – Вениамин Петрович поднял голову, изображая, словно он все еще находится в музейном полумраке. – Представляешь, просыпаюсь неизвестно где, а меня кто-то тормошит в белом наряде!
– Я бы умер от ужаса.
– Я бы тоже, не прими перед этим бренди, виски, текилу и голландское пиво. Запомни, Аркадий, рецепт. Эта комбинация убирает любую тревожность.
Оказывается, меня растолкала Мэрилин Монро. Разбудила и спрашивает; «Диккенс, ты тоже подрабатываешь?»
– Дядюшка, что вы такое говорите?..
– Ты слушай, не перебивай. Вскоре выяснилось, что она вовсе не кукла, а живая.
– Мэрилин Монро? Живая?!
– Да не Мэрилин, а Кармелита!
– Какая Кармелита?
– Итальянка.
– Итальянка? В Лондоне?
– Да в Лондоне и марсиан встретить можно. Кармелита до этого работала в ресторане официанткой, а когда сократили – стала подрабатывать натурщицей, где ее и заметили. – Вениамин Петрович широко улыбнулся. – Кармелиту трудно не заметить!
А как раз в то время в музее Мадам Тюссо случилась маленькая неприятность. Надо было подновить восковую Мэрилин Монро, а реставраторы забыли на ночь выключить обогреватель – он стоял поблизости от Мэрилин. Утром пришли, а вместо американской кинозвезды толстенная баба – оплыла и опухла, как от водянки. А Мэрилин в том музее – основной экспонат. Вот тогда и попросили Кармелиту временно заменить восковую куклу, пока изготовят новую. А чтобы никто не догадался о подмене, ей придумали постамент. Она мне потом говорила, что ни один мужик не проходил мимо, чтобы не заглянуть под юбку.
– И она стояла целый день?
– Иногда делала перерыв. Сам понимаешь – не восковая. Опустят шторку, она сбегает по своим надобностям или кофе выпьет. А потом опять – на вверенный пост. Кармелита выносливая, женщина не хуже наших. За дополнительную плату договорилась в ночное время убирать помещение – собирала деньги на билет, чтобы вернуться на родину.
– Я бы и часа не простоял.
– Да никто бы не простоял! Особенно после случая с калорифером. Чтобы другие фигуры не испортились, отопление убавили. А она – в одном платье. Разбудила меня, дрожит от холода. Подошла Кармелита к Черчиллю, отвинтила у него трость – там для нее коньячок был припасен. Сама отхлебнула, меня угостила – мне он очень кстати пришелся.
После коньячка я окончательно разобрался, где нахожусь. Прошелся по музею, осмотрел экспонаты. Вокруг Черчилля пару кругов сделал. Как ты помнишь, он напротив индуса стоит. Маленький Ганди словно прощения просит у английского премьера. А Черчилль насупился, недоволен утратой индийской колонии. Очень мне эта пантомима не понравилась. Я зашел к Черчиллю сзади, на спине нацарапал ключом от гостиницы «Прекрати обижать наших братьев из Индии!»
Как мне потом объяснила Кармелита, все музейные манекены внутри одинаковы, словно люди – обыкновенная болванка, только снаружи по-разному облицованы. А еще она сообщила, что таких музеев по миру не один десяток. Ей предлагают подменять Мэрилин во время проведения регламентных работ. Спросила, как ей поступить? И не обращались ли ко мне по поводу Диккенса? Тогда бы мы вместе могли работать и ездить по миру.
Я ответил, что вместе не против. Только мне не нравится изображать истуканов. И если женщина каменная или восковая, тем более не воодушевляет. А по миру я и так путешествую, потому что летчик – командир экипажа. Говорю ей, что могу без всяких денег в Италию переправить. Кармелита с радостью согласилась.
Скоротали мы эту ночь на диванчике из красного плюша – он стоял за спиной английской королевы.
А когда, Аркаша, с женщиной на одном диване, да когда в помещении холодина, то поневоле прильнешь, а потом и согреешься. Одним словом, повенчал нас по католическому обряду восковой понтифик Бенедикт XVI.
Утром, перед открытием музея, придумали мы, как из музея выбираться. Притащили Диккенса из кладовки, усадили на постамент Мэрилин, направили на него калорифер, включили на всю мощность. Английский классик от южной температуры сразу пошел испариной, заблестел, а потом и вовсе заплакал восковыми слезами.
Мою же внешность Кармелита для достоверности немного подправила. Взяла пластиковый веник, отрезала щетину и расплавленным воском от Диккенса приклеила мне усы и бороденку. После этого я, как и раньше, разместился за письменным столом. Кармелита же спряталась в подсобку.
Открыли музей. По залам с утренней проверкой первой прошлась его кураторша – древняя старушенция, под стать королеве. Должно быть, она не первый год тут служила и переняла королевскую осанку. Приблизилась ко мне и остановилась – видать, заметила какое-то несоответствие. Нахмурилась и говорит: «Диккенс, что это? У тебя усы прокурены!» Удивляется и трогает мою щетину. А меня, Аркадий, в тот момент словно черт попутал – кому понравится, когда старушки под носом пальцами водят? Взял, да и щелкнул зубами. Старушка так и повалилась на пол. Я, пока еще людей не было, перетащил ее на плюшевый диванчик за спиной королевы и снова уселся за стол – раздумываю, в какую сторону повернуть события в «Крошке Доррит».
Зашли посетители, увидели две королевы. Одна стоит в целости и сохранности, вторая – помирает на диванчике. Кого-то из англичан возмутила такая экспозиция, вызвали охранников. Те подошли, ничего понять не могут. А «умирающая королева» в этот момент открывает глаза, поворачивает голову, видит на месте Мэрилин расплавленную кучу воска и давай верещать что есть силы. Голосок у старушенции не хуже чем у турбины во время форсажа. Посетители бросились врассыпную. Такой шум подняли, что я не выдержал и тоже голос подал: «Дайте мне наконец сосредоточиться! Не видите – работаю?!»
Публика и охранниками от моей просьбы окончательно в дверь ломанулись.
И мы с Кармелитой под шумок выскочили.
– Дядюшка, ужас!
– Все нормально, Аркадий. Взяли мы такси – и в аэропорт. Там наш самолет уже готовили к вылету. Зафесов увидел, начал возмущаться: «Где ты пропадал?» Отвечаю: «Там, где ты меня оставил!»
А Зафесов ничего не помнит – все заспал. Он думал, что восковые фигуры ему приснились. Не мог поверить, что это был не сон. «Сейчас, – говорю, – я тебе докажу». Подхожу к нашей стюардессе и командую: «Верунчик, раздевайся!» Вера обомлела, а потом отвечает: «Наконец-то! Я думала, вы никогда не насмелитесь». Снимает жакет. А я дальше командую: «И юбку долой! И пропуск свой давай – мне надо на борт еще одну стюардессу провести».
Нарядил я Кармелиту в летную форму, провел к самолету, представил экипажу: «Знакомьтесь, – Мэрилин Монро».
Так мы и полетели – два пилота и три стюардессы. Пассажиры довольны, что их американская кинозвезда обслуживает, а Зафесов всю дорогу повторял: «Веня, черт меня побери, я эту девицу где-то видел!»
– Дядюшка, а вам не кажется, что вы нехорошо поступили? – спросил Аркадий.
– В отношении Верочки?
– В отношении музея – нанесли ему материальный ущерб.
– Нисколько. Напротив, после этого случая к ним народ валом повалил. Журналисты придумали историю, что восковой Диккенс влюбился в Мэрилин, а когда она отвергла его и начала строить глазки Черчиллю, то писатель от ревности направил на нее калорифер, а сопернику на спине написал матерные слова.
– И вы, будучи Диккенсом, так поступили?
– Враки все это. Написал я литературно, хотя и по-русски. Их продажная пресса все перекрутила! Как тебе мой новый стол? – Вениамин Петрович указал на стол. – Я долго искал у антикваров, чтобы походил на музейный. Аркадий, ты не стесняйся, почаще приезжай, садись за него и работай. За этим столом мысли сами в голову лезут – иногда очень даже романтичные.
После того случая в Лондоне я словно голову потерял, – продолжил Вениамин Петрович. – Все, что у меня к тому времени было, на Кармелиту спустил. Но она изменила мне и вышла замуж за президента.
– За Кеннеди?
– За президента местного футбольного клуба. Только семейная жизнь у них не заладилась. Кармелита в самый неподходящий момент делалась неподвижной, как статуя. Муженек как-то обозвал ее восковой куклой, а она обиделась и ушла. И правильно сделала – дурак дураком! Кармелита – восковая?!
Зазвонил телефон, Вениамин Петрович поднял трубку:
– Хорошо. Сейчас открою.
– Кто там? – спросил Аркадий.
– Скоро увидишь.
Через пару минут грузчики втащили небольшой диванчик с красной плюшевой обивкой.
– Поставьте напротив стола, – распорядился Вениамин Петрович. – Аркадий, как он тебе?
– Расцветка очень яркая. И маленький.
– Маленький?! Ничего ты не понимаешь! Мы с Кармелитой вдвоем на таком помещались.
Итальянская находка
Аркадий знакомился с домом, доставшимся дядюшке сомнительным способом.
– Неплохо, добротно, со вкусом, – Аркадий остановился перед двумя женскими портретами, висящими на стене. На одном из них с присущей художникам лестью была изображена Агния Петровна, на втором – красивая жгучая брюнетка.
– Кто это?
– Это она – Кармелита, – ответил дядюшка. – Худовяк нарисовал по фотографии.
По глубокому вздоху и мечтательно прикрытым глазам Аркадий понял, что приятные воспоминания еще не совсем покинули дядюшку.
– Агнию тоже изобразил Худовяк, – добавил Вениамин Петрович.
– А она-то зачем? Приедет Соболевский и увидит?
– Ему что, не нравится жена?
– Он и без портрета ревнует ее к вам.
– Напрасно и даже глупо. Если у него красивая и дорогая машина, и все друзья восторгаются ею, он, наверное, сияет от удовольствия. Так почему же?..
– Да потому, что Агния не машина.
– Хорошо, хорошо. Уберу из кабинета, повешу в спальне.
– Уберите совсем, имейте уважение.
– Какое уважение?! Я как увидел твоего тестя, то сразу его вспомнил. Это он пьяный буянил в салоне, когда мы летели в Кейптаун. Его и его подругу с трудом угомонили.
– Дядюшка, не придумывайте. Иннокентий Павлович не пьет, и он никогда не летал в Кейптаун. Скорее всего это его брат-близнец.
– Близнец?
– Да, Афанасий Павлович.
– Однояйцевый?
– Не знаю. Я с ними в баню не ходил. Вот Афанасий и пьет и… все остальное. А Иннокентий Павлович в этом отношении идеален. Так что спрячьте Агнию Петровну куда-нибудь подальше. Оставьте одну Кармелиту. Вы с ней переписываетесь?
– Нет. Поругались из-за ее прабабки.
– Вам не понравилась старушка?
– Да я никогда ее не видел. Но видать, была еще та стерва!
– С чего вы взяли?
– Из рассказов Кармелиты. А также из бабкиных писем и документов. Она издевалась над российским квартирантом.
– Каким квартирантом?
– Не знаю. Мне Кармелита отдала его бумаги – она все равно по-русски не понимает.
Вениамин Петрович вышел в соседнюю комнату, через минуту вернулся с пакетом, перевязанным шпагатом.
– Я попробовал читать, но потом бросил, – сказал Вениамин Петрович. – У этого сумасшедшего отвратительный почерк. И написано по-старинному, на этих ижицах и ятях голову сломать можно! Да еще и бумага местами подпорчена.
Аркадий развязал пакет. Бумага действительно серьезно пострадала, и не только от времени. Края листов были опалены огнем.
Аркадий углубился в чтение. Чем далее он читал, тем меньше верил себе. Взглянул на последнюю страницу. То, что брезжило всего лишь смутной догадкой, подтвердилось.
– Невероятно! – завопил Аркадий. – Подписано «Гоголь»!
– Какой Гоголь?
– Николай Васильевич! Это второй том «Мертвых душ»! Рукопись не сгорела!
– Да, мне Кармелита что-то рассказывала. А ей в свою очередь бабка рассказывала: ее русский квартирант бросил рукопись в камин, а сам побежал к воде.
– Чтобы тушить?
– Чтобы утопиться! А бабушка – ее звали Джиованна – вытащила рукопись кочергой, а потом побежала с ней за своим любовником.
– С рукописью?
– С кочергой. И с помощью кочерги вытащила квартиранта из фонтана.
– А рукопись? Почему не отдала ему рукопись?
– Зачем? Разве женщине ничего дать кроме жареной бумаги? Заметь, Аркадий, это не мои слова, а слова итальянской бабки – ей тогда было лет двадцать. И, кроме того, они из-за этих бумаг постоянно спорили. Русский квартирант больше времени проводил с ними, чем с Джиованной. Что она дура – возвращать?
– Она сделала подножку русской словесности.
– А что ты хотел? Баба есть баба. Они всем мужикам ставят подножки, да еще так, чтобы те падали сверху. Рукопись Джиованна спрятала, и у них все наладилось. Он забросил свою писанину и даже благодарил итальянку. Все время повторял, что она ему – величайшая награда за многолетние труды и драгоценная медаль. И все хотел увидеть обратную сторону медали. В этом положении их и застукал муж Джиованны.
– Что?!
– А то, что Джиованна была замужем. Пришлось нашему Гоголю съехать. После чего он совсем поехал – ни бабы, ни квартиры! Так что ты, Андрюша, тоже не очень распыляйся, останавливайся на чем-нибудь одном. Иначе можешь многое потерять.
– И вам, дядюшка, не мешает прислушаться к своему совету. Люди хранят ценные бумаги в банках, а у вас они валяются макулатурой.
– Проходила проверку временем. Сами говорите – рукописи не горят. Так что забирай и печатай, желательно – под своим именем.
Аркадий едва не задохнулся от возмущения.
– О чем вы говорите! Вы думаете, я присвою работу Гоголя?!
– Да читателям какая разница? И Гоголю на том свете все равно. Я привез рукопись из Италии и отдаю тебе вместе со всеми авторскими правами.
– Спасибо, дядюшка – я не по этой части.
– Как знаешь. Но запомни, я дал тебе хороший совет, а ты пренебрег!
Через пару дней после описываемых событий Аркадий зашел в кофейню, где за столиком неожиданно увидел Родиона Дегтяря – одного из соучредителей газетного холдинга.
Родион Платонович неприязненно встретил Аркадия – все не мог простить статью с описанием его похорон. После той публикации Дегтярь перестал общаться и с Соболевским, не сумевшим остановить зятя.
– Родион Платонович, я очень рад, что вас увидел! – воскликнул Аркадий.
– Скажи еще, в полном здравии, – хмыкнул Дегтярь.
– Не обижайтесь. Я десятикратно искуплю свою вину. У меня такая новость!..
– Спасибо, не надо твоих новостей.
– Вы не дослушали. Это настоящая бомба.
– Опять похороны и чье-то воскрешение?
– Угадали. У вас, Родион Платонович чутье на сенсации. У меня новость о Гоголе…
– Никакая это не новость, а сплетни. Никто его заживо не хоронил, и в гробу он не переворачивался. А вот я в постели до сих пор верчусь, когда вспоминаю твою выходку.
– Я о «Мертвых душах».
– Я и мертвый буду вспоминать.
– Я о втором томе «Мертвых душ». Мой дядюшка обнаружил рукопись в Италии и привез ее на родину. Вместе с рукописью – еще несколько писем Гоголя Джиованне.
– Какой Джиованне? Ты случайно не из рюмочной сюда явился?
– Джиованна – любовница Гоголя. Николай Васильевич, оказался не таким уж и постником, каким его изображают.
– До свидания. Мне некогда, – Дегтярь отодвинул чашку, взялся за ручку портфеля.
– Я бегал в музей, сличал почерк. Один в один! И второй том не хуже первого – стиль Николая Васильевича ни с чем не спутаешь. И на каждом письме Джиованне его подпись «твой Николя Гоголь».
Дегтярь поставил портфель на место. Аркадий с жаром продолжил:
– Он оправдывается перед Джиованной, обвинившей его в распутстве…
– Гоголя? В распутстве?
– В беспорядочных связях. А он в письмах Джиованне все объясняет. Уверяет, что у него было только семь итальянок, и то – до встречи с ней. И что все они вместе не стоят ее одной. Вот как наш классик любил замужнюю женщину!
– Господи! Она была замужем?
– Но он-то поначалу этого не знал. А когда узнал – вернее, познал – окончательно потерял голову. Вы ведь знаете, как бывает…
– Не знаю.
– Вам повезло. А он бросил бумаги в камин и хотел наложить на себя руки. А она спасла…
– Рукопись?
– И его, и рукопись – кочергой. А супруг Джиованны, застав ее с Николаем Васильевичем, хотел этой кочергой…
Дегтярь немного отстранился. Он смотрел на Аркадия так, словно тот начал прилюдно грызть стакан.
– А Соболевский видел рукопись? Что он сказал?
Соболевский рукописи и писем Гоголя не видел. Но Аркадий решил подкрепить свою позицию в борьбе с недоверием Дегтяря.
– Видел. И мы готовим второй том и письма Николая Васильевича к печати.
– Гоголя редактируете?
– Делаем примечания, объясняем историю находки.
– С удовольствием почитаю, – Дегтярь поднялся из-за стола. – Я могу сообщить о рукописи в наших газетах?
Аркадий немного подумал и согласился – реклама еще никому не мешала.
Соболевский узнал о появлении второго тома «Мертвых душ» с некоторой задержкой. Приближался его День рожденья, и Аркадий вместе с домашними решили поднести ему обнаруженный шедевр. Ценнее подарка он в своей жизни не получал. Издание и переиздания второго тома «Мертвых душ» гарантировали «Геликон-Бук» процветание на многие годы.
К сожалению, о славном будущем своего предприятия Иннокентий Павлович узнал за пару дней до своего Дня рождения. Узнал из газет.
Сначала о найденном томе сообщили газетенки Дегтяря и Беликова, затем волной пошли перепечатки. Увы, ни один из материалов не был хвалебным. Напротив, на голову Соболевского хлынул поток обвинений. Все газеты в один голос трубили о неслыханной алчности Иннокентия Павловича. Его обвиняли, что в погоне за прибылью он идет на подлог и кощунство в отношении классика.
«Нет сомнения, – говорилось в еженедельнике «Литературное битье», – что второй том якобы гоголевских «Мертвых душ» накатал бесталанный зятек Соболевского – Аркадий Бобрик. Начинающий графоман и его беспринципный тесть в очередной раз собираются дурачить общественность».
Другое, не менее уважаемое издание – газета «Слово без дела» – возмущалось, что барышники в «Геликон-Бук» ради презренной наличности готовы запятнать светлое имя российского классика – выставить его распутником и прелюбодеем. «Пожелаем издательству «Геликон-Бук» не останавливаться. С нетерпением ожидаем третьей части Библии, а также историю любовных похождений слепого Гомера», – говорилось в газете.
– Что это?! Где Аркадий?! – вопил Иннокентий Павлович, бегая по кабинету с газетой в руках.
Соболевский только что звонил Дегтярю, и тот заверил, что это вовсе не «утка» и не месть за репортаж о его похоронах. Что все приведенные в газете факты ему сообщил Аркадий Бобрик. На прощанье Дегтярь ядовито похвалил товарища за приверженность однажды избранной теме – воскрешению покойников – и положил трубку.
Подарок ко Дню рожденья хотели поднести всей семьей, а вот оправдываться Аркадию пришлось в одиночку. Дома в тот момент никого не было.
– Ты говорил ему что-нибудь о Гоголе? – спросил Соболевский, все еще считая публикации местью Дегтяря.
– Говорил.
– Что говорил?
– Что рукопись Гоголя у нас.
– Какая рукопись?
– Второй том «Мертвых душ». Ее из Италии привез Вениамин Петрович.
Упоминание о Буреге еще более распалило Соболевского.
– Не произноси при мне этого имени! Где рукопись?!
– Сейчас принесу.
Через минуту прокопченный шедевр лежал на столе. Иннокентий Павлович пробежал глазами несколько страниц и одно из писем.
– Аркадий, ты неплохо имитируешь Гоголя.
– Клянусь, это не я!
– А кто?
– Гоголь.
– Не отпирайся! Это ты! Кто бы еще осмелился вложит в уста Гоголю такую похабщину? Это кощунство!
– И в чем тут кощунство?
– Семь итальянок, не считая восьмой, как ее… Джиованны.
– Иннокентий Павлович, ваши слова попахивают расизмом. Хорошо, что среди нас нет итальянцев. По-вашему, итальянки не достойны нашего гения? Или они годятся только для местных аборигенов? Ну, знаете!.. Еще никто так сильно не оскорблял макаронников.
– Я?! Оскорблял?!
– Иннокентий Павлович, какое нам дело до лживых газетенок? Если ругают, значит, на самом деле хвалят.
– Но и серьезные газеты подхватили! А из этих писем следует, что Джиованна была замужем. Это ли не распутство?
– Опять дискриминация! – парировал Аркадий. – Теперь – по социальному статусу. Да! Иной раз случаются, что замужние дамы вовсе не братья по разуму, а сестры по телу. Но кто знает, может быть в этот момент они в душе остаются верны своим супругам? Может быть, Джиованна не любила Гоголя, и ею двигало только сексуальное любопытство? С чего бы Николай Васильевич так нервничал? Он уловил неискренность с ее стороны. Но это лишь мои предположения, – достоверно мы ничего не знаем. Не станем обвинять женщину, с помощью кочерги сохранившую и рукопись, и любовника.
– Отходить бы тебя этой кочергой! Ославил на весь белый свет. И что нам теперь делать?
От безысходности Иннокентий Павлович снопом повалился в кресло.
За советом, как выправить положение, Аркадий отправился к виновнику и в некоторой степени первопричине скандала – дядюшке Вениамину.
Вениамин Петрович сходу отверг все обвинения.
– А я тебе говорил, что надо было печатать под своим именем! А ты оклеветал Гоголя.
– Я?! Оклеветал?!
– Получается, что оклеветал.
– Да это Дегтярь меня и Соболевского в своих газетенках оклеветал.
– Вот и хорошо.
– Ничего хорошего.
– Чтобы обрести многое, надо пожертвовать малым. Ты с Дегтярем в редакции говорил, или по телефону?
– В кофейне мы говорили.
– Свидетели были?
– Нет.
– Вот и отлично.
– Да что вы заладили то хорошо, то отлично!
– Заявишь, что ты ничего подобного не говорил, а Дегтярь все это выдумал. Если никто не слышал, значит, и «Мертвых душ» нет.
– Как это нет, если они есть?
– Скажешь, что Дегтярь тебя не понял. Как я тебе и советовал, заявишь, что второй том написал ты.
– И письма Джиованне?
– Конечно. Обыкновенная мистификация. А с этого Дегтяря сдерите хорошую сумму за клевету. Пусть пишут опровержение – будет бесплатная реклама. Хотя тебя и так разрекламировали, что и Гоголю не снилось.
– Нет, дядюшка, я – не плагиатор.
– При чем тут плагиат? Ты оказываешь Гоголю двойную услугу – обнародуешь его труд, а его грехи берешь на себя. Тебе – слава и деньги, Гоголю – незапятнанное имя.
– Не надо мне славы и денег таким способом. Он, как известно, был мистиком – станет по ночам являться ко мне.
Дядюшка задумался.
– Еще и всех своих подруг прихватит, – добавил Аркадий. – Они меня со света сживут.
– Придумал! – воскликнул Вениамин Петрович. – Возьми его в соавторы. Опубликуешься в издательстве Иннокентия под двойной фамилией – Бобрик-Гоголь. Объявишь, что он… да, да!.. По ночам приходил к тебе и во сне наговаривал тексты. Тебе оставалось только записывать, как стенографисту.
– Некрасиво получается.
– Не выдумывай – почерк у тебя красивый. После выхода книги признание тебе обеспечено. Сделаешь имя, а далее пойдет по накатанной. По ночам к тебе будут приходить знаменитые людоведы.
– Кто?
– Знатоки человеческих душ – Шекспир, Толстой, а то и Гомер.
– Дядюшка, хоть Гомера не трогайте! Я не знаю латыни. И чтобы писать как Гомер, по меньшей мере, надо ослепнуть.
– Да у нас половина писателей ничего не видят! А некоторые вообще слепоглухонемые. И ничего – пишут! Не хочешь Гомера, накатай за Стивенсона продолжение «Острова сокровищ». Он так и не сподобился, хотя все с нетерпением ожидали. И вот, наконец, благодаря тебе, дождутся.
Аркадий, надо всегда идти навстречу пожеланиям публики. Сколько себя помню, ежегодно на аукционах появляются ранее неизвестные яйца Фаберже. Столько яиц и куриные фабрики не производят! А чем писатели хуже ювелиров? Кстати, Аркадий, а почему бы тебе не продолжить творчество Хемингуэя? Мне кажется, он рановато в себя пульнул.
– У меня как у Хэма не получится.
Вениамин Петрович удивленно воскликнул:
– Аркадий, ты недооцениваешь себя! За него и я бы сумел. Берешь ветвисто-кучерявого Набокова и беспощадно правишь. Оставляешь одну суть.
– Легко сказать.
– А сделать еще проще. Зачеркиваешь все, кроме подлежащего и сказуемого. Получается упруго и динамично. У спартанцев, как тебе известно, неблагополучных детишек выбраковывали. У тебя под рукой нет скалы, зато есть чернила. Бери и пропалывай. Конечно, страницы потом перетасуешь, и готово – Бобрик-Хемингуэй. Написано четко и без всяких соплей.
Почему-то издавна считается, – продолжил дядюшка, – что писатель – буквенный наркоман. Аркаша, это серьезное заблуждение, проистекающее из желания увеличить гонорар. Краткость не только сестра таланта, но и его мама. Я подозреваю, что Хэму не очень-то нравилось проводить время за столом – я имею в виду за письменным. За обеденным он был молодцом! А знаешь, как он добивался словесной скупости?
– Вычеркивал?
– Нет. Я думаю, он использовал другой метод – писал азбукой Морзе. Аркаша, не удивляйся. Беспроигрышный вариант. Сто раз подумаешь, прежде чем полчаса выстукивать ненужное слово. Невольно придешь к лаконизму. И тебе, Аркадий, надо будет учредить собственное издательство.
– Спасибо. Мы уже один раз пробовали.
– Издательство «Бобрик и К».
– Что еще за «К»?
– Бобрик и классики. Худовяк будет иллюстрировать – у него Фрида хорошо получилась.
– Да-а-а, Фрида всех впечатлила.
– Вот видишь! Любую бездарность можно превратить в даровитость, – не обижайся, это я не о тебе. Но запомни, у любого мало-мальски интересного писателя должна быть какая-то изюминка, небольшой изъянец, намек на безумие. Иногда беспорядочно перемешивай слова. И критики тебе скажут спасибо. Сто лет будут изучать, гадать и переливать из пустого в порожнее, а к единому мнению, что ты хотел сказать, так и не придут. Вот этим местом не доросли.
